Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

КУРТУАЗНАЯ ЛИРИКА

541

не в ходу. Поэтому двор Плантагенетов с обще-

европейским авантюристическим размахом их

территориальных притязаний стал проводником

французской поэзии и в Англии, где куртуазная

лирика на родном языке дала лишь запоздалые

и хилые побеги.

Тяготение к сильным феодальным центрам

отразилось и на социальном положении северо-

французских поэтов. Труверы были очень час-

то выходцами из обедневшего рыцарства, рас-

терявшего свои земли и память о славном прош-

лом в бесконечных феодальных усобицах, т. е.

так называемыми министериалами. Поэтому сре-

ди труверов редко можно встретить поэта-ры-

царя (хотя Ричард Львиное Сердце оставил не-

сколько стихотворений, а одним из самых прос-

лавленных труверов был Тибо IV, граф Шам-

панский). Труверы выбирали иной путь; их вос-

питание протекало не в седле и не на бивуаке, а

за постижением «тривиума» и «квадривиума».

В своем большинстве они были не воинами, а

клириками, т. е. латинистами, книжниками.

Именно в таком качестве они сопровождали

своих коронованных покровителей в лихих фео-

дальных авантюрах. В походах у их бедра ви-

сел не меч, а чернильница, рука сжимала не

копье, а перо. Таким образом, труверы принад-

лежали к тому клану правоведов (так назы-

ваемых «легистов»), опираясь на которых фран-

цузские короли терпеливо и неутомимо округля-

ли свой родовой домен.

Латинская образованность труверов обнару-

жилась в той роли, какую играло в их поэтике

античное наследие. Овидий, правда «морализо-

ванный», упрощенный и не до конца понятый,

был для труверов основным авторитетом. Уче-

ность сказалась у северофранцузских поэтов и

в большей, по сравнению с трубадурами, рито-

ричности их лирики. Труверами была создана

своеобразная, основанная на слояшых аллегори-

ях и персонификациях любовная мифология, в

терминах которой описывалось любовное чувст-

во и взаимоотношения поэта и дамы. Поэзия

приобретала многослойность, многосмыслен-

ность. Описание весеннего утра, щебета птиц,

шелеста листвы становилось символом и обоз-

начением психологической ситуации, а не толь-

ко и не столько картиной пробуждающейся при-

роды. Символический и ситуационный смысл

приобретали в лирике труверов цветы и де-

ревья, животные и птицы, страны света и часы

дня. На этом условном красочном фоне, нашед-

шем яркую параллель даже не в книжной ми-

ниатюре, а в приемах иллюминирования руко-

писного листа, появлялись еще более условные

фигуры Любви и Желания, Надежды и Скорби,

Доброты и Зависти. Поэзия становилась не толь-

ко символичной, но и дидактичной, уходя в ус-

ловную любовную казуистику. Так появляются

многочисленные «любовные бестиарии», где с

большим лирическим подъемом описываются

персонифицированные чувства как некие фан-

тастические животные, населяющие не менее

фантастические леса и долы, или же где как

любовные символы изображаются всевозмож-

ные животные, как реальные, так и мифичес-

кие, во главе со столь почитаемым во француз-

ской куртуазной среде единорогом.

Труверы на всяческие лады разрабатывали

мотив любовного треугольника, но персонажи

здесь были совсем не те, что в провансальской

альбе. Поэт и его Дама оставались. Но вместо

сурового мужа появлялся символический, ус-

ловный Враг, мешающий счастью любящих.

Впрочем, появление этого Врага в известной

мере даже нелогично: любовь трувера всегда не-

разделенна, чиста и сервильна. Именно здесь,

т. е. в лирике труверов, в полной мере получает

разработку куртуазный кодекс служения Даме,

аналогичный феодальному «васселяжу».

Особое место в лирике труверов занимают пес-

ни о Крестовых походах. В них выдвигается на

первый план не христианская идея отвоевания

гроба господня, а столь понятный всем мотив

вынужденной разлуки со своей милой. Так, Ко-

нон де Бетюн (ок. 1150 — до 1224), трувер из

Артуа, восклицал:

Увы! Любовь, зачем ты мне велела

В последний раз переступить порог

Прекраснейшей, которая умела

Так много лет держать меня у ног!

Но вот настал разлуки нашей срок...

Что говорю? Уходит только тело,

Его призвал к себе на службу бог,

А сердце ей принадлежит всецело.

(Перевод Б. Васильевой)

Вообще лишь в тех случаях, когда лиричес-

кий порыв трувера диктовался реальной дейст-

вительностью, возникало произведение больших

мыслей и чувств. Таковы, например, некоторые

стихотворения Ричарда Львиное Сердце, соз-

данные в австрийском плену (у герцога Лео-

польда). Таковы же порывистые и страстные

песни Тибо Шампанского (1201 — 1253), этого

пылкого крестоносца и неудачливого короля

Наварры. Такие поэты, как Блондель де Нель

(вторая половина XII в.) или Гас Брюле (на-

чало XIII в.), несомненно обладавшие самобыт-

ным и сильным поэтическим талантом, оказа-

лись в своем творчестве скованными условнос-

тями куртуазной поэзии.

Иное, чем в Провансе, было соотношение ли-

рики труверов и поэзии городского сословия.

С одной стороны, куртуазная поэзия испытыва-

ла несомненное воздействие последней — хотя

542

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

бы благодаря тому, что многие труверы прошли

через период школярского бродяжничества, а

следовательно, были хорошо знакомы с лирикой

вагантов, связанной во многом именно с город-

скими культурными традициями. Но, с другой

стороны, именно в силу того, что городская ли-

тература в Северной Франции была весьма са-

мобытна и многообразна, куртуазная лирика

ощутимо противостояла ей, но противостояла не

внешне, а внутренне. Невыраженностью этой

реально существовавшей оппозиции следует,

быть может, объяснить и ту удивительную лег-

кость, с какой поэт-горожанин Жан де Мен

(Клопинель) подхватил и продолжил оборван-

ные на полуслове аллегорические хитросплете-

ния «Романа о Розе» трувера Гильома де Лор-

риса. Из этого же сложного взаимодействия-про-

тивостояния родился поэтический синтез заме-

чательных французских поэтов XIV в. Гильома

де Машо и Эсташа Дешана.

