Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

НАРОДНО-ЭПИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

481

межплеменной характер эпоса германских наро-

дов указывает на его зарождение в период, пред-

шествующий государственной консолидации и

развитию национального самосознания. В сущ-

ности, к традициям эпической архаики восходит

и основной сюжет «Беовульфа» и тип героя.

Историческое приурочивание этого сюжета к

датско-гаутским отношениям, представление о

Беовульфе-Бьярки как гаутском королевиче или

даже короле, спасающем датскую «столицу»

Скьёльдунгов, скорей всего, является наслоени-

ем на первоначальный сюжет о сказочном бога-

тыре (происходящем от медведя) или «культур-

ном герое» (типа Геракла), очищающем землю

от чудовищ, мешающих мирной жизни людей.

Это косвенно подтверждается целым рядом фак-

тов. Не говоря уже об исландских сагах о Грет-

тире, Орме и других, лишенных исторического

колорита, а также о некоторых ирландских па-

раллелях, следует иметь в виду близкую по сю-

жету обширную группу сказок о силаче, часто

медвежьем сыне, в число подвигов которого вхо-

дит

борьба с чудовищем в доме, его преследова-

ние и победа над ним в подземном мире (№ 650

по указателю Аарне-Томпсона). В то же вре-

мя в самом «Беовульфе» черты христианского

мессианизма содержат следы языческих пред-

ставлений о культурном герое, миссия которо-

го —

защищать людей от чудовищ.

В отличие от многих эпических героев, высту-

пающих в интересах своего рода-племени (как,

например, ирландский Кухулин), Беовульф —

защитник человечества, но само человечество

представлено дружественными племенами данов

гаутов. По своей миссии Беовульф напоминает

скандинавского Тора, но, в отличие от Тора, его

деятельность лишена космически-мифологичес-

кого характера. Образ матери врагов эпического

героя чрезвычайно характерен для архаической

эпики различных народов (например, тюрко-

монгольских, финно-угорских, в реликтовой фор-

ме — кельтских).

Беовульф — не историческая фигура; во вся-

ком случае, он не был королем гаутов, о чем

свидетельствует его имя, которое не аллитериру-

ет с именами других гаутских королей и не упо-

минается в других источниках по гаутской ге-

неалогии.

В первых строках поэмы о Беовульфе упоми-

нается другой Беовульф — сын Скильда Ске-

фипга, родоначальника-эпонима датского коро-

левского рода Скильдингов (Скьёльдунгов). Вы-

сказывалось предположение, что именно этот

датский, а не гаутский Беовульф первоначально

был героем сказания о борьбе с чудовищами.

Подкрепление искали у Саксона Грамматика,

где сын Скьёльда и отец Хальвдана — некий

Фротр (Фроди) является драконоборцем.

Однако в западносаксонских генеалогиях на-

ходим в качестве сына Скильда не Беовульфа,

а Беова (Беав, Бео). Слово это означает «зерно»,

а в мифологическом плане, как предполагают,

духа зерна или «культурного героя», научивше-

го людей земледелию. Подобные специфические

мифологические представления, вероятно, яв-

ляются более поздним напластованием (так же,

как и исторические мотивы) на древнейшее ска-

зание о борьбе против «чудовищ», возникшее

еще в доклассовом обществе.

Кроме «Беовульфа», сохранились фрагменты

уже упоминавшейся «Битвы при Финнсбурге»

(по-видимому, образец эпической песни, сложив-

шейся на основе исторического предания) и

«Вальдере». Вальдере — это Вальтер Аквитан-

ский, один из популярных героев эпических пе-

сен у германских народов, о чем свидетельствует

дошедшее до нас латинское переложение «Валь-

тарий». Это переложение приписывалось ранее

Эккеарту (X в.), но, по-видимому, составлено

неким Геральдом (IX в.). В латинской поэме

говорится о том, как воспитывающийся при дво-

ре Аттилы в качестве заложника сын короля

вестготов Вальтер вместе с дочерью бургундско-

го короля Гильдегундой бежит из гуннского

плена вслед за франкским юношей Хагеном.

Англосаксонские фрагменты рассказывают, что

по пути на беглецов нападает король франков

Гунтер, позарившийся на унесенные Вальтером

гуннские богатства. Сюжет, таким образом, при-

мыкает к широкому кругу континентально-гео-

манских сказаний, отразившихся и в «Эдде».

Англосаксонский отрывок «Вальдере» упомина-

ет также кузнеца Вёлюнда (Виланда), извест-

ного по одной из лучших песен «Эдды».

Особое место в англосаксонской эпической ли-

тературе занимает «Видсид», сохранившийся н

составе так называемой Эксетерской книги

(X в.). Книга эта написана в окончательном

виде, вероятно, в VII или VIII в. Одна из ее со-

ставных частей

—

каталог королей, возможно,

сложилась еще до переселения в Британию (это

образец примитивного генеалогического списка)

и представляет собой древнейший памятник

англосаксонской литературы. В «Видсиде» упо-

минаются многочисленные эпические герои,

исторические и легендарные битвы, известные

из сказаний германских народов.

Много внимания уделено описанию битвы

Оффы, короля англов, упоминаемого и в «Бео-

вульфе». Стихотворение построено как воспоми-

нание скопа Видсида о тех странах и дворах, ко-

торые он посетил. Фактически «принимавшие»

его короли жили в разное время, на протяжении

двухсот-трехсот лет.

Известную близость к «Видсиду» обнаружи-

вает группа элегических стихотворений лиро-

31 История всемирной литературы, том 2

482

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

эпического характера. В одной из этих неболь-

ших поэм («Сетование Деора») также фигури-

рует скоп. Деор жалуется на то, что он впал в

немилость при дворе Геоденингов, так как его

вытеснил певец Хеорренда. В виде утешения он

перечисляет беды, случившиеся с героями зна-

менитых сказаний. Другие англосаксонские эле-

гии не связаны с эпическим преданием (в этом

их коренное отличие и от эддических древне-

скандинавских элегических стихотворений) и

должны быть рассмотрены в связи с развитием

средневековой лирики.

Во многом аналогичные фрагменты эпической

поэзии сохранились и на континенте.

6. ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

КОНТИНЕНТАЛЬНЫХ ГЕРМАНЦЕВ

Многочисленные и разнообразные источники

(труды римских авторов — Цезаря и Тацита,

латинские сочинения средневековых историков

германских племен Иордана, Григория Турско-

го, Павла Диакона, Видукинда, Саксона Грамма-

тика, а в особенности отголоски отдельных моти-

вов в скандинавской и англосаксонской литера-

турах) свидетельствуют о наличии у континен-

тальных германских племен уже в первых ве-

ках нашей эры богатейшей эпической поэзии.

Как выше отмечалось, так называемая эпоха ве-

ликого переселения народов, т. е. эпоха круше-

ния Римской империи и образования в Западной

Европе «варварских» германских государств, бы-

ла героическим веком древнегерманского эпоса.

В среде германских племен, переживавших пе-

риод разложения родо-племенного строя («воен-

ная демократия») и впервые создававших прими-

тивные государственные объединения в обста-

новке массовых передвижений, войн и завоева-

ний, складывались в устной форме те сказания,

которые составили основной сюжетный фонд

эпической поэзии германских народов. Тацит

сообщает, что «они восхваляют в старинных пес-

нях, которые представляют у них единственный

вид воспоминаний и хроник, Туиско, земнород-

ного бога, и его сына Манна, происхождение

народа и его родоначальников». Под родоначаль-

никами попимаются сыновья Манна — предки

трех основных племенных, а может быть, и

культовых групп континентальных германцев:

ингевонов, истевонов и эрминонов. Тацит упо-

минает также, что «до сих пор еще поют у вар-

варских племен» об Арминии, герцоге херус-

ков, давшем отпор римлянам в Товтобургском

лесу.

Информация Тацита дает основания предпо-

лагать, что у германцев в I в. имелись как мифо-

логические, так и исторические песни. Уже ал-

литерации в имеРАх родоначальников косвенно

свидетельствуют о том, что древнегерманская

поэзия была аллитеративной. Аллитерационный

стих, а вероятно, и отголоски древних мифов

сохранили древнейшие памятники древне-

немецкой поэзии — так называемые мерзебург

ские заклинания, записанные франкскими кли-

риками на рубеже IX и X вв.

Во втором мерзебургском заклинании упоми-

наются боги Водан, Фрия и др. Высказывалось

даже предположение, что в этом заклинании от-

ражен миф о Бальдре. Эпическая часть закли-

наний, предшествующая магическому заклятию,

изобилует фольклорно-эпическими повторами.

Единственный известный нам подлинный

текст древненемецкой героико-эпической песни

(сохранившийся, да и то не полностью, в записи

около 800 г. на внутренней стороне переплета

богословской книги из Фульдского монастыря)-

это «Песнь о Хильдебранде», также написанная

аллитерационным стихом со скупым применени-

ем эпических параллелизмов. В качестве образ-

ца краткой эпической песни, в которой большое

место занимает диалог, «Песнь о Хильдебранде»

напоминает такие классические эддические ге-

роические произведения, как «Песнь об Атли»,

«Речи Хамдира», «Песнь о Вёлюнде». «Песнь

Хильдебранде» почти лишена описательного эле-

мента; она состоит из соответствующего воин-

скому ритуалу и полного внутреннего драматиз-

ма диалога между старым Хильдебрандом, на-

чальником дружины Дитриха Бернского, и сы-

ном Хильдебранда — молодым Хадубрандом,

выросшим под властью Отахра (Одоакра) и те

перь выступающего на стороне Одоакра в сра-

жении против Дитриха Бернского. Обменяв-

шись традиционными вопросами об имени, роде

и племени, Хильдебранд и Хадубранд приступа-

ют к бою, так как Хадубранд не верит, что перед

ним его отец, подозревает хитрость «старого

гунна», а Хильдебранд также не может прослыть

трусом, пожертвовать своей воинской честью.

На этом текст обрывается, но можно предполо

жить, что песня кончалась рассказом о пораже-

нии и смерти заносчивого юноши.

В рамку цикла сказаний о Дитрихе Бернском

(Теодорихе Веронском) здесь включен знамени-

тый сюжет боя отца с сыном. Сюжет этот в зна-

чительной мере отражает коллизии, вызванные

разрушением родо-племенных связей, которые

характерны для эпохи войн и массовых мигра-

ций, сопровождающих государственную консо-

лидацию на заре классового общества. Класси-

ческий пример — эпоха «великого переселения

народов». Тот же сюжет разрабатывался в гре-

ческом, ирландском, русском, персидском, ар-

мянском эпосах. Другой древнегерманский сю-

жет — о Вальтере Аквитанском — сохранился,

как уже указывалось, только в латинском пере-

НАРОДНО-ЭПИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

483

ложении гекзаметрами, сделанном в IX в. И в

этой поэме получил выражение конфликт воин-

ской чести и родовых связей: Хаген сначала от-

казывается выступить против своего побратима

Вальтера (так же, как, например, Фердиад про-

тив Кухулина в ирландском эпосе), но затем

сражается с ним по требованию короля после

тяжелого урона, нанесенного Вальтером фран-

кам. Мотив сокровищ, из-за которых разгорает-

ся борьба, и важнейшие персонажи этого ска-

зания (Гунтер, Хаген и др.) связывают его с

циклом Нибелунгов.

Основные сказания этого цикла в его ранних

формах известны главным образом по отраже-

ниям в скандинавской литературе, в «Эдде», а

также «Саге о Тидреке» и «Саге о Вёльсунгах».

Из числа эддических песен, пожалуй, блия^е

всего стоят к континентально-германским про-

образам по сюжету и стилю уже неоднократно

упоминавшиеся «Речи Хамдира» и «Песни о^

Атли». Восточногерманские (готские и бургунд-

ские) сказания об Эрманарихе, Дитрихе, Гунте-

ре, Аттиле и т. д. в контакте с франкскими ска-

заниями о Зигфриде, по-видимому, именно у

франков сложились в обширные эпические цик-

лы, общие очертания которых известны по скан-

динавским отражениям.

Тексты древненемецких эпических памятни-

ков почти не дошли до нас в силу относительно

ранней христианизации западных германцев.

Древненемецкая письменность с самого своего

возникновения (VIII в.) использовалась исклю-

чительно клерикальной литературой, а старин-

ные сказания и песни продолжали свою жизнь

только в форме устного бытования. Хранителя

ми эпического наследия были главным образом

народные профессиональные певцы-шпильманы,

которые сменили древних скопов, исчезнувших

вместе с дружинным бытом.

