Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГОРОДСКАЯ САТИРА И ДИДАКТИКА

1. КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВОГО ГОРОДА

К. Маркс не случайно назвал западноевропей-

ские вольные города «наиболее ярким цветком

Средневековья» (Маркс К. Капитал, т. 1. М.

ІУ52, с. 720). Действительно, культура средне-

векового города была многообразной и динамич-

ной, в пей сталкивались разные тенденции, чет-

ко обозначались реакционные, отживающие, но

цепко борющиеся за свои позиции черты и про-

грессивные импульсы, с которыми было связа-

но поступательное развитие искусства.

Своеобразная городская культура склады-

вается в Западной Европе со второй половины

XI столетия. XII век и первая половина XIII в.

стали в ее развитии важнейшим этапом.

При всем разнообразии и пестроте городских

образований в средневековой Европе возникаю-

щая в них культура отмечена определенным ти-

пологическим единством. Корпи этого единст-

ва — в общности городского уклада, в котором

торговля и производственные функции скоро

выходят на первое место. Поэтому сходные яв-

ления обнаруживаются в городах Северной

Франции и Южной Германии, Испании и Анг-

лии, Скандинавии и Чехии. Это сходство не иск-

лючает, конечно, порой существенных местных

различий, проявляющихся не только в особен-

ностях складывающегося национального миро-

ощущения, но и в самих темпах развития: так,

в городах Прованса или Италии городская куль-

тура оформляется раньше, чем в других евро-

пейских странах.

В отличие от крестьянства и от рыцарского

сословия среда горожан была очень пестрой и

многообразной. В ней можно выделить патри-

циат, державший в своих руках городское само-

управление и представлявший собой не только

верхушку купечества и ремесленничества, но и

внушительного землевладельца, смыкаясь в

этом с рыцарством средней руки. Заметим, что

в XII и особенно в XIII в. рыцари все чаще се-

лились в городах, составляя влиятельную часть

их населения. Основной массой горожан были

ремесленники и торговцы, а также слуги и неко-

торое число представителей свободных профес-

сий. Немало стекалось в город и бедноты из ок-

рестных селений. Приток крестьян из крепост-

ной деревни в город, где они получали свободу

и овладевали городскими ремеслами, существен-

ным образом влиял на лицо средневекового го-

рода. Нельзя также не упомянуть представите-

лей клерикальных кругов, которые не только

учились в городах, в епископальпых соборных

школах, но и оседали здесь на постоянное жи-

тельство.

Все эти разнородные элементы были носите-

лями разных культурных традиций, которые не

только взаимодействовали, ио и постоянно стал-

кивались, ведя порой упорную борьбу, часто в

рамках одного, отдельно взятого произведения.

Городская культура обладала значительно боль-

шей подвижностью, чем культура феодальная.

Этим объясняется и развитие в городской лите-

ратуре всевозможных жанров и форм. По срав-

нению со словесным искусством горожан разно-

образные жанры куртуазной литературы отли-

чались большим стилистическим и идеологиче-

ским единством. Многообразие и динамизм,

присущие городской словесности на исходе

Средневековья, привели к тому, что именно в

недрах городской культуры возникли нервые

ростки Ренессанса.

Сложным было взаимодействие городской ли-

тературы с литературой феодальной. Здесь

можно говорить и об открытом, осознанном про-

тивостоянии, и об использовании куртуазного

поэтического опыта для своих городских нужд.

Городской патрициат всегда тянулся за культу-

рой рыцарства, самозабвенно подражая ей и

желая с ней сравниться. В то же время дости-

жения городской культуры были небезразличны

для рыцарства, в среде которого, несомненно,

пользовались популярностью веселые рассказы

о проделках хитроумного лиса Ренара, и воз-

вышенные аллегории «Романа о Розе», и поучи-

тельные истории фаблио и шванков. Городская

литература предназначалась не одним горря^а-

нам (вот почему в таком характерном жанре

городской словесности, каким были фаблио, не-

которые ученые увидели некий промежуточный

жанр, остановившийся где-то между городом и

замком).

Важным фактором развития городской куль-

туры был фольклор, прежде всего фольклор де-

ревенский. Постоянный приток крестьян в го-

рода сказался в усилении народной тематики и

проблематики в некоторых литературных сочи-

нениях, созданных в городских стенах. Поэтому

в ряде случаев уже нельзя говорить о произве-

дении городской (или только городской) литера-

туры, нужно говорить с полным основанием о

памятниках литературы народной. Фольклор-

ная основа, безусловно, просматривается кое-

где и в произведениях куртуазных: в их ритми-

ке, в образном строе; в городе воздействие

572

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

фольклора было иным. Из него в городскую ли-

тературу широко проникли таящиеся в нем со-

циальные, бунтарские мотивы. XII и XIII века

были временем могучих народных двия^ений,

всегда захлебывавшихся в крови, но грозно со-

трясавших здание феодализма. Эгалитарные уст-

ремления народа нашли отражение и в памят-

никах городской литературы, а фигура крестья-

нина приобретает в ней внушительные разме-

ры, несопоставимые с образами вилланов ры-

царской лирики и романа. На исходе Средневе-

ковья в творчестве англичанина Ленгленда этот

боевой бунтарский характер, свойственный ря-

ду явлений городской культуры, раскрылся с

наибольшей отчетливостью и силой, суммируя

могучие искания народа, противопоставившего

себя не только феодальной верхушке, но и го-

родскому патрициату. В творчестве Ленгленда

культура города раздвигает свои рамки и при-

обретает черты культуры народных масс.

Следует, однако, учитывать, что отношение к

крестьянству со стороны средневекового города

не было однозначным. Городская верхушка —

патрициат — видела в крестьянине потенциаль-

ного врага, и в годы грозных народных движе-

ний город часто становился на сторону феода-

лов, помогая им подавлять крестьянские мяте-

жи. Неимущие слои горожан, еще вчерашних

крестьян, видели в жителях деревни своих союз-

ников в социальной борьбе. Но для городского

плебея крестьянин был не только союзником;

он олицетворял собой и мелкособственническое

начало, тем самым становясь из союзника вра-

гом. Поэтому образ крестьянина в городской

литературе сложен и противоречив — он то ока-

зывается олицетворением общенародных идеа-

лов, то, наоборот,— всего косного, застойного,

патриархального. Он то грозен, то добродушно

сметлив и благороден, то непроходимо туп и

комичен.