Труверов знали, читали и почитали во всей

Европе. Их наследие знал Данте, не прошел ми-

мо лирики труверов и Петрарка. Их значение

оставалось бы — ив национальных рамках, и

в рамках общеевропейских — лишь побудитель-

ным, не обратись они к жанру романа. Именно

здесь в полной мере раскрылось их поэтическое

мастерство, глубина понимания ими волновав-

ших их современников морально-этических про-

блем.

5. НЕМЕЦКАЯ КУРТУАЗНАЯ ЛИРИКА

Развитие куртуазной лирики в немецкой поэзии

XII—XIII вв., так называемого «миннезанга»

(букв.— любовная песня, что, конечно, уже под-

линного его содержания), во многом сходно ти-

пологически с историей провансальской и севе-

рофранцузской лирики, но имеет свою ясно вы-

раженную специфику.

Миннезанг начал формироваться несколько

позже, чем лирика провансальских трубадуров.

Это было связано с более поздним становлением

рыцарской замковой культуры в немецких зем-

лях, более поздним расцветом того блестящего

феодального придворного образа жизни, в ко-

тором отразилось французское понятие курту-

азности.

В немецких землях поэты миннезанга значи-

тельно чаще, чем трубадуры, состояли из «ми-

нистериалов», людей рыцарского звания, но

ощутимо зависевших от своих покровителей —

владетельных феодалов — и входивших в со-

став свиты того или иного более крупного фео-

дала. В этом их сходство с труверами. Были и

среди миннезингеров люди знатного происхож-

дения, занимавшие высокое общественное поло-

жение (о них будет сказано ниже), но таких

представителей феодальной высшей знати среди

куртуазных поэтов Германии встречаем сравни-

тельно мало.

Министериал, каким чаще всего был миннезин-

гер, особенно на заре развития куртуазной ли-

рики, в 1150—1160 гг., был обязан служить

своему господину и его семье. В службу минис-

териала-поэта входило и сочинение песен, раз-

влекавших его господ. Вот почему некоторые

немецкие исследователи настаивают на том, что

лирика миннезингеров гораздо более официаль-

на, абстрактна в изображении любимой дамы,

более условна в выражении чувств к ней, чем

поэзия трубадуров. Песни миннезингеров чаще

были обращены именно к их госпожам, которые

ждали поклонения по этикету придворной служ-

бы, рыцарского «вежества», одним из видов ко-

торого и было слояхение песен в честь супруги

покровителя и сюзерена: человек, стоявший не-

измеримо ниже той, к кому он обращался со

своими почтительными строфами, не смел при-

знаваться ей в пылких чувствах. Однако наря-

ду с такой лирикой министериалов все чаще воз-

никали и произведения более сложного и глубо-

кого характера, создавшие со временем славу

немецкой рыцарской лирики XII—XIII вв. и

связанные прежде всего с именем великого не-

мецкого поэта Вальтера фон дер Фогельвейде.

Возникнув в середине XII в., миннезанг в сво-

ем развитии прошел сложный путь, в котором

явственно видны четыре его важнейших этана:

ранний миннезанг, сложившийся сравнительно

независимо по отношению к цветущему в эти

годы искусству трубадуров (1150—1180-е го-

ды) ; миннезанг, отмеченный сильным воздейст-

вием романской, в том числе и северофранцуз-

ской, рыцарской поэзии (1190—1200-е годы);

период наибольшего расцвета миннезанга в годы

подъема творчества Вальтера фон дер Фогель-

вейде и его крупнейших современников (1200—

1230-е годы) и четвертый этап (1230-е годы —

XIV в.), в котором заметно начало кризиса

культуры рыцарского общества в германских

землях.

Первые образцы миннезанга возникли, оче-

видно, почти одновременно в прирейнских не-

мецкоязычных областях, откуда родом был один

из замечательных мастеров куртуазной поэ-

зии — Генрих фон Фельдеке, и в Швейцарии, и

землях Южной Германии, в частности в Авст-

рии и Баварии, где явления, типологически

близкие к провансальской придворной жизни,

сложились ранее, чем в других немецких стра-

нах. Надо помнить, что в те далекие времена —

речь идет о XII и XIII вв.—связи между гер-

маноязычными странами по обе стороны Рейна,

между голландскими, швейцарскими, южноне-

мецкими и австрийскими землями были очень

КУРТУАЗНАЯ ЛИРИКА

54$

тесны. В целом это был некий культурный мост

между романо-германскими странами по ту сто-

рону Рейна и немецкими странами на восток от

великой реки.

Огромное литературное наследие миннезин-

геров дошло до нас прежде всего в ряде так на-

зываемых «Liederbuch» — «песенников», кото-

рые, за редчайшим исключением, являются за-

писями гораздо более позднего времени (XIII в.

и позже), опирающимися, вероятно, на более

раннюю фиксацию произведений феодальной

лирики в немецких странах, на карманные сбор-

нички шпильманов, бродячих певцов и музыкан-

тов. «Песенники» замечательны как особый вид

памятника немецкой средневековой культуры.

По ним мы можем составить представление не

только о высоком уровне поэтической и музы-

кальной культуры средневековой Германии, но

и о замечательном искусстве миниатюристов,

украсивших некоторые из этих книг ярко рас-

цвеченными портретами поэтов, чьи произведе-

ния сберег «песенник» (таковы, например, зна-

менитые «малая» и «большая» Гейдельбергские

рукописи). Эти манускрипты дают очень кон-

кретное представление о раскрепощенном, глу-

боко светском характере миннезанга, об умении

средневековых миниатюристов радоваться жиз-

ни, которая дышала в песнях поэтов-министе-

риалов. Миниатюры изображают их на охоте, за

кубком вина, наедине с возлюбленной, на тур-

нире, в поэтическом одиночестве, и эти эпизоды

помогают нам лучше понять и образ яшзни мин-

незингера, и характер его поэзии.

