Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

50 f

жиы были переходить из школы в школу; эти

«бродячие ученики» (по-латыпи — ваганты)

стали характерным явлением европейской куль-

турной жизни XII—XIII вв.

Университеты появляются в Европе как раз

на рубея^е этих столетий. По организации они

отличались от соборных школ тем, что были

лишь номинально подчинены местным еписко-

пам, фактически я^е пользовались самоуправле-

нием под верховным контролем папского пре-

стола. По образовательной программе они отли-

чались тем, что курс соборных школ — «семь

наук» — оставался в них лишь в качестве обще-

обязательного подготовительного, а над ним

надстраивались новые курсы трех специализи-

рованных факультетов — медицинского, юриди-

ческого и богословского. Из трех самых старых

и знаменитых университетов на изучении меди-

цины более всего сосредоточивался Салернский,

па правоведении — Болонский, на богословии —

Парижский. Эти перемены отражали резкое

расширение круга доступных знаний и методов

их усвоения, достигнутое в XII в. В век Кресто-

вых походов с арабского языка на латинский

переводятся классики греческой математики

(Евклид, Птолемей), медицины (Гиппократ,

Гален) и прежде всего полный Аристотель; а

усвоение аристотелевского научного метода сра-

зу обновило и богословие, и правоведение. Вме-

сто прежней аргументации авторитетами отцов

церкви входит в силу аргументация логически-

ми доводами, впервые позволившими связать и

систематизировать разрозненные дотоле фраг-

менты знаний и представлений; такая система-

тизация начинается уже в XII в., в XIII в. уни-

верситетская наука создает на этой основе свои

всеобъемлющие «Суммы» средневековой уче-

ности.

Главная проблема, стоявшая перед средневе-

ковыми мыслителями, заключалась в том, что-

бы согласовать два истока новоевропейской

«ученой» культуры — античный и христиан-

ский. Античность завещала новому обществу

представление о красоте и ценности гармониче-

ски стройного мирового порядка; христианст-

во — о достоинстве и ценности напряженно жи-

вущей человеческой души. Античный гумани-

стический идеал был передан Средневековью че-

рез школу, через чтение латинских языческих

авторов; христианский — через церковь, через

чтение Священного писания. Примирение этих

двух идеалов в новом приятии мира было до-

стигнуто не сразу, а по крайней мере в три эта-

па, и на каждом этапе оно ослояшялось борьбой

разнонаправленных тенденций духовной яшзни

Европы.

Первый этап — это борьба аскетизма и гума-

низма, принципиального неприятия и приятия

мира. Время ее — XI век. В это столетие аске-

тические настроения прорывались иногда очень

сильно. Самым ярким их выразителем был Петр

Дамиани (1007

—

1072), ученый обличитель уче-

ности, аскет и самобичеватель, автор экстатиче-

ских стихов и молитв, именно ему принадлежит

знаменитая сентенция о науке — «служанке бо-

гословия». В своем ниспровержении людских

знаний он доходил до того, что утверждал, что

для бога не существует законов логики и зако-

нов природы, нет причин и следствий, бог мо-

я^ет даже уничтояшть прошлое и сделать быв-

шее иебывшим (в следующем веке это было

признано ересью). Противополоячная, гумани-

стическая тенденция нашла самого яркого вы-

разителя в крупнейшем деятеле следующего по-

коления — Ансельме Кентерберийском (1033—

1109). Этот спокойный и ясный мыслитель вы-

двинул на первый план другую сторону христи-

анской догматики: человек — творение бога, его

образ и подобие, поэтому между человеком и

богом нет пропасти, бог открыт пониманию че-

ловека, и вера в бога не полна, если не находит

завершающего выражения в разуме («верю,

чтобы понимать» — исходная формула Ансель-

ма). Творец и творение составляют единый мир,

человек — гармоническая частица его, поэтому

в какой-то степени он является «мерою всех ве-

щей», и мир для него жив, доступен и понятен.

Второй этап — это борьба внутри средневеко-

вого гуманизма, между эстетическим приятием

мира и теоретическим его приятием. Время ее—

XII век. Эстетическое приятие мира находит вы-

ражение прежде всего в литературе и искусст-

ве, теоретическое — в философии. Для эстетиче-

ского приятия главное — духовное наслаждение

красотой и гармонией мира, а в соответствии с

ним — достоинство и обходительность в поведе-

нии, изящество и убедительность в словах. Об-

разцом такого отношения к миру являются ан-

тичные писатели, и прежде всего самый свет-

ский из них — Овидий. Философские отвлечен-

ности мало значат для этого направления; во

всяком случае, ему блия^е традиции Платона и

неоплатонизма с его наглядными образами мак-

рокосма и микрокосма, божества и демиурга,

идей и единичностей, чем традиция Аристотеля

с ее отвлеченными категориями. Такое отноше-

ние к миру разделяют в конечном счете все луч-

шие латинские писатели трех поколений XII в.:

в начале столетия — Хильдеберт Лавардеиский,

Марбод Рениский, Бальдерик Бургейльский, в

середине столетия — Иоанн Сольсберийский,

Алан Лилльский; в конце столетия — Вальтер

Шатильонский, Петр Блуаский, Матвей Ван-

домский и др. Именно этот светский идеал был

воспринят от духовного сословия сословием ры-

царским и, основательно переработанный, лег в

502

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

основу куртуазной культуры. Противоположная

тенденция в приятии мира не отвергала всего

перечисленного, однако главным для нее было

иное: не пассивное наслаждение, а активное по-

нимание мира, не изящество и наглядность, а ло-

гичность и полнота картины мира; литератур-

ные традиции античности здесь значили мень-

ше, а философские — больше. Эта потребность

в полноте и углубленности нового осмысления

мира постепенно все более привлекала к такому

подходу лучшие духовные силы эпохи; в XIII в.

теоретическое приятие мира решительно одер-

живает верх над эстетическим.

Третий этап — это борьба внутри теоретиче-

ского приятия мира, между рационалистичес-

ким и мистическим направлением. В XII в. во

главе рационалистического направления стоит

знаменитый диалектик и вольнодумец, далеко

опередивший свое время,— Петр Абеляр

(1079—1142). Как отмечал Ф. Энгельс, «У Абе-

ляра главное — не сама теория, а сопротивле-

ние авторитету церкви. Не «верить, что-

бы понимать», как у Ансельма Кен-

терберийского, а «понимать, чтобы ве-

рить»; вечно возобновляющаяся борьба про-

тив слепой веры» (Архив Маркса и Эн-

гельса, т. X, с. 300). Его современником, гла-

вой мистического направления был крупнейший

церковный деятель и лучший религиозный ора-

тор своего времени Бернард Клервоский (ок.