Народные истоки лежат в основе постепенно

складывающейся в городах площадной карна-

вальной культуры, сатирической по своей на-

правленности и плебейской по своему внутрен-

нему содержанию, отмеченной кощунственными

травестиями, смелыми пародиями и вывертыва-

нием наизнанку всех привычных норм и пра-

вил. Это временное торжество «злого начала»

отразило дуализм средневекового миросозерца-

ния и не запрещалось властями. Однако карна-

вал неизбежно наполнялся элементами социаль-

ного обличения, что видно на судьбе ряда свя-

занных с площадной культурой явлений —

например, некоторых форм театра или, скажем,

«Романа о Ренаре». Но сатирический характер

типичен не только для жанров и форм город-

ской литературы, так или иначе связанных с

карнавалом. Сатиричность — определяющая

черта культуры города. Здесь сказалась не толь-

ко свойственная горожанам и — шире — народ-

ным массам неистребимая веселость, ио и их

скептицизм, их трезвый взгляд на мир. Эта жи-

тейская трезвость (а не только травестирующие

тенденции карнавальной стихии) отозвалась в

ряде жанров городской словесности повышен-

ным интересом к быту, к самым повседневным,

даже низменным его проявлениям. Поэтому ли-

тература города в значительно большей степени,

чем литература феодальная, отмечена реалисти-

ческими тенденциями.

Сатирические устремления сочетались с нраво-

учением, морализированием. Осмеяние пороков

или предрассудков общества или его отдельных

представителей часто делалось ие только в раз-

влекательных и сатирических, но и дидактиче-

ских целях. Вот почему культура города не

только очень рано выработала целый ряд специ-

фических нравоучительных жанров, но и напол-

нила дидактикой и веселые фаблио, и шванки, и

аллегории «Романа о Розе», и сатирические сце-

ны первых памятников драматургии.

Городская литература не была замкнутой пи

социально, ни географически. Между города-

ми, дальними и ближними, постоянно осущест-

влялся культурный обмен. Ему способствовали

частые многодневные ярмарки (например, зна-

менитые шампанские), куда съезжались купцы

и торговцы со всей Европы. Мастера каменного

дела — строители готических соборов — возво-

дили свои величественные сооружения, путеше-

ствуя из страны в страну. Театральные братст-

ва разыгрывали свои спектакли в разных горо-

дах. Слагатели фаблио и шванков примыкали то

к беспокойным ватагам вагаитов, то к карава-

нам купцов, то путешествовали с толпами па-

ломников. Вместе с поэтами кочевали и сюжеты.

Поэтому не приходится удивляться, что весе-

лые и поучительные истории о глуповатых го-

рожанах, пройдохах-купцах, беспутных горо-

жанках, алчных и сластолюбивых священниках

мы найдем и у французских поэтов, авторов

фаблио, и у немецких слагателей шванков, и у

испанских городских рассказчиков, и у авторов

итальянских городских новелл. У всех у них бы-

ли и общие истоки — ряд памятников латин-

ской литературы, а также некоторые сюжеты,

занесенные с Востока (об этом будет сказано

ниже). Но непосредственные контакты и лите-

ратурный обмен нельзя и абсолютизировать.

Важным фактором стала типологическая общ-

ность городской культуры разных областей Ев-

ропы. Сходность социальных структур обусло-

вила появление сходных сюжетов, сходных об-

разов и ситуаций. Близость изначальных идео-

логических посылок писателей-горожан отозва-

лась и сходным отношением к действительно-

ГОРОДСКАЯ САТИРА И ДИДАКТИКА

573

сти, сходным решением нравственных и соци-

альных проблем.

Как и вся культура феодализма, культура

средневекового города проявляла тенденцию к

регламентации и каноничности. Но история го-

родской словесности представляет собой исто-

рию непрерывного противоборства двух тенден-

ций канонизирующей, т. е. проявляющей

стремление к замкнутости, к окостенению, и ей

противополояшой, с которой и связывается по-

ступательное движение литературы. Борьба

этих двух тенденций не всегда происходит в рам-

ках одного жапра; чаще бывает иначе: одни

жанры формализуются, останавливаются в сво-

ем развитии, но им на смену постоянно прихо-

дят новые жанры и формы, несущие в себе пе-

редовое мировоззрение, прогрессивные социаль-

ные устремления эпохи.

В городской литературе заметный пласт, по

крайней мере количественно, составляли про-

изведения, отмеченные ярко выраженными ох-

ранительными тенденциями, прославлявшие

частное предпринимательство, благонравие, бо-

гобоязнь. Эта бюргерская стихия проникает и в

произведения, при своем возникновении носив-

шие совсем иной характер. Вообще буржуазную

ограниченность, типичную для многих памятни-

ков литературы города, ни в коей мере нельзя

сбрасывать со счетов, подобно тому как нельзя

забывать и о некоторых реакционных чертах,

свойственных мировоззрению простого народа.

Охранительные, откровенно реакционные чер-

ты городской литературы усиливаются к концу

Средневековья, когда особенно разрастается ди-

дактическая направленность, в известной мере

заглушая нарастающие в ней мотивы социаль-

ной критики и протеста. Вот почему первые гу-

манисты Возрождения столь резко отрицатель-

но отнеслись ко многим явлениям городской

культуры. Но так было на исходе Средних веков.

При своем возникновении литература города за-

няла свое место рядом с литературой замка, ря-

дом с ней и в полемике с ней, поэтому с самого

начала она несла ярко выраженный наступа-

тельный сатирический заряд, вбирая в себя

творческие импульсы, идущие из широких на-

родных масс.