К числу наиболее ранних представителей

миннезанга относят прея^де всего поэта Кюрен-

берга, творчество которого расцветает между

1150 и 1170 гг. при Венском дворе. Дошедшие

до нас песни Кюренберга

—

это небольшие че-

тырехстрочные и восьмистрочные поэтические

миниатюры, трогательные своей наивной прос-

тотой. Это лирические эпизоды, повествующие о

любви знатной девушки и рыцаря, которые го-

ворят о своих чувствах то в форме краткого мо-

нолога, то обмениваясь вопросами и ответами.

Очень характерно для раннего немецкого мин-

незанга именно то, что речь идет не о некоем по-

луусловном куртуазном романе между верным

пажем или вассалом и знатной замужней да-

мой, как обычно бывало в поэзии трубадуров, а

именно о чувствах, соединяющих юного рыцаря

и девушку. В бесхитростных и поэтичных стро-

фах Кюренберга еще нет и идеи рыцарского

служения Даме: речь идет о простых и сильных

чувствах. При этом девушка нередко знатнее

влюбленного министериала, она пе может выйти

за него замуж, она требует, чтобы он удалился,

сгинул с глаз; да и лирический герой Кюренбер-

га готов на это. Весьма показательно, что поэт

очень часто ведет повествование от имени жен-

щины — это ее радость или ее сетования зву-

чат в его стихах. Такое обращение к жанру

«женской песни», характерное и для многих

других представителей миннезанга, указывает

на фольклорные истоки немецкой средневеко-

вой куртуазной лирики.

Давно сложилось мнение о близости минне-

занга на его раннем этапе к народной песне,

в чем история миниезанга, как известно, тоже

типологически совпадает с историей становле-

ния лирики провансальских трубадуров. Веро-

ятно, именно из народной песни пришел к поэ-

там раннего миннезанга и образ девушки, из-

любленный образ ранней поэзии немецкого ры-

царского общества.

Есть основания говорить и о воздействии сре-

ды бродячих певцов-шпильманов на развитие

раннего миннезанга: шпильманы еще долго бы-

ли не только исполнителями песен, сложенных

министериалами, но и их служителями (подоб-

но жонглерам при трубадурах). Своеобразная

поэзия шпильманов, отличная от немецкой кур-

туазной лирики XII—XIII вв., переживала пе-

риод наибольшей своей творческой активности.

Наряду с миннезангом продоля^ала свою жизнь

и народная поэзия, сохраняемая разными бро-

дячими певцами, вроде таинственного Сперфо-

геля (видимо, прозвище), современника Кю-

ренберга. Сперфогель был поэт резкий, на-

смешливый, любивший крепкое поучительное

слово, укорявший богатых и знатных, вступав-

шийся за мужика и мастерового. Его поэзия на-

сыщена чувством достоинства, свойственным

простому человеку, стремящемуся отстоять свое

место в жизни и поддержать других в трудной

жизненной борьбе. Плебейский демор Сперфоге-

ля, меткость и точность выражений, четкий

ритм его народного стиха делают его шпрухи

(стихотворный жанр, в котором обыкновенно

излагалась политическая и социально-поучи-

тельная тематика) ярким явлением немецкой

поэзии. К жанру шпруха обращались и некото-

рые миннезингеры.

Наряду с Кюренбергом, выдающимся поэтом

первого этапа истории миннезанга был Дитмар

фон Айст (70-е годы XII в.), также один из

основоположников австрийской литературы.

В его творчестве, отмеченном связью с форма-

ми народной песни, отчетливее, чем у Кюрен-

берга, выражается поэтическая индивидуаль-

ность. Дитмар фон Айст пишет уже более про-

странные стихотворения и передает не только

живой диалог влюбленных, но и задушевные

признания лирического героя. Любовное чув-

ство не знает у Дитмара социальных преград,

оно передано простодушно и искренне, оно не-

замысловато, лишено излишней усложненности

544

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

и манерности, как, например, в следующей лю-

бовной песне поэта:

Хоть полно друзей вокруг,

В их советах мало прока,

Если сердце стало вдруг

Непослушно и жестоко.

Я давно ему велю:

«Успокойся! Быть несчастью!»

А оно стучит «люблю!»,

Переполненное страстью.

Из груди стремится прочь

И не хочет мне помочь.

И назло моей мольбе,

Не советуясь со мною,

Рвется лишь к одной тебе

И живет одной тобою.

(Перевод И. Грицковой)

В поэзии этих двух первых миннезингеров

уже складываются важнейшие жанры минне-

занга: Liet (песня), нередко состоявшая из од-

ной строфы (как некоторые дошедшие до нас

произведения Кюренберга) или из нескольких

одинаково построенных строф, соединенных на-

подобие стансов, и Leich (лейх) — стихотворе-

ние более сложного содержания, построенное в

виде ряда строф с рифмой, более разработан-

ной, чем в песне.

Творчество некоторых других поэтов раннего

периода миннезанга (Мейнлох фон Сефелинген

или Бургграф фон Регенсбург), бесспорно, сви-

детельствует о поднимающемся общественном

значении миннезингера (как было сказано вы-

ше, в конце века среди миннезингеров можно

уже встретить и крупного феодала), однако на-

до заметить, что под их пером созданный Кю-

ренбергом и Дитмаром фон Айстом стиль начи-

нает превращаться в поэтический штамп, туск-

неет. Тем определеннее отличается от традиций

раннего миннезанга то новое его течение, кото-

рому присущи не только типологическая бли-

зость к провансальской поэзии, но и прямые за-

имствования романского поэтического опыта.