7. КАРЕЛО-ФИНСКИЙ ЭПОС

Ядро карело-финского эпоса сложилось, по-ви-

димому, в I тыс. н. э. в среде восточнофинских

племен (емь, корела). Это был период начинаю-

щегося разложения родового строя, период внед-

рения земледельческой культуры и железной

техники в архаический быт рыболовов-охотни-

ков. Непрерывная этнокультурная преемствен-

ность, связь этих племен с древнейшим (неоли-

тическим) рыболовецко-охотничьим населением

Севера, слабость военно-племенной организации

и отсутствие собственных государственных об-

разований способствовали сохранению в эпосе

традиций первобытного фольклора в виде древ-

нейших фольклорных сюжетов, сказочно-мифо-

логического фона и весьма архаических форм

героики.

Лист рукописи «Поэмы о Хлъдебранде»

IX в.

Некоторые мотивы (например, погоня за ми-

фическим лосем Хийси, попытка брака с жен-

щиной-рыбой, похищение небесных светил и др.)

имеют параллели в фольклоре малых народов

Севера. Сами образы протагонистов — Вяйня-

мейнена и Ильмаринена, по-видимому, генетиче-

ски восходят к типу «культурного героя» —

демиурга, занимающему центральное место н

первобытном фольклоре. Это подтверждают та-

кие мотивы, как добывание Вяйнямейненом ог-

ня, изготовление им первой лодки и сети, перво-

го музыкального инструмента. Из яйца, снесен-

ного уткой на колене Вяйнямейнена, создается

весь мир. В деятельности Вяйнямейнена неот-

делимы труд и магия. Ильмаринен же без маги-

ческого «пения», как настоящий мастер, выко-

вывает в кузнице плуг, коня, золотую деву, не-

бесные светила и самое Сампо (чудесный пред-

мет, дарующий изобилие и плодородие). Много-

вековое бытование эпоса в среде мирного ка-

рельского крестьянства привело к тому, что па-

фос трудового освоения мира не только не осла-

бел, но получил дальнейшее развитие и конкре-

тизацию.

31'

484 ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Карело-финские руны до настоящего време-

ни сохранились в форме живого бытования в Ка-

релии. В отличие от эпоса на кельтских, герман-

ских и романских языках они были литератур-

но обработаны только в 30-х годах XIX в., ког-

да любитель народной старины Э. Лёнрот соста-

вил из них обширную эпопею «Калевала».

Карело-фппские эпические руны — это не-

большие песни (поэмы), составленные преиму-

щественно восьмисложным силлабическим сти-

хом типа четырехстопного хорея. Песни эти

еще слабо отдифференцированы от обрядового

фольклора и народной лирики. Самая сущест-

венная черта поэтики руп — универсальное

применение параллелизмов, особенно синоними-

ческих. Большинство эпических рун объединяет-

ся в эпические циклы о старом мудром Вяйня-

мейнене и чудесном кузнеце Ильмаринене, их

бѳрьбе с хозяйкой северной страны за Сампо,

их сватовстве к девам этой северной страны

(Лохьёла), а также о приключениях молодых

смельчаков (Каукомиели, Лемминкяйнен, Ахти)

в землях Пяйвела (Солнечная страна) или Хий-

тола (Чертовой); о юном мстителе-сироте Кале-

ванпойка (Куллерво).

Древнейший сказочно-мифологический пласт

сохранился в карело-финском эпосе достаточно

отчетливо, хотя и был переработан в различных

направлениях. Ряд сказаний о «культурных»

деяниях Вяйнямейнена остался в пределах за-

говорных рун (добывание огня из чрева рыбы)

либо служит только вводным мотивом к другим

сюжетам (изготовление лодки и кантеле), а

порой и совсем вытесняется (вместо изготовле-

ния лодки появляется мотив челнока, тоскующе-

го по военным походам).

J Изготовление кантеле становится прелюдией

к описанию чарующего пения Вяйнямейнена.

Вяйнямейнен в этой руне рисуется певцом-по-

этом, подобно греческому Орфею, осетинскому

Ацамазу, огузско-тюркскому Деде-Коркуту.

Впрочем, в других рунах пение Вяйнямейнена

еще тождественно колдовскому или шаманскому

заклинанию. Пение оказывается действенным

средством его космогонической деятельности;

так, оно помогает даже при изготовлении лод-

ки. Пением Вяйнямейнен погружает в болото

строптивого самонадеянного юношу Ёукахайне-

на, который не хочет уступить дорогу старому

мудрецу. В этой руне, напоминающей песни и

сказки о соревновании шаманов и мудрецоп

(таких очень много у народов Северной Сибири;

ср. также «Речи Вафтруднира» в скандинавской

«Эдде»), главный смысл, однако, заключается в

патриархальной идеализации мудрого старца,

противостоящего неопытному юнцу. Отметим,

что эта тема в чисто героическом, воинском

оформлении разрабатывается в знаменитой

древненемецкой песне о встрече и бое Хильдеб-

ранда с Хадубрапдом.

В рунах о посещении царства мертвых (Туо-

нела) или могилы древнего мудреца Випунена

(чтобы получить недостающий для постройки

лодки инструмент или необходимую магическую

формулу) добывание благ культуры у их храни-

телей превратилось в героику загробного стран-

ствования, окрашенного представлениями раз-

вивающейся таманской мифологии. Сюжет про-

буждения спящего мертвым сном мудреца или

родича встречается в ряде архаических эпосов

(в «Гильгамеше», нартских сказаниях и в осо-

бенности в «Эдде»),

4 Героическим эпосом в узком смысле слова яв-

ляется в пределах карело-финских рун цикл

песен о борьбе с хозяйкой Похьёлы за Сампо.

Похищение Сампо Вяйнямейненом у хозяйки

Севера и изготовление Сампо кузнецом Ильма-

риненом — два мифологических мотива разной

степени древности. Различие между Вяйнямей-

неном и Ильмариненом аналогично различию

между Прометеем и Гефестом в античной мо-

фологии. Один — «творец» в широком смысле

слова, демиург, предок, учитель людей и т. п.,

другой — мастер-ремесленник. В эпических ру-

нах оба эти мотива, первоначально дублировав-

шие друг друга, удерживаются и объединяются.

