Бережнова М.Л. (отв. ред.). Интеграция археологических и этнографических исследований сборник научных трудов. Часть 1

Подождите немного. Документ загружается.

171

28. Яньцзи цзи вэньу чжи. Описание памятников материальной культуры города Яньцзи. – Чанчунь:

Комитет описания памятников материальной культуры провинции Цзилинь, 1985. – 110 с. – (На кит. яз.).

29. Excavation of the City Ruins on the Jin (jurchin) «Puyu Road» at Kedong, Heilongjiang. The Provincial

Institute of the Archaeology of Heilongjiang // Kaogu (Archaeology). 1987. Vol. 2. P. 150–157. (На кит. яз.).

30. Zhao Feng. Weaving, Dyeing and Embroidery of Liao Dynasty Silk from the White Pagoda // Chinese

Archaeology. 2001. Vol. 1. P. 81–84. (На англ. яз.).

Рис. 1. Декор отливов нижних карнизных черепиц чжурчжэньских памятников Приморья (XII–XIII вв.).

Штампованный орнамент (класс 1) – рис. 1.1–25 (подкласс А: 1–17; подкласс Б: 18–25).

Орнамент нанесен с помощью роликового штампа (класс 2) – рис. 1.2–3; 26–33.

Прочерчено-штампованный орнамент (класс 3) – рис. 1.34–49.

Памятники и коллекции:

Краснояровское городище: 1, 2, 3, 6, 7, 10, 11, 12, 14, 20, 26, 43; Южно-Уссурийское городище: 7, 34, 35;

Западно-Уссурийское городище: 2, 3, 7; Новоникольский памятник: 22, 36, 37, 40; Добропольевское

поселение: 2, 3; Памятник «Суворовский лагерь»: 31; Суйфунский памятник: 1

3,18, 19, 32; Памятник «Заго-

родный»: 13 (по: 16, с. 36); Коллекция Ф.Ф. Буссе (Уссурийск, 1896 г.): 17; Коллекция А.З. Федорова (Уссу-

рийск, 1915–1916 гг.): 4, 7, 30, 38; Шайгинское городище: 23, 27, 28, 43; Николаевское городище: 29, 41, 42,

43, 44, 46, 47,48; Неизвестный памятник: 5; Ст. Угольная (Шкотовский р-он): 7.

Р.М. Сатаев, Л.В. Сатаева

Россия, Уфа, Башкирский государственный педагогический университет,

Башкирский государственный аграрный университет

ВОЗМОЖНОСТИ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЭТНОЭКОЛОГИЧЕСКИХ

АНАЛОГИЙ ПРИ РЕКОНСТРУКЦИИ СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ

ДРЕВНЕГО НАСЕЛЕНИЯ ГОНУРСКОГО ОАЗИСА

Результат взаимодействия человеческого сообщества с природным окружением может быть пред-

ставлен в виде совокупности приемов коллективного выживания и освоения природных ресурсов,

выработанных в процессе формирования этносов и являющихся неотъемлемой частью их культуры.

Эти приемы (процесс и результат) вместе с природным потенциалом обживаемой территории образуют

сложную систему жизнеобеспечения.

172

В систему жизнеобеспечения как механизм удовлетворения биологических, социальных и духов-

ных потребностей человека путем внебиологической адаптации к природной среде входит культура

жизнеобеспечения. Согласно представлениям Э.С. Маркаряна, «непосредственный процесс экологиче-

ской адаптации общества к природной среде происходит путем социально-организованного террито-

риального освоения, которое выражается в поселениях и образующих их жилищах, путем пр

оизводства

необходимых для поддержания жизни людей пищевых продуктов и одежды. Эти элементы культуры

могут быть интегрированы благодаря общему понятию культуры жизнеобеспечения... Особая роль

культуры жизнеобеспечения состоит именно в физическом обеспечении жизнедеятельности людей» [2,

с. 36]. К тому же «удовлетворение материальных и духовных потребностей представляет собой

интегральный процесс, в ходе реализации которого элементы ма

териальной культуры часто могут вы-

полнять функции духовной культуры и наоборот» [2, с. 37]. Сама культура выступает в качестве

«способа универсального адаптивно-адаптирующего воздействия на среду» [3, c. 9].

В связи с этим задача выяснения особенностей элементов культуры, обеспечивающих жизнедея-

тельность людей путем адаптации к экологическим реалиям, одинаково актуально стоит как перед этно-

графами, так и пе

ред археологами.

Нужно отметить, что при обсуждении систем жизнеобеспечения современных или древних об-

ществ речь обычно идет об их схематических моделях (этнографических или археологических), с той

или иной степенью достоверности отражающих структуру реальных систем жизнеобеспечения, иерар-

хию составляющих ее элементов и связи между ними. При этом этнографические модели опираются на

объ

екты, доступные непосредственному изучению и эмпирической проверке, а археологические модели

являются реконструктивными, построенными на анализе разнокачественного и часто разобщенного

археологического (в том числе биоархеологического) и палеоэкологического материала. В такой

ситуации кажется заманчивой перспектива поиска этнографических аналогий, призванных подтвердить

правильность логических построений.

Не являются исключением и реконструкции, касающиеся особенностей природопользования древ-

него н

аселения, среди которых важнейшую роль играют (в зависимости от жизненного уклада) охота и

собирательство, земледелие и животноводство. В отношении каждой из этих отраслей хозяйства выра-

ботаны частные методические приемы создания моделей. Но как справедливо отмечается Е.Е. Анти-

пиной относительно реконструкции скотоводства, «… для анализа археозоологических данных

непременно должны быть задействованы доп

олнительные и независимые сведения о других хозяйст-

венных отраслях и системе жизнеобеспечения населения. А сам процесс реконструкции скотоводческой

практики на основе результатов изучения остеологических коллекций возможен лишь в виде

опосредованного поэтапного приближения к существующей когда-то реальности» [1, c. 69]. Одновре-

менно она недвусмысленно остерегает от необдуманного использования этнографических данных:

«Когда же мо

дель древнего скотоводства строится на этнографических сведениях … то под понятием

«состав стада» выступает уже исключительно маточное или рабочее поголовье, но совсем не

забиваемые на мясо животные» [1, с. 67].