Связи между немецкой поэзией конца XII в. и

другими литературами представляют яркий при-

мер стремительно усиливающегося в эти годы

культурного обмена между самыми различны-

ми регионами. Поэзия провансальских трубаду-

ров воздействует на лирику немецкого феодаль-

ного мира: появляются именно переводы про-

вансальских поэтов (среди них — принадлежа-

щие Вольфраму фон Эшенбаху, великому немец-

кому эпическому поэту той поры); воздействует

провансальская традиция и через старофранцуз-

скую поэзию, которая служит предметом на-

стойчивого внимания миннезингеров.

Романские воздействия ощущаются и у лим-

бургского поэта Генриха фон Фельдеке (вторая

половина XII в.), который считается одним из

основоположников нидерландской литературы.

Это типичный романо-германский художник

своего времени,— настолько тесно переплелись

в нем германские и романские литературные

традиции (поэт переводил французский кур-

туазный «Роман об Энее»). Хотя поэт испыты-

вает известную робость перед своей прекрасной

дамой, чувство его радостно и лишено глубоких

потрясений. Если и возникает в стихах Фель-

деке мотив неприступной красавицы, он трак-

туется чуть иронично как обязательный лите-

ратурный ход. Приподнятая, радостная безза-

ботность, аромат молодого любовного чувства

часто передаются поэтом сопоставлением своих

переживаний с картинами весенней природы

(что мы находим и у трубадуров, и в народной

поэзии):

Ликованье в мире снова.

Радостней любого зова

Щебет птичий по весне.

(Перевод В. Микушевича)

Прославляя любовь, ее радости («Лишь бы

целовать всечасно эту шею, этот рот!»), что

было, несомненно, не только данью традиции,

но и отражало жизнерадостное, антиаскетичес-

кое миросозерцание поэта, Генрих фон Фельде-

ке иногда впадает в назидательный тон, брюзг-

ливо осуждает легкомысленный образ жизни,

которому совсем недавно готов был предаваться

сам, предаваться весело и откровенно. Этот ди-

дактизм, столь типичный для бюргерского ми-

росознания, не всегда у Фельдеке серьезен: и

здесь нет-нет да и прорвется свойственная поэ-

ту ирония.

Поэзия другого миннезингера, выступившего

в последнем десятилетии XII в., Рудольфа фон

Фениса, свидетельствует о тесной близости не-

мецкого миннезанга со швейцарским (фон Фе-

нис был родственно связан не только со швей-

царской немецкоязычной знатью, но и с роман-

скими феодальными кругами Савойи), сформи-

ровавшимся несколько раньше и под прямым

воздействием провансальской лирики. Творче-

ский путь фон Фениса, как и фон Фельдеке,

очень характерен для миннезингера, восприни-

мающего и германские, и романские культур-

ные импульсы и источники в некоем неразрыв-

ном единстве. Поэты этого типа — представи-

тели своеобразной феодальной среды, формиро-

ванию которой сильно способствовали Кресто-

вые походы.

Среди миннезингеров встречаются порой не

только скромные министериалы, любители слад-

ких и печальных песен, но и поэты, которые бы-

ли деятельными участниками больших полити-

КУРТУАЗНАЯ ЛИРИКА

545

ческих событий. Это в полной мере сказалось в

поэте-императоре Генрихе VI (1165—1197), чьи

пылкие, но горделиво выраженные чувства вы-

сказаны в новой для миннезанга сложной по-

этической манере, с изысканной рифмой и в но-

вой для миннезанга строфе, заимствованной, ви-

димо, из сокровищницы провансальско-сицилий-

ского поэтического арсенала.

Не менее значительно по своим поэтическим

качествам творчество Фридриха фон Хаузена

(ок. 1150—1190); например, его прощальная

песня, где поэт-вельможа не без сердечных

страданий расстается с возлюбленной, чтобы

отправиться в Крестовый поход. Это уже не эк-

стаз темного обитателя глухой, захолустной Ев-

ропы, возлагающего на себя крест и отправляю-

щегося ко гробу Господню, а горькие размыш-

ления светского человека, знающего цену жен-

ской верности, цитирующего к случаю «Энея»

фон Фельдеке, неохотно оставляющего люби-

мый им светский обиход с его многочисленными

соблазнами. В этом стихотворении очень ясно

сказалась личность автора; почти реминисцен-

цией конкретного разговора звучат некоторые

строфы этого лирического шедевра, созданного

немецким миннезангом на втором и особенно

сложном этапе его развития. Романское влияние

спаялось с немецкой поэтической основой, блеск

формы стиха и рифмы, романская светскость

неразрывно соединились с немецкой задушевно-

стью, уже известной по лирике Кюренберга.

Фридрих фон Хаузен, погибший в свите Барба-

россы в одном из боев этого трудного похода,

стал одним из наиболее талантливых и самобыт-

ных распространителей наследия романских

поэтических достижений в немецкой лирике то-

го времени.

К кругу этих светских миннезингеров, уже

поднявшихся над положением министериала,

принадлежит и Рейнмар Старший, или Рейнмар

фон Хагенау (ок. 1160 —ок. 1207), эльзасский

поэт, который обосновался при дворе герцога

австрийского Леопольда IV, выдающегося по-

литика тех лет, придавшего Вене блеск настоя-

щей княжеской резиденции. Как эльзасец, Рейн-

мар был тоже проводником романских тенден-

ций в поэзии миннезингеров. В его творчестве

отчетливо определилась придворная проблема-

тика, обычная у многих трубадуров и закреп-

ленная Рейнмаром в миннезанге. Тем самым в

миннезанг вошли и важные политические мо-

тивы, значительно расширившие его тематичес-

кий масштаб. Наряду с любовной лирикой, ис-

кусно развитой Рейнмаром в духе романского

культа прекрасной Дамы, долгое время не свой-

ственного миннезангу, в нем нашла свое место

и политическая тенденция, пока что вернопод-

даннически служившая дому австрийских гер-

35 История всемирной литературы, том 2

Фридрих фон Хаузен

Миниатюра из рукописи XIV в.

