Азадовский М.К. История русской фольклористики

Подождите немного. Документ загружается.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

154

Таким образом, основной принцип Востокова — не дидактический, а

философский. Чрезвычайно характерно и показательно заглавие, которое

предполагал дать своему сборнику песен и пословиц Востоков («Цвет

русской поэзии и русской философии...» т. д.). Это типично гердеровское

заглавие

. Знакомство Востокова с Гердером могло быть и

самостоятельным, но могло быть и эезультатом его деятельности в

«Обществе», где имя Гердера пользовалось большой популярностью. Так,

например, убежденным гердерианцем был один из влиятельнейших членов

«Общества» А. П. Бенитцкий. Он перевел на русский язык ряд стихов

Гердера и читал их в заседаниях «Общества», пропагандировал «Обществе»

Гомера и Оссиана, а в 1809 г. опубликовал и «Нечто о басне» («Цветник»,

№ 8), почти всецело построенное на гердеровском понимании басни

Любопытен термин, который употребил в своей записке Востоков:

«народные стихотворения»; в нем можно видеть попытку уточнить

гердеровское «Volkslied» так, чтобы это понятие охватывало всю

совокупность памятников народной поэзии. Точный перевод, видимо, не

удовлетворял Востокова, так как он обозначал бы только часть явления

(«песни») и не охватывал бы других видов народной поэзии.

Таким образом, фольклорные интересы в «Вольном обществе»

значительной степени формировались под непосредственным, воздействием

передовых идей фольклоризма XVIII века. Это делает «Вольное общество»

важным этапом в развитии русского фольклоризма, вернее, в развитии

демократических концепций последнего. Оно является в этом отношении

как бы соединительным звеном между Радищевым, с одной стороны,

декабристами и Пушкиным — с другой.

В дальнейшем эта линия найдет свое продолжение в фольклоризме

Белинского и Герцена, чьи фольклористические концепции в свою очередь

будут усвоены и осмыслены с новых позиций деятелями революционной

демократии во главе с Чернышевским и Добролюбовым.

§ 5. После 1812 г. литература еще более решительно идет по пути

развития национального самосознания и приобретает боевые и

воинствующие формы. Это повышение национального самосознания

проявляется главным образом в форме критической мысли, стремящейся

пересмотреть всю политическую систему и ищущей путей обновления

феодального крепостнического строя,

155

но иногда оно окрашивалось и в шовинистические тона, в тона

ограниченного и мелкого «квасного» патриотизма. С таких позиций,

например, рассматривал народную поэзию на страницах «Русского

В предисловии ко второй части «Народных песен» Гердер характеразовал народную

поэзию как «цвет отличительных качеств и особенностей народа, его языка и его страны,

его занятий и предрассудков, его страстей и притязаний, его музыки и души».

О А. П. Бенитцком см. цитируемую выше статью И. А. Кубасова, а также критико-

библиографический словарь С. А. Венгерова, т. III, А. Венгеров называет Бенитцкого

«убежденным демократом».

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

вестника» Сергей Глинка, начавший свою деятельность (1808 — 1820) еще в

канун Отечественной войны

В этих руслах идет и развитие фольклоризма. Уже в конце первого

десятилетия, как мы видели, отчетливо обозначились два основных

направления. Одно вполне характеризуется термином «крепостнический

фольклоризм», другое может быть названо с некоторой долей условности

«демократическим течением» в фольклоризме. Внешне эти два течения во

многом совпадали, — и часто бывает затруднительно отличить

представителей одного направления от другого, тем более что было немало

деятелей, которых вследствие противоречивости, а иногда и путанности их

основных точек зрения трудно отнести к какой-либо определенной группе.

И те и другие утверждали важность собирания и изучения памятников

народной словесности; те и другие признавали за ними важнейшее

историческое значение; те и другие считали, что народная поэзия должна

быть одним из источников художественной литературы. Разница была в

характере обращения к фольклору и в задачах и смысле его использования.