Такое объединение разностадиальных мотивов-

дублеров — один из древнейших способов сюже-

тосложения: Сампо, изготовленное Ильмарине-

ном в качестве выкупа за невесту, затем похи-

щается Вяйнямейненом у Лоухи — «хозяйки»

Похьёлы. В одной версии именно Вяйнямейнен,

попавший в руки Лоухи, подбивает Ильмариые-

на изготовить Сампо, так как с этим условием

«хозяйка» Похьёлы отпустила Вяйнямейнена

домой.

В силу того, что север, низ, устье реки, царст-

во мертвых в мифологии северных народов

отождествлялись между собой, руны о путешест-

вии Вяйнямейнена в Туонелу и в Похьёлу име-

ют много точек соприкосновения. Однако в по-

следних развитие фабулы шло совершенно иным

цутем — в сторону не шаманской фантастики,

а исторической конкретизации. Страна Севера

значительной мере утеряла здесь свой сказочно-

мифологический характер и была переосмыслена

как страна саамов (лопарей), с которыми при

балтийско-финским племенам приходилось стал-

киваться в процессе колонизации Севера. Исто-

рический фон отразился во вводном мотиве: са-

амский стрелок ранит Вяйнямейнена и волны

приносят его в Похьёлу, где он попадает во

власть Лоухи. В образе Лоухи слабо дифферен-

цированы представления о мифической «хозяй-

ке», сказочной ведьме и матриархальной прави-

тельнице земли саамов.

НАРОДНО-ЭПИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

485

За Сампо борется не один Вяйнямейнен, а

группа героев (Ильмаринен, Ёукахайнен и др.)і

воплощающих некий родо-племенной коллектив,

с которым связывают себя певцы рун.

Сказочно-мифологические черты в фантасти-

ческом, многозначном и многослойном образе

Сампо еще откровеннее, чем в священном быке

из

Куальнге, из-за которого в ирландском эпосе

воюют уклады и коннахты. Так как Сампо —

символ плодородия и изобилия, то и борьба за

его обладание сохраняет свойственный карело-

финскому эпосу в целом пафос борьбы с силами

природы за благоденствие людей.

Своеобразие карело-финского эпоса, меяеду

прочим, проявляется и в том, что главным ге-

роем в эпической борьбе является старик Вяй-

нямейнен. Он же не только герой, но и колдун:

он погруя^ает в магический сон жителей Похьё-

лы, чтобы увезти драгоценное Сампо, которое

I было спрятано «хозяйкой» в скалу,

j Противостоящий мудрому Вяйнямейнену

[ юный дерзкий воин Ёукахайнен, облик которого

гораздо ближе к общепринятому представлению

богатыре, является в сущности только помехой

в походе за Сампо. Он понуждает Вяйнямейне-

на поскорей запеть победную песнь, которая

будит врагов. После преследования Лоухи

(иногда принимающей вид орла) и сражения с

людьми Севера Сампо падает из лодки и разби-

вается.

Антитезу мудрости и удальства можно встре-

тить и в других эпосах (классический пример —

Оливье и Роланд в эпосе французском), но там

безрассудно смелый витязь при всем своем «не-

разумении» все же является главным героем и

высшим образцом богатыря, а старый мудрый

патриарх (например, Карл Великий во француз-

ском эпосе, Деде Коркут у тюрков-огузов, Не-

стор в «Илиаде»)

—

более пассивной фигурой

фона.

flTцикл Сампо включаются и песни о сватов-

стве к дочерям «хозяйки» Похьёлы (необходи-

мость поисков невест во враждебной стране —

результат экзогамии — запрета жениться в

своем же роде). Эти песни по сюжетам и обра-

зам напоминают многочисленные богатырские

сказки-песни у финно-угорских и самодийских

малых народов Севера. По-видимому, карело-

финские руны о сватовстве прикрепились к ска-

заниям о Вяйнямейнене и Ильмаринене и к

циклу Сампо относительно поздно.

Если в борьбе за Сампо главная роль безуслов-

но принадлежит Вяйнямейнену, то в песнях о

сватовстве к девушкам из Похьёлы (или Хийто-

лы — «чертовой страны») на первое место вы-

двинут Ильмаринен. Он выполняет и другие

трудные брачные задачи: вспахивает змеиное

поле, укрощает дикого коня или медведя, ловит

большую щуку из реки мертвых (Туони); в не-

которых вариантах он проглочен щукой и спа-

сается из ее брюха так же, как Вяйнямейнен —

из чрева великана Випунена. Высватанная не-

веста большей частью пытается убея^ать от Иль-

марипена, и тот превращает ее в чайку. В север-

нокарельских вариантах Ильмаринен часто вы-

ступает соперником Вяйнямейнена в сватовстве,

и если невеста достается Вяйнямейнену, то Иль-

маринен с горя кует себе невесту из золота.

Сіарою Вяйнямейнена, впрочем, невесты так-

же часто отвергают. Эти неудачи в сватовстве

главных героев карело-финского эпоса — момен-

ты иронии, которая свойственна многим эпиче-

ским рунам. Ирония, в частности, распростра-

няется на ряд мотивов, первоначальный смысл

которых постепенно стал непонятен. Вяйнямей-

нен не моя\ет поймать чудесную рыбу, в которой

не распознал невесту-русалку; русалка смеется

над его неудачей так же, как лось Хийси над

своими преследователями/

Ильмаринен выковал из золота небесные све-

тила и красивую девушку (оригинальная парал-

лель к Пандоре, выкованной Гефестом в грече-

ском мифе), но светила не светят и не греют,

холодной, как лед, остается и золотая невеста.

За пределами основных процессов циклиза-

ции (вокруг эпической темы Сампо и архаиче-

ских богатырей — Вяйнямейнена и Ильмарине-

на) остаются восходящие к богатырским сказ-

кам-песням руны о Кауко (Каукомиели), Ахти,

Лемминкяйнене, Куллерво и др.

Песни о Каукомиели, Ахти и Лемминкяйнене

Э. Лёнрот объединил, прикрепив их к Леммин-

кяйнену и связав с циклом Сампо. Однако в

народных вариантах цель героических поездок

этих персонажей не Похьёла, а Пяйвела (Сол-

нечная страна), Хийтола, Вяйнела, Луотола

и др. Поездка совершается или с целью сватов-

ства, или просто на пир в чужой род, в чуясую

страну, куда герой является незванным. На пи-

ру, как правило, возникает ссора, а за ней и бой.