2. ФАБЛИО, ШВАНКИ,

САТИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

XII столетие унаследовало от предыдущих

этапов исторического развития средневековой

культуры зачаточные формы сатирической бы-

товой словесности, отражавшей настроения и

чаяния народных масс средневекового общест-

ва — крестьянства прежде всего, но и многочис-

ленного и социально активного городского

трудового люда. Теперь эти формы стали креп-

нуть и приобретать характер более или менее

слояшых жанров письменности, а не только сло-

весности. Это касается в первую очередь быстро-

го развития кратких бытовых юмористически-

сатирических жанров, к которым относятся

фаблио в странах французского культурного

ареала, шванки в германоязычных землях, раз-

личные предшественницы новеллы («примеры»,

«экземпла») в Италии и Испании и многие

близкие к ним жанровые явления, характери-

зующиеся юмористической или сатирической

тенденцией и ясно выраженным интересом к

быту.

Импульсы, способствовавшие появлению са-

тирической литературы, были весьма различ-

ны. Среди них большую роль играли зарубея^-

ные веяния преимущественно восточные,

действовавшие и до XII в. Но теперь, активизи-

рованные развитием культурных отношений с

Востоком, индийские, арабские, еврейские, иран-

ские сюжеты врываются в XII в. в литературы

Европы. К числу таких источников, снабжав-

ших западноевропейскую городскую литерату-

ру сюжетами, нередко занесенными из далеких

стран Востока и из далеких столетий, относят-

ся и два известнейших анонимных сборника —

«Книга о семи мудрецах» и особенно «Римские

деяния». «Книга о семи мудрецах» восходит к

индийским источникам, она примечательна сво-

ей обрамляющей композицией и обогатила за-

падноевропейского читателя новыми представ-

лениями о государственной и семейной жизни,

о морали и обычаях чужих земель. «Римские

деяния» — латинский сборник сказок и анекдо-

тов восточного и античного содержания и проис-

хождения, неисчерпаемый кладезь сюжетов,

образов и ситуаций для всей западноевропей-

ской литературы последующих веков; он по-

влиял на трактовку характеров рождающейся

городской литературы. Находчивый ремеслен-

ник, хитрый и жадный крестьянин, целая гале-

рея я^енских типов, известные по сатирической

литературе Средних веков, напоминают о геро-

ях этой замечательной книги.

Сама действительность, ее ситуации и типы,

ее возраставшие общественные и культурные по-

требности сказались с большой силой во фран-

цузском фаблио, первом, наиболее развитом

жанре бытовой сатиры XII—XIII вв. Если к

XII в. относится сравнительно небольшое чис-

ло произведений этого нового я^анра, то в

XIII в. фаблио становится едва ли не самым

распространенным жанром городской француз-

ской литературы и переживает свой расцвет в

те годы, когда начинается закат рыцарской сло-

весности, выдвигает таких мастеров, как Анри

574

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

д'Андели, Жан Бодель, Жак Безьё, Гугон Jle-

руа из Камбре, Бернье, наконец, как знамени-

тый Рютбёф, первый замечательный представи-

тель французской городской литературы, испро-

бовавший силы во многих стихотворных жан-

рах.

Фаблио (название произошло от латинского

«фабула» в силу первоначального отождествле-

ния любой смешной, забавной истории с бас-

ней, уже известной под этим старинным латин-

ским названием) представляли собою неболь-

шие (до 250—400 строк, редко больше) расска-

зы в стихах, преимущественно восьмисложных,

с парной рифмой, обладавших простым и яс-

ным сюжетом и небольшим количеством дейст-

вующих лиц. Основой для фаблио служило ка-

кое-нибудь забавное происшествие, участники

которого попадали в смешное положение, не-

вольно раскрывая свои дурные или комические

качества. Чаще всего объектом смеха — юмора

или сатиры — оказывались представители духо-

венства. Так, в одном из фаблио поп в наказа-

ние за свою жадность лишается коровы («О Бу-

ренке, поповской корове»). В другом случае

священник высокого сана, епископ, забывает о

благочестии, чтобы получить несколько золотых

(«Завещание осла»), в третьем — веселые мо-

нахи уговаривают глупую девушку стать фран-

цисканцем на потеху всей братии мопастыря,

где появляется такой диковинный послушник.

Монахи, попы, даже князья церкви становятся

предметом безудержных шуток, часто доста-

точно грубоватых, что не смущало читателей и

слушателей того времени. Авторы фаблио дер-

зали нападать и на святых отцов церкви. В фаб-

лио «О том, как виллан словопрением добился

рая» мертвый виллан в ответ на заносчивый ок-

рик св. Петра, не пускающего в рай мужика:

В раю не место вам, вилланам!

Нет, я клянусь святым Аланом,

Здесь люду подлому не быть!

отчитывает апостола:

Кто ж вас подлее может быть?

Ведь вы, апостол Петр, ей-ей,

Вы были тверже всех камней;

Спаситель, право, сплоховал,

Что вас апостолом избрал!

Не вышел прок из вас, как видно:

Ог бога отреклись бесстыдно

Один, второй и третий раз —

Столь мало веры было в вас!

Уж вам-то вовсе пе под стать

В раю у бога пребывать!

Догматическим разглагольствованиям святых

простой мужик противопоставляет находчи-

вость и остроумие, простодушие и смелость, а

также чувство справедливости и добропорядоч-

ности, доброты и сердечности:

Покамест на земле я жил,

Я человеком добрым слыл.

Не прогонял голодных прочь я,

Дверь открывал им днем и ночыо»

У очага обогревал,

До самой смерти призревал,

Молил упокоенья праху.

Давал я нищим хлеб, рубаху —

Все, в чем имел нужду бедняк.

Иль грешник поступает так?