1090—1153). В XIII в. рационалистическое на-

правление продолжают доминиканские филосо-

фы Альберт Великий (1193—1280), преподавав-

ший в Кельне, и Фома Аквинский (ок. 1225—

1274), преподававший в Париже, автор «Сум-

мы богословия» и «Суммы философии», став-

ших впоследствии официально признанным из-

ложением философии католической церкви. Ми-

стическое направление продолжают француз-

ские философы во главе с Иоанном Фиданца Бо-

навентурой (1221—1274), другом и оппонентом

Фомы. И рационалистическое направление

(«схоластика» — слово, ставшее впоследствии

одиозным), и мистическое направление сдела-

лись в послеренессансное время предметом су-

рового осуя^дения со стороны передовой науки:

но в эпоху Зрелого Средневековья оба они сыг-

рали положительную роль. Схоластика учила

новоевропейского человека мыслить — находить

в общепринятом суждении сомнительный

пункт, выдвигать и аргументировать противо-

положные его толкования, а затем уточнять и

детализировать основные разбираемые понятия

и на этом новом уровне углубления в предмет

снимать противоречия прежнего суждения.

Впервые продемонстрированная Абеляром в его

вызывающем трактате «Да и нет», а потом до-

веденная до совершенства Фомой в его «Сум-

мах...», эта методика стала школой научной мыс-

ли. Мистика, со своей стороны, в известной мере

учила новоевропейского человека чувствовать:

опыт ее внимания к движениям и состояниям

души был живо воспринят современной курту-

азной культурой, и без этого опыта была бы не-

возможна та быстрая эволюция к психологичес-

кой углубленности, которую в XII—XIII вв. про-

делали и рыцарская лирика, и рыцарский ро-

ман. Наконец, на рубеже Средневековья и Воз-

рождения положительный опыт схоластики и

мистики сливается и переосмысливается в

творчестве Данте.

Таков был общий идейный фон латинской ли-

тературы Зрелого Средневековья. В соответст-

вии с этой борьбой идеологических направлений

различны были и художественные установки,

выступающие в ней, — разработка языка, стиля

и жанра.

Место латинского языка в двуязычной куль-

туре средпевековой Европы своеобразно. Во-

первых, он оставался языком администрации и

судопроизводства, языком церкви, языком шко-

лы, языком всех деловых бумаг, всей перепис-

ки. Во-вторых, он был разговорным языком того

сословия, в чьих руках находилась и админист-

рация, и церковь, и школа,— языком духовен-

ства: чиновники в канцеляриях, причт в церк-

ви, школяры и студенты в училищах разговари-

вали между собой по-латыни, да иначе эти уро-

я^енцы разных концов Европы не могли бы и по-

пять друг друга. Здесь не только писали, но и

думали по-латыни: латынь была живым языком,

со своими литературными нормами и со своими

тенденциями к выходу за пределы этих норм,

именно эта латынь образованного общества и

служила языком латинской литературы Зрело-

го Средневековья. Однако понимание ее норм и

направление ее тенденций были различны в раз-

личных культурных течениях.

Язык, как и идеология средневекового клира,

восходил к тем же двум истокам — к Библии, с

одной стороны, и к античным авторам, читае-

мым в школе (главным образом это поэты: Вер-

гилий, Овидий, Стаций, Лукан, сатирики),—

с другой. Чем ниже был культурный уровень

писателя и проще его жанр, тем ближе он дер-

я^ался библейской латыни, более привычной и

более близкой к разговорной речи; чем начитан-

нее был писатель и чем больше хотел он блес-

нуть своей ученостью, тем старательнее он копи-

ровал древних, языческих авторов. Первый путь

давал больше живости и гибкости, второй —

больше изящества и художественного богатства.

Стиль, ориентированный на античные образ-

цы, воспроизводил все художественные особен-

ности античной литературы: Иоанн Сольсберий-

ский владел цицероновским слогом не хуже, чем

ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

50 f

мастера Возрождения, Вальтер Шатильонский

блестяще развивал поэтику Вергилия и Стация,

а бесчисленные авторы элегий и посланий —

поэтику Овидия. Но и иной стиль тоже отнюдь

не чуждался художественности. В поэзии он

располагал правилами сочинения стихов как

более простых, силлабо-тонических (ритмичес-

ких), слагавшихся на слух, так и более слож-

ных, квантитативных (метрических), слагав-

шихся по книяшым образцам. В прозе он распо-

лагал арсеналом риторических фигур (туллиан-

ский стиль) и ритмических ходов, придававших

речи благозвучие (романский стиль, по-новому

осмыслявший звучание ритмических концовок

в античных периодах). Кроме того, в поэзии, а

таюке и в прозе применялась рифма — сперва

слабая, односложная, потом звучная, двуслож-

ная. Однако расцвет рифмы был уже позади:

культ классических образцов в XII в. вытеснил

ее из прозы и метрического стиха, и она оста-

лась только в «ритме» — в литургических гим-

нах и вагантских песнях.

Взаимодействие этих средств художественной

формы с подлежавшим обработке жизненным

и книжным материалом порождало разветвлен-

ную систему жанров, разрабатываемых средне-

вековой латинской литературой, а из нее они

переходили, видоизменяясь, в новоязычные ли-

тературы. Эти жанры составляют две довольно

отчетливые группы: клерикальные жанры и

светские.

2. КЛЕРИКАЛЬНЫЕ ЖАНРЫ

Клерикальные жанры это те, в которых христи-

анские традиции средневековой культуры пре-

обладают над античными. Они могут быть раз-

делены на две подгруппы в зависимости от того,

обращены они к богу или к людям. Первая —

это литургическая поэзия; вторая — агиогра-

фия, дидактика, аллегорическая поэзия.

Литургическая поэзия, латинская гимногра-

фия — одна из самых богатых и ярких страниц

средневековой европейской литературы. Количе-

ство гимнов, сложенных за несколько столетий

развития этой поэзии, почти не поддается опре-

делению. В этой массовой продукции, почти

сплошь безымянной, огромную часть, конечно,

как и всюду, составляют произведения равно-

душного ремесленничества или благочестивой

неумелости. Но лучшее, что есть в этой поэзии,

по праву вошло в золотой фонд мировой ли-

рики.

