Азадовский М.К. История русской фольклористики

Подождите немного. Документ загружается.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

составлению сводного труда по истории России; этот труд — «Российская

история» — остался незаконченным, но он определил дальнейшие интересы

Е. Болховитинова, среди которых немало места занимали фольклорно-

этнографические проблемы: народный быт, народные предания, народная

поэзия. Сам он непосредственно мало что сделал в этой области, но он

неоднократно выступал как организатор, как пропагандист такого типа

изучений, и во многих случаях умел стимулировать работу других в этом

направлении: он поощрял деятельность местного собирателя, костромского

священника Диева, поддерживал начинания Снегирева и пр.

Еще будучи студентом Греко-латинской академии, Болховитинов очень

увлекался преромантической литературой, в частности Руссо и Оссианом;

он даже перевел на русский язык книгу Макферсона «Удовольствие от

способности воображения. Английская поэма в трех песнях, сочинения г.

Акенсида. С французского на российский язык переведена

Е. Болховитиновым» (М., 1788), но более всего его увлекало изучение

памятников народной поэзии; эти юношеские настроения заметно

отразились в его позднейшей деятельности. В заметке «О славяно-русских

лириках»

, написанной в ответ на «Рассуждение» Державина, он выступает

против рационалистических тенденций Державина. «Безвкусие» наших

былин заставляло Державина сомневаться даже в их народном

происхождении; Е. Болховитинов, напротив, считает совершенно

несомненным, что они «взяты из изустных преданий» и представляют

«смесь древних происшествий и обычаев с новейшими». В противовес

Державину, Болховитинов, желая подчеркнуть художественную силу и

прелесть наших былин, сопоставляет их с памятниками скальдической

поэзии; с северными поэмами он сравнивает также и «Слово о полку

Игореве».

Эта заметка вообще чрезвычайно любопытна и свидетельствует об очень

глубоком понимании Е. Болховитиновым процессов и сущности народного

творчества; в частности, он (первый в русской литературе) высказал мысль,

конечно, еще в весьма смутной форме, о синкретизме народной поэзии.

«Поезия, музыка и пляска суть три самые древнейшие дщери воображения

человеческого, — писал он в этой заметке, — и не было народа, даже и

между дикими, и коего бы не находимы были оные. Все народы, прежде

нежели научилися писать, имели уже песни. Их законы, истории, похвалы

богам и героям воспеваемы были прежде опи-

166

саний в книгах, и их первые порывы восхищения изображались пением и

пляскою»

Напечатано после смерти автора в «Москвитянине», 1842, № 1; в более исправном виде

перепечатано в «Сочинениях Державина», т. VII, 1872.

Впрочем, в этом вопросе Е. Болховитинов, не является вполне самостоятельным и,

несомненно, воспроизводит в данном случае положения трактата Дж. Броуна. А. И.

Комаров в статье «Украинский язык, фольклор и литература в русском обществе начала

XIX века» («Ученые записки ЛГУ», № 47. Серия филологических наук, вып. 4, Л., 1939,

стр. 125 — 158) считает воззрения Болховитинова на фольклор реакционными. По его

мнению, Е. Болховитинов в конечном счете признает грубость и варварство памятников

народной поэзии, видя в этом «следствие соприкосновения их с народной средой»

(стр. 146). Однако автор неправильно интерпретирует мысли Болховитинова; последний

говорит только о том, что дошедшие до нас памятники старинной песни сохранились в

испорченном виде, но отнюдь не считает, что причиной этой порчи было соприкосновение

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

К деятелям румянцевского кружка относится и Петр Иванович Кеппен

(1793 — 1864), впоследствии академик, который представлял собой как бы

петербургский филиал кружка. Основные интересы Кеппена лежали в

области географии и статистики, но тем не менее ему многим обязаны и

этнография и фольклористика. Если Румянцев считал необходимым создать

широкую материальную базу для изучения истории путем публикации

различных архивных документов, памятников древней и народной

словесности и т. п. , то Кеппен параллельно считал необходимым создание

широкой библиографической базы, видя в библиографии одно из

важнейших орудий культурного развития. Издаваемые им

«Библиографические листы» носили поэтому и другое, более общее

заглавие: «Материалы для истории просвещения в России, собираемые

Петром Кеппеном»