Шишковисты искали в фольклоре охранительных начал, способных

удержать развитие современной литературы в определенных рамках.

Представители демократических тенденций в фольклоризме обращались к

народной поэзии как источнику, который мог бы оживить литературу,

придав ей новое звучание и новый характер. В народной поэзии они видели

могучее средство слияния литературы с народной жизнью, приближения ее

к народу. Они исходили из

156

признания народной культуры не только как архаической ценности, но и

как современного действенного источника.

Тенденции крепостнического фольклоризма наиболее ярко (хотя и не

всегда с достаточной последовательностью) отразились в крупнейшем

печатном органе 10-х годов — «Вестнике Европы». В нашей

историографической литературе (Колюпанов, Кочубинский, Трубицын)

неоднократно отмечался и подчеркивался интерес журнала к фольклору.

Этот интерес особенно укрепился после 1812 г., когда во главе журнала стал

М. Т. Каченовский, выдвинувший на первый план темы «российской

На страницах «Русского вестника» был опубликован ряд статей и материалов (правда,

незначительных), касающихся народной словесности: разбор издания «Древние русские

стихотворения» (1808, № 3, 6); письмо Старожилова о русских пословицах (1809, № 8);

выписка из «Разговоров о словесности, сочиненных А. С. Шишковым» (1811, № 5, 7, с

«добавлением» издателя); «Мысли о русском концерте, данном Д. Н. Кашиным» (1814,

№ 9) и др. Из этих статей наиболее характерен разбор издания «Древних русских

стихотворений», принадлежащий самому С. Глинке. Он сравнивает наши былины с

оссиановскими поэмами и французскими балладами, а сами богатыри сопоставлялись им с

рыцарями Круглого стола и героями древней Греции. В эпоху, когда еще не вполне было

изжито просветительское отношение к памятникам народной поэзии, а сборник Кирши

Данилова сплошь и рядом вызывал ироническое к себе отношение (ср., например, отзывы

о нем Державина, Грамматина и др.), такие сравнения и сопоставления имели целью

поднять в глазах читателей общественное и художественное значение былинных образов.

Исторический их анализ, который пытается дать С. Глинка, очень примитивен и выдержан

в тонах общего патриотически-охранительного миросозерцания автора. Так, например,

былина о Соловье Будимировиче является для него свидетельством, что в древней Руси

науки и искусства «ценились более золота»; былина о женитьбе князя Владимира

характеризует «гостеприимство и благодушие наших предков» и т. д. В том же номере

журнала помещено стихотворение Глинки к «Издателю древних русских стихотворений».

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

отечественной истории», «российской старины», «истории российского и

родственных ему языков» и т. д.

Михаил Трофимович Каченовский (1775 — 1842) должен быть причислен

к виднейшим русским историкам начала XIX века, деятельность его

оставила весьма глубокий след в истории русской культуры. С его именем

остается навсегда связанной заслуга критического отношения к источникам

и господствовавшим в его время гипотезам. Его скептицизм заходил очень

далеко, посягая на многие ценности, в том числе и на такие, на которых

лежал авторитет патриотизма и официозных точек зрения. Передовая

молодежь 30 — 40-х годов, например такие деятели, как В. Бернский,

К. Аксаков, Н. Станкевич, Н. Сазонов, весьма считаясь с мнениями

Каченовского; многие из них были к тому же его прямыми учениками. В

«Литературных мечтаниях» Белинский дал высокую оценку деятельности

Каченовского, повторив ее почти целиком спустя десять лет в рецензии на

«Историю Малороссии» Е. Маркевича (1843); он писал об «умном

скептицизме» Каченовского, о его «здоровых и основательных идеях» и

сожалел, что еще не отдано ему «должной справедливости». С уважением

называл имя Каченовского и Чернышевский.