Историко-культурное значение этих поэтиче-

ских произведений далеко выходит за пределы

Средневековья — недаром музыку к «Дню гне-

ва» Фомы Челанского писали и Орландо ди Лас-

со, и Моцарт, и композиторы XIX в. Они входи-

ли в эстетическое сознание и Возрождения, и

классицизма, и Просвещения.

Бурное гимнографическое творчество латин-

ского Средневековья пользовалось тем, что об-

щеобязательного канона литургической службы

не существовало вплоть до XVI в., и каждая

местная церковь могла украшать литургию соб-

ственными вставками и добавками. Это доходи-

ло до того, что порой весь текст литургии пере-

кладывался на стихи, метрические и ритмичес-

кие, со сложнейшими рифмами; такие «рифмо-

ванные службы» были в особенной моде в

XIII в. Но даже и там, где такими крайностями

не увлекались, богослуя^ение требовало гимнов

на каждый церковный праздник и для каждого

чтимого местной церквью святого. Гимны о пра-

здниках поневоле должны были перерабатывать

один и тот же узкий круг образов и мотивов:

здесь забота поэтов сосредоточивалась на вариа-

циях деталей и оттенков, доходивших до необы-

чайной тонкости. Гимны о святых были более

разнообразны по содержанию и единообразны

по форме: вступление, панегирик святому, эпи-

зоды из его деяний, молитва к нему о заступни-

честве, заключительное исповедание ортодок-

сального симвода веры. А вокруг этих основных

типов гимнографии группировалось множество

стихов, написанных по образцу гимнов, но для

пения в церкви не предназначавшихся: благо-

честивые размышления, молитвы, поучения, да-

же отклики на светские события (например, на

потерю Иерусалима крестоносцами), сатира

против недостойных прелатов. Особенной попу-

лярностью пользовались плачи (плач Богомате-

ри у креста, плач Рахили о чадах, плач Давида

над Саулом и Ионафаном и пр.) — в них лири-

ческое чувство поэтов находило наиболее сво-

бодный выход.

По стихотворной форме в гимнографии раз-

личались метры, ритмы и секвенции. Метрами

назывались гимны, написанные классическими

античными строфами — сапфической, асклепиа-

довой и др. Традиция таких гимнов восходила к

Пруденцию и его современникам; наибольшей

популярностью пользовались эти формы в эпо-

ху каролингского Возрождения; а в пору Зрело-

го Средневековья они уже выходят из моды.

Последним мастером этой античной манеры был

Альфан Салернский (ум. 1085), друг папы

Григория VII, архиепископ, поэт и врач. Рит-

мами назывались гимны, написанные коротки-

ми строчками силлабо-тонических ямбов и хо-

реев; традиция таких форм восходила к Амвро-

сию и Августину. Они были легки для поэтов и

для слушателей, давали хорошую основу для

музыкальных вариаций, и темы литургической

лирики находили в них наиболее непосредствен-

ное воплощение. Наконец, секвенция, самая

504 ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

своеобразная форма средневековой лирики,

представляла собой первоначально не что иное,

как прозу, положенную на музыку. Это были

подтекстовки к долгой и сложной колоратуре,

сопровождавшей приближение священника к

алтарю. Такая форма родилась во Франции в

IX в., получила прекрасную разработку в твор-

честве Ноткера Санкт-Галленского в начале

X в., пользовалась популярностью (как в более

строгих, так и в более свободных формах) на

протяжении всего XI в. В XII в. общий вкус к

четкости и ясности преобразовал форму секвен-

ции: она стала писаться короткими строфами со

звонкими рифмами и четким ритмом: первым

классиком новой секвенции был поэт Адам Сен-

Викторский (ум. 1192), а высшие достижения

в ней принадлежат Фоме Аквинскому и поэтам-

францисканцам XIII в.

Особенную судьбу имела одна из малых от-

раслей литургической лирики — троп. Троп был

тем звеном, из которого выросла вся новоевро-

пейская литературная драма. В истории евро-

пейской культуры драма рождалась дважды, и

оба раза — из культовых священнодействий:

сперва в Древности из афинских празднеств в

честь Диониса, потом в Средние века из христи-

анской литургии. Преемственности здесь не бы-

ло: традиция античного театра не переяшла ан-

тичности и средневековым читателям Теренция

и Сенеки была непонятна. Новоевропейский те-

атр должен был начинаться заново, и началом

его оказался троп. Христианство, осудившее

языческие игрища, само породило замену ему.

Троп был такой же украшающей вставкой в

литургический текст, как и секвенция. Он был

приурочен к зачину литургии и служил его ри-

торическому эмоциональному выделению. А так

как троп, подобно секвенции, пелся антифонно

двумя полухориями, то он рано стал приобре-

тать форму вопросов и ответов: «Кого ищете во

гробнице?» — спрашивало одно полухорие.

«Иисуса Назареянина распятого»,— отвечало

другое. Подобные тексты стали исходным пунк-

том развития двух самых ранних литургических

драм — пасхальной и рождественской.

Чтобы диалогическая перекличка полухорий

превратилась в драму, нужен был игровой, ин-

сценировочный элемент. Он появляется уже в

X в. (служебник Этельвольда Винчестерского,

960—970 гг.): в пасхальной службе среди церк-

ви ставится подобие гробницы, а четыре пере-

одетых монаха изображают жен-мироносиц и

обращающегося к ним ангела. Затем действие

начинает расширяться, к нему «прирастают» но-

вые сцены

—

плач Богоматери над гробом, явле-

ние воскресшего Христа Марии Магдалине, по-

том сцены страстей и т. д. (любопытна анало-

гия с античным театром, где плач был одним из

первых обязательных элементов рождающейся

трагедии). Совершенно аналогичную эволюцию

претерпевает и рождественская служба.

Тексты литургической драмы сперва состояли

из фраз Писания, механически влагаемых в ус-

та персонажей; потом они все больше литера-

турно обрабатываются, перелагаются в стихи,

исполняемые как арии и речитативы. Выдви-

гаются второстепенные роли, допускающие

больше свободы в разработке. Постепенно ли-

тургическая драма охватывает все темы Свя-

щенного писания, выходит за его пределы и

принимается инсценировать жития святых.

Драма отрывается от фиксированного места в

богослужении и ощущается как самостоятель-

ное художественное произведение. Теперь она

готова к тому, чтобы представление вышло из

церкви на паперть и на площадь, чтобы орга-

низация представления перешла от церковных

властей к городским и чтобы в латинский текст

вторгались все более пространные вставки на

народных языках для понятности массовому

зрителю. Отсюда начинается эволюция основных

я^аыров средневековой драмы, о которых под-

робней будет сказано далее.