Касаемо собирательства и земледелия стоит признать, что независимо от того, насколько эффек-

тивны методики извлечения и восстановления растительных остатков, картина земледелия или сбора

пищи будет о

ставаться неполной [6, с. 373]. Кроме этого археоботанический спектр не является

адекватным отражением урожая или состава эксплуатируемых растительных ресурсов. Немаловажным

является и характер конкретных палеоландшафтов, аналоги которых в настоящее время могут отсут-

ствовать.

При реконструкции прошлого также приходиться учитывать и собственно принцип историзма:

«если объяснять прошлое просто аналогией с настоящим – значит, предп

оложить, что за много поколе-

ний люди не узнали ничего нового, и что прошлое не очень отличается от настоящего или не

отличается вообще» [6, c. 390].

В целом можно еще раз констатировать неидентичность и неравноценность данных, лежащих в ос-

нове этнографической и археологической моделей как системы жизнеобеспечения вообще, так и

отдельных ее составляющих, что не позв

оляет использовать в рамках одной модели разную по своему

происхождению информацию. Поэтому использование этнографических (в том числе собственно этно-

экологических) аналогий, по нашему мнению, допустимо лишь на этапе обсуждения цельных, закон-

ченных реконструкций и в отношении их отдельных частных моментов, с условием, что объяснения,

построенные на основании аналогий, не под

меняют фактические данные. В таком случае этноэкологи-

ческие аналогии могут быть весьма полезными для понимания особенностей отдельных составляющих

жизнедеятельности, «поскольку многие из традиционных технологий по-прежнему применяются на

практике и в течение многих столетий доказали свою эффективность» [6, с. 4].

Остановимся на некоторых случаях использования этноэкологических аналогий, при реконст-

рукции отдельных аспектов систем

ы жизнеобеспечения древнего Гонурского оазиса, сформировав-

шегося в III тыс. до н.э. вокруг поселения Гонур-Депе – центра древней Маргианы (Республика

Туркменистан), характеризующегося развитым производящим хозяйством. Памятник был открыт более

173

35 лет назад археологической экспедицией АН СССР и Института истории Туркменистана под руко-

водством В.И. Сарианиди в юго-восточных Каракумах. Город располагался в древней слепой дельте

р. Мургаб. Согласно имеющимся датировкам поселение было основано в 2250–2300 гг. до н.э. Все его

основные постройки выполнены из сырцового кирпича. К XVII в. до н.э. ру

сло р. Мургаб сильно

сместилось на запад, и город стал приходить в запустение. Сначала были покинуты дворцы и храмы,

вслед за этим, город был полностью заброшен [4, с. 229].

Основой экономики населения оазиса являлось ирригационное земледелие и животноводство. Сог-

ласно результатам наших исследований главными возделываемыми культурами являлись пшеницы

(Triticum) и шестирядный ячмень (H

ordeum). В материале, полученном путем флотации и сухого

просеивания встречены пшеницы 3 видов: T. monococcum, T. dicoccum, T. aestivum. Нужно отметить, что

зерна пшеницы и ячменя имеют сравнительно крупные размеры и пропорции, характерные для злаков,

культивируемых в условиях ирригационного земледелия. Из зерновых культур также встречено просо

(шелуха зерна), из бобовых – чечевица, нут и горох – ма

ш, из садовых – обугленные плоды и семена

яблони, а также косточки сливы, вишни, семена винограда, из бахчевых – семена дыни. Район исследо-

вания входит в зону орошаемого земледелия и все выявленные на памятнике культуры выращиваются

здесь и в настоящее время.

Представляет интерес устройство ирригационного канала, участок которого был обнаружен в про-

цесс

е раскопок памятника. В поперечном разрезе канал имеет корытообразную форму с плоским дном,

наклонными и приподнятыми в виде вала бортами. Глубина канала постепенно уменьшается. Такое

устройство древнего канала очень близко к каналам и арыкам, традиционно используемым жителями

Центральной Азии для орошения и водоотведения. Систему орошения здесь образовывали пересекаю-

щиеся крупные каналы и арык

и. Каналы, с валами высотой до 3 м, создавали квадраты, прямоугольники

или трапеции, внутри которых и за их пределами перекрещивались арыки с невысокими валами. В

каналах и арыках каждый год накапливались значительные наслоения ила, который извлекали во время

чистки русла и укладывали по берегам, в результате чего они обваловывались и понем

ногу приподни-

мались над уровнем земли. Таким образом, вода текла по ложу, расположенному выше полей. Чем

дальше от источника водоснабжения, тем мельче был арык и ниже валы вынутого грунта, в итоге вода

попадала в борозды расположенные в конце поля [5, с. 44]. Однако эти данные только приближают нас

к пониманию отдельных особенностей древних вод

оводов, но не позволяют реконструировать древнюю

ирригационную систему Гонура, неизвестную во всех подробностях.

Археозоологические данные свидетельствуют, что древними жителями оазиса содержался мелкий

и крупный рогатый скот, верблюд, осел, свинья, собака, в меньшем количестве лошадь. Остатки диких

видов немногочисленны и, вероятно, охота не играла значительной роли в жизни населения. На посе-

лении встреч

ены кости джейрана, барана – уриала, благородного оленя (обработанный рог мог быть

импортирован), бурого медведя, лисицы. Свинья, по нашему мнению, была домашней (при этом не

исключается, что отдельные кости могут принадлежать кабану, вероятно обитавшему в тугайных

зарослях), на что может указывать ее сравнительно большая численность (8%), присутствие как в

кухонных отходах, так и в матери

але из ритуальных объектов, наличие животных разного возраста и

сравнительно некрупные размеры. Нужно отметить, что структура остеологической коллекции из

ритуальных сооружений и из культурного слоя значительно различается, поэтому реконструкция

состава забиваемых на мясо животных опирается только на данные полученные из культурного слоя.