(Перевод С. Вышесланцевой)

Наряду с духовенством, фаблио высмеивает

глупых богатых горожан, которых легко обма-

нуть, так как они слишком самоуверенны и ог-

раниченны; высмеивает своде

и,

наяшваюшпх-

ся на пороках общества («Обере, старая свод-

ня»); обманутых мужей, слишком доверяющих

своим женам («О женских косах», «Горожан-

ка из Орлеана» и др.). Зачатки социальной са-

тиры переплетаются в фаблио с бытовым юмо-

ром, с моралистическими мотивами, толпа пер-

сонажей фаблио становится все шире, в пей

мелькают и рыцари, и шарлатаны-врачи,

пройдохи-слуги, и сутяги-плебеи из юрода. Ста-

новится предметом насмешки и мужик, и порой

насмешки довольно злой: характерное средне-

вековое презрение горожанина к мужику дает

себя знать достаточно резко и в фаблио. Но все

же этот осмеянный муишк-дурак, даже и рога-

тый, даже и битый, чаще всего выходит победи-

телем из несложных ситуаций фаблио. В подав-

ляющих случаях в фаблио побеждают именно

его мораль, его смех. И это самое главное. Уже

сама среда фаблио противостоит аристократиче-

ской среде куртуазной литературы, тем более

это относится к герою фаблио — тому во многом

демократическому персонажу, о котором шла

речь выше. В поздних фаблио XIII в. появляет-

ся и прямо презрительное отношение к госпо-

дам, к их забавам, к их дурачеству, каким вы-

глядит для народа и для степенных горожан

куртуазия и ее ритуалы.

Но неверно было бы видеть в фаблио только

сатирико-юмористический бытовой жанр, конт-

растирующий с куртуазной литературой. Важно

заметить и оценить то поучительное дидактиче-

ское начало, которое нередко звучит в фаблио.

Это не только народная мораль, но и мораль

духовных кругов, использующих народную са-

тиру, даже и направленную против них, для

очистки все более падающих нравов церкви.

Проникает в фаблио и мораль традиционной ди-

дактической литературы на латинском языке.

Теперь она появляется в обличье родного языка

и представлена в смешных притчах, что делает

ГОРОДСКАЯ САТИРА И ДИДАКТИКА 575

575

дидактику гораздо более действенной и доход-

чивой. Особенно важно подчеркнуть новые сред-

ства характеристики действующих лиц, к кото-

рым обращается фаблио. Поразительно скром-

ными средствами там четко обрисовываются ти-

пы общества XII—XIII вв., что было чуждо ры-

царскому роману. Типологизирующее изобра-

жение социальных кругов в фаблио связано с

бытовым, реальным фоном действия, разыгры-

вающегося в деревенской избе, на городской

шіощади, в жалкой деревенской церквушке, в

ноле. Ыо также — ив доме богатого горожанина

и в рыцарском замке. Пафос фаблио — повсе-

дневная жизнь крестьянина и горожанина, его

и моральные, семейные и хозяйственные забо-

ты. Какой контраст по сравнению с миром, в ко-

тором действует Роланд или Ланселот! И какие

перспективы открываются перед этим нехит-

рым, грубоватым повествованием о простых лю-

дях, о буднях XII—XIII вв.

Если в литературе рыцарства перед нами бы-

ли характеры и поступки, заведомо выходив-

шие за рамки обыденного, — чрезмерная храб-

рость, всепоглощающая любовь, чрезвычайные

опасности и приключения, то в фаблио тоже не-

мало преувеличенного. Но здесь это чрезмерная

жадность, непроходимая тупость, неслыханные

сластолюбие, трусость, бахвальство, нечисто-

плотность, садизм.

Любовные делишки героев описываются в

фаблио особенно охотно. Среди участников этих

любовных похоя^дений, о которых рассказано

увлекательно, откровенно, подчас даже грубо,

едва ли не на первом месте — всевозмоя^ные

служители церкви. Они рады приволокнуться за

доверчивыми хорошенькими горожанками и на-

ставить рога их незадачливым мужьям. И хотя

такие шалости далеко не всегда сходят с рук

всем этим кюре, капелланам, клирикам, мона-

хам (например, фаблио «ІІоп в ларе из-под са-

ла»), нередко мораль подобной веселой пове-

стушки констатирует находчивость и сластолю-

бие распутных женщин, как, например, в фаб-

лио «О том, как виллан возомнил себя мерт-

вым»:

Но говорю вам в заключенье,

Что верить женщине столь слепо —

И безрассудно и нелепо.

(Перевод С. Вышеславцевой)

Во французских фаблио лишь иногда звуча-

ла нотка осуя^дения женщин, этого «сосуда по-

рока», которая будет доминировать во многих

памятниках литературы города на исходе Сред-

невековья. Наоборот, в ряде фаблио — и они со-

ставляют весьма заметный пласт — отстаивают-

ся права истинной любви, любви вопреки со-

словным и религиозным взглядам.

Лист рукописи фаблио

«О виллане и его жене»

XIII в. Париж, Национальная библиотека

В «Лэ об Аристотеле» Анри д'Апдели (не-

смотря на название, всей своей стилистикой это

произведение иримыкает к жанру фаблио),

рассказав о том, как возлюбленная Александра

Македонского нехитрыми приемами сумела ув-

лечь сурового философа и тем самым доказать

ему неодолимую силу любовного чувства, за-

ключает:

Гот, в ком рассудка есть частица,

Пускай надеждою не льстится

Сердца влюбленных укротить

И от любви нас отвратить.

Ссылаясь на ее напасти.

Нет над любовью нашей власти,—

Разлука с милой лишь измучит,

И все ж любовь свое получит!

(Перевод В. Дынннк)

Отстаивая права любви, авторы фаблио четко

проводили грань между подлинным чувством,

заставляющим влюбленного идти на риск, ока-

зываться в смешном положении, вызывать из-

девки и хулу, и низменным сластолюбием. Ее-

576

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ли подлинные любовники вызывают у авторов

одобрение, хотя они и идут на мошенничество,

обман, всякие уловки, то похотливые блудодеи

решительно осуждаются. В этом отношении

уместно сопоставить два таких произведения,

как «О сером в яблоках коне» Гугона Jlepya из

Камбре (он был, меязду прочим, такнче автором

ряда дидактических сочинений и парафразов

молитв) и фаблио «Кошель ума» некоего Жана

из Обепьера.