На стыке между литургическими и дидактиче-

скими жанрами лежала в клерикальной лите-

ратуре агиография. Жития святых были, с од-

ной стороны, панегириками этим святым, и от-

рывки из них читались в службах соответст-

вующих праздников; с другой стороны, они бы-

ли назидательным чтением, призванным взвол-

новать и вразумить верующих образцами пра-

ведной жизни. Первоначально материал житий

был историческим: в основе житий древнейших

святых лежали акты их мученичеств, в основе

житий позднейших святых — свидетельства со-

временников; так, и Бернард Клервоский, и

кентерберийский архиепископ Фома Бекет, по-

гибший в 1170 г., и Франциск Ассизский, кано-

низированные вскоре после их смерти, нашли

первых (и весьма талантливых) биографов в ли-

це своих близких учеников. Но так как истори-

ческая достоверность была безразлична для па-

негирических и дидактических целей, то при

переработках житий она быстро выветривалась.

Переработки житий в прозе и в стихах были

бесчисленны, едва ли не каждый средневековый

латинский писатель принимал участие в подоб-

ном агиографическом творчестве. В этом про-

цессе различимы две основные тенденции: схе-

матизаторская и развлекательная. Схематиза-

торская тенденция преобладала в XI в.; она пре-

вращала жития в галерею повторяющихся ти-

пов святого епископа, миссионера, мученика,

девственницы и т. д.; каждый обладал набором

всех добродетелей, у каждого описывались дет-

ская серьезность, ранняя зрелость, дар предви-

ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

50 f

дения, подвиги смирения, отречение от мира

и т. д.; некоторые эпизоды стандартизировались

настолько, что переходили из жития в яштие

дословно, менялись только имена. Развлекатель-

ная тенденция преобладает с XII в., сказываясь

в стремительном накоплении фантастических

рассказов о чудесах, творимых святыми и их мо-

щами; такие рассказы отвечали не только вку-

сам публики, но и интересам монастырей, куда

с XII в. все многолюдней стекались паломники

на поклонение этим мощам. Рассказы о чудесах,

легко вбиравшие в себя фольклорный сказочный

материал, получили такую распространенность,

что к XIII в. стали выделяться из житий и об-

разовывать самостоятельные своды,— таковы

были популярнейшие «Чудеса пресвятой девы

Марии» (быстро перешедшие во французскую

литературу) и сборник Цезария Гейстербахско-

го (ок. 1180—1240) «Диалог о чудесах», где

пестрый набор сказочных эпизодов циклизиро-

вался по темам (об обращении, о покаянии, об

искушении, о демонах и т. д.) и был снабжен

дидактическими выводами, преподносимыми

старым «монахом» молодому «послушнику». Са-

ми жития тоже рано стали предметом циклиза-

ции: в XI в. извлечения из них, предназначен-

ные для чтения в церкви («легенды»), стали со-

бираться в богослужебные сборники, в XII в.

рост ученой любознательности повел к собира-

нию полных житий в огромные, до сих пор пол-

ностью не изданные своды; в XIII в. эти своды

вновь стали излагаться в сокращении, но уже не

для церковных служб, а для индивидуальных

читателей. Самый знаменитый такой свод —

«Золотая легенда» доминиканца Иакова Вора-

гинского (ум. 1298) — сборник 180 житий, рас-

считанный на самую широкую публику, сразу

получивший неслыханную популярность, пере-

веденный (с обильными дополнениями) на все

народные языки и за первые 50 лет книгопеча-

тания изданный 90 раз. Эта своеобразная «на-

родная книга» Позднего Средневековья послу-

жила источником бесчисленных позднейших

переработок агиографического материала,

вплоть до «Легенды о Юлиане Милостивце»

Флобера и «Таис» А. Франса.

Жанр чудес родствен жанру видений: по су-

ществу, видение есть то же чудо, раскрывающее

ясновидцу судьбу грешных и праведных душ и

тем наставляющее его и читателей на путь ис-

тинный. Жанр видения вполне слояшлся в ран-

несредневековой литературе: мы находим в нем

и стандартный план, и стандартный набор обра-

зов и мотивов (в том числе почти постоянные

встречи с реальными историческими лицами,

караемыми на том свете за недостойную жизнь,

что давало простор выражению политических

пристрастий автора). Литература Зрелого Сред-

«Золотая легенда» Иакова Ворагинского

Лист рукописи XV в.

невековья продолжает разрабатывать жанр в

том же направлении, детализируя картины и со-

вершенствуя стиль; среди других произведений

латинской литературы XI—XIII вв. видения за-

нимают сравнительно скромное место, но чита-

тельская популярность их была велика: и про-

заическое «Видение Тнугдала» (XII в.), и сти-

хотворное «Видение Фулберта» (нач. XIII в.)

сохранились во хмногих рукописях и новоязыч-

ных переводах. Центральный художественный

прием видений, «откровение во сне», был быст-

ро взят на вооружение и куртуазной, и город-

ской дидактической литературой («Роман о Ро-

зе», «Видение Петра Пахаря»), а общая схема

видения стала основой для монументального

синтеза средневековой европейской культу-

ры — для «Божественной Комедии» Данте,

стоящего уже на пороге Ренессанса.

Следующим шагом в область чистой дидакти-

ки является аллегорическая поэзия. Вкус к ал-

легории был общей чертой средневекового ми-

506

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ровоззрения, мир осмыслялся как система соот-

ветствий, в которых за каждым единичным яв-

лением стоял его религиозный и нравственный

эквивалент; поэтому ничего не было естествен-

нее, чем изобразить вместо носителей доброде-

телей и пороков сами эти добродетели и пороки

в олицетворенном виде. Такое изображение мог-

ло быть представлено двояко: в эпической и в

драматизированной форме. Для эпической ал-

легории образцом была «Психомахия» Пруден-

ция; заданный ею мотив борьбы добра и зла за

душу человека присутствует во всех средневе-

ковых произведениях этого жанра, то разверну-

тый в широкую картину войны по всем вергили-

апским правилам, то сжатый до рудимента. Выс-

шее достижение аллегорического эпоса — поэма

«Антиклавдиан» цистерцианского философа

Алана Лилльского (ок. 1128—1202), мастера

изысканно-вычурного риторического стиля;

здесь рассказывается, как Природа творит иде-

ального человека (Природа творит его тело, а

Бог повелевает боя^ественному Уму сотворить

совершенную идею человека, и с этой идеи че-

канится его душа,— платоническое представле-

ние, характерное для гуманизма XII в.), сонм

Добродетелей его одаряет, но вергилиевская фу-

рия Аллекто выводит против него рать пороков,

следует непременная война Добродетелей с По-

роками, победа и наступление нового Золотого

века.