Каукомиели после драки на пиру спасается от

мести на «острове женщин» — образ, родствен-

ный ирландским сагам, а такн^е античным леген-

дам об амазонках. Душу убитого в Пяйвеле

Лемминкяйнена мать вылавливает граблями в

реке мертвецов.

Образы героев этих рун во многом противопо-

лояшы Вяйнямейнену и Ильмаринену. Это от-

чаянные вояки, щеголяющие порой неразумной

смелостью. Они прибегают и к магическим

средствам (превращение в животных, заговоры),

но большей частью действуют мечом.

Героическое удальство Лемминкяйнена не вы-

ходит за рамки богатырской сказки, он не ста-

новится борцом за общенародные иптересы, как

Вяйнямейнен и Ильмаринен. Этот своеобразный

486

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

парадокс — архаические мифологические (по

своим корням) герои стали носителями большо-

го эпического действия, а настоящий богатырь-

воин не вышел за рамки сказочной эстетики

приключений и личной удали (включенный в по-

вествование о борьбе за Сампо аналогичный ге-

рой Ёукахайнен обрисован чисто отрицатель-

но) — объясняется историческими причинами,

а именно догосударственным характером карело-

финского эпоса.

С богатырской сказкой отчасти связаны и ска-

зания о Куллерво, руны о котором сохранились

главным образом в ижорской среде. Совершенно

беспочвенными являются попытки видеть в этих

сказаниях отголосок германского эпоса об Эр-

манарихе или датской саги о Гамлете, использо-

ванной Саксоном Грамматиком и затем Шекспи-

ром. Тема родовой мести, в частности мести

мальчика-сироты за своего отца, чрезвычайно

характерна для ранних форм эпики, широко

представлена и в скандинавских сагах и сказ-

ках и в фольклоре северных (угро-самодийских)

народов.

Унтамо уничтожил весь род Каллерво, оста-

вив только новорожденного Куллерво, Спохва-

тившись впоследствии, он пытается извести его,

но ребенок-богатырь (не горит, не тонет и т. п.)

становится мстителем за свой род.

Песни о Куллерво интересны социальными

мотивами, отражающими распад родового строя.

Куллерво — одновременно сказочный богатырь

(некоторые мотивы сказаний о нем очень близ-

ки известной европейской сказке о юноше-сила-

че) и бедный обездоленный сирота, работающий

батраком у злой хозяйки, запекающей ему кам-

ни в хлеб. Сирота мстит хозяйке, убивая ее ре-

бенка, разрывая сети, пригоняя из леса медведей

вместо коз и т. п.

В большинстве народных вариантов Куллерво

называется просто Калеванпойка, «парень, сын

Калевы» (ср. эстонский Калеви поэг). Разнооб-

разные упоминания Калева и Калеванпойки в

эпосе (ср. руны об изготовлении пива, об инце-

сте брата и сестры, сборы на войну, о ребенке,

которого пытается осудить на смерть Вяйнямей-

нен, и др.) плохо укладываются в рамки едино-

го образа. Возникает предположение, что Кале-

ванпойка имел первоначально собирательное

значение. В различных сочинениях и словарях

XVI—XVIII вв., а также в местных преданиях

упоминаются «Калеванпойат», как великаны,

силачи-пахари и свершители богатырских дел

(ср. «Колывановичи» в русских былинах, пред-

ставление об «асилках» в белорусском фолькло-

ре, о «нартах» на Кавказе и т. п.). Индивидуа-

лизация «сынов Калевы» в образе Куллерво за-

вершилась только в «Калевале» Э. Лёнрота.

Воспользовавшись тем, что в некоторых (позд-

них) источниках в числе «сынов Калевы» упо-

минаются Вяйнямейнен и Ильмаринен, Лёнрот

одновременно объединил всех эпических героев

как сынов Калевы, жителей страны Калевала,

враждующей с Похьёла.

Карело-финский эпос обнаруживает типоло-

гическую близость как к архаическим формам

эпоса, сложившимся у ряда племен и народно-

стей Западной Европы, так и к восточнославян-

ским эпическим памятникам. Творческая исто-

рия «Калевалы» Лёнрота проливает свет и на

закономерности формирования книжных эпопеи

в западноевропейской литературе Средневе-

ковья, складывающихся в XI, XII и XIII вв.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПОЭЗИЯ СКАЛЬДОВ

В романских странах и у континентальных гер-

манцев превращение народной лирики в книж-

ную поэзию совершилось в основном уже в рам-

ках рыцарской культуры XI—XIII вв. Даже

обрядовый фольклор (ритуальные загадки, за-

клинания, молитвы) сохранились в виде еди-

ничных фрагментов. Развитая и чрезвычайно

оригинальная, генетически дохристианская, ли-

рическая (точнее — лиро-эпическая) поэзия

Раннего Средневековья известна нам только в

кельтской Британии (сохранившаяся лишь в

отрывочных фрагментах поздних записей) и в

особенности в Скандинавии.

Здесь, а точнее в Норвегии и Исландии, воз-

никла и развилась в IX—XIII вв. своеобраз-

ная поэзия скальдов, не имеющая параллелей в

мировой литературе.

Скальд (этимология слова до сих пор не выяс-

нена окончательно) — это поэт и исполнитель

произведений, которые он сам создавал или за-

поминал от других. Исполнение, видимо, могло

сопровождаться аккомпанементом, было распев-

ным, но и речитативным. Скальд — человек,

тесно связанный с жизнью скандинавской об-

щины. Он нередко — богатый землевладелец,

викинг, странник, служилый человек в дружине

знатного скандинава. Скальд, кроме всего про-

чего, умудрен знанием рун: в пору расцвета

поэзии скальдов в странах Скандинавии другое

письмо было либо неизвестно, либо известно

ПОЭЗИЯ СКАЛЬДОВ

487

лишь немногим. Скальд владеет тайной силой

слова, он может творить волшбу или снимать

вражьи чары.

Скальд близок к другим типам древнегерман-

ских певцов-поэтов — к готским и лангобард-

ским певцам, о которых так часто упоминают

латинские авторы. Но в поэзии скальдов, да и в

самом их общественном положении отражается

динамика развития средневекового общества на

путях от ранней его поры к эпохе установления

укрепления феодальных отношений.