. К участию в журнале Кеппен сумел привлечь не

только самых выдающихся русских ученых, но и ученых Западной Европы,

преимущественно славян; в числе сотрудников были Караджич, Шафарик,

Яков Гримм, польские ученые Линде и Бандтке и др. Кеппен знакомил

русское общество с трудами славянских и западноевропейских ученых

(например, с работами Гримма и Раска по языку, с лек-

151

циями Ф. Шлегеля и др.), и в свою очередь через «Библиографические

листы» ученые Западной Европы и славянских стран узнавали о движении

русской науки. Среди тем, особенно привлекавших внимание Кеппена, был

и фольклор. В приложенном к изданию предметном указателе имеется даже

специальный раздел: «Песни народные». В № 22 приведено известие о

переводе сербских народных песен, выполненном г-жой Талфи (Talvi); на

стр. 519 в рецензии на «Путешествие по внутренней России» Ф. Эрдмана

особо отмечено наличие в нем образцов песенных текстов и мелодий; в

№ 38 Кеппен поместил некролог, посвященный польско-украинскому

этнографу Ходаковскому (см. следующую главу), где писал: «Мы всегда с

особенным удовольствием вспоминали о географических его фолиантах и о

собрании народных песен, подслушанных им как в Польше, так и в России,

и обыкновенно записывавшихся со слов самих поселян».

В бумагах, оставшихся после Кеппена, найдена его записка, в которой он

перечисляет основные темы, по которым он собирал материалы. Под № 10

обозначено: «Нравы и обычаи, народные предания, баснословие и проч.».

с народной средой. Под испорченностью Болховитинов понимает не эстетическое

разрушение, а неизбежное искажение, происшедшее в результате длительной исторической

жизни. «Конечно, по своим политическим убеждениям Евгений был консерватором; он не

любил новизны, — пишет его биограф Е. Шмурло, — спокойное изучение минувшей

жизни казалось ему более поучительным и плодотворным, нежели лихорадочные поиски

за новыми философскими и политическими системами, но его исторический консерватизм

был далек от активной реакционности, и потому-то как научный деятель он был близок с

многими передовыми людьми его времени».

Нельзя согласиться с той оценкой, которую дает «Библиографическим листам» Н.

В. Здобнов: «Журнал Кеппена был слишком отрешенным от бурлившей тогда жизни (год

восстания декабристов) и предан академическим вопросам, интересным только для узкого

круга ученых-филологов» (Н. В. Здобнов, История русской библиографии. Конспект

курса, М., 1940). Автор явно недооценивал основных позиций Кеппена и его борьбы за

приобщение России к общеевропейской культуре. В позднейшей его работе («История

русской библиографии», т. I, M., 1944) дана более правильная характеристика

деятельности Кеппена.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

Тут же отмечено, что это собирание начато в 1819 г. и большая часть

передана Снегиреву

Главнейшим памятником фольклористических интересов кружка

Румянцева явилось переиздание «Древних русских стихотворений». Очень

вероятно, что это издание было осуществлено в значительной степени под

непосредственным воздействием Евгения Болховитинова; внимание же

самого Румянцева к этому сборнику было заострено известиями о работе по

собиранию и изданию памятников фольклора в славянских странах,

главным образом в Сербии. А в 1819 г. состоялось и личное знакомство

Румянцева и его сотрудников с Вуком Караджичем

Рукописный подлинник, принадлежавший некогда П. А. Демидову, во

владениях которого этот сборник и был составлен, оказался в конце 90-х

годов XVIII века в руках директора почтового ведомства в Москве,

второстепенного литератора Ф. П. Ключарева

(1754 г. — 20-е годы

XIX века). По обыч-

168

ному представлению, Ключарев сумел оценить научное и литературное

значение полученного им драгоценного подарка и, посоветовавшись

предварительно с Карамзиным, решил опубликовать рукопись, поручив

печатание своему подчиненному Д. Ф. Якубовичу. Это издание и вышло в

свет в 1804 г. под заглавием «Древние русские стихотворения». Издание

было неполным и преследовало скорее литературные, чем научные цели: в

нем не было ни каких-либо примечаний, ни вступительной статьи, которая

излагала бы историю сборника и объясняла характер издания. Все это и

заставило поставить вопрос о новом, более полном и тщательном издании с

применением тех научных требований, которые предъявлялись при издании

исторических памятников, что и было выполнено по поручению Румянцева

крупнейшим археографом того времени К. Ф. Калайдовичем (1792 — 1832).