Такова была эпическая форма аллегорической

поэзии; драматизированной формой ее стали эк-

лога и дебат. Эта форма родилась от скрещения

поэтики вергилианской диалогической буколики

с содержанием школьного диалогического учеб-

ника-катехизиса; образцом для нее явилась «Эк-

лога Феодула» (IX в.), где пастух Псевстий

(«Лживец») из Афин и пастушка Алития («Ис-

тина») из давидова рода обменивались четверо-

стишными пересказами античных и библейских

мифов. Зрелое Средневековье слагало такие де-

баты во множестве; в них спорили душа и те-

ло, смерть и человек, ангел и дьявол, вера и ра-

зум, церковь и синагога, фортуна и философия,

богач и Лазарь и многочисленные добродетели

с противополояшыми пороками. Популярность

этого жанра поддерживалась его народными

корнями (прения весны с зимой на майских

праздниках) и имела следствием обильные па-

родические подражания (прение воды с вином

или вина с пивом; прения о том, кто достойнее

любвп, клирик или рыцарь). Как аллегориче-

ская поэма, так и аллегорическая эклога имели

сильнейшее влияние на новоязычную литерату-

ру Средневековья: от первой пошел «Роман о

Розе» и другие поэмы, густо населенные оли-

цетворениями, от второй

—

весь жанр театраль-

ного моралите.

Если житие давало образец победы добра над

злом, а аллегорическая поэзия — схему борь-

бы добра со злом, то конкретное изображение

этой борьбы в яшзни и душе человека было

предметом следующего жанра — автобиогра-

фии. Античность, как известно, этого жанра не

знала, она воспринимала человека во всей его

законченности; внимание к душевному разви-

тию человека пришло с христианством, для ко-

торого переломом в этом развитии было обраще-

ние автора (в первые века христианства) или

его вступление в духовное звание (в последую-

щие века). Для европейской литературы это ста-

ло очень важной школой психологизма. Образ-

цом нового жанра была знаменитая «Исповедь»

Августина; но, конечно, произведения поздней-

ших веков далеко отставали от этого образца.

У Отлоха Эммерамского (ок. 1010—1070) авто-

биография растворяется в патетической наста-

вительности (характерны сами заглавия его

«исповедных» сочинений: «Книга видений» и

«Книга искушений»), у Гвиберта Ножаиского

(1053—1121), известного историка крестонос-

цев, автобиография перерастает в историю его

аббатства и окрестной епархии. Эпохой в раз-

витии я^анра стала лишь «История моих бедст-

вий» неизменного новатора — Абеляра. Писан-

ная около 1132—1134 гг., она должна была слу-

жить апологией перед возвращением Абеляра

из очередного изгнания в Париж; в соответст-

вии с этим покаянные ноты в ней почти не зву-

чат, из самобичевания она превращается в са-

моутверждение; Абеляр откровенно гордится и

своими успехами в школе и преподавании, где

он всегда лучше всех, и своими успехами у

женщин, где он «ни от единой не страшился от-

пора», а причиною всех бедствий оказывается

лишь низкая зависть его неудачливых соперни-

ков. Этот образ героя уже порывает с августи-

новской традицией и предвещает образы ре-

нессансных автобиографий; неудивительно, что

именно по автобиографии Абеляра и по допол-

няющей ее переписке Абеляра с его возлюблен-

ной Элоизой романтизированный образ этого

философа стал достоянием позднейшей литера-

турной традиции.

Наконец, наиболее полное выражение дидак-

тическая литература находила в двух жанрах:

зерцале и проповеди. Зерцалом в средневековой

литературе назывался вначале краткий и удобо-

обозримый свод материала по любой науке; на-

звание это стало традиционным, и еще в XIII в.

Винценций из Бовэ озаглавил свою исполин-

скую тройную энциклопедию всех наук (около

10 000 глав, целиком составленных из выписок,

очень систематичных, но почти неотредактиро-

ванных,— «Зерцало природы», «Зерцало исто-

рии» и «Зерцало учености», т. е. философии).

ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

50 f

Но особенно привилось это заглавие к тракта-

там по этике. В них единообразно излагались

высокие нравственные требования, завещанные

христианам отцами церкви, а затем с пафосом

показывалось, как далеко до этого идеала совре-

менному обществу. Обличению подвергались

алчность и тщеславие, распущенность и неве-

жество; тон был самый суровый, образцами слу-

жили библейские пророки и античные сатирики.

Но при всей этой резкости обличения звучали

достаточно отвлеченно (под Ювенала), а выво-

ды из этих обличений всегда выдерживались в

духе традиционной христианской морали: это

была не критика, а как бы «самокритика» фео-

дального общества, хотя, конечно, при случае

в ней могли прорываться и отголоски оппози-

ционных еретических учений. Основное внима-

ние латинских моралистов было обращено, ко-

нечно, на собственное, духовное сословие, мно-

го пыла в их пафос вносило традиционное со-

перничество белого духовенства с монашеством,

цистерциаиского монашества с клюнийским и

т. д.; примером может слуяшть «Перл церков-

ный», сочинение Гиральда Камбрийского, одоб-

ренное папой Иннокентием III. Но не остава-

лись без внимания и мирские сословия: лучшее

произведение средневековой моралистики, «По-

ликратик» цицеронианца Иоанна Сольсберий-

ского (ок. 1120—1180), в критической своей

части обличает «забавы двора» — охоту, игры,

музыку, зрелища, гадания, предрассудки и пр.,

а в положительной части развивает очень зре-

лую для своего времени политическую теорию,

по которой королевская власть подчинена боже-

ственному закону, и отступающий от него ко-

роль-тиран моя^ет быть низложен и убит. Это

не единственный в дидактической литературе

плод тесного взаимодействия духовного и ры-

царского сословия: к той же литературе зерцал

принадлежит знаменитый трактат «О любви»

(между 1174 и 1186 гг.) Андрея Капеллана, слу-

жившего при французском дворе, — составлен-

ное в трех книгах по овидиевскому образцу (как

добиться любви, как сохранить любовь, как из-

бавиться от любви) самое систематическое из-

ложение куртуазной этики любви, вплоть до

пересказов «постановлений» легендарных «су-

дилищ любви». Здесь религиозная назидатель-

ность уступает место куртуазной этике.