Уходя своими корнями в глубокую древность,

поэзия скальдов обособляется от других видов

устного поэтического творчества, очевидно, на

рубеже VIII

—

IX вв. Бурное развитие и расцвет

поэзии скальдов приходится на IX—X вв. В ис-

ландских сагах XII—XIII вв. воссозданы с наи-

большей полнотой биографии скальдов (особен-

но в «Саге об Эгиле» и в «Саге о Гуннлауге

Змеином Языке») и воспроизведены образцы их

творчества. В «Саге об Эгиле», например, при-

ведено много стихотворений и песен этого скаль-

да,

что свидетельствует о широком и длительном

бытовании поэзии скальдов в народе. Поэтика

скальдов и важнейшие сведения о них были из-

ложены в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона

(XIII в.).

Таким образом, образцы поэзии скальдов и

данные об их жизни и искусстве дошли до нас

сравнительно поздних памятниках, нередко

отделенных от поры деятельности скальда не-

сколькими столетиями и опиравшихся на пре-

дания о скальдах, жившие в народе. Конечно,

это

обстоятельство не могло не отразиться в той

пли

иной мере на точности передачи произведе-

ний скальдов, на достоверности биографических

данных. И все же нельзя не увидеть в творче-

стве скальдов первого большого лирического на-

правления в европейской поэзии, развивающего-

ся на живых языках Северной Европы. Оно

было свободно от воздействия античной поэти-

ческой традиции и выражало с большой силой

новые черты мировоззрения, новые эстетические

нормы, которые складывались в пору возникно-

вения и развития феодальных отношений на ев-

ропейском Севере.

В отличие от исполнителей эпических песен

скальды — лирические поэты, непосредственно

отзывающиеся на события, свидетелями кото-

рых они были. Уже древнейший полулегендар-

ный скальд Браги Боддасон упоминается неиз-

менно как поэт, прославивший столь же полу-

легендарного вождя датских викингов Рагнара

Кожаные Штаны. Отрывки из песни о Рагнаре,

приписываемые Браги, резко отличаются по сво-

ей

стихотворной системе и по композиции от об-

разцов древнегерманского героического эпоса,

хотя во многом «Песнь о Рагнаре» и связана с

ним. О скальде Браги и некоторых других скаль-

дах предание говорит как о людях, вышедших

из крестьянского рода, хотя и взысканных коро-

левской милостью. Но все чаще в IX и X вв.

скальд, из какого бы рода он ни вышел, прежде

всего

—

лицо, близкое к ярлу или конунгу, ко-

торому он служит не только своей песней, но и

мечом и жизненным опытом. В честь своего по-

кровителя он слагает хвалебные песни (так на-

зываемые драпы)

—

важнейший и характерней-

ший жанр поэзии скальдов, иногда сопоставляе-

мый по своему значению с древнегреческой

одой. Па поводу гибели своего владыки скальд

поет похоронную песнь

—

и это другой харак-

терный жанр лирики скальдов. Издеваясь над

врагами своего конунга, скальд сочиняет за-

дорную и хулительную песню (так называемый

нид), полную злободневных политических на-

меков, беспощадную и искрящуюся грубым

остроумием. Так в поэзию скальдов входит и

очень важный элемент сатиры.

Скальд складывает и песню в честь свадьбы

своего господина и песню о его любимой. Скальд

сопровождает жизнь дружины и двора, при ко-

тором он состоит, своими поэтическими коммен-

тариями, сохранившими до наших дней аромат

суровой и полной опасностей эпохи, воспитав-

шей и вдохновившей скальда.

Позднее все эти стихи «на случай» стали

историей. Уже ближайшие потомки восприни-

мали рассказы скальдов как достоверные свиде-

тельства. Характерно, что именно IX и X вв. —

«эпоха викингов», эпоха напряженной борьбы

между централизующими феодальными силами

и их противниками — особенно богата творчест-

вом скальдов; последние подвизались и при

дворах первых норвежских королей и в замках

их врагов — вождей феодальной вольницы. Пре-

дание сохранило много имен скальдов, воспев-

ших деятельность конунга Харальда Прекрасно-

волосого (IX в.), упорного и жестокого созда-

теля первого норвежского королевства. Скальд

Тьодольв из Хвинира составил для родственника

Харальда песню, в которой излагалась генеало-

гия скандинавских героев и конунгов, обосно-

вывавшая права Харальдова рода на власть над

Норвегией. В кругу придворных скальдов Ха-

ральда особенно существенна была роль Тор-

бьёрна Хорнклови; он воспевал в большом, ве-

ликолепно построенном стихотворении «Речи

Ворона» победу Харальда при Хафрсфвьорде.

Характерно, что Харальд в этом стихотворении

выступает уже со всеми атрибутами эпического

героя: они напоминают о художественных сред-

ствах, какими изображаются герои и боги в пес-

нях «Эдды». Канонизация конунга как героя,

равного великим образам древнего эпоса, уже

произошла.

488

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Деятельность скальдов продолжалась и при

ближайших наследниках Харальда в X в. Сохра-

нилась — без имени автора — надгробная пес-

ня, в которой оплакивается гибель конунга Эй-

рика Кровавая Секира. Известен ряд произведе-

ний скальда Эйвинда Финнссона, воспевшего

подвиги и смерть конунга Хакона Доброго. Од-

нако в творчестве норвежских скальдов все оп-

ределеннее вырабатывались песенные шаблоны,

окаменевали канонизированные поэтические

формы. Уже к началу X в. определяется особая,

ведущая роль исландских скальдов.

Особенности жизни в Исландии с ее тингом,

собранием вольных землепашцев, с ее относи-

тельно долго сохранявшимися патриархальными

традициями, которые в Норвегии разрушались

под натиском централизующей феодальной вла-

сти, способствовали тому, что на этом острове,

окруженном бурными просторами Северной

Атлантики, шла вместе с тем интенсивная куль-

турная яшзнь. Здесь не только сохранились и

развивались традиции старой норвежской сло-

весности, но и рождалась поэзия новая, выра-

жавшая и отражавшая своеобразие исландской

жизни. Исландский скальд был представителем

сравнительно свободной страны, деятельной, яр-

кой личностью с ясно выраженной индивидуаль-

ностью, которая выявлялась в его лирике. Инди-

видуальное поэтическое творчество было, по-ви-

димому, связано в Исландии с творчеством на-

родным. Пословица, поговорка, вагадка, насмеш-

ка, поэтические слова любви и вражды еще

жили слитно с обыденной речью, питали собою

творчество народа и отдельных, наиболее та-

лантливых его представителей.