Каченовский создал первый ученый и литературный журнал, в котором

объединил лучшие силы того времени; в то же время он значительно

расширил круг источников: он привлекал в огромном количестве материал

по славянской истории и филологии, печатал переводы научных статей из

западноевропейских журналов и т. д. Благодаря его журналу русские

читатели впервые ознакомились с именами Гумбольдта, Нибура,

Сисмонди, славянских ученых. Вообще он более чем кто-либо другой в его

время содействовал знакомству русского общества с достижениями

западноевропейской исторической и филологической науки. Основной

проблемой для Каченовского была критика источников. Его знаменитая

статья «Параллельные места в русских летописях»

являлась продолжением

начатой еще Шлетцерюм работы по раскрытию исторических

заимствований Нестеровой летописи и определению занесенных в ее текст

ходячих легенд (Н. Рубинштейн). Критика источника органически

сочеталась в его пред-

157

ставлении с задачей восстановления подлинной исторической

действительности и стремлением воссоздать подлинный облик

определенных эпох; это особенно ценил в нем Чернышевский, подчеркивая

заботу школы Каченовского в «разрешении вопросов внутреннего быта»

(курсив наш. — М.

.).

В этой связи чрезвычайно важным представлялся Каченовскому вопрос о

народной поэзии. «Кто хочет узнать короче нравы, обычаи и почти все, что

составляет национальность или отличительные признаки целого народа,

тот внимательно читай или слушай его песни... — писал он в рецензии на

сборник сербских песен Вука Караджича, — те песни, которые переходят из

уст в уста, передаются от предков потомкам»

. Для пропаганды этих идей

«Вестник Европы», ч. XVII, 1809, сентябрь, № 18, стр. 133 — 145.

«Вестник Европы», 1820, № 14, стр. 112 — 129.

«Ученые записки Императорского Московского университета», ч. I, 1833, стр. 273-288,

674-689.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

он неоднократно печатал переводы статей на эту тему славянских

литераторов и ученых, например К. Бродзинского.

Анализ народного предания становился для него одним из центральных

моментов исторического исследования. В рассуждении «О баснословном

времени в российской истории» он устанавливает понятие «баснословного

периода в истории народа, т. е. такого периода, когда народ еще не знает

письменности и все его представления имеют легендарный характер, —

таким образом, «неясное предание старины» есть основной источник

познания прошлого. Это положение имело важное методологическое

значение и легло в основу складывавшегося понимания народной поэзии

Надеждиным, позже Белинским, а также Станкевичем и другими

западниками.

Чрезвычайно важно было и другое утверждение Каченовского — о

сходстве форм жизни народов, находящихся между собой в близком

соседстве и в условиях постоянного взаимодействия; это неизбежно влекло

к повышенному интересу Каченовского к быту и народной поэзии

славянских народов, что и сделало «Вестник Европы» одним из ранних и

значительных этапов в развитии славяноведческих изучений в России.

Но тщательно подчеркивая историческое значение народного предания и

значение народной поэзии для познания «внутреннего быта» и характера

народа, Каченовский отрицательно относился к ее эстетической стороне.

Он ограничивал роль народной поэзии ее историческим значением. Он был

знаком с идеями Гердера, но усвоил их чисто формально и внешне: он

настаивал на собирании, на изучении, на публикации памятников народной

поэзии, но последняя была для него не столько живым отражением народа,

сколько «архивом народной жизни», и это определяло ее положение в

литературе. Мысль о творческом использовании народной поэзии ему была

прямо враждебна, что выразилось и в помещении на страницах «Вестника

Европы» знаменитой рецен-

158

зии «Жителя Бутырской слободы» на поэму «Руслан и Людмила».

В отрицательном отношении к, явлениям народной культуры сказалась и

общественно-политическая близость Каченовского к реакционным кругам,

вследствие чего «Вестник Европы» сближался с позициями представителей

крепостнического фольклоризма. Но тем не менее в развитии научных

интересов к фольклору заслуги Каченовского и «Вестника Европы» очень

значительны, поскольку они содействовали выработке научных воззрений

на памятники народной словесности.