Последний из дидактических я^анров, пропо-

ведь, была самым массовым жанром средневеко-

вой литературы; она стояла ближе всего к на-

родной яшзни, и в ней можно было бы ояш-

дать паиболее конкретные отголоски действи-

тельности. Это, однако, не так; проповедь не-

ожиданно крепко держалась за свои древние

образцы. Кроме того, существовала значитель-

ная разница между проповедью на латинском

языке, обращенной к узкому кругу духовенства

(братии монастыря или капитулу церкви), и

проповедью на народном языке, обращенной к

мирянам; записывались, как правило, лишь

проповеди первого типа с более отвлеченным

содержанием. Однако жизнь все же проникала

в проповедную литературу, только не с наста-

вительной, а с развлекательной стороны: чтобы

привлечь интерес слушателей, проповедник дол-

жен был использовать в качестве примера жи-

тийные эпизоды, рассказы о чудесах, а также

притчи, ийеющие любое содержание, лишь бы

оно давало возможность для моральных выво-

дов или аллегорических толкований. Сборники

таких притч рано стали составляться для нужд

проповедников, и в них сразу начал проникать

фольклорный материал. Первый такой сборник

(под заглавием «Учительная книга клирика»)

составил в начале XII в. испанец Петр Альфон-

си, широко используя в нем притчи, почерпну-

тые из знакомой ему арабской дидактической

литературы; с арабского же были переведены

«Калила и Димна» и «Книга о семи мудрецах»;

оживился интерес к эзоповским басням. Ис-

пользование подобного «смехотворного» мате-

риала в проповедях первоначально встречало

осуждение, но с XIII в., когда развернули свою

массовую деятельность францисканцы и доми-

никанцы, такое дидактическое применение

притч, новелл и анекдотов стало общепринятым.

Среди многочисленных сборников такого ма-

териала, сложившихся в XIII—XIV вв., наиболь-

шую славу приобрела книга, получившая загла-

вие «Римские деяния» (действие большинства

ее рассказов произвольно приурочивалось ко

времени того или иного «римского царя»). Это

свыше полутораста рассказов, каждый из кото-

рых состоит из двух частей — повествования и

нравоучения. Сюжеты повествований — антич-

ные мифы и исторические эпизоды (пересказан-

ные фантастически вольно), бытовые новеллы,

сказки, чудесные истории, шутки; а в нравоуче-

ниях все персонажи и ситуации этих рассказов,

до мелочей, оказываются обозначающими бога-

творца, Христа, человека, дьявола, церковь

и т. д. Контраст развлекательных сюжетов и по-

учительной аллегоризации так разителен, что

обыгрывание его едва ли не было нарочитым

средством художественного эффекта. В латин-

ской дидактической литературе получил свою

закалку и такой ведущий жанр будущей ре-

нессансной литературы, как новелла. Сюжетами

«Римских деяний» пользовались и Боккаччо, и

Чосер, и Шекспир, книга была переведена на

все европейские языки, а в XVII в. в переводе

с польского она дошла и до русского читателя.

508

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

СВЕТСКИЕ ЖАНРЫ

Между клерикальными и светскими жанрами

средневековой латинской литературы переход-

ным является историография. Она служила од-

новременно и дидактическим целям (как карти-

на боя^ьего попечения над судьбами человече-

ства), и научным (как свод фактической инфор-

мации), и художественным (как материал для

занимательного чтения).

Средневековая историография имела два ис-

тока — хронику и летопись (анналы). Жанр

хроники был унаследован от античности: это

был краткий обзор истории древности, от «со-

творения мира» приблизительно до конца ан-

тичности; наряду с позднеримскими образцами

(Флор, Евтропий) здесь важнейшим источни-

ком стал Евсевий (в латинской переработке

Иеронима), впервые установивший искусст-

венную синхронизацию событий библейской и

античной истории. Именно здесь демонстриро-

валась неслоя^ная христианская «философия

истории» (шесть возрастов мира по числу дней

творения, от «младенчества» до «дряхлости»; че-

тыре мировые державы, от Мидийской до Рим-

ской; три религиозные эпохи: до Моисея, до

Христа и после Христа; по любому членению

современность оказывалась в последнем перио-

де, недалеко от конца света и Страшного суда).

Жанр летописи был заново создан Средневе-

ковьем: как когда-то римские летописи выросли

из жреческих записей на «белых досках», так

средневековые летописи выросли из монашеских

записей на полях церковных календарей о не-

урожаях, войнах и сменах аббатов. Постепенно

эти две формы сращивались: хроника сокраща-

лась до введения к летописи, летопись расширя-

лась до продолжения хроники. Центрами ле-

тописания были монастыри: паломники доноси-

ли сюда больше вестей о событиях, чем гонцы

до королевских дворов. Расширить круг этих

сведений, научиться их систематизировать —

в этом состояло постепенное развитие историо-

графии. В XI в. летопись Радульфа Глабра

представляла лишь хаос разрозненных заметок;

в XII в. хроники француза Сигеберта из Жамб-

лу (ок. 1030—1112), англо-нормандца Ордери-

ка Виталиса (1075 —после 1142), англичанина

Вильяма Мальмсберийского (ок. 1090 — после

1142), немца Оттона Фрейзингенского (ок.

1114—1158) становятся подлинными историчес-

кими сочинениями. Труд Ордерика построен по

образцу монастырской истории, труд Оттона —

как всемирная история, находящая свое завер-

шение в Священной Римской империи и уже

близящаяся к своему концу. Особое место зани-

мали хроиики отдельных событий, прежде все-

го крестовых походов: первый крестовый поход

нашел своего историка в Гвиберте Ножанском

(1053—1121), второй — в Гийоме Тирском (ок.

ИЗО—1186), четвертый — в Гунтере Пэрисском

(ум. после 1210 г.); по уже здесь новоязычная

историография начинает соперничать с латин-

ской, и сочинение Гунтера отступает па второй

план перед сочинением Виллардуэна.