Сын землепашца и скотовода, нередко богатый

наследник у себя дома, исландский скальд ста-

новился часто товарищем норманских морепла-

вателей и пиратов IX—X вв. Скальда Эгиля Скал-

лагримссона мы, например, встречаем то на па-

лубе корабля викингов, то среди наемников

английского короля, то на заседании тинга, то в

далеких горах Северной Норвегии, где он соби-

рает дань. Но всюду Эгиль остается собой —

вспыльчивым, скорым на руку, хитрым, наход-

чивым и прежде всего талантливым поэтом, на-

ходящим в любой жизненной ситуации материал

для поэтического осмысления. Из-за своих песен

он наживает себе смертельных врагов, но песни

же и спасают ему жизнь. Через всю жизнь Эги-

ля проходит и его ярко выраженное свободолю-

бие, его нежелание превращаться просто в при-

дворного певца, его потомственная ненависть

к норвежскому королевскому дому, от преследо-

ваний которого ушел в Исландию еще отец Эги-

ля, заповедавший своему сыну недоверие и

вражду к королевской власти. Естественно, что

дл же

в тех случаях, когда Эгиль слагает песню

в честь того или иного из своих коронованных

покровителей, он славит в ней не просто побеж-

дающую королевскую власть, как это было в

«Речах Ворона» Торбьёрна, а импонирующую

ему личность мудрого и щедрого воина-венце-

носца.

Одной из разновидностей хвалебных песев

Эгиля (как и многих других скальдов, напри-

мер Браги Боддасона) были стихотворения, яв-

лявшиеся своеобразным «выкупом за голову».

Чтобы избежать суровой кары за какой-либо

проступок или попросту умилостивить крово-

жадного предводителя воинской дружпны —

конунга или ярла — скальд слагал стихотворе-

ние и тем обретал свободу и часто сохранял

себе жизнь. Так, рассказывает предание, Эгиль

попал в руки своего заклятого врага конунга

Эйрика Кровавая Секира, правившего в Нор-

тумбрии. В ночь перед казнью поэт сочиняет

хвалебную песнь в честь Эйрика, которая носит

теперь красноречивое название «Выкуп за го-

лову». Несмотря на остроту ситуации, Эгилъ

выдерживает ее в обычном приподнятом, мета-

форичном стиле:

Серп в жатве сеч —

Сек жадно меч,

Был ран резец

Клинка конец.

И стали рдяны

От стали льдяной

Доспехи в рьяной

Потехе бранной.

(Перевод С. Петрова)

Здесь Эгиль употребляет типичный для скаль-

дической поэзии прием — кеннинг. Его можно

определить как перифраза, построенная по оп-

ределенным правилам. Одно существительное

заменяется двумя новыми, причем одно из них

служит определением другого. В нашем примере

прием обнажен: рядом стоят перефразируемое

слово и сама перифраза («серп в жатве сеч» =

«меч», и т. д.). Вообще же такого соседства

скальды избегали. Прием кеннинга был необы-

чайно продуктивен, так как позволял строить

сложные кеннинги, т. е. кеннинг кеннипга, —

путем перифрастического развертывания одного

из входящих в кеннинг существительных

— и

так до бесконечности.

Кеннинги и другие сложные приемы поэти-

ческой техники, типичные для лирики скальдов,

казалось бы, должны говорить об обостренном

чувстве индивидуального стиля, о вызревании

понятия авторства. Однако этого не произошло.

Мы знаем добрую сотню имен скальдов и привя-

занные к этим именам стихи, но все эти драпы,

ниды и т. п. не несут на себе печати авторской

оригинальности. Выработанные скальдами мно-

гочисленные законы сложения стихов давали ши-

рочайший простор лирическому разнообразию,

но клали предел творческой фантазии. В данном

ПОЭЗИЯ СКАЛЬДОВ

489

случае грамматика, синтаксис, приемы построе-

ния тропов являлись как бы аналогом «формуль-

ного стиля», типичного для цародно-героическо-

го эпоса Средневековья. Вот почему рассказы

скальдов и о скальдах мы находим в песнях

«Эдды».

Наряду с песнями и стихотворениями, рож-

денными бурной жизнью викинга, Эгиль созда-

вал произведения самого различного содержа-

ния. Знакомясь с ними, входишь в сложный мир

исландца эпохи викингов, человека большой ду-

ши и могучих страстей. Эгиль — сын старого

норвежского рода, поселившегося среди валунов

и мхов Исландии и там, на свободной земле,

пустившего повые корни; но верный роду,

Эгиль живет не только его яшзнью. Его круго-

зор не замкнут в суровых, величественных, но

однообразных пределах родины. Он бывал и в

усадьбах Скандинавии, и в замках англосаксов,

и в деревнях куров, и в горных поселках ла-

пландцев, и на затерянных в ревущем океане

Фарерах. Духом этих просторов, полных опас-

ностей и приключений, проникнуты его стихи.

И каждый раз, вновь возвращаясь на свой

остров, Эгиль как бы набирается новых сил от

соприкосновения с родной почвой, от участия в

той деятельпой общественной и семейной жизни,

в которую он бывает вовлечен, оказавшись вновь

среди своих мыз, пастбищ и соседей.

История гениального скальда, изложенная в

саге об Эгиле, конечно, повествует о поэте,

стоящем высоко над общим уровнем исланд-

ской поэзии IX—X вв. Но кровная связь Эгиля

с народом объясняет многое в длительном рас-

цвете поэзии исландских скальдов и в их попу-

лярности в пределах тогдашнего северного

мира. Исландские скальды были известны во

всех пределах, которых достигали скандина-

вы, — от дворов норманских государей, разбро-

санных по всему побережью Северной Европы,

до Испании, Сицилии, Византии и Киева. К

дочери киевского князя Ярослава сватался один

из поздних иорвежских скальдов, выучившийся

у своих исландских родичей поэтическому ис-

кусству, Харальд Жестокий, проживший жизнь

не менее яркую, чем Эгиль. Песня Харальда о

Ярославне — характерный пример любовной ли-

рики скальдов.