В первом рассказывается о страстной любви

бедного рыцаря к дочери богатого и могущест-

венного феодала. Отец девушки не соглашается

отдать дочь за бедняка, у которого и все-то иму-

щество — старый, полуразвалившийся замок,

дедовское оружие да добрый конь. Дядя юноши

сначала не против отказать племяннику свои

богатые угодья, но затем решает сам обзавес-

тись молодой красавицей-женой. При подобной

ситуации в романе или лэ юный рыцарь силой

оружия (или, на худой конец, волшебных чар),

но добыл бы себе невесту. В фаблио иначе:

с юмором описанная ночная кавалькада, проди-

рающаяся сквозь лесные чащобы к сельской ча-

совне, где состоится венчание, сбивается с пути,

и девушка попадает в замок своего возлюблен-

ного. Местный капеллан венчает их на скорую

руку, и кичливому феодалу не остается ничего

иного, как признать брак дочери. Здесь любовь

побеждает, но лишь благодаря неожиданному

стечению обстоятельств.

В фаблио «Кошель ума» жена легкомыслен-

ного купца терпением, преданностью и храб-

ростью отвращает мужа от его пагубного влече-

ния к распутным девкам. В результате купец

убеждается, что по-настоящему, бескорыстно

любит его преданная жена, что же касается за-

знобы, то она любит лишь дорогие подарки и

звонкую монету. Фаблио заканчивается осуж-

дением продажных потаскух и прославлением

честных жен:

Сильна любовь жены законной,

Свежа, как плющ вечнозеленый.

Зачем сомнительных утех

Искать вам у милашек тех,

Чьи ласки лживы и бесчинны,

Да и позорны для мужчины?

А как жадны такие крошки!

Они жадней шкодливой кошки.

Вы помощи от них не ждите,

Хоть на глазах у них горите.

От этих кралей много бед,

И жен менять на них не след.

(Перевод В. Дынник)

Жена купца находит в себе силы (и умение)

бороться за свое счастье, дочь рыцаря покорно

подчиняется судьбе. Первая вызывает у автора

фаблио откровенное сочувствие, вторая — лишь

сострадание.

Но кичливые дворянки, в представлении ав-

торов фаблио, могут не только самоотверженно

любить: и они плутуют, выискивая способ уви-

деться с любовником, и они, не менее чем горо-

жанки, предаются низменной страсти («О со-

коле», «О рыцаре в алом платье» и многие др.).

В этом отношении особенно показательно фаб-

лио «О коротком плаще». Оно переносит нас ко

двору короля Артура, куда стекались на празд-

ник Пятидесятницы все доблестные рыцари

Круглого Стола. Внезапно появляется незнако-

мец, привозящий волшебный плащ: он окажет-

ся впору лишь той даме, которая всегда была

верна своему возлюбленному. Сначала плащ

примеряет королева Геньевра — и неудачно: он

оказывается ей слишком короток. Затем под

скабрезные комментарии сенешаля Кея чудес-

ный плащ пытаются надеть все дамы Артурова

двора. Это удается лишь одной — только что

прибывшей в Камелот возлюбленной одного

совсем юного рыцаря. В этом фаблио миросозер-

цание горожанина и его отношение к миру ры-

царства, к царящим там нравам выражены пре-

дельно однозначно. Фаблио противопоставили

куртуазным жанрам не только свою веселость,

не только деловую сметку и простодушную мо-

раль простолюдина, но и свое понимание взаи-

моотношений между людьми, взаимоотношений,

чуяедых сословной спеси и основанных на ра-

венстве, прежде всего равенстве в любви.

Близки к фаблио немецкие шванки, сложив-

шиеся как продуктивный жанр городской лите-

ратуры в XIII столетии. Фаблио, быстро рас-

пространившиеся за пределами французского

культурного ареала, оказали сильное воздейст-

вие на шванк, но не изменили его местного ко-

лорита, проявившегося в особенно сочном и гру-

боватом языке, в народном стихе.

Наиболее значительным представителем жан-

ра стал австриец Штрикер (ум. ок. 1250), пи-

савший также и остросатирические шпрухп.

В его стихах воссоздана широкая картина жиз-

ни немецкого общества. Поэт смело и прямо

обличал и духовенство, и рыцарство, рассматри-

вая их с точки зрения народа, над которым опп

властвуют. Наиболее замечательное произведе-

ние Штрикера — цикл шванков, известный под

названием «Поп Амис», в центре которого стоит

образ веселого и ловкого попа-пройдохи. Здесь

следует отметить не только попытку создать

группу произведений, в основе которых — си-

туации, характерные для немецкой феодальной

действительности, но и сам образ попа Амиса.

Это веселый и плутоватый жизнелюбец, для ко-

торого ряса —- только удобное прикрытие весь-

ГОРОДСКАЯ САТИРА И ДИДАКТИКА

577

ма светских интересов и вкусов. Обманщик и

грешник, поп потешается над духовной брати-

ей, равно как и над прихожанами, покорно под-

чиняющимися ей. Установилось мнение, что в

этом образе есть черты, связанные с народной

сатирической сказкой и ведущие затем к обра-

зу Тиля Уленшпигеля — веселого героя нижне-

немецких и голландских сказок и побасенок, из

которых со временем составится знаменитая

народная книга XVI в. о Тиле, целиком посвя-

щенная этому любимому персонажу народного

эпоса германских земель.

Важно понять общую концепцию действи-

тельности у Штрикера. Обрушиваясь на грехи

и пороки феодального общества и не впадая при

этом в ханжество, сохраняя народный оптимизм

и народное ощущение радостей жизни, Штрикер

остается в пределах христианского благочестия,

и в тоне его осуждающих сентенций, в его по-

учительных тирадах отчетливо чувствуется

связь с религиозными настроениями, характер-

ными для XIII в., когда резкой критике подвер-

гались нравы духовенства и «пороки» светского

общества. Соединение острой и беспощадной са-

тиры, питаемой настроениями народного проте-

ста, с христианской дидактикой было весьма ха-

рактерно для городской литературы развитого

Средневековья. С ходом веков эта противоречи-

вость городской литературы все более обостря-

лась, причем разные тенденции (бюргерско-ох-

ранительная и народно-сатирическая) подчас

соединялись в одном произведении (как это бы-

ло, например, с поэмой Ленгленда).