Гейдельберг, библиотека университета

цогов, но в дальнейшем сулившая много нового

развитию немецкой поэзии XIII в.

Довольно быстро пройдя короткий период

подражания и переводов, немецкие поэты усвои-

ли морально-этические и гуманистические ас-

пекты романской куртуазной поэзии, ее широ-

кий поэтический кругозор, ее смелый отход

от аскетического идеала церковного искусства.

Завоевания, достигнутые на рубеже веков бы-

стро развивающейся поэзией миннезанга, осо-

бенно ярко воплотились в деятельности Валь-

тера фон дер Фогельвейде (ок. 1170 — ок. 1230).

На миниатюре одного из «песенников» Валь-

тер изображен сидящим в глубоком раздумье с

развернутым свитком для письма. Поэта осеняет

его герб, изображающий птицу, поющую за ре-

шеткой клетки. К колену Вальтера прислонен

боевой меч. На другой миниатюре нет герба, но

меч остается: художникам XIV в., которые пы-

тались создать зримый образ поэта, было изве-

546

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

стно, что мечом он владел не хуже, чем пером.

Самое существенное в этих рисунках, радующих

своими нежными и чистыми красками, — выра-

жение глубокой задумчивости, которое пора-

жает нас на обеих миниатюрах. Обе они — ил-

люстрации к стихотворению Вальтера, в кото-

ром он набросал свой автопортрет: он сидит и

размышляет о земном существовании, о борьбе

разных общественных сил, которые уподобляют-

ся тварям земным, несущим зло. В горьком раз-

думье, пронизывающем это стихотворение, где

он, однако, не просто констатирует разгул зла,

но и призывает сильных мира сего смириться

перед единой авторитетной властью, сказался

весь Вальтер с его постоянной тревогой за буду-

щее родины — новой чертой, которой более ран-

ние миннезингеры не обнаруживали.

Сын безземельного обедневшего рыцаря,

Вальтер прожил жизнь, полную скитаний. Он

изъездил континентальную Западную Европу,

побывал в Венгрии, был близок не только к уни-

жаемому миру бродячей братии шпильманов и

вагантов, но и к высшей знати (большая часть

его жизни прошла при дворе австрийских гер-

цогов); Вальтер был и храбрым воином, и поэ-

том, снискавшим признание, и придворным, и

философом.

Фогельвейде принял участие в жестокой сму-

те, которая раздирала на рубеже XII и XIII вв.

немецкие земли. Многие миннезингеры были,

как Фогельвейде, свидетелями и участниками

этой долгой и кровавой борьбы, но только он

один нашел в себе силы поведать о ней в своих

песнях, понятных и знати, и простому люду. Ге-

ниальный поэт-новатор, Фогельвейде стал пер-

вым национальным поэтом рождавшегося не-

мецкого народа. В его стихах появилось понятие

«немецкая нация» (die deutsche Nation), о бу-

дущем которой Вальтер писал с отчаяньем и го-

рем, так как боялся, что недальновидные влас-

тители в слепой борьбе за власть отвергнут идею

немецкого единого государства, возглавленного

императором, а католическая церковь, со своей

стороны, постарается усилить и закрепить раз-

общенность немецких народов, рассеянных на

больших географических пространствах Запад-

ной и Средней Европы.

Мастер высокого миннезанга, впитавшего в

себя достижения романской поэзии и усвоивше-

го опыт немецкой куртуазной традиции, Фогель-

вейде смело обратился также к народным поэти-

ческим формам и создал ряд замечательных

политических шпрухов. В них он особенно на-

стойчиво выступил против папства как силы, ме-

шающей соединению немецких земель под эги-

дой единого светского властителя.

Родоначальник немецкой патриотической

поэзии, обличитель папской церкви и зачинщи-

ков феодальных смут, значительный поэт-мора-

лист, Фогельвейде был крупнейшим мастером

любовной лирики. Создавая песни в честь знат-

ных дам, образцы куртуазного миннезанга, он

разработал одновременно новые разновидности

любовной песни, в известной мере возвращаю-

щейся к непосредственной поэзии Кюренберга,

но не в меньшей степени связанной с устным

народным творчеством, с любовной и хороводной

немецкой песнью тех времен. Образцом удачно-

го сочетания новых достижений миннезанга в

области строфики, метрики, рифмы и поэтики

немецкого песенного фольклора является его

песня «Под липой» — непревзойденный шедевр

не только немецкой лирики XII—XIII вв., но и

вообще европейской поэзии Зрелого Средневе-

ковья:

В роще под липкой

Приют наш старый

Если найдешь ненароком ты,

Молвишь с улыбкой:

«Что за парой

Травы примяты и цветы?»

На опушке среди ветвей —

Тандарадай!—

Пел свидетель — соловей...

Ни лаской, ни силой

Не открою

Вам тайну эту, помилуй бог!

Что сделал милый там со мною,

Знаем лишь я, да мой дружок,

Да пичужка меж ветвей,—

Тандарадай,—

Все пришлось увидеть ей.

(Перевод Арк. Штейнберга)

В этой песне — в образе влюбленной женщи-

ны, полной гордости за свое чувство, и в лири-

ческом пейзаже, и в гениально простых выраже-

ниях, найденных поэтом, сказалась та народ-

ность поэтики Фогельвейде, которая поднимает

его над всеми другими миннезингерами, вклю-

чая даже такого талантливого поэта, как его

современник по этому периоду развития минне-

занга Генрих фон Морунген (писал в 1200-

1222 гг.).

Новая ступень в развитии немецкой поэзии,

на которую поднялся Фогельвейде, была достиг-

нута им в сложной борьбе с тем течением мин-

незанга, которое выкристаллизовалось в творче-

стве уяле упоминавшегося Рейнмара Старшего.