Собственно литературный интерес латинской

историографии проявляется не столько в ее

художественных особенностях, сколько в ее со-

деря^аиии. Здесь историография часто оказы-

вается средством сохранения и распространения

национальных литературных и фольклорных сю-

жетов, которые через латынь делаются общеев-

ропейским достоянием. Так, сюяхеты романских

сказаний о Карле Великом (в том числе и «Пес-

ни о Роланде») пересказываются в Псевдо-

Турпиновой «Истории Карла Великого и Ролан-

да», сочиненной ок. 1165 г., когда католическая

церковь причислила Карла к святым. Так, сю-

жеты германских и скандинавских (норвеж-

ских и исландских) сказаний, в значительной

части записанных впервые, составили половину

больших «Деяний датчан» Саксона Граммати-

ка (ок. 1150 —ок. 1220), к которым восходит,

между прочим, и сюжет шекспировского «Гам-

лета». Так, славянские предания о возникнове-

нии Польши и Чехии вошли в первые латинские

хроники этих стран, писанные в начале XII в.

Галлом Анонимом и Косьмой Пражским, а по-

лабские и поморские сказания нашли отражение

в немецких хрониках Адама Бременского и

Гельмольда. Но самым важным вкладом латин-

ской историографии в сюжетный запас средне-

вековой литературы были кельтские легенды,

пересказанные валлийцем Гальфридом Монмут-

ским (ок. 1100—1155) в его «Истории королей

Британии» со ссылками на фантастическую

«древнейшую книгу» кельтов; именно отсюда

растеклись по Европе сюжеты романов о Мерли-

не, Артуре и его подвигах.

Историческая тематика была предметом не

только прозаической, но и стихотворной обра-

ботки. Здесь, конечно, задачи научные отходили

на задний план, а задачи дидактические заменя-

лись публицистическими. Главным местом сочи-

нения злободневных исторических поэм была

Италия, где знание латыни было распростране-

но не только среди клира, но и среди мирян, и

поэтому латинские поэмы находили достаточно

широкую аудиторию. Такова поэма Вильгельма

Апулийского (ок. 1100) о деяниях Роберта Гис-

кара, основателя норманнского государства в

Южной Италии; таковы анонимные поэмы о

победах пизанцев над арабами («Стих о победе

пизанцев», 1088; «Книга о войне с Майоркой»,

1115) и о междоусобных войнах ломбардских

городов («О войне Милана с Комо», «О разру-

ЛАТИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА 509

шении Милана», «Деяния Фридриха I» и др.);

все они стилизованы под батальные образцы

Вергилия и Лукана. Получали стихотворную об-

работку и легендарные сюжеты истории, но

большой художественностью эта обработка не

отличалась; так, одновременно с прозаической

«Историей Карла Великого и Роланда» Псевдо-

Турпииа сложилась и стихотворная «Песнь о

предательстве Гвенона»; так, в XIII в. Эгидий

Пария^ский переложил латинскими стихами

Псевдо-Турпина, а Одон Магдебургский — ска-

зание о герцоге Эрнсте; наиболее любопытна

здесь, пожалуй, поэма Стефана Руанского (ко-

нец XII в.) о происхождении и подвигах нор-

маннов под заглавием «Норманский дракон».

Гораздо больший интерес представляют собой

латинские эпические обработки фольклорных

сюжетов, не пересказывающие новоязычных пи-

саных текстов, а созданные прямо на материале

устного народного творчества. Как было сказа-

но, в эпоху Зрелого Средневековья подобный

интерес к фольклору редок; однако все же он

дал такие замечательные памятники средневе-

ковой латинской литературы, как романическую

поэму «Руодлиб» (XI в.) и животный эпос

«Изепгрим» (XII в.).

Поэма «Руодлиб» неизвестного автора была

написана в южногермаиском монастыре ок.

1030—1050 гг., сохранилась не полностью и, по-

видимому, осталась незавершенной. Ее герой —

небогатый рыцарь, служивший сперва князьям,

а потом и королю и получивший от короля в на-

граду богатые подарки и двенадцать добрых со-

ветов; с ними он отправляется вновь искать

счастья, встречает и побеждает короля гномов,

должен сам стать королем, но здесь поэма об-

рывается. В этом содержании слились в необы-

чайном для средневековой литературы единст-

ве три культурных элемента: клерикально-ди-

дактический (двенадцать советов), феодально-

предкуртуазный (живописание подвигов на вой-

не и на охоте, «вежества» в переговорах и рос-

коши в быту) и народно-сказочный (история с

гномами, вставная новелла о рыжем прелюбо-

дее и др.); и все это растворяется в плавном по-

вествовании, так любовно рисующем всякую

подробность, что, будь поэма дописана до раз-

вязки всех намеченных сюжетных линий, она

доросла бы до размеров рыцарских романов. По

существу, это и есть первый рыцарский ро-

мап первое в новоевропейской литературе

большое эпическое произведение не с историче-

ским или псевдоисторическим, а с откровенно

вымышленным сюжетом. Так и этот характер-

нейший жанр рыцарской литературы, оказы-

вается, получил первую разработку на латин-

ском языке.

Поэма «Изетігрим», написанная ок. 1148 г. ар-

хидиаконом Нивардом Гентским, была первой

разработкой того животного эпоса, который в

позднейшей городской новоязычной литературе

сложился в «Роман о Ренаре». Здесь в семи кни-

гах излагаются злоключения волка Изенгрима,

обидевшего и ограбившего когда-то лиса Рей-

нарда и за это поплатившегося: монахи, к ко-

торым он поступает в обитель, колотят его за

обжорство и пьянство, король-лев сдирает с не-

го шкуру, лис бесчестит его волчицу, а сам волк

позорно погибает под копытами стада свиней-

монахинь во главе со свиньей-аббатисой. В своем

обращении к животным-героям Нивард не оди-

нок — это была общая тенденция дидактичес-

кой литературы, питаемая школьным чтением

эзоповских басен; еще лет за сто до него безы-

мянный лотарингский клирик сочинил поэму

«Бегство узника, аллегорически описанное» (се-

редина XI в.), в которой судьба монаха, сбежав-

шего из монастыря, представлена в бедственных

похоя^дениях теленка, сбежавшего из родного

хлева, а в следующем после Ниварда поколении

сатирик Нигелл Вирекер из Кентербери (ок.

1130—1200) в поэме «Зерцало глупцов» с тяже-

лой едкостью изображает клирика, мечтающего

о карьере аббата или епископа, под видом осла

Бурнелла, бражничающего среди студентов и

сочиняющего устав нового монашеского ордена,

где можно будет вести совсем привольную

жизнь. В отличие от этих писателей Нивард не

увлекается ни дидактической, ни сатирической

тенденцией (хотя, конечно, сатирических нот в

его книге много). Его поэма прежде всего раз-

влекательна, язык изящен и местами разговор-

но-жив, а нелегкое для поэта нанизывание ска-

зочных эпизодов обнаруживает большое компо-

зиционное искусство. Нивард, как и безымянный

автор «Руодлиба», не имел перед глазами ника-

ких новоязычных образцов и опирался только

на устное творчество; зато его поэма послужила

хорошей опорой для позднейших французских,

нидерландских и немецких сочинителей «Рома-

на о Ренаре».