Весьма близким к позициям «Вестника Европы» выступает один из

самых крупных исследователей-фольклористов того времени, князь

Николай Андреевич Цертелев (1790 — 1869). Цертелев теснее всего связан с

украинской фольклористикой, но он должен занять видное место и в

истории изучения русского фольклора, принадлежа к числу его ранних

собирателей и первых исследователей. Он был первым публикатором

украинских дум («Опыт собрания старинных малороссийских песней»,

1819), и он же является автором публикаций русских песен и теоретических

статей о русской и украинской народной поэзии: «О старинных

малороссийских песнях» («Сын отечества», 1818, ч. 45); «Взгляд на

старинные русские сказки, и песни» («Сын отечества», 1820, ч. 59 — 60); «О

произведениях древней русской поэзии» (СПБ, 1820); «О стихосложении

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

старинных русских песен» (Письмо к Н. Ф. Остолопову) («Сын отечества»,

1820, ч. 63); «О народной поэзии. Из 1-й части исторической картины

российской словесности» («Труды Вольного общества любителей

российской словесности», 1823, ч. 22); «Славянские песни различных

наречий» («Северный архив», 1824, ч. IX, № 2); «О народных

стихотворениях» (Письмо к г-ну Максимовичу) («Вестник Европы», 1827,

№ 12) и др.

Цертелев представляет собой сложное и противоречивое явление, чем

объясняется противоречивость оценок его места и значения в русской и

украинской фольклористике. Последней особенно свойственен

апологетический тон, мешающий объективному изучению его роли и

деятельности. Примером таких апологетических исследований могут

служить статьи М. Мочульского (Погруддя з бронзи М. Цертелев i J.

Манджура, Львiв, 1938). Цертелев как фольклорист воспитался в кругу

украинских националистов; большое влияние имел на него В. Капнист;

наконец, ему, бесспорно, был известен Гердер (если не непосредственно, то

через польских писателей, главным образом через Бродзинского). Он очень

рано выработал взгляды на значение народной поэзии и важность ее

изучения; рано сложилось у него определенное понимание методов

собирания и публикации.

В 1822 г. в журнале «Северный архив» (ч. 111, № 16) он поместил

объявление о подписке на книгу «Дух русской поэзии, или Собрание

старинных русских стихотворений, заслуживающих

159

внимания или по содержанию, или по изложению своему». Издание это не

осуществилось, и в одной из статей «Вестника Европы», опубликованной в

виде письма к Максимовичу, он упрекал русское общество и русскую

литературу за невнимание к национальной народной поэзии

. Цертелев

неоднократно писал об историческом значении народных песен и сказок, о

их научной ценности и важности, о значении для истории языка и

литературы. «Сии предания, — писал он, — кажущиеся многим

ничтожными, бывают иногда столь же полезны, сколько и любопытны».

Поэт здесь может находить поэтические образы, философ — черты

народного гения, филолог — старинные формы и обороты. К сборникам

XVIII века он относится отрицательно, с точки зрения уже новых методов,

сурово порицая их за переделки, за смешение литературных и фольклорных

памятников и главным образом за искажение старинного слога.

Народная поэзия для него, так же, как, например, для Перси, лишь

поэзия старины — древнерусская или древнеукраинская поэзия; Чулкова и

Левшина он упрекает главным образом за то, что они «исправляли

старинный слог, и так уже испорченный изустным преданием». Таким

образом, усвоив правильное понимание задач собирателя, он придавал,

однако, этим требованиям совершенно иную интерпретацию. В основе его

теоретических воззрений лежит то же архаизирующее идиллическое

понимание: украинскую народную поэзию он рассматривает как

вымирающую, как «безобразные развалины, свидетельствующие о красоте

Самый сборник, однако, сохранился и был недавно обнаружен В. г. Базановым в бумагах

Ф. Глинки, находящихся в Пушкинском доме Академии наук СССР (см. «Литературный

критик», 1938, IX — X, стр. 296).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

разрушенного здания». Таково же и его отношение к памятникам русского

фольклора, которые, впрочем, по его мнению, еще сохранили многие черты

«той оригинальности, которая отличает поэзию одного народа от другого».