Румянцев прежде всего постарался приобрести рукопись «от почтенного

издателя», которую и получил за тысячу рублей. Официально это не было

покупкой: Румянцев получил ее «в подарок» и в свою очередь «подарил»

владельцу рукописи тысячу рублей. А. Н. Пыпин утверждал, что этим

А. А. Куник, Литературные труды П. И. Кеппена, «Записки Академии наук»; 1868, т. XII,

стр. 142.

А. А. Кочубинский («Начальные годы русского славяноведения», стр. 94) и вслед за ним

Трубицын (цит. соч., стр. 313) считают возможным видеть в появлении сборников Вука

Караджича основную причину заинтересованности Румянцева этим сборником и данной

темой вообще. В такой форме это утверждение является, конечно, безусловным

преувеличением. Основные причины коренятся прежде всего в общеисторических

интересах Румянцева.

Биография Ф. П. Ключарева совершенно еще не изучена, и образ его представляется

неясным. Известно лишь, что он принадлежал к новиковскому окружению, был одним из

участников учрежденного Шварцем «Собрания университетских питомцев» — общества

учащихся, преследовавшего не только научно-литературные, но и самообразовательные

цели. Из этого же общества формировались сотрудники для издательских предприятий

Новикова. Позже Ключарев вошел в состав «Дружеского ученого общества» (иначе

«Общества филантропов и любителей просвещения») и был одновременно одним из

членов капитула масонского ордена розенкрейцеров. Имя Ключарева неоднократно

встречается в письмах Новикова и в переписке масонов этого времени. Эти связи

Ключарева и его роль в масонских организациях заставляют обратить внимание на его

совершенно незатронутую тему — о месте народной поэзии и общественных концепциях

масонства. К масонам принадлежал И. М. Попов.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

последним владельцем рукописи был А. Якубович (ИРЭ, I, стр. 227); по

мнению же Вс. Миллера, этим владельцем был Ф. Ключарев

. Этот вопрос,

имеющий существенное историографическое значение, был подвергнут

обстоятельному пересмотру М. Н. Сперанским

, присоединившимся к

мнению Вс. Миллера. Однако более правильным и обоснованным является

предположение Пыпина; оно вполне подтверждается и строками найденной

и опубликованной Сперанским же записки Якубовича: «Итак, труд в

рассмотрении и честь издания (разрядка наша. — М.

.) совершенно

принадлежит г-ну Якубовичу, который издал сей памятник поэзии

протекших годов в Москве...» и т. д. Это предположение объясняет и

последующую историю рукописи: она осталась во владении Якубовича, ибо

Ключарев, очевидно, уже перестал интересоваться ею; Якубович же был

библиофилом и собирателем рукописей. Рукопись он увез с собой в Калугу,

куда переехал из Москвы и куда приезжал за ней по поручению Румянцева

Калайдович. М. Н. Сперанский полагал, что Калайдович, получив

рукопись от Ключарева, приезжал к Якубовичу для получения

169

более подробных сведений о ней. Но получить те или иные сведения можно

было бы и по почте; совершенно очевидно, что он приезжал за самой

рукописью

. При таком предположении делается вполне понятной и

странная форма приобретения рукописи. Якубовичу было неудобно

продавать то, что ему досталось безвозмездно, но «подарить» ее

влиятельному меценату он мог: подарить и получить ответный подарок в

тысячу рублей, зачем понадобилась бы такая комедия Ключареву, да и

удобно ли было делать такой подарок человеку, который был в то время

уже «его превосходительством»

Подобное выяснение этого эпизода позволяет более отчетливо

установить роль в истории нашей науки скромного калужского чиновника,

биография которого, как и его патрона, также малоизвестна. Но

несомненно, у Ключарева были веские соображения привлечь к изданию

именно Якубовича. Те скудные известия, которыми мы располагаем,

позволяют причислить его к кругу весьма образованных и просвещенных

людей своего времени. Особенно убеждает в этом записка его о рукописи,

составленная им для Калайдовича и включенная последним почти целиком

в свое предисловие.

В Ф. Миллер, Очерки русской народной словесности, т. I, стр. 78.

«Русский филологический вестник», 1911, № 1.