Этот создатель высокого придворного миннезан-

га, опирающегося прежде всего на романскую

традицию и на романское понятие куртуазности,

был сначала покровителем и наставником мо-

лодого Фогельвейде. Но найдя свою творческую

дорогу, которая увела его далеко от тесного мир-

КУРТУАЗНАЯ ЛИРИКА

547

ка придворной жизни, Фогельвейде разошелся с

Рейнмаром и сознательно противопоставил его

манере свой немецкий национальный стиль

миннезанга, усвоивший, однако, все лучшее, что

было в романской куртуазной лирике. В отли-

чие от своего учителя Фогельвейде воспевал

«низкую» любовь, т. е. такую, которая знает

радость обладания, чурается услояшенной лю-

бовной казуистики, неподдельна и чиста. Поэто-

му и «дама» Вальтера — это, как правило, не

знатная красавица, холодная и расчетливая в

своем чувстве, а простая крестьянская девуш-

ка, искренняя и самоотверженная. Демократи-

ческие симпатии поэта несомненны.

Попытку соединить немецкую песенную тра-

дицию с романской найдем и у Нейдхарта фон

Ройенталя (ок. 1180 — ок. 1250), названного

также Лисом за его остроумные и дерзкие пес-

ни сатирического содержания; но у Нейдхарта

не получилось органического соединения двух

различных поэтических концепций. В своей лю-

бовной лирике он остался тонким подражателем

трубадуров, а его насмешливые сатиры на кре-

стьянский быт, написанные для потехи при-

дворной публики, звучат как заведомые стили-

зации, далекие от народного духа, свойственно-

го песням Фогельвейде. Прошло немного време-

ни, и крестьяне ответили Нейдхарту песнями

своих безымянных поэтов (XIII в.), в которых

они высмеивали придворных и их смешные за-

машки, заимствованные из-за рубежа. Однако

Нейдхарт имел определенное значение для по-

следующего развития миннезанга в годы Позд-

него Средневековья, когда его стилизации были

использованы эпигонами миннезанга.

Хотя авторитет Фогельвейде и стал незыбле-

мым, однако в дальнейшей истории миннезан-

га — в эпоху его измельчания и кризиса — уже

не нашлось учеников, достаточно талантливых

и смелых, чтобы продолжить дело создателя пес-

ни «Под липой». Возобладала традиция Рейнма-

ра, которая возродилась у многих миннезинге-

ров XIII в. и их эпигонов. Характернейшим

представителем этой вырождающейся поэзии

куртуазного общества в Германии был Ульрих

фон Лихтенштейн (ок. 1200—ок. 1280). В от-

личие от большинства миннезингеров он зани-

мал высокие посты при дворах немецких феода-

лов и слыл тончайшим знатоком рыцарских

обычаев и всех сложностей куртуазного обихо-

да. Влюбленный в немецкую рыцарскую стари-

ну, Лихтенштейн подражал ей в своей поэзии и

в своей жизни стремился воплотить тот идеал

рыцарственности, о котором он составил себе

представление по рыцарским романам и минне-

зангу. В поэме «Служение дамам» (1255) он в

виде стихотворного трактата, насыщенного авто-

биографическими отступлениями, изложил все

Вальтер фон дер Фогельвейде

Миниатюра из рукописи XIV в.

Гейдельберг, библиотека университета

тонкости куртуазного поведения и этикета в том

виде, в котором они сложились к середине

XIII в. Рассказывая при этом о собственных ро-

манах и любовных неудачах, Лихтенштейн на-

столько всерьез принимает куртуазные идеалы

за подлинную реальность, что его признания да-

же его современникам казались наивными и

смешными. Интересный как автор этого доку-

мента, иллюстрирующего начинающийся кри-

зис феодального мира, Лихтенштейн не был

сколько-нибудь значительным лирическим поэ-

том, хотя считал себя последним рыцарем и по-

следним миннезингером Германии. Его в зна-

чительной степени комическая фигура — убе-

дительное доказательство неминуемого краха

миннезанга в тех новых исторических условиях,

которые складывались в Германии со второй

половины XIII в.

35*

548

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Одно из немногих замечательных явлений

умирающего миннезанга — творчество бродяче-

го поэта Тангейзера (вторая половина XIII в.),

героя популярной легенды, изображающей его

возлюбленным самой богини Венеры. Тангейзер

пытался — и небезуспешно — соединить «вы-

сокую» любовную поэзию с народной традици-

ей, знатоком которой он был. В его глубоко

своеобразных песнях и стихах выразился слож-

ный внутренний мир немецкого бродячего поэ-

та XIII в., может быть ощутившего нарастаю-

щий упадок той поэтической системы, на кото-

рой он был воспитан.

Миннезанг еще существовал несколько деся-

тилетий как умирающее и повторяющее себя

явление, но его большая история кончилась. Од-

но из ответвлений позднего миннезанга, так на-

зываемый «деревенский миннезанг», описывая

часто в терминах высокой куртуазной лирики

будни крестьянской повседневности, с ее «со-

бытиями» — драками, попойками и т. д., уводил

поэзию в сферу быта. «Деревенский миннезанг»

не был поэзией больших мыслей и чувств, чем

значительно творчество лучших немецких кур-

туазных лириков.

Следует отметить, что хотя миннезанг и был

ведущей линией в развитии немецкой поэзии

XII—XIII вв., однако все чаще возникали про-

изведения, высмеивающие образ жизни и мыш-

ления придворных кругов, мировоззрение и мо-

раль миннезингеров, культ Дамы и идеализа-

цию рыцарства. Со стихами и песнями такого

рода, прямо направленными против миннезан-

га и его традиций, выступал швейцарский поэт,

известный под именем Штейнмара — видимо,

Бертольд Штейнмар (ок. 1251 — 1290).