Остеологический материал кухонно-бытового генезиса показывает, что наи

больший вклад в мясной

рацион древнего населения вносил крупный рогатый скот, остатки которого составляют в остеоло-

гическом спектре 21% от общего количества, что соответствует 126 условным единицам объема мясной

продукции. На мелкий рогатый скот приходится 65% в остеологическом спектре и, соответственно, 65

условных единиц объема мясной продукции. У крупного и мелкого рогатого скота на мяс

о забивались

животные разных возрастов, что указывает на наличие маточного стада.

Возрастание роли крупного рогатого скота в хозяйстве населения древнего оазиса первоначально

нами связывалось с введением практики кормления животных продуктами и отходами земледелия.

Действительно существует опыт, когда после уборки пшеницы, ячменя и соломы скот выгоняют на

убранные поля, где он съ

едает оставшееся зерно и солому, а оставленный им навоз до весны удобряет

поля [5, с. 22]. Кроме этого, наши наблюдения показывают, что крупный рогатый скот в современных

условиях Каракумов (в настоящее время более аридных, чем во время существования Гонурского

оазиса) успешно пасется на пустынных пастбищах (поедая травы, а также ряд кустарников), а в зи

мний

период кормится заготовленным тростником и тамариском. Нужно отметить, что корова содержится во

многих современных хозяйствах Каракумов (хотя по численности и уступает мелкому рогатому скоту),

тогда как в аридных условиях Загросских гор крупный рогатый скот в хозяйствах крайне малочислен,

что, видимо, в определенной степени связано с ограниченной возможностью выпаса и заготовки

подходящих корм

ов. Все это может говорить о том, что содержание крупного рогатого скота и в усло-

виях Гонурского оазиса могло в значительной мере опираться на естественные кормовые ресурсы и

практику заготовки кормов на зиму.

174

На памятнике имеется большое количество печей ритуального, бытового и технического (керами-

ческие печи) назначения, что свидетельствует о широком потреблении топливных ресурсов. Анализ

заполнения очагов показывает, что основным источником топлива являлась древесная растительность,

в основном в виде хвороста, другие виды топлива (солома, навоз животных) использовались в меньшем

количестве. Так, углистые горизонты с раз

ных участков памятника, образованные выбросами из печей

на 2/3 объема состоят из углей саксаула (Haloxylon sp.), кустарниковой формы солянки (Salsola sp.), ивы

(Salix sp.) и тамариска (Tamarix sp.). Угли из дворцово-храмового комплекса принадлежат тополю

(Populus sp.), тамариску, саксаулу. В ритуальных и гончарных печах использовалось только древесное

топливо. Таким образом, основными древесными породами, произраставшими на территории Го

нур-

ского оазиса в конце III – начале II тыс. до н.э. и интенсивно эксплуатируемыми древним населением

являлись саксаул (Haloxylon sp.), солянка (Salsola sp.), тамариск (Tamarix sp.), ива (Salix sp.), тополь

(Populus sp.).

Учитывая, объем использования древесного топлива, в первую очередь саксаула, можно предпо-

лагать значительные первичные запасы древесной растительности на окружающей город территории.

Однако обращает на се

бя внимание наличие в изученном материале в основном углей, происходящих

от небольших веток, что не может быть объяснено тафономическими причинами, поскольку крупные

угли сохраняются лучше.

Наблюдения за заготовкой и характером использования саксаульного топлива современными турк-

менами показывают, что в традиционном хозяйстве используется преимущественно веточное топливо,

когда срубается только часть веток с дерева. Эт

ому способствует устойчивость саксаула к подобным

вырубкам, когда дерево не погибает даже при значительном оголении, восстанавливая свою крону.

Немаловажным является высокая температура горения саксаула, приближающаяся к бурому углю.

Кроме этого твердая древесина саксаула с трудом поддается рубке. Все это указывает на то, что тради-

ция использования веточного топлива позволяла дольше сохран

ять ограниченные запасы древесины в

аридных условиях. Возможно, использование веток в качестве основного топлива древним населением

было продиктовано одним или несколькими указанными выше факторами.

В целом приведенные выше примеры демонстрируют, что использование этноэкологических ана-

логий несомненно способствует лучшему пониманию целого ряда тонких аспектов системы жизне-

обеспечения древнего населения.

Список литературы

1. Антипина Е.Е. Состав древнего стада домашних животных: логические аппроксимации // Opus: Меж-

дисциплинарные исследования в археологии. – М.: Изд-во Ин-та археологии РАН, 2008. – Вып. 8. – С. 67–85.

2. Культура жизнеобеспечения и этнос. Опыт этнокультурного исследования (на материалах армянской

сельской культуры). – Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1983. – 319 с.

3. Маркарян Э.С. Культура как способ социальной самоорганизации: Общая по

становка проблемы и ее

анализ применительно к НТР. – Пущино: Научный центр биологических исследований АН СССР, 1982. – 19 с.

4. Сарианиди В.И. Дворцово-культовый ансамбль Северного Гонура // У истоков цивилизации: Сб. ст. к

75-летию В.И. Сарианиди. – М.: Старый сад, 2004. – С. 229–253.

5. Традиционные знания в области землепользования в странах Центральной Азии: информ. сбор

ник. –

Алматы: Принт, 2007. – 104 с.

6. Фаган Брайан М., ДеКорс Кристофер Р. Археология. В начале. – М.: Техносфера, 2007. – 592 с.