Это подтверждается еще одним обстоятельством. Калайдович получил рукопись без

последних листков, которые позже были ему переданы А. П. Степановым, известным

литератором 20 — 30-х годов. Очевидно, Степанов как любитель народной поэзии и

отчасти собиратель имел временно в руках эту рукопись и по нечаянности оставил у себя

последние страницы. Но рукопись Степанов мог получить только от Якубовича (а не от

Ключарева), ибо в те годы жил в своем имении в Калужской губернии и часто бывал в

Калуге, т. е. в городе, где жил Якубович.

М. Н. Сперанский считал термин «издать» в записке Якубовича и в предисловии

Калайдовича идентичным выражению «подготовить к печати», т. е., по его мнению,

«издатель» — то же, что в современном понимании «научный редактор». Но такое

понимание совершенно произвольно и не соответствует подлинному смыслу этих понятий

в то время. Калайдович, который был именно редактором издания в нашем смысле слова,

пишет: «...граф Румянцев, получив сию рукопись в собственность, приказал мне оную

напечатать» («Древние российские стихотворения», 1818, стр. III), а о Ключареве ж.е

говорит как об издателе (Ключарев поручил «издать»).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

Одновременно с хлопотами о приобретении рукописи Румянцев

предпринимает разнообразные поиски, желая найти нечто подобное

киршевскому сборнику. В 1815 г. он поручает одному из своих

корреспондентов (Верху) «приискать древнебогатырские сказки о Бове-

королевиче, Евдоне и Берфе и другие, какие только есть древние сего рода

сказки». Эту просьбу он вновь повторяет спустя пять лет: «Постарайтесь,

пожалуйста, об отыскании древних списков наших богатырских сказок. Не

только о российских богатырях, но даже о иностранных, каковы суть Бова-

королевич, Евдон и Берфа и тому подобные; ежели письменных таковых

тетрадей нет, то можно записать таковые повести по изустному рассказу,

также я бы счел за важное приобретение самые древние богатырские же

песни, но древнее

170

Ермака». В других письмах (1817 и 1818 гг.) он запрашивает о богатырских

и исторических песнях

, интересуется вместе с тем и песнями других

народов, «по берегам сих рек обитающих», в частности, особо запрашивал

о зырянских исторических песнях и сказаниях. Привлекали его внимание

также и памятники древнечешской народной поэзии.

В 1818 г. вышло в свет и издание Калайдовича, под новым заглавием

«Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и

вторично изданные с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и

нот для напева», М., 1818. Изменение заглавия «Древние российские...»

вместо прежнего «Древние русские...» сделано самим Румянцевым. Это

первая в истории русской фольклористики публикация, выполненная с

применением научно-эдиционных принципов

По сравнению с первым изданием Калайдович значительно увеличил

число публикуемых текстов: в издании Якубовича их было 26, у

Калайдовича 61; он выпустил только те, которые считал невозможным

включить по соображениям главным образом общественной

благопристойности или цензурным. В ряде случаев Калайдович вынужден

был поставить точки. По этому поводу Калайдович сделал чрезвычайно

любопытное пояснение, весьма характерное и для его взглядов на народную

поэзию. «Данилов писал более для людей необразованных, потому у него

много фарсов; пел не для бессмертия, а для удовольствия своих слишком

веселых слушателей — по сему-то он пренебрегал умеренностию и

правилами благопристойности. Места в нашем издании, означенные

точками, показывают, что тут певец наш, пресыщенный дарами Бахуса и

мечтаниями о сладострастных вакханках, терял совершенно уважение к

По прямому поручению Румянцева Берх пытался записывать песни во время своих

археологических поездок по Уралу, но не сумел выполнить этого поручения. См.: В. Берх,

Путешествие в города Чердынь и Соликамск. Для изыскания исторических древностей

(СПБ, 1821). Соответственное место из этой книги процитировано у Трубицына

(стр. 348 — 349).

Добавим несколько слов о дальнейшей судьбе рукописи. После издания 1818 г. она в

течение долгого времени считалась утраченной и только в 1894 г. была обнаружена Н.

В. Чеховым в Богородицком уезде Тульской губернии в библиотеке

кн. М. Р. Долгорукова, пожертвовавшего ее позже в Публичную библиотеку, где она

хранится и поныне; в 1901 г. было сделано по рукописному оригиналу и первое строго

научное ее издание («Сборник Кирши Данилова», изд. Публичной библиотеки по

рукописи, пожертвованной в библиотеку князем М. Р. Долгоруковым, под ред.