Порожденная бурной переходной эпохой, ко-

торая была отмечена распадом старых дофео-

дальных связей и постепенным формированием

новых отношений, поэзия скальдов угасала вме-

сте с этой героической и тревожной порой. Тес-

но связанная с древнескандинавской мифоло-

гией, с мировоззрением дохристианской Сканди-

навии, поэзия скальдов была отражением древ-

него мифологического мировосприятия. Мифо-

логия для нее, как и для поэзии античного ми-

ра, служила и почвой и арсеналом художествен-

ных средств. Свободная от воздействия христи-

анской этики и эстетики, поэзия скальдов и в

древнескандинавской религии нашла прежде

всего неисчерпаемый клад образов и художест-

венных обобщений, которыми она пользовалась

как материалом особого поэтического языка. Его

основой был вышеупомянутый кеннинг — слож-

ная метафора, построенная нередко из образов

того или иного памятника более древпей поэзиг

или намеков на него. Среди этих памятников

особое значение имели, очевидно, некоторые

песни, составившие впоследствии сборник «Стар-

шей Эдды», которые в том их виде, какой они

имели в IX—X вв., давали огромный поэтиче-

ский материал для поэзии скальдов.

В Исландии еще в течение долгого времени

сохранялась и общественная и эстетическая

почва для продолжения и поддержания тради-

ции скальдов. В других странах Скандинавии

поэзия скальдов, не имевшая своей почвы в на-

роде, становилась все более формалистической.

Скальды еще играли большую роль при вой-

ске короля-христианина Олафа Трюггвасона

(XI в.) Но в саге о нем скальды упоминаются

только как люди из дружины конунга; они не

играют той яркой и самостоятельной роли, ко-

торая выпала на долю Эгиля Скаллагримссона

или Гуннлауга Змеиный Язык во времена более

ранние. В XI—XII вв. скальдов при дворе скан-

динавских государей сменили ученые хронисты

вроде Саксона Грамматика; они превосходно

знали скандинавскую древность и постоянно к

ней обращались, как к источнику исторических

сведений о своих народах.

Как явление, изживавшее себя и потерявшее

свою поэтическую прелесть, поэзия скальдов со-

хранилась при дворах скандинавских государей

до XIV в. Общехристианские идеи, сюжеты, вос-

ходящие к христианским преданиям, потеряв-

шие свежесть вычурные метафоры,—таковы те-

перь черты этой поэзии.

В начале XIII столетия Снорри Стѵрлусон

(1179—1241) — ученый исландец, который по

своей полной приключений жизни и по таланту

был сродни великим скальдам своего острова,

посвятил поэзии скальдов трактат «Перечень

стихотворных размеров», известный как четвер-

тая часть так называемой «Младшей Эдды».

Трактат Снорри излагает учение о древнесканди-

навской метрике и дает представление о ее бо-

гатстве и оригинальности. И этот трактат, и

предшествующая ему третья часть «Младшей

Эдды» — «Язык поэзии» — были для того вре-

мени обобщенным изложением опыта, завоеван-

ного скандинавской и прежде всего исландской

словесностью за века ее самостоятельного суще-

ствования. На основании разделов «Младшей

490

ЛИТЕРАТУРЫ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Эдды» можно заключить, что в поэзии скальдов

уже в IX—X вв. выработалось представление

об известной поэтической стилевой и содержа-

тельной норме, которая была в то же время и

жанровым и метрическим понятием и называ-

лась «придворным стилем». Близкое к строфе

«Старшей Эдды» восьмистишие, характерное

для поэзии скальдов, становится необыкновенно

разнообразным метрически: Снорри насчитывает

до 102 вариантов строфы. Наряду с обычными

для всей древнегерманской поэзии принципами

аллитерации в поэзии скальдов появляется и

развивается и весьма ухищренная рифма; она

свидетельствует о большой поэтической культу-

ре скальдов, со временем выродившейся в чисто

формальное искусство сложнейшей метрики,

изысканной рифмы и предельно затемненного

образа — метафоры.

Прием поэтического иносказания, основанного

на цепи ассоциаций и синонимов, был одним из

излюбленнейших в скальдической поэзии. На-

зывался этот прием «хейти». Снорри приводит

в своем трактате такие, например, образцы раз-

личных хейти:

Хейти неба: «твердь», «безоблачное», «ура-

ганное», «беспредельное», «лучистое», «вьюя;-

ное», «верх», «бездонное», «высь», «молния»,

«покров», «широкосинее».

Хейти солнца: «светило», «круг», «всякое

сияние», «пресветлое», «лик», «дивное колесо»,

«целительный свет», «забава Двалина», «сияние

альвов», «иврёдуль», «красное».

Хейти луны: «месяц», «полумесяц», «ущерб-

ная», «счет лет», «светило», «светоч», «призрак»,

«спешащая», «серп», «светлая».

Это обилие метафор и сложных синонимов по-

влияло и на усложненность синтаксиса скальди-

ческой поэзии, изобилующей инверсиями.

При этом скальды не чуждались и старых, бо-

лее простых стихотворных форм. Во все времена

их существования простое восьмистишие — ви-

са — непосредственный отклик на событие,

стихотворение-эпиграмма остается важной фор-

мой их творчества. Это вполне соответствовало

тому оттенку импровизированности, который

постоянно подчеркивался скальдами. Они слага-

ли стихотворные экспромты даже в весьма кри-

тические моменты своей жизни. Так, рассказы-

вали, что скальд Торир Ёкуль сочинил следую-

щее восьмистишие, идя на казнь:

Лезь на киль без страха I

Холодна та плаха.

Пусть метель морская

Мчит, с тобой кончая!

Не тужи от стужи,

Духом будь потуже!

Дев любил ты вволю —

Смерть лишь раз на долю.

(Перевод С. Петрова)

Книга Снорри вводит нас в самую суть поэти-

ки скальдов. Это прея^де всего поэтика метафо-

рического творчества. В причудливом мире ме-

тафор претворена в поэзию вся жизнь, окружав-

шая скальда, — его враги и друзья, его возлюб-

ленная, его оружие, родня, северная природа с

ее березами и темнолесьем, и прежде всего море,

для описания которого скальд обладал большим

запасом сравнений и образов-загадок. И сами

памятники творчества скальдов и ценнейшие

теоретические трактаты «Младшей Эдды» дают

основание видеть в поэзии скальдов не только

драгоценное выражение самобытного таланта

племен и народностей средневековой Скандина-

вии, но и результат сложного культурного об-

мена между народами Северной Европы.