Та же связь богатого бытового материала, на-

родных сатирических тенденций и официальной

«духовной» критики феодального общества ощу-

щается в поэзии Фрейданка, талантливого не-

мецкого поэта-моралиста первой половины

XIII в. Псевдоним Фрейданк (т. е. Свободомыс-

лящий) считали тайным именем самого Фогель-

вейде. Поэма Фрейданка «Разумение» — со-

знательное противопоставление светской курту-

азной идеологии иного взгляда на жизнь, тре-

бующего моральной ответственности не в огра-

ниченном смысле рыцарского кодекса чести, а в

широком своеобразно гуманистическом плане.

Программа жизни, намеченная Фрейданком,

ставящая перед человеком большие моральные

задачи, является и своеобразным новым идеа-

лом человека, в котором воплощены черты на-

родной этики. Речь у Фрейданка идет о подлин-

ном достоинстве, о примере честной и полезной

для других жизни, о стойкости перед соблазна-

ми, о готовности выступить в защиту правды и

справедливости. В защите именно общечелове-

ческих моральных ценностей видел поэт свое

право называться «свободомыслящим», хотя в

его свободомыслии есть и немало черт, связываю-

щих Фрейданка с церковными критиками фео-

дального строя, наследниками клюнийцев XII в.:

Ручьи сокровищ в Рим бегут,

Здесь вечный находя приют.

Но, на дыру без дна похож,

Безбожный Рим неполон все ж.

Ручьи грехов сюда стекают,

И здесь их людям отпускают,

Где ж прячут зол так много,—

Известно только богу.

Кто нравы Рима узнает,

Охладевает к вере тот.

(Перевод М. Замаховской)

Прямее и резче с осуждением современного

ему общества выступил в немецкой литературе

XIII в. вышедший из народной среды поэт Вер-

нер Садовник, по-видимому, уроженец Бава-

рии.

В поэме «Крестьянин Гельмбрехт» (вторая

половина XIII в.) он повествует о судьбе кресть-

янского сына, не пожелавшего слушаться заве-

тов отца и стать его наследником, а захотевшего

сблизиться с рыцарями. Гельмбрехт становит-

ся участником шайки рыцарей-разбойников. Ис-

пытав вместе с ними неудачу, он вынужден вер-

нуться под родной крестьянский кров. Но путь

назад уже заказан этому блудному сыну XIII в.:

жестоко покаранный за свои бесчинства, он по-

падает в руки тех, кого грабил и притеснял, и

кончает жизнь на виселице, казненный кресть-

янами, видящими в Гельмбрехте своего врага.

Суровая повесть, написанная грубым, но вы-

разительным народным стихом, производит до-

стоверное, жизненное впечатление. В ней — не-

нависть поэта к рыцарству, вера в силы кресть-

ян, которым еще предстоит смертельная схват-

ка с вековыми поработителями. Интересно

сравнение между рыцарями старшего поколения

и их наследниками, выродившимися в разбойни-

ков с большой дороги.

Если в фаблио и шванках виллан только по-

рой пугал благородного рыцаря, то на Гельм-

брехта народная ярость обрушивается в самой

беспощадной и жестокой форме.

Вернер Садовник не связан с поэтической

культурой немецкого придворного эпоса: он раз-

рабатывает новую традицию народного сатири-

ко-поучительного жанра, которая быстро раз-

вивается в литературе XIII в. Связь автора

«Крестьянина Гельмбрехта» с дидактической

тенденцией, столь типичной для литературы

бюргерства, несомненна, несмотря на питаю-

щую эту повесть народную ненависть к зажи-

малам и захребетникам. Книга оканчивает-

ся многозначительной моралью, во многом

снижающей бунтарский дух произведения и

37 История всемирной литературы, том 2

578

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

серьезность поставленных в нем проблем:

Рассказ поведан до конца.

Да служит он предупрежденьем

Юнцу, который от рожденья

Живет у матери с отцом

Себялюбивым гордецом.

Подобный Гельмбрехту юнец

Такой жѳ обретет конец...

Ведь много есть птенцов зеленых,

Повадкой Гельмбрехта прельщенных,

Растет какой-нибудь малыш

И станет Гельмбрехтом, глядишь,

Начнет соседей грабить ловко.

Но ждет и этого веревка.

(Перевод Р. Френкель)

Во французской литературе XIII в. эта разви-

вающаяся критическая линия сатирической и

нравоучительной литературы, в разных формах

и в разной степени направленная против фео-

дального сословного строя, сказалась в творче-

стве замечательного поэта и автора драматичес-

ких произведений Рютбёфа (ок. 1230 — ок.

1285 г.). Его так называемые «ди» — острые

публицистические «слова» — стали особым

жанром поэтической сатиры XIII в., восходя-

щим и к народным источникам, и к опыту уче-

ной латинской литературы, которой Рютбёф не

был чуяэд. Сатира Рютбёфа направлена против

различных явлений политической ншзни Фран-

ции и связана с бурным общественным бытием

его родного Парижа. Выступая против пороков

духовенства, против сутяг и королевских чинов-

ников, Рютбёф использовал приемы поэзии

фаблио для создания злободневной, острой, но-

ваторской поэзии, в которой отражена сложная

городская жизнь XIII в.

Наряду с сатирической и поучительной поэзи-

ей Рютбёфу принадлежат автобиографические

стихотворения. В них вырисовывается новый

социальный тип — городской средневековый по-

эт, осознающий себя поэтом бедняков и обездо-

ленных, говорящий о своей жизни горько и раз-

драженно, но с достоинством. Для этого поэта-

горожанина типична самоирония, скрывающая

четкое сознание безысходности своей участи.

Обнаженная правдивость поражает в стихах это-

го далекого предшественника Франсуа Вийона.