П. Н. Шеффера. СПБ, 1901).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

стыдливости... Он даже целые семь песен пустил по тому пути, на коем

впоследствии прославился Барков» («Древние российские

стихотворения...», стр. XXVIII — XXIX). Это замечание очень характерно

для воззрений и Калайдовича и Якубовича, взгляды которого целиком

принимал первый. Для Якубовича, принадлежащего еще, конечно, целиком

к XVIII веку и, может быть, даже еще не вполне знако-

171

мому с воззрениями Гердера, эти взгляды вполне понятны. Принято

считать Якубовича и Калайдовича самоучками, дилетантами, не

представлявшими себе сущности памятников фольклора, не знакомыми еще

с научными методами их издания. Все это совершенно неверно. Издание

Калайдовича вполне соответствует тем представлениям о народной поэзии,

которые существовали тогда во всей Европе. И Якубович и Калайдович,

несомненно, были прекрасно знакомы с английскими сборниками

XVIII века, в частности со сборником Перси; Калайдовичу была известна и

последующая западноевропейская филологическая литература. Подобно

западноевропейским фольклористам конца XVIII — начала XIX века,

Калайдович называет тексты сборника Кирши «памятниками древнего

стихотворства», так же как Перси и Гердер и ранние романтики-

собиратели, говорит об отдельном авторе этих пьес и, в соответствии с

общими интересами румянцевского кружка, делает упор на старине. Но

Калайдович шел и дальше. Он уже допускал существование более древних

народных песен, легших в основу этого сборника. В этом утверждении уже

предчувствие позднейших, более правильных представлений на природу

народного творчества

Пыпин совершенно справедливо считает «Предисловие» Калайдовича

«первым опытом исследования о древнерусском эпосе» (ИРЭ, I, стр. 229), но

ошибается, когда думает, что представления Калайдовича об эпическом

певце были внушены ему «псевдоклассической пиитикой»; как уже было

сказано выше, в основе суждений Калайдовича и Якубовича лежат

преромантические представления о древней поэзии. Но вместе с тем

Калайдович сделал очень много верных замечаний: он указал на близость

«стихотворений» Кирши к «сказкам» Левшина, высказал предположение о

заимствовании Киршей из какого-либо другого списка, отметил ряд

соответствий в летописях и других исторических источниках

В «Записке» Якубович писал так: «Сочинителем древних стихотворений, как видно из

начала рукописи (до нас это начало не дошло. —

М.А

.), был некто Кирша (вероятно,

Кирилл, так как Павша — Павел) Данилов, может быть, казак, ибо он нередко воспевает

подвиги сего храброго войска с особенным восторгом. Кажется, и самое место его

рождения или пребывания был город Киев… Ни по языку, в коем не видно печати

древности, нельзя его относить ко временам отдаленным, ни по содержанию статей, в коих

встречаются подвиги Владимира I и его могучих богатырей (в них в числе анахронических

описаний находится якутский соболь, а якутский ведь — сибирский), не можно никак

думать, чтобы сочинитель принадлежал к тем векам, которые он описывает. А кажется, и

не без вероятия, судя по неизданной пиесе: «Светел-радошен царь Алексей Михайлович»,

где стихотворец воспевает рождение Петра I, что он должен принадлежать к самому концу

XVII века» («Русский филологический вестник», 1911, № 1, стр. 210 — 211). Эти

соображения Калайдович повторил целиком, дополнив их рядом своих соображений; в

частности он относил деятельность Кирши Данилова не к концу XVII, но к началу

XVIII века. Важным добавлением было и то, что Калайдович считал, что, быть может,

Кирша не сам сложил свои песни, а составил их на основании древнейших остатков

народных песен.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

172

(например, пиры Владимира) и высказал ряд догадок о исторических

прототипах героев Кирши Данилова; многие из его догадок были затем

повторены и позднейшими исследователями. Он первый сблизил

былинного Добрыню с Добрыней — дядей Владимира; былинного

Ставра — со Ставром Новгородской летописи; Василия Буслаева — с

новгородским посадником Васькой Буслаевым и т. д. Особенно

замечательной и для своего времени блестящей является его догадка о

близости Алеши Поповича с летописным Александром Поповичем, что

позже нашло полное подтверждение в специальном этюде

Н. П. Дашкевича

. Несколько беглых замечаний посвящено им

стилистической стороне: он отмечает «повторения», «многосоюзия» и, хотя

считает, что «права Данилова на красоту слога самые ограниченные»,

однако подчеркивает ряд «пиитических вымыслов», а знаменитую песнь о

горе («А и горе, горе, гореваньице! А и в горе жить — не кручинну быть»)

считает «и по слогу и по мыслям» самой лучшей в данном сборнике.