Е.А. Смагулов

Казахстан, Алматы, Институт археологии

К ИСТОРИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ И

РАЗВИТИЯ ЖИЛИЩА «ОТРАРСКОГО ТИПА»

Этноархеологическое направление в археологии Казахстана оформилось и получило мощный

импульс развития с работами Южно-Казахстанской комплексной археологической экспедиции в 70–80-

х годах прошлого века. Следствием чего явилось, кроме прочего, выработка понятия «отрарский тип

жилища» применительно к позднесредневековой культуре Южного Казахстана. В данном очерке, не

претендуя на всесторонний охват проблемы отражения этнокультурной истории края в эволюции тр

а-

диционного жилища, мы попытаемся привлечь внимание к некоторым немаловажным, на наш взгляд,

моментам.

Понятие «отрарский тип жилища» было сформулировано на основе обобщения массового мате-

риала полученного в ходе раскопок методом «широкими площадями» позднесредневековых слоев

175

городища Отрар-тобе

. В публикации 1982 г. традиционное «жилище отрарского типа» охарактери-

зовано следующим образом: «… Анализ жилой архитектуры позволяет считать, что в городе су-

ществовал единый тип жилища

, который можно назвать традиционным. Основная жилая ячейка в

простейшем случае – отапливаемая комната с айваном или передней. В многокомнатных домах жилая

ячейка с ее составными частями неоднократно повторялась, т.е. с возрастанием площади и числа

комнат принцип организации жилища не менялся, архитектурно-планировочное решение во всех

случаях следовало единому традиционному типу

» [1, с. 123] (подчеркнуто мной. – Е.С.). Интерьер

основного (и зачастую единственного жилого помещения) характеризовался наличием большой «П-об-

разной» суфы, занимавшей почти всю площадь помещения, оставляя лишь перед входом небольшой

участок пола площадью 1,5–2,5 кв.м, вымощенный квадратным обожженным кирпичом. В центре такой

вымостки под одним из кирпичей обязательно устраивался поглотительный колодец, куда стекала

грязная вод

а.

Высота суфы обычно 50–60 см, т.е. в высоту встроенного в нее тандыра. Тандыр ставился в суфу

так, что его боковое топочное отверстие выходило на край суфы. Напротив топки в противоположной

стенке тандыра имелось круглое дымоходное отверстие диаметром 8–12 см. Далее горизонтальный

отрезок дымохода вел к ближайшей стене, в которой устр

аивался вертикальный колодец выходивший,

вероятно, на крышу. В углах этих центральных жилых помещений иногда устраивались глиняные лари-

закрома или же неглубокие погреба для хранения провизии. Чаще же для хранения продуктовых

припасов имелось специальное помещение-кладовая. Она располагалась обычно за задней стеной жило-

го помещения, и вход в кладовку мог быть с у

ровня суфы жилого помещения. Вот собственно и все

основные детали обустройства интерьера типичного дома отрарского типа XVI–XVIII вв. (рис. 1.1, 2, 3).

Планировочная композиция отдельного жилища, если оно было многокомнатным, могла быть

самой разнообразной, но своеобразным «модулем»/«ячейкой» было основное жилое помещение с

суфами, ташнау и тандыром. По сути, оно подобно «эмбриону развития» жилищ кочевых и по

лу-

кочевых народов Евразии в теории Н. Харузина, который он усматривал, как известно, в форме «перво-

бытного шалаша» [37, с. 3].

Сравнительный анализ материалов по отрарскому жилищу привел исследователей к выводам, что

этот тип жилища в целом лежит в русле традиций среднеазиатского домостроительства; некоторые

отдельные элементы роднят отрарский дом с жи

лищами многих народов Средней Азии, но наиболее

системные и близкие аналогии известны в жилищах горных таджиков и присырдарьинских сартов, т.е.

потомков наиболее древнего оседло-земледельческого, городского пласта населения Средней Азии [32,

с. 211–215; 33, с. 47–50]. Это наблюдение позволило нам в свое время сформулировать предположение

о том, что «отрарский тип дома» имеет древний ге

незис и является результатом развития одного из

древнейших среднеазиатских типов оседлого/стационарного жилища, происходившего от формы

«кочевого» жилища [35, с. 28].

В начале 1980-х гг. исследователи сочли преждевременным ставить и рассматривать вопрос «о

происхождении жилищ Отрара XVI–XVIII вв.», сославшись на недостаточность более раннего срав-

нительного материала [1, с. 132]. За прошедшее время этот вопрос, к со

жалению, так и не был

поставлен и рассмотрен, хотя появились публикации материалов по жилищу более ранних эпох [5; 6],

изданы монографические исследования по жилищам разных исторических периодов смежных регионов

[21; 24; 30; 31], изданы новые этнографические материалы по жилью различных народов Средней Азии

[10; 19; 20; 23; 26] и т.д.

В частности, имеющийся теперь археологический материал с несомненностью свидетельствует,

что все осн

овные признаки «жилища отрарского типа» имеются в жилищах XIII–XIV вв. Т.е. ранний

этап существования «жилища отрарского типа» можно хронологически отнести как минимум к XIII в.

Именно в этот период происходят весьма существенные преобразования в деталях интерьера, и в

общем облике южноказахстанского дома, что, естественно, свидетельствует о существенных измене-

ниях в бытовой культуре нас

еления. Т.ч. нам следует присоединится к ранее сформулированному

Л.Б. Ерзаковичем мнению, что в конце XIII – начале XIV вв. завершается процесс формирования

«отрарского типа жилища» [15; 16; см. также: 14; 23; 26]

Интересно отметить, что в застройке синхронных городов Золотой Орды исследователями выяв-

лены жилища «монгольской традиции», имеющие ряд аналогичных с «отрарскими жилищами» деталей

Именно такой метод раскопок даже многослойных памятников оказывается наиболее адекватным

задачам и целям этноархеологических исследований [2; 3, с. 139–149; 33].