Колорит позднего миннезанга отлично пере-

дан в анонимной поэме «Битва в Вартбурге»

(точнее — «Вартбургское состязание», ок.

1300). Это острая, широкая по масштабам и во

многом сатирическая картина вартбургского со-

стязания певцов, съехавшихся в гостеприимный

замок тюрингских властителей со всех концов

Германии. Конечно, в этом произведении оста-

лось мало от той подлинной атмосферы, в кото-

рой происходили когда-то в Вартбурге состяза-

ния миннезингеров. Но как оценка большого

движения в немецкой поэзии, сделанная челове-

ком, отлично в ней разбирающимся и понимаю-

щим, что миннезанг — явление уходящее,

«Вартбургское состязание» — памятник в выс-

шей степени ценный и значительный.

Миннезанг ветшал и превращался в искусст-

во прошлого, а на смену ему выдвигался мей-

стерзанг — поэзия и песня немецкого город-

ского люда, искусство немецких цехов, дитя

бюргерской культуры немецкого Средневековья.

Использовав опыт миннезанга, мейстерзингеры

противопоставили ему свой взгляд на жизнь,

свою образную систему и свое понимание поэ-

зии. Если во Франции можно говорить об изве-

стном взаимодействии куртуазной и городской

литературы, то в немецких землях перед нами

вполне осознанное последовательное противо-

стояние, выражающееся не только в отстаива-

нии своих идеалов, но и в прямом пародирова-

нии ведущих жанров куртуазной литературы

—

и ее лирики, и ее рыцарского романа.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЫЦАРСКИЙ РОМАН

1. ИСТОКИ РЫЦАРСКОГО РОМАНА

Сложным и плодотворным было развитие ново-

го жанра — рыцарского романа, возникшего и

расцветшего в XII столетии. Куртуазный или

рыцарский роман (причем оба эти определения

в достаточной степени условны и неточны), ка-

ким он сложился в Западной Европе, находит

себе типологическую параллель и на Ближнем

Востоке (в произведениях Низами или Гурга-

ни), в Закавказье (Руставели), в Византии

(Евматий Макремволит, Феодор Продром, Ни-

кита Евгениан): увлекательное повествование

о самоотверженной любви молодых героев, об

испытаниях, выпавших на их долю, об их воин-

ских авантюрах, о невероятных приключениях,

воспитывавших и формировавших их характер,

одинаково увлекали читателей и слушателей

как на берегах туманной Темзы или медлитель-

ной Луары, так и на шумных площадях Багда-

да или Смирны. Роман, отмеченный интересом

к частной человеческой судьбе, ощутимо прихо-

дил на смену героическому эпосу, хотя послед-

ний продолжал существовать и в XII, и даже в

XIII в., рождая к жизни немало значительных

литературных памятников.

Термин «роман» появился именно в XII в. и

обозначал на первых порах только стихотвор-

ный текст на живом романском языке в отличие

от текста на языке латинском.

Основным ареалом рождения романа были

страны романского языка, точнее, французские

земли, еще точнее, центральные и северные об-

ласти Франции и сопредельные с ними обшир-

нейшие владения английских Плантагенетов,

чья «империя» охватывала огромные террито-

РЫЦАРСКИЙ РОМАН

549

Миниатюра из рукописи «Романа о Граале» Роберта де Борона

XIII в. Париж, Национальная библиотека

рии во Франции и соседних с нею странах, по-

мимо собственно Британских островов. В силу

распространенности французского языка на тер-

ритории Англии после завоевания (1066 г.) ее

Вильгельмом Нормандским, в силу исключитель-

но тесных связей Франции и Англии XII в. зна-.

чение англо-нормандского политического и

культурного региона — так называемой Анжуй-

ской империи — для рождения романа исклю-

чительно велико. Культура феодальной Фран-

ции и культура феодальной Англии XII—

XIII вв. были неразрывно связаны друг с дру-

гом. Крупнейших французских поэтов мы встре-

чаем при дворе английского короля Генриха II,

а ведущие островные ученые и поэты известны

на континенте не менее, чем у себя на родине.

Анжуйская империя как особый культурный

комплекс являла собой слояшое сочетание ро-

манских, германских — через нормандскую и

англосакскую — литературных традиций и

кельтских культурных истоков, которые усваи-

вались таким образом через общение с остров-

ной частью Аня^уйской империи поэтами кон-

тинента

—

от соседней Франции до далекой

Италии. Влияние романо-германо-кельтской

словесной традиции, возникавшей в англо-нор-

мандском обществе, имело исключительное зна-

чение для рождения романа и для развития ев-

ропейской литературы в целом.

К этим традициям, естественно включавшим

и латинский язык, поскольку он был языком

церковной письменности и науки и для Фран-

ции, и для Англии, в XII в. прибавилась чуже-

земная византийская литературная традиция,

очень богатая в силу своих связей не только с

античным литературным пластом, но и с куль-

турами Востока. Усвоение византийской лите-

ратурной традиции шло своими путями. Оно

значительно активизировалось в пору Кресто-

вых походов в условиях создания так называе-

мой Латинской империи, когда рыцари из вла-

детельных англо-нормандских и французских

домов оказались феодальными сеньорами тех

очагов мировой культуры, которые все еще со-

храняли свои старые имена — Ахайи, Спарты,

Афин и т. д.

Таким образом, надо иметь в виду огромное

разнообразие факторов, влиявших на возникно-

вение жанра романа в литературах феодально-

го мира XII в.

Латинская христианская традиция, и ортодок-

сальная, и во многом апокрифическая, вошла в

рыцарский роман и как определенная мораль-

ная основа, противопоставлявшая христианина-

рыцаря «неверному» и вообще дававшая рыца-

рю ощущение принадлежности к определенно-

му моральному единству, к христианскому ми-

ру, и как источник огромного количества литера-

турных мотивов чисто религиозного и собствен-

но литературного характера. Это особенно отно-

сится к жанру житийной литературы, к жанру

легенды с ее мастерством литературного портре-

та, развернутого на фоне жизни средневеково-

го общества. Вот почему среди авторов агиогра-

фических поэм мы находим и ведущих предста-

вителей жанра рыцарского романа (например,

Васа, Кретьена де Труа, Генриха фон Фельде-

ке, Гартмана фон Ауэ и др.).