Интересны и его замечания о размере песен и характере нот. Наконец, он

считает нужным дать отчет читателям о примененных им методах издания:

дает подробное описание рукописи, указывает, какие «погрешности писца»

им выправлены и как выправлены; объясняет принцип передачи

собственных имен и порядок пьес, выдержанный согласно размещению в

рукописи. Особенно же подчеркивает, что «ничего не прибавлено и не

опущено, как у первого издателя, делавшего произвольные в стихах

прибавления и сокращения» (стр. XXXVI)

Тесно связан с фольклористическими изучениями и другой ближайший

сотрудник Румянцева — знаменитый археограф-историк Павел

Михайлович Строев (1796 — 1876), автор книги «Краткое обозрение

мифологии славян российских» (1815).

Книга Строева вышла из того же общественного потока, который

вызвал к жизни труды Г. Глинки и А. Кайсарова; в ее основе, так же как и у

них, лежит необходимость отчетливо разобраться в истоках древней

культуры славянских племен, но она неизмеримо выше обоих этих трудов с

научной стороны. «Краткое обозрение» Строева — первый подлинно

научный опыт, основанный исключительно на анализе исторических

источников, очень трезвый и очень осторожный. «Мы имеем весьма слабое

понятие о баснословии (т. е. о мифологии) славян», — пишет он во

вступительной части своей работы. Может быть, «были какие-нибудь

173

стихотворные повести, передаваемые изустно; но где они? Монахи,

«Университетские известия», Киев, 1883, май.

К. Калайдович отчетливо сознавал необходимость синтетического изучения прошлого,

охватывающего источники собственно исторические, лингвистические, литературные и

этнографические. В 1828 — 1830 гг. он издавал специальный исторический журнал

«Русский зритель», имевший следующий подзаголовок: «Журнал истории, археологии,

словесности и сравнительных костюмов». Среди разнообразных материалов в журнале

имели место и чисто фольклористические публикации, например: «Две малороссийские

песни», опубликованные, вероятно, Максимовичем (ч. VI, № 21 — 22); «Сказание о встрече

Петра Великого с разбойниками» (ч. IV, № 13 — 14) и др.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

единственные наши историки, старались умалчивать о мнениях и обрядах

языческих; они хотели даже совершенно изгладить и самое об них

воспоминание». Он отчетливо представляет сложный путь, который

прошли сохранившиеся народные предания, подвергнувшиеся действию

«времени» и «перемен политических».

Славяне «на заре истории» представляются ему народом

непросвещенным, но не диким («Их обряды не производят в нас ужаса»), и

он даже склонен считать, что они признавали «одно высшее существо»,

которым был «творец молний», — многобожие развилось уже позже.

Строев отвергает ту мифологию, которую конструировали прежние

авторы; он признает лишь очень ограниченное количество богов, указывая

вместе с тем на пришлый характер некоторых божеств. Он очень подробно

говорит о нимфах, горных и лесных духах, русалках, ведьмах (баба-яга),

леших, домовых, водяных и прочих и допускает, что наряду с этими

представлениями существовали также предания о славных воинах или

богатырях; «от этого произошли понятия о полубогах и героях», отсюда и

сказочные герои: Полкан, Дубыня, Горыня и т. д., но это предположение он

выдвигает только как гипотезу. Книга Строева имеет значение и при

изучении древней обрядности, так как у него встречаются уже упоминания

о свадьбах, похоронах, гаданиях, которые он рассматривает как остатки

древней религиозной обрядности.

Калайдович и Строев не были специалистами-фольклористами. Оба они

были историками, — и их заинтересованность народной поэзией, народной

обрядностью и народной мифологией явилась только естественным

следствием их исторических занятий. Их позиции характерны вообще для

науки первой четверти XIX века. Фольклор входит в нее только как элемент

истории, как один из ее отделов, в этом отношении они вполне близки к

Каченовскому, с той только разницей, что и тому и другому, как и самому

Румянцеву, был чужд несколько высокомерный и презрительный взгляд

первого на памятники народной поэзии.