Однако мы не можем согласиться с мнением Л.Б. Ерзаковича о том, что тип позднесредневекового

жилища Отрара сложился путем переноса «очажной ямы» от дальней стены дома к входу. Оно основано на

не всегда показательном материале поздних отрарских слоев, где зачастую представлены остатки жилищ

после многочисленных перестроек, последовательность которые не всегда удавалось адеква

тно реконструи-

ровать [15, с. 83]. К тому же такое представление противоречит логике развитие отрарского типа жилища в

караханидское и раннесредневековое время.

176

[12, с. 172–194; 25, с. 80–88; 36, с. 89–131]. По определению Э.Д. Зиливинской, «все они имеют только

одну комнату и сходное внутреннее оформление: вдоль стен устроена Г-образная или П-образная суфа,

в одну из сторон которой встроен горизонтальный дымоход – кан, который отапливается печью или

тандыром. Площадь пола в помещении обычно меньше площади суфы; пол глинобитный или же

выложе

нный жженым кирпичом. В полу часто делали сливную яму для умывальника – тошнау.

Таким образом, эти дома совершенно единообразны и отличительной чертой их является не только

квадратная (или близкая к квадрату) в плане форма, но и наличие всего одного жилого помещения» [22,

с. 364]. Но, похоже, в отличие от поволжских жилищ золотоордынск

ого времени, имеющиеся в При-

сырдарьинских оазисах археологические материалы свидетельствуют, что истоки отрарского жилища

лежат в более ранних местных исторических пластах.

Обобщая материалы по жилищу Отрарского оазиса VI–X вв., где вскрыты достаточно широкие

площади застройки таких городищ как Кок-Мардан, Куйрук-тобе, Коныр-тобе, Алтын-тобе, можно

реконструировать развитие единого типа жилища с различн

ыми вариантами. Аналогичные по основ-

ным типообразующим признакам жилища распространены и в Туркестанском оазисе (Сидак, Каратобе,

Шойтобе).

Отметим, прежде всего, что в это время жилище отдельной малой семьи в условиях плотной застройки

поселения внутри стен, состояло из одного-двух-трех помещений. Два-три помещения связаны проходами

так, что и ту

т мы видим ту же жилую ячейку/секцию являющуюся «эмбрионом» формирования разно-

образных планировочных вариантов жилищ. Центральным и зачастую единственным помещением было

жилое «помещение с суфами». Есть все основания полагать, что это помещение являлось главным жилым и

путем присоединения к нему дополнительных «служебных» помещений происходило варьирование этого

типа жилища. Наличие дополнительных по

мещений, за счет которых увеличивалась общая площадь

жилища, может служить показателем состоятельности и социального статуса хозяина. При этом, на наш

взгляд, появлялся не новый тип жилища, а варианты внутри единого типа

Что же представляло собой центральное («основное») жилое помещение в раннесредневековом

присырдарьинском доме? Это было достаточно просторное помещение площадью примерно 18–32 кв.м,

близкой к квадрату формы. Перед входом примерно в 0,9–1,1 м от стены с дверным проемом внутри

помещения ставилась стенка-«экран», закрывавшая от входящего внутреннее пространство помещения.

Лишь повернувшись и пройдя два-тр

и шага по узкому коридорчику-«тамбуру» и вновь повернувшись

на 90º, посетитель попадал в пространство жилого помещения. Причем он оказывался перед открытым

напольным очагом, в котором, надо полагать, всегда горел/тлел огонь. У короткой стороны очага обыч-

но имеется пара симметрично расположенных глиняных конусовидных выступа.

Вдоль 2–3-х стен помещения устраиваются суфы-лежанки. Суфы на ра

нней стадии (IV–VI вв.)

были довольно узкими (около 0,8–1,0 м) и не высокими (15–30 см). Со временем намечается тенденция

их увеличения, как по высоте, так и по ширине. В одном из углов, чаще у лицевой стены, размещается

участок без суфы, но здесь в тщательно обмазанном полу фиксируются развалы керамики, лунки для

устано

вки сосудов (?), зернотерки, т.е., можно предположить здесь кухонно-хозяйственный отсек. По-

мимо напольного очага в одной из стен устраивался простейший очаг-камин, в виде полукруглой выем-

ки в стене с отгороженным глиняным бортиком узким участком перед нишей для золы. Эти камины

обычно устраиваются на суфе, иногда же суфа в этом ме

сте стены отсутствует. В таких каминах

зачастую находятся обломки плоских керамических сковород-жаровен. При хорошей сохранности

высоты стен удается установить и наличие в стене алтарной ниши с арочным верхом и алтарного

подиума под ней. Иногда фиксируются глиняные валики, по контуру ниши, с какими-то отростками,

венчающие или как бы «вырастающие» из ниш

и [35, с. 27–28].

Кладовка – это обычно узкое помещение вдоль всей стены жилого помещения. Часть ее занята су-

фой, в нее были вкопаны один-два хума, развалы тарных сосудов фиксируются вдоль стен (рис. 1.5, 6).

Как показывают исследования раннесредневековых памятников в Отрарском оазисе жилища этого

типа распространены в IV – первой половине VII вв. Уже на этой стадии жи

лища являют собой вполне

развитый и устойчивый тип, адаптированный к местным климатическим условиям, с устоявшимся

набором элементов благоустройства, приспособленный к плотной застройке внутри огражденной

стенами территории.

Таковой представляется «модель» типичного дома средней Сырдарьи (Ташкентский, Отрарский,

Туркестанский оазисы, бассейн Арыси) в раннесредневековую эпоху. Признано, что этот тип жилища

«традиционен» для данного рег

иона (наиболее ранние датируются примерно с III в. н.э.) и обнару-

живает устойчивые синхронные и типологические связи, прежде всего, со всем присырдарьинским

Обобщая данные по раннему жилищу отрарского оазиса, К.М. Байпаков выделяет до трех типов до-

мов, причем с каждым дополнительным помещением образуется новый тип жилища [5, с. 52–53]. Подобные

«типологии» есть следствие непроработанности адекватной системы признаков для классификационных

процедур, и неунифицированности терминологии, т.е. круга теоретических вопросов, достойных специаль-

ного рассмотрения.