Неисчерпаемое античное наследие — в латин-

ском его одеянии — давало пищу уму, искавше-

му историческую мерку для переживаемых со-

бытий; отсюда сопоставление новых героев с

героями легендарными (прежде всего с Алек-

сандром Македонским), чьи пути и мечты были

550

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

так понятны для современников и участников

Крестовых походов XI—XII вв. Им понятны и

близки были и отважные сыны Спарты, Аргоса

и Трои, проливавшие кровь ради прекрасной

Елены, и мудрые кормщики Улисс и Эней.

И христианская традиция, и чудовищно пере-

путанные, но увлекательные сведения об антич-

ном мире внесли ощутимый вклад в формирова-

ние романа как жанра. Однако историки литера-

туры, изучавшие генезис рыцарского романа, не-

даром указывают также на значение фольклор-

ных основ, малых повествовательных форм —

сказок (contes) и песен (lais), развившихся на

территории Франции, включая ее кельтские рай-

оны, как на особенно существенные истоки воз-

никавшего романа. Эти сказки и песни стали пи-

тательной средой для рождения нового большо-

го повествовательного жанра. В них полно от-

разился тот кельтский сказочный мир, который

расцвел в землях, населенных кельтами в пору

Раннего Средневековья. Жанр кельтской устной

словесности, особенно важный для сохранения

кельтского эпического материала, так называе-

мый «мабиноги» (множественное — «мабино-

гион»), должен быть учтен как важнейший фак-

тор, влиявший на возникновение некоторых вет-

вей рыцарского романа (например, мабиноги об

Ивайне, Герейнте или Передуре). В кельтской

среде Бретании и Уэльса возник цикл сказа-

ний, который был связан с памятью о герое

борьбы кельтов против англов и саксов — вожде

одного из британских племен Арториусе. Это оп

превратился со временем в сказочного Артура

средневековых преданий. Сейчас мон^ет считать-

ся доказанным его историческое существование

и его подвиг — упорное многолетнее сопротив-

ление, попытка сплотить кельтских вождей во-

круг идеи кельтского единства и внушительная

победа над саксами при горе Бадоне.

Исторический Арториус, носивший еще упот-

ребимое в те далекие времена латинское воин-

ское звание comes'a, т. е. вождя, превратился в

легендарного короля Артура, чье имя прошуме-

ло по всей Европе: его тяжелая конница стала

со временем в памяти кельтов рыцарским брат-

ством сказочного Круглого Стола, доблестным

союзом защитников-христиан от неверных, ор-

деном борцов за справедливость, как ее понима-

ли средневековые люди. Запомнилась и гибель

Артура, последовавшая от всем понятной и

слишком частой в те времена причины: от

братоубийственной смуты среди его рыцарей.

Образ полуримского, полукельтского воителя в

богатырских сказках (мабиноги) расцветился

затем множеством значительных и второстепен-

ных деталей, стал образом великого государя,

защиты и оплота в борьбе против зла и наси-

лия, образом народного справедливого владыки,

напоминающего Александра Македонского или

Карла Великого народных сказаний и легенд.

Более того, в истории Артура есть и жена-из-

менница, и неверный друг, нарушивший обет

рыцарской верности другу-королю, и своевласт-

ные, надменные вассалы, которые не желают

подчиниться кроткому, хотя и храброму сюзере-

ну. Переплетаясь со сказаниями об Артуре,

множество других кельтских преданий, как,

например, предание о доблестном Дростане—

Тристане и его несчастной любви к Ессилт—

Изольде, слились в прихотливый узор сюжетов

о рыцарях Круглого Стола и их добром и муд-

ром повелителе. Очевидно, сказы и песни бре-

тонских и северофранцузских бродячих певцов

разрабатывали различные отдельные эпизоды

этих преданий, предполагая, что слушатели так

или иначе были знакомы в целом с историей

выдуманного царства справедливого короля Ар-

тура. Об этом мы можем судить, например, по

творчеству Марии Французской — наиболее

известного автора лэ, очевидно, использовавшей

народную основу для своих небольших поэм со

сказочным или с любовно-психологическим сю-

жетом. Но лэ Марии — явление более позднее и

более зрелое, чем первые песенные предвестия

куртуазного романа.

Одним из непосредственных предшественни-

ков рыцарского романа была рифмованная хро-

ника на романском языке, восходящая к хрони-

ке латинской, этому своеобразному жанру лите-

ратуры Раннего Средневековья. В хронике осо-

бенно ощутим стык жесты, сказки и рождаю-

щегося нового жанра: одним из первых вестни-

ков его приближения был кельтский клирик

Гальфрид Монмутский, автор латинской прозаи-

ческой хроники «История королей Британии»

(ок. 1136). Появление этой книги было вызвано

потребностью придать молодой англо-норманд-

ской державе Плантагенетов блеск и историче-

скую представительность. Гальфрид, опираясь

на латинские источники и домысливая на свой

манер их недомолвки и пробелы, проследил ис-

торию рода Эпеева до его потомка Брута, якобы

и давшего британцам их племенное имя. Затем

история королей Британии доводилась у Галь-

фрида до легендарного Артура. Ему хронист

уделял особое внимание. Под его пером из бор-

ца против саксонского завоевания Артур пре-

вратился в могучего завоевателя, правившего

почти мировой империей.

Откровенно экспансионистский размах этой

политической утопии, отражающей притязания

островной монархии на создание действительно

гигантской империи, несомненен. Лондону пона-

добился собственный Карл Великий, короную-

щийся в Риме на власть над покоренными наро-

дами. В политических целях был использован и