В одном из стихотворений автобиографического

цикла (в «Женитье Рютбёфа») поэт рассказы-

вает:

Дверь дома вечно заперта,

Царит в нем всюду пустота,

Он беден, гол.

Порою в нем и хлеба нет:

Вот отчего не домосед,

Конечно, я.

(Перевод С. Пинуса)

Не меньше трагических ноток и в других сти-

хотворениях цикла («Бедность Рютбёфа», «Бо-

лезнь Рютбёфа» и др.), где переживания чело-

века переданы с подкупающей искренностью.

Автобиографический характер носят и многие

ди поэта, например «Об университете», где гово-

рится о піумных эскападах парижского студен-

чества, о соперничестве нескольких ученых на-

правлений. Рютбёф, несомненно, сам принимал

участие во многих событиях университетской

жизни, поэтому его рассказ о ней очень досто-

верен.

С особым сарказмом и сатирической силой

изображает поэт представителей духовенства,

как белого, так и черного (например, ди «О мо-

нашеских орденах»). Здесь Рютбёф выказывает

себя суровым моралистом, но его нравственные

принципы, выраженные ясно и определенно, не

ограничены узкой бюргерской моралью, они но-

сят общенародный характер.

Широта охвата явлений действительности,

смелая постановка значительных социальных и

нравственных проблем, неподдельная искрен-

ность и простота стиха — все это заставляет ви-

деть в Рютбёфе предтечу нового историко-куль-

турного периода — Предвозрождения. В этом

он был не одинок, причем важные творческие

импульсы, которые приведут в дальнейшем к но-

вой литературной эпохе, связывались в XIII и в

начале XIV в. как раз с сатирическими тенден-

циями городской литературы.

3. «ЖИВОТНЫЙ» ЭПОС

И ДИДАКТИКО-АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Сатирическое направление в литературе средне-

векового города, столь ощутимо связанное с на-

родными традициями, проявилось не только в

малых формах — фаблио, шванках, ди, неболь-

ших стихотворениях,— но и в крупных формах.

Некоторые из них, восходя к фольклору по сю-

жету и образной структуре, литературную обра-

ботку получили в традициях фаблио. Так, в ду-

хе фаблио стали обрабатываться старинные бас-

ни, известные европейскому миру преимущест-

венно из античных источников. Большое число

басен — произведений так называемого «жи-

вотного эпоса», восходящих к незапамятным ин-

доевропейским источникам, общим для многих

народов этой группы, циклизуется вокруг басен

о проделках лисы, получающей германское на-

звание (Рейнгард, Рейнеке, Ренар). Со време-

нем это собственное имя лисы заменило старое

романское слово (goupil) и стало во француз-

ском языке общим наименованием лисицы.

В XII в. по мотивам приключений Ренара воз-

никает латинская поэма «Изенгрим» Ниварда

Гентского (закончена ок. 1148 г.), а затем на-

ГОРОДСКАЯ САТИРА И ДИДАКТИКА

579

чинают складываться небольшие стихотворные

рассказы, напоминающие фаблио, хотя и пред-

ставляющие собой новый этап развития сатиры

в литературе XII в. Один остроумный поэт

XII в., некий Пьер из Сен-Клу, дал всему циклу

название «Роман о Ренаре» (ок. 1175 г.). Это

большое произведение (оно состоит из двадцати

шести отдельных повестей, называемых в дан-

ном случае branches — ветви; последние из них

завершены ок. 1250 г.) написано рядом авторов,

как правило безвестных. В названии цикла мо-

жет заключаться лукавое сопоставление с кур-

туазными романами: и у народа есть свой «ро-

ман», в котором он на свой манер изображает

жизнь высшего общества, рыцарей и дам. По

крайней мере, так могло восприниматься назва-

ние цикла в XIII в.

Один из жонглеров, создавших эту замеча-

тельную сатиру, отдавал себе отчет в том, что он

вводит в литературу новых героев:

Вы, сударь, слышали не раз

От нас, сказителей, рассказ,

Как похищал Парис Елену,

Он был наказан за измену.

Вы часто слышали от нас

Печальный, трогательный сказ

О славном рыцаре Тристане

И о его смертельной ране.

Сегодня я для вас начну

Рассказ веселый про войну,

Что продолжалась сотни лет

(Конца ей и доселе нет).

Ренар и волк ее вели...

(Перевод В. Масса)

В основе всего этого гигантского создания ле-

жал некий единый замысел. Хотя между отдель-

ными частями и нет сюжетной общности, кроме

того, что везде действует так или иначе мэтр

Ренар, коварный лис, они складываются в опре-

деленное единство, создаваемое последователь-

ным уподоблением животного мира миру фео-

дальному. Конечно, доля сопоставления басен-

ного мира животных с социальным миром нали-

чествует в этом жанре всегда. Но здесь такое

сопоставление имеет характер подлинного мас-

карада, настойчиво и точно переносящего на

зверей чины и типы феодального строя, на зве-

риное житье — черты феодального быта.

Звериная держава управляется императором

Львом, именуемым Нобль (Благородный). Это

злая сатира на королевскую или императорскую

власть. Сам Нобль благороден и справедлив, но

его вассалы — стая хищников, обступивших его

трон: они хозяйничают, как хотят, за его спи-

ной. Здесь и мрачный волк Изегрим со своей не-

насытной и коварной супругой, и лукавый кот

Миниатюра из рукописи

«Романа о Ренар?»

XIV в. Париж, Национальная библиотека

Тьебо, и неповоротливый обжора медведь Брюн;

есть среди них и трусливый баран Белин, по-

слушный любому зову и готовый на любую глу-

пость. Ослу Бернару неблагочестиво присвоен

высокий титул архиепископа звериного царст-

ва. Не последнюю роль в повествовании играет

лис Ренар. Он — воплощение беззакония, бес-

честия, разбоя и насилия. В проделках Ренара

отражается дух общества, в котором он живет

и в котором право кулака оказывается решаю-

щим, а слабый всегда должен трепетать перед

сильным.