Интерес к народной поэзии проявляли также и другие члены кружка,

особенно А. X. Востоков, энергично поддерживавший все филологические

начинания Румянцева и в значительной степени руководивший им в этих

планах. Деятельное участие Востокова в румянцевском кружке имело и

большое принципиальное значение, связывая этот кружок с

прогрессивными течениями в обществе. Румянцевский кружок не являлся

каким-либо четко-очерченным общественно-политическим объединением: в

его состав входили деятели различной общественной ориентации. Одни,

как сам Румянцев, как Евгений Болховитинов, принадлежали к

консервативному лагерю; другие — Востоков, Калайдович, Кеппен,

Строев — были более связаны с прогрессивными кругами. Преобладающим

в кружке были, конечно, консервативные тен-

174

денции, но не они определяли собой общий смысл его деятельности в

целом. Общей направленностью интересов, своими задачами и целями

румянцевский кружок втягивался в идейную атмосферу своего времени, и

этим объясняются его тесная связь с прогрессивными кругами общества и

то повышенное внимание, с которым следили за его деятельностью

передовые органы эпохи, и постоянное участие в этих органах членов

кружка. Влияние кружка простиралось далеко за его пределы: ему обязан

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

своим происхождением ряд изданий, выполненных уже помимо Румянцева

и без какого-либо его участия; так, например, по инициативе

Е. Болховитинова обратился к изучению народных праздников

И. Снегирев, издавший впоследствии обширный труд, посвященный этому

предмету.

§ 7. Левый фланг русской общественной мысли (на фронте литературы и

литературной науки) имел своим плацдармом после раскола в «Вольном

обществе любителей наук...» (вернее сказать — после фактического его

распада) новое частное объединение — «Санкт-петербургское вольное

общество любителей российской словесности», иначе известное под более

ранним названием «Общество соревнователей просвещения и

благотворения». Как установлено новейшими исследованиями, это

«Вольное общество» было не только одним из центров оппозиционной

мысли, но являлось по существу периферийным ответвлением «Союза

благоденствия». В его состав входили представители различных

общественных групп, в том числе довольно большое количество

реакционно настроенных литераторов; но в течение долгого времени

руководящую роль играли в нем прогрессивные писатели и особенно

будущие декабристы, члены тайных обществ. Председателем общества был

член Союза благоденствия Ф. Н. Глинка. В числе членов были Бестужевы,

Рылеев, Кюхельбекер, Корнилович и др. Для всех названных писателей-

декабристов характерен повышенный интерес к народной поэзии. Все они

настаивали на необходимости собирания памятников народной

словесности, на их изучении, на обращении к ним как источникам для

писателей, и сами в своем творчестве давали примеры использования в

поэзии народной тематики и народно-поэтических образов.

Центральным органом «Общества соревнователей» был журнал

«Соревнователь просвещения и благотворения» (1818 — 1825), иначе

называвшийся «Труды Вольного общества любителей российской

словесности». Некоторые новейшие исследователи слишком

преувеличивают роль журнала, называя его «боевым органом русского

прогрессивного романтизма»

; такая оценка представляется односторонней

и неправильно освещающей позицию журнала и «Общества» в целом.

«Соревнователь» отражал различ-

175

ные течения в среде «Общества»: в нем принимали участие и многие деятели

его правого крыла (например, Цертелев), в нем сотрудничал и Шишков; но

несомненно, что вокруг журнала объединялись все передовые деятели того

времени и что в нем преобладали прогрессивные тенденции.

«Соревнователь» явился и центральным органом современного

фольклоризма: на страницах журнала появился ряд фактических

материалов и серия теоретических статей о сущности и значении народной

поэзии и народного предания (Цертелев, Шишков, Гевлич, Сомов и др.);

внимательно следил журнал и за современной западноевропейской

литературой, посвященной изучению народной поэзии и мифологии Запада

и Востока. Из помещенных в журнале статей и рефератов русские читатели

знакомились с мифологическими системами Индии и Греции, и с

проблемами, возникающими при их разработке; знакомились с новыми

См. Б. С. Мейлах, Пушкин и русский романтизм, 1937, стр. 51 — 56.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

точками зрения на гомеровский вопрос, знакомились с поэзией северных

народов, с памятниками арабской литературы, с точками зрения на

народную поэзию романтиков и с трудами славянских ученых

. Этот

диапазон журнала характеризует вместе с тем и основные интересы

передовой интеллигенции того времени.