Гораздо чаще латинский эпос использовал для

переработки не фольклорные, а книжные сюже-

ты; но художественный интерес их значительно

меньше. Важным источником сюжетов продол-

жала оставаться Библия; стихотворные упраж-

нения на библейские темы писали очень многие

поэты; венцом таких занятий был огромный

сборник библейских переложений Петра Риги

(вторая половина XII в.) «Аврора, или Писание

в стихах». Вслед за Библией источником сю-

жетов была античность; но она не могла обога-

тить латинский эпос так, как французский и

немецкий, хотя бы потому, что у латинского чи-

тателя уже были и «Энеида», и «Фиваида», и

«Фарсалия», соперничать с которыми средневе-

510

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ЗРЕЛОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ковые поэты не помышляли. Правда, досадным

пробелом ощущалось отсутствие цельного эпо-

са о троянской войне (здесь латинская поэзия

располагала лишь «Латинской Илиадой», крат-

ким пересказом Гомера — I в. н. э.); заполнить

этот пробел Средневековье пыталось неодно-

кратно, с наибольшим успехом — в поэме Иоси-

фа Эксетерского (ум. ок. 1210) «О Троянской

войне»: в основе его рассказа лежала «История

падения Трои», основной источник средневеко-

вых троянских сюжетов, но сухой конспект Да-

реса Иосиф сумел превратить в поэму, написан-

ную в лучших традициях Вергилия и Стация.

Однако высшим достия^ением средневековой

латинской поэзии на античные темы стала

«Александреида» Вальтера Шатильонского (ок.

1135 —после 1200), одного из талантливейших

эпиков и лириков своего века. Написанная ок.

1178—1182 гг., она была далеко не первой сред-

невековой обработкой истории Александра Ма-

кедонского, интерес к которой так ярко вспых-

нул в эпоху Крестовых походов — ей предшест-

вовали новоязычные версии Альберика Безан-

сонского, Лампрехта Немецкого и Ламбера ле

Тора; но Вальтер решительно уклонился от ис-

пользования поздних, сказочных повествований

об Александре, положил в основу своего расска-

за текст Квинта Курция (с небольшими добав-

лениями по христианским и талмудическим ис-

точникам); он искусно сократил второстепен-

ные эпизоды, чтобы выделить главные столкно-

вения Александра с персидским царем Дарием

и индийским правителем Пором, эффектно

развернул в начале поэмы картину воспитания

своего идеального героя мудрым Аристотелем, а

в конце — картину космического заговора Ле-

виафана, Природы и Предательства против

Александра, чьи подвиги грозят нарушить ми-

ровое равновесие, потом смерть Александра и

ожидающий его апофеоз на Олимпе. Христиан-

ские мотивы полностью отсутствуют в поэме,

действием правят боги и судьба; и если для

Средневековья характерно двойственное отно-

шение к образу Александра, клерикально-мора-

листическое — как к носителю мирской горды-

ни, наказанному ранней смертью, и куртуазно-

апологетическое — как к средоточию всех ры-

царских доблестей, то Вальтер, хотя и клирик,

решительно принимает рыцарскую точку зрения

на своего героя. Поэма Вальтера была встрече-

на современниками с восторгом, изучалась в

школах наравне с «Энеидой» и послужила важ-

нейшим источником для всех позднейших об-

работок легенды об Александре, вплоть до ис-

ландских и чешских.

Такова была латинская эпическая поэзия Зре-

лого Средневековья; но едва ли не усердней

разрабатывалась в эту эпоху латинская лириче-

ская поэзия светского содержания. Питомником

ее была школа: здесь изучение грамматики в

риторики непременно сопровождалось упраялне-

ниями в сочинении метрических стихов. Вкус к

такому стихотворству оставался у просвещен-

ных клириков и по выходе из школы, и они с

удовольствием продолжали обмениваться стихо-

творными посланиями, посвящать знатным по-

кровителям стихотворные панегирики и отта-

чивать свой стиль в эпиграммах и элегиях на ла-

тинском языке. Главным образцом этой поэзии

был Овидий: самый изящный и светский из рим-

ских поэтов, он был ближе всего по духу клири-

ку куртуазной эпохи. Если поэзия каролингско-

го времени с ее пафосом трона и меча условно

называется «вергилианским возрождением»,

а поэзия X—XI вв. с ее нравописательным мо-

рализмом — «теренцианским и горацианским

возрождением», то поэзия XII в. с ее культом

красоты, любви и дружбы обычно именуется

«овидианским возрождением». Популярность

Овидия в XII в. была огромна, по его «Метамор-

фозам» учились античной мифологии, по элеги-

ям и посланиям — светскому поведению и чув-

ствам, по «Лекарству от любви» — нравствен-

ности. Подражания Овидию были столь много-

численны и искусны, что многие из пих ходили

под именем самого Овидия. В начале XII в. эти

вариации на овидиевские темы писались еще

сравнительно сдержанно, с оглядкой на христи-

анские нравственные идеалы; к концу XII в.

они становились все вольнее и вольнее, далеко

превосходя Овидия в эротике и вольнодуме™;

на рубеже XIII в. предел этого развития был до-

стигнут, и овидианское творчество разом исся-

кает.

Виднее всего эта эволюция выступает в жан-

ре элегии. Здесь поэты начала XII в. разраба-

тывали по преимуществу традицию философ-

ских элегий Овидия — его раздумий о преврат-

ности собственной судьбы, перекликавшихся с

христианскими медитациями о суетности всего

земного. Лучшим образцом такой тематики мо-

гут считаться две элегии Хильдеберта Лавар-

'денского (1056—1133), гармоничнейшего из

поэтов раннего овидианского возрождения,

ставшего образцом для бесчисленных подража-

телей; эти элегии были ему внушены видом

Рима, лежавшего в развалинах после войны

Генриха IV с Григорием VII, и впоследствии не

раз сравнивались с сонетами «Древностей Ри-

ма» Дю Белле. А в конце XII в. вместо фило-

софских элегий в центре внимания овидианцев

оказываются любовные; ученые клирики брави-

руют игрой в эротику, далеко оставляя позади

даже свои античные образцы. Предела здесь

достиг Серлон Вильтонский, преподаватель

грамматики и риторики в Париже, величайший