Однако образ Ренара гораздо сложнее, чем это

может показаться на первый взгляд. Ренар —

не только нахальное, самодовольное утвержде-

ние существующего миропорядка, но и смутьян,

ему по нраву кровавая неразбериха, где каж-

дый друг другу враг и каждый охотится, как

хочет. Ренар издевается над всесильным львом,

над ослом-архиепископом, над всеми, кто пы-

тается наказать его или внушить ему послуша-

ние. Все его проделки, его безнаказанность как

бы утверждают конечную и непоправимую по-

рочность общественного строя, моделируемого

в «Романе о Ренаре». Беспокойная бунтарская

мысль, часто врывающаяся в отдельные «ветви»

романа, говорит о сложном содержании этого

замечательного собрания басен, полного комиче-

ских эффектов, об их обобщающей тенденции,

охватывающей лучами своей сатиры феодальное

общество в целом и отражающей победный

смех народа над его врагами.

37*

680

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Хотя Ренар — главное действующее лицо ро-

мана, однако есть некто, кого он боится и кто

умнее его во всех отношениях. Это простой кре-

стьянин, который то с вилами в руках, то прибе-

гая к старым охотничьим хитростям, охраняет

свой дом, стадо, свою семью от беспрестанного

произвола мелких и крупных хищников. Такое

своеобразное противопоставление, конечно, но-

сит неосознанный характер, но оно выглядит

особенно красноречиво, когда Ренар униженно

просит милости у мужика или чтит в нем выс-

шего судию, способного разобраться в его запу-

танных отношениях с четвероногой братией, и

представляет на крестьянский суд то медведя,

то волка.

«Роман о Ренаре» был известен всей Европе.

Около 1180 г. немецкий поэт Генрих Лицемер

создал перевод-переработку романа на средневе-

ковый немецкий язык; несколько позже, в сере-

дине XIII в., возник нидерландский вариант

романа (его автором был некий Биллем). Моти-

вы «Романа о Ренаре» вошли в скульптурное

убранство средневековых зданий, в поговорки и

пословицы, во многие литературные произведе-

ния, далекие от сферы возникновения этого

великого памятника средневековой сатиры.

Большинство исследователей, изучавших «Ро-

ман о Ренаре», приходят к выводу, что он был

создан как произведение, базирующееся на на-

родной сказке, в городской среде, где зрело все

более отчетливое недовольство феодальным

строем. Следует отметить быструю эволюцию

основного замысла по мере возникновения но-

вых «ветвей» — от обработок забавных сказок

о животных через важный этап пародирования

популярных жанров «высокой» литературы к

резкой антифеодальной (и в известной мере да-

же антибюргерской) сатире. Обострение проти-

воречий не только во всей феодальной системе,

но и в городской среде нашло, таким образом,

яркое отражение в литературе.

То, что культура города никогда не была еди-

ной, хорошо также видно на примечательной

судьбе такого памятника городской литературы,

каким стал «Роман о Розе».

Первая часть этого сложного произведения

появилась еще в 1230-х годах и принадлежала

перу поэта-рыцаря Гильома де Лорриса (ок.

1210 — ок. 1240), связанного уже достаточно

тесно с городским патрициатом и культурной го-

родской средой. Начало поэмы, дышащее непод-

дельной свежестью поэтического восприятия

действительности, восходит к нескольким рас-

пространенным в литературе тех времен жан-

рам. Оно говорит о тонком и хорошо продуман-

ном замысле. Вступление к поэме напоминает

обычное начало так называемых «видений» —

литературных произведений, действие которых

происходит не наяву, а во сне, в мистическом

созерцании: юный поэт засыпает и видит сон,

о котором затем и повествует, но повествует по

поручению самого Амура. Здесь открывается

связь «Романа о Розе» с обширной литерату-

рой о проблемах любви, у начала которой стоял,

видимо, Овидий. Богатая и очень разнообразная

в своих моральных и философских аспектах, эта

литература сыграла значительную роль в разви-

тии и распространении различных предренес-

сансных мотивов в европейском обществе XII—

XIII вв.; она возбуждала интерес к моральным

концепциям Платона и других античных авто-

ров как неисчерпаемый арсенал образов и при-

меров. В христианском мировоззрении не было

места для бога плотской любви. Но он давно от-

воевал себе место в мировоззрении образованно-

го средневекового человека, который, не за-

трудняясь новой выдумкой и не без легкой иро-

нии, просто возродил поэтический культ Амура.

Автору «Романа о Розе» принадлежало одно из

первых мест среди восстановителей этого поэти-

ческого культа, обозначавшего поиски для худо-

жественного определения новых чувств и поня-

тий, которые рвались из сердца поэта, ио еще не

находили подлинно нового языка.

Вне этого острого чувства новизны трудно по-

нять и образ героя «Романа о Розе» — того «Я»,

от лица которого начат рассказ. Это человек не

просто влюбленный в известную ему даму, как

то бывало с его предшественниками, героями

рыцарского романа XII в., а готовый и жажду-

щий влюбиться в некий идеал. Он находил его

в символическом образе Розы, мелькнувшем в

зыбком зеркале Источника Любви, плещущего

у гробницы Нарцисса.

Где же нашел этот источник юноша XIII в.?

Ему понадобилось для этого попасть в некий

благоухающий цветущий Сад Наслаждений, по

лужайкам которого вьется хоровод прекрасных

дев, возглавленных Весельем. Так сказочная

декорация, в принципе напоминающая обстанов-

ку какого-нибудь из бретонских романов, пре-

вращается уже в изящную аллегорию, вызываю-

щую в памяти образы природы и человека в ми-

ниатюре эпохи и вообще искусстве готики. Эти

образы далеки от по-своему полнокровных,

плотских образов раннего рыцарского романа.

Возникает иное качество изображения человека,

в котором названные внешние приметы, хотя бы

и очаровательные, важны не в такой мере, как

проблемы его внутренней жизни.

Здесь, у Источника Любви, стрела Амура ра-

нит юношу. Отныне он обречен Розе. Он хочет

ее достать. Но это невозможно: всюду он встре-

чает препятствия и преграды, закрывающие

ему путь к желанному розовому кусту. Борьба