177

регионом [6, с. 85–86]. Не трудно заметить, что планировка его является прототипом планировки

«жилой ячейки» позднего «жилища отрарского типа» (рис. 1). В последующем развитие этого типа

организации внутреннего жилого пространства идет по пути расширения и увеличения в высоту суф,

появления в интерьере жилого помещения тандыров (устройство которых существенно эволюцио-

нирует в период IX–XIII вв.), при ра

сширении размеров самого жилого помещения, в его центре

появляется опора-колонна, поддерживающая кровлю. В ходе развития и постепенного отхода от архе-

типа, такой тип жилого помещения становится прототипом культовых помещений («святилищ», «ка-

пелл»). В них консервируются наиболее типические черты – периметральные суфы, дополнительная

изоляция дверного проема от интерьера, алтарь-очаг в центре, шат

ровое перекрытие со свето-дымовым

отверстием в центре пирамидальной (конусообразной?) крыши и пр. Эти культовые помещения

характерны для раннесредневековых жилых комплексов Средней Азии (Пенджикент), в которых по

определению Л. Гуревича они осуществляли необходимую для всякого социума «связь времен», приоб-

щения к духовным истокам народных традиций [11, с. 85].

Происхождение такого типа жилищ в с

реднеазиатских оазисах принято связывать с заселением их

выходцами из присырдарьинского региона, поскольку наиболее ранние слои (первые века до н.э.) с

такого типа домами вскрыты на поселениях джетыасарской культуры в низовьях Сырдарьи. Эта мигра-

ция населения присырдарьинских культур, по обоснованному мнению, предопределила ход этнокуль-

турного развития всей Средней Азии в конце I ты

с. до н.э. – первой половине I тыс. н.э. [4, с. 3–14; 8,

с. 50–67]. В целом же указанное время, по основанному на множестве археологического материала

мнению, может характеризоваться как эпоху очередной волны массовой миграции, в недавнем

прошлом кочевого и полукочевого населения, значительно изменившей облик местной древней куль-

туры во всех ее проя

влениях. Племена и народы, ведшие комплексное хозяйство в присырдарьинском

регионе, сохранявшие традиционные устои общественной жизни и идеологии, вторглись в средне-

азиатские оазисы, местами сменили местную социальную элиту, и в конечном итоге, принесли много

нового и своеобразного в местную культуру от гончарных традиций до культовой архитектуры. Однако

вопрос о происхождении этого типа жилища в застройк

е ранних слоев городищ Джетыасарского

урочища, здесь, насколько нам известно, не ставился [18, с. 54–55].

Учитывая известное положение, рассматривающее джетыасарскую культуру как культуру осев-

ших, прежде кочевых и полукочевых восточно-иранских в основном по происхождению племен

логично видеть в ранних формах джетыасарского жилья воспроизведение жилищ свойственного этим

народам на кочевой стадии, когда им в качестве жилища служили преимущественно крытые

повозки или жилища на колесах. О существовании такого типа жилищ у скифов, алан, гуннов и

вплоть до поздних кочевников неоднократно говорят древне и средневековые авторы, наблюдавшие

кочевой быт. Имеются и ар

хеологические материалы, позволяющие судить о внешнем и внутреннем

облике этих домов на колесах. Это известные глиняный модели кибиток, т.н. «игрушки» [27, с. 7–49].

Или, например, детали интерьера скифских погребальных катакомб, которые, по мнению В.С. Ольхов-

ского, «свидетельствуют о стремлении смоделировать в камере интерьер жилой постройки или крытой

повозки» [28, с. 33]. Из древ

них авторов интересно сообщение Гиппократа, который отмечает, что у

скифов «нет домов, а живут они в кибитках», из них «наименьшие бывают четырехколесные, а другие –

шестиколесные, они кругом закрыты войлоком и устроены подобно домам, одни с двумя, другие с

тремя отделениями; они непроницаемы ни для воды (дождевой), ни для света, ни для ветров. В эти

повозки запрягают по две и по три пары безрогих волов... В таких кибитках помещаются женщины, а

мужчины ездят верхом на лошадях» (подчеркнуто мной – Е.С.) [Цит. по: 27, с. 7–49].

Здесь интересна подчеркнутая важная деталь – жилище на повозке, в от

личие от другого изобре-

тения кочевников, сборно/разборной юрты, могло состоять из двух-трех «отделений», мы бы сказали –

комнат, если бы это было стационарное более капитальное каркасное, бревенчатое или кирпичное

жилище. О мобильном жилище гуннов имеется сообщение у Аммиана Марцелина: «Они никогда не

прикрываются никакими строениями и питают к ним от

вращение, как к гробницам... Все они, не

имея ни определенного места жительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивого образа

жизни, кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они

проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей и кормят их

до во

змужалости» [27, с. 19]. Вполне справедливо замечание Л.Г. Нечаевой о том, что и у гуннов в

кибитках так же существовало разделение на 2–3 отсека.

Нам же следует добавить, что при воспроизведении планировки мобильной кибитки в

стационарных условиях из сырцового кирпича или пахсы очевидно и получались планировки

жилищ подобные тем, что исследованы в ниж

них слоях джетыасарских, отрарских, каунчинских

памятников, т.е. линейно расположенные 2–3 помещения с одним центральным жилым подквад-

ратным в плане. К тому же над этими центральными жилыми помещениями можно реконструировать

Проблемы происхождения и датировки ранних этапов Джетыасарской культуры см.: 9, с. 173–194.

178

пирамидально-ступенчатую крышу («типа дарбази») с центральным дымовым/световым отверстием над

центральным очагом. Такие пирамидальные перекрытия были и над кибитками, как можно судить по их

керамическим моделям [27, рис. 1]. Они же реконструируются над святилищами присырдарьинских

культур [11, с. 76–77]. Интересно отметить, что позже иной тип кочевого жилища – юрта, стала про-

тотипом стационарного жилища в заст

ройке золотоордынских городов. По мнению В.Л. Егорова, жилая

ячейка/секция золотоордынской усадьбы имеет происхождение от формы жилища, возникшей в степях

Монголии в результате трансформации юрты [12, с. 172–194; 13, с. 198–216].