Статьи и материалы по русскому фольклору:

1818

г.: А - фъ, Черты нравов и духа народа русского, извлеченные из песен.

Эстетический комментарий к народной лирической песне «Скучно, матушка, весною жить

одной». Песни, по мнению автора, дают возможность видеть «приятное и полезное,

нравственное и забавное» (ч. I); Ф. Падкович, Изустные народные предания о городе

Белом Смоленской губернии (ч. II): А. г...ч., Нечто о народных русских песнях (ч. II, см. о

ней ниже, стр. 187): песни как отпечаток народного характера; вместе с тем песни

отображают политические перевороты и «объясняют то влияние, какое имели они на

изменение его нравов и характера»; в этом же очерке дан первый опыт сравнительной

характеристики украинской и великорусской народной песни. Автор статьи —

А. Я. Гевлич.

1819 г.

: П. Кеппен, Обозрение источников для составления российской словесности (ч.

V); Е. Ковалевский, Письмо из Украины (ч. VII).

Н. Цертелев, О свадебном русском обряде (ч. XIX).

1823 г.

: А. К. (А. Корнилович), Историческое и статистическое описание Астраханской

губернии (ч. XXII) (с упоминанием преданий о Степане Разине).

1824 г.

: Андрей Пушкин, О скифах, (ч. XXVIII) (о важности народных устных

преданий).

По фольклору славянскому и новогреческому:

1818 г.

: О. Сомов, Перевод сочинений аббата Фортиса «О нравах и обычаях морлаков

или славян далматских» (ч. IV).

1819 г.

: Як. Пожарский, Пример сходства древнего богемского наречия с древним

русским наречием (ч. VI). По поводу Краледворской рукописи: извещение об издании

«Сербского речника» Вука Караджича (ч. V);

1820 г.

: «О гробах в Герцеговине (Захлумской земле)». Отрывки из путевых записок кн.

А. Сапеги о путешествии к славянам. Перевод с польского (ч. IX); «Богемские народные

песнопения, извлеченные из Краледворской рукописи, с предуведомлением А. С.

Шишкова» (ч. XI).

1821

г.: А. Востоков, Богемские песни (ч. XV).

1822 г.

: О гражданстве древних славян (ч. XIX); одна глава посвящена народной поэзия

славянских народов; там же о славянских бардах.

По фольклору других народов и общеэстетическим вопросам:

1818 г.

: «О Гомере и его творениях» (составлено по Вольфу, Шлегелю и др.) (ч. IV);

1819 г.

: «Иностранная словесность» (о ряде работ немецких филологов, посвященных

древней народной словесности и мифологии) (ч. V); «Об арабской литературе» и языке (ч.

VI); П. Плетнев, История Одина (ч. VIII);

1820 г.

: Б. Корор, четыре первые божества Индии, из опыта полного мифологического

словаря всех народов (ч. IX); В. Брайкевич, О северной поэзии, ее происхождении и

характере (ч. IX и XII, 1821); его же, - финской литературе (ч. XII); Д. Сахаров, Арабская

антология или выбор поизведений арабской поэзии, еще не изданных, переведенных на

французский язык с текстом и с присовокуплением литературного латинского перевода

Ив. Гумберта из «Bibliotheque universelle» (ч. XI);

1821 г.

: А. Р., О бардах, скальдах и стихотворцах средних веков (ч. XVI);

1823 г.

: Ор. Сомов, О романтической поэзии (часть XXIII — XXIV).

1824 г.

: обширная рецензия Цертелева на сборник чешского поэта- филолога и

фольклориста Челаковского «Песни разных славянских наречий» (ч. IX, № 2); в рецензии

приведен ряд текстов в подлинниках и прозаических переводах. «Весьма желательно, —

писал автор по поводу издания, — чтобы сей пример нашел себе последователей между

нашими соотечественниками. Нам, русским, старшим потомкам славян, стыдно уступать в

любви к народной славе сербам и богемцам...» и т. д.; в ч. IX, № 3 — 4 «Литовская

мифология» А. Б. Глебовича;

1825 г.

: «О Крыме и украинских казаках в XVII веке», перевод отрывка из книги инж.

Боплана (ч. XV). В том же году — ряд статей по фольклору и этнографии донских казаков;

1824 г. (ч. XII), 1825 г. (части XIV и XV).