Предпринятый обзор палеоэтнографических данных по развитию жилого домостроительства в

присырдарьинском регионе свидетельствует о том, что здесь в течение более двух тысячелетий

развивался один трад

иционный тип жилища. Он возник как повторение в новом материале образа и

планировки жилища существовавшего в мобильном виде, в виде жилища каркасной конструкции

обтянутой войлоками, кожами и тканями на повозке. Значение и роль этого вида мобильного жилья в

истории культуры кочевничества оказалась, на наш взгляд, не до оцененной. А появление у оседа

ющих

тюрко-монгольских племен и народностей стационарных форм жилья всегда и всюду объяснялось

заимствованием у ранее оседлых народов, трансформацией юрты или ее более ранних прототипов [37,

с. 43–46]. Рассмотренные материалы свидетельствуют, что «отрарский тип жилища» имеет само-

стоятельное древнее происхождение, и прототипом его планировки было внутреннее устройство коче-

вой кибитки. Вполне ве

роятно, что такой тип дома был распространен по Сырдарье с движением «дже-

тыасарцев», но вполне возможно, что при оседании очередной кочевой орды (ее части, естественно) на

разных территориях каждый раз происходило независимое воспроизводство этой общей и естественной

для новых участников процесса оседания формы жилища, но с различиями в мелких деталях интерьера.

О то

м, что в прошлом кочевое население могло достаточно долго сохранят в культуре древние формы,

выглядевшие в новых условиях как экзотичный рудимент, свидетельствует например, бытование в

Средней Азии перекрытий в виде деревянного шатра над раннесредневековыми культовыми поме-

щениями в массиве застройки из сырца и пахсы; или сохранившиеся в южных индийских штатах

вплоть до среднев

ековья традиция строить каменные индуиские ратха-храмы на колесах (храмы Сурьи,

Индры). По существующему мнению, эти каменные храмы на колесах воспроизводили форму

деревянного мобильного храма бытовавшего еще у древних ариев [29, с. 153–154].

В результате инвазии населения с берегов Сырдарьи во внутренние оазисы Средней Азии, этот тип

жилища, отразившийся в плани

ровке культовых помещений, получил широкое распространение. Даль-

нейшая эволюция была обусловлена появившимися в условиях стационарного быта новыми возмож-

ностями, а так же особенностями местных домостроительных традиций. Существенные преобразования

в интерьере жилища повсеместно происходят в эпоху проникновения в культуру местного населения

бытовых норм ислама. Этот процесс, как и процесс исламизации оседлого н

аселения края, был растянут

во времени. В конечной фазе на нем сказались последствия этнокультурного смешения, вызванного

монгольским завоеванием края. В результате к концу XIII в. сложился «отрарский тип жилища»,

просуществовавший в регионе вплоть до XX в. Учитывая четко различимый «южноказахстанский

компонент» во влияниях на сложение городской культуры Поволжских городов золотоордынской

эпохи [17, с. 60–68], можно сф

ормулировать предположение, что этот тип жилища (в полной трех-

частной форме) в период интенсивного строительства городов и поселений в северо-каспийских

регионах Золотой Орды, распространился с берегов Сырдарьи до среднего течения р. Урал. Как ока-

залось, усадьбы Жаикского городища состояли из подобных жилых ячеек, но только с системой отопле-

ния в вид

е типичных канов [7, с. 72–80]. В то время как в синхронной застройке поволжских городов

преобладали усадьбы с жилищами «монгольского типа» с похожими жилыми ячейками, но отличными

по планировке и технологии строительства от «отрарского жилища» [22, с. 364]. Похоже, это был пос-

ледний исторический период, когда «жилища отрарского типа» оказали влияние на жилищное

строительство в от

даленных от берегов Сырдарьи регионах.

Список литературы

1. Акишев К.А., Байпаков К.М., Ерзакович Л.Б. Жилище позднесредневекового Отрара XVI–XVIII вв. //

Жилище народов Средней Азии и Казахстана. – М.: Наука, 1982. – С. 121–136.

2. Акишев К.А., Байпаков К.М., Ерзакович Л.Б. Отрар в XIII–XVвв. – Алма-Ата: Наука, 1987. – 256 с.

3. Акишев К.А., Байпаков К.М., Ерзакович Л.Б. Позднесредневековый Отрар. – Алма-Ата: На

ука, 1981.

– 344 с.

4. Аскаров А.А. Некоторые аспекты изучения этногенеза и этнической истории узбекского народа //

Материалы к этнической истории населения Средней Азии. – Ташкент: Фан, 1986. – С. 3–14.

5. Байпаков К.М. Гордище Куйрыктобе – город Кедер. – Алматы: Баур, 2005. – 184 с.

6. Байпаков К.М. Средневековая городская культура Южного Казахстана и Семиречья в VI – начале

ХIII вв. – Ал

ма-Ата: Наука, 1986. – 256 с.

7. Байпаков К.М., Смагулов Е.А., Ахатов Г.А. Средневековое городище Жайык. – Алматы: Credo, 2005.

– 221 с.

179

8. Буряков Ю.Ф. Археологические материалы к этнической истории бассейна средней Сырдарьи в

древности и средневековье // Материалы к этнической истории населения Средней Азии. – Ташкент: Фан,

1986. – С. 50–67.

9. Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности. – М.: Вост. лит-ра, 1999. – 359 с.

10. Востров В.В., Захарова И.В. Казахское народное жилище. – Алма-Ата: Наука, 1989. – 181 с.

. Гуревич Л.В. К интерпретации пенджикентских «капелл» // Культурные связи народов Средней

Азии и Кавказа. Древность и средневековье. – М.: Наука. Гл. ред. вост. лит-ры, 1990. – С. 67–89.

12. Егоров В.Л. Жилища Нового Сарая // Поволжье в средние века. – М.: Наука, 1970. – С. 172-194.

13. Егоров В.Л., Жуковская Н.Л. Типы традиционного сельского жилища Юг

о-Восточной, Восточной и

Центральной Азии. – М.: Наука, 1979. – 323 с.

14. Егорова Н.П. Жилые дома Отрара XVI–XVII вв. // Национальное своеобразие зодчества народов

СССР. – М.: Центр. науч.-исслед. и проект. ин-т град-ва, 1979. – С. 90–93.

15. Ерзакович Л.Б. Жилище Отрара и некоторые этнокультурные и хозяйственные процессы на юге Ка-

захстана в XIII–XVIII вв. // Средневековая городск

ая культура Казахстана и Средней Азии. – Алма-Ата:

Наука, 1983. –С. 89–97.

16. Ерзакович Л.Б. Жилище позднесредневекового Отрара как источник для реконструкции этнокуль-

турных процессов на юге Казахстана // Средневековые города южного Казахстана. – Алма-Ата: Изд-во Каз.

ун-та, 1986. – С. 100–110.

17. Ерзакович Л.Б. О южноказахстанском компоненте в материальной культуре городов Золотой Ор

ды

// По следам древних культур Казахстана. – Алма-Ата: Наука, 1970. – С. 60–68.

18. Жилина А.Н. О некоторых древних чертах жилища оседлого населения Средней Азии // Всесоюзное

археолого-этнографическое совещание по итогам полевых работ 1972 года: тез. докл. и сообщений по

этнографии. – Ташкент: Фан, 1973. – С. 54–55.

19. Жилина А.Н., Томина Т.Н. Народы Средней Азии. Тр

адиционное жилище народов Средней Азии

(XIX – начало XX вв. Оседло-земледельческие районы). – М.: Наука, 1993. – 273 с.

20. Жилище народов Средней Азии и Казахстана. – М.: Наука, 1982. – 240 с.

21. Завьялов В.А. Кушаншахр при Сасанидах: (по материалам раскопок городища Зартепа). – СПб.:

Факультет филологии и искусства Санкт-Петерб. ун-та, 2008. – 293 с.

22. Зиливинская Э.Д. Усадебные дома в го

родах Золотой Орды // Этнокультурное взаимодействие в

Евразии. – М.: Наука, 2006. – Кн. 1. – С. 364–377.

23. Кочевое жилище народов Средней Азии и Казахстана. – М.: Наука, 2000. – 367с.

24. Материалы Тохаристанской экспедиции. – Ташкент: Sanat, 2000. – Вып. 1: Археологические иссле-

дования Кампыртепа. – 144 с.

25. Мухамадиев А.Г. Раскопки двойного дома на Водянском городище в 1970 г. // Города Поволжья в

средние века. – М.: Наука, 19

74. – С. 80–88.

26. Назилов Д.А. Зодчество горных районов Средней Азии. – Ташкент: Изд-во Ташкент. тех. ун-та,

1999. – 232 с.

27. Нечаева Л. Г. О жилище кочевников юга восточной Европы в железном веке (I тыс. до н.э. – пер.

пол. II тыс. н.э.) // Древнее жилище народов Восточной Европы. – М.: Наука, 1975. – С. 7–49.

28. Ольховский В.С. По

минально-погребальная обрядность населения степной Скифии (VII–III вв. до

н.э.). – М.: Наука, 1991. – С. 256.

29. Павлов Н.Л. Алтарь. Ступа. Храм. Архаическое мироздание в архитектуре индоевропейцев. – М.:

Прогресс-Традиция, 2001. – 496 с.

30. Раскопки в Пайкенде в 1999–2007гг. – СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2000–2008. – (Материалы

Бухарской экспедиции, вып. I-IX).

31. Распопова В.И. Жилище Пенджикента (Опыт и

сторико-социальной интерпретации). – Л.: Наука,

1990. – 205 с.

32. Смагулов Е.А. К вопросу об этнической атрибуции культуры позднесредневекового Отрара //

Позднефеодальный город Средней Азии. – Ташкент: Фан, 1990. – С. 211–215.

33. Смагулов Е.А. К вопросу об этнической принадлежности позднесредневековой культуры древних

городов Южного Казахстана // Тез. докл. науч.-практ. конф., посв. 70-летию организации Чимкент. обл.

историко-кр

аевед. музея. – Алма-Ата, 1990. – С. 47–50.

34. Смагулов Е.А. К разработке системы понятий фиксации массового материала при раскопках «широ-

кими площадями» // Средневековая городская культура Казахстана и Средней Азии. – Алма-Ата: Наука,

1983. –С. 148–157.

35. Смагулов Е.А. Новые данные к реконструкции комплекса культовых атрибутов на средней Сыр-

дарье // Известия АН КазССР. Сер. об

ществ. наук. – 1991. – № 5. – С. 23–31.

36. Федоров-Давыдов Г.А., Вайнер И.С., Гусева Т.В. Исследование трех усадеб в восточном пригороде

Нового Сарая (Царевского городища) // Города Поволжья в средние века. – М.: Наука, 1974. – С. 89–131.

37. Харузин Н.Н. История развития жилища у кочевых и полукочевых тюркских и монгольских народ-

ностей России. – М., 1896. – 124 с. +

IV.

180

Рис. 1. Эволюция жилища отрарского типа

1–3 – типичные планировки домов позднесредневекового времени (Отрар, XVI–XVIII вв.);

4 – типичная планировка жилой ячейки (Древний Сауран, XII–XIII вв.);

5 – типичная планировка домов VIII–X вв. (Отрарский оазис);

6–7 – планировки домов раннесредневекового времени (Алтынтобе, Коныртобе, Отрарский оазис).