В характеристике русских песен он следует вообще Шишкову: «Главное

достоинство старинных русских песен состоит в простоте, краткости и

резкости выражения, в живости описаний, силе и естественности чувств, в

отличной, свойственной языку нашему гармонии и, наконец, в образном

изложении предметов, отзывающемся древностью». Вслед за Шишковым

он также считает, что лучшие народные песни сложены не

простонародными певцами, но «принадлежат, очевидно, высшему

сословию». Взгляд Цертелева на сущность и происхождение народной

поэзии очень наглядно иллюстрируется проспектом его

неосуществившегося сборника, опубликованного в том же выпуске

«Северного архива». Сборник должен был состоять, из двух частей: первая

содержала в себе песни хороводные, святочные, свадебные и

«заимствовавшие предмет свой из частной или семейственной жизни»;

вторая — «стихотворения элегические и анакреонтические и краткие

описания и повество-

160

вания». Из опубликованных в следующем номере журнала (№ 17)

нескольких образцов видно, что понимал Цертелев под этими терминами.

Раздел «элегических и анакреонтических стихотворений» включал

любовную лирику, в состав которой Цертелев вводил и некоторые

свадебные песни; стихотворения же описательные и повествовательные

соответствуют тому виду народной поэзии, который мы теперь называем

«балладами». Каждому тексту Цертелев давал особое заглавие («Клич»,

«Неуваженная просьба», «Чужая сторона» и т. д.), тем самым подчеркивая

стихотворное, а не песенное начало, что должно было подтверждать его

мысль, что эти произведения сложены не «простым народом», а

старинными поэтами из высших классов.

Так же смотрит Цертелев и на процесс создания сказок. Н. Дашкевич

считал, что позднее Цертелев «проникался все более и более воздействием

романтического движения и примыкал к сознательно выработанной

программе народности»; это замечание принимает и Савченко

, но это

неверно. Цертелев не пошел дальше усвоения терминологии позднейших

деятелей, в действительности же он до конца оставался на старых позициях.

Его понимание народных песен представляется односторонним и

искаженным: он ценит простонародные песни за то, что они

сохранили и донесли до нас черты глубокой древности,

свидетельствующие об историческом прошлом народа; но носители

этих песен в современности, т. е. сам простой народ, никак не

связаны национальным духом и не могут быть его выразителями.

Но несмотря на реакционный характер своих концепций, Цертелев,

несомненно, сыграл большую положительную роль в развитии интереса к

народной поэзии и ее изучению. Он был не только деятельным

пропагандистом новых методов изучения народной поэзии, но очень много

сделал сам для ознакомления с ней общества и во многих случаях наметил

С. В. Савченко, Русская народная сказка, 1914, стр. 261.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

правильные пути для дальнейших изучений. Его статьи «Взгляд на

старинные русские сказки и песни» и «О произведениях древней русской

поэзии» являются одним из первых опытов классификации русского

фольклорного материала. Он сумел решительно отделить «сказки» от

«богатырских повестей» (под этим термином Цертелев, как это было

принято в его время, понимал былины), и это имело существенное —

методологическое и принципиальное — значение, содействуя выработке

более правильного исторического взгляда на былевые песни, но его

эстетическая оценка этих «повестей», как уже было сказано выше, очень

невысока. Он пытается определить и исторический смысл лирических песен

и вскрыть их связь с древним язычеством, что также имело дальнейшее и

плодотворное продолжение в русской науке. Наконец, он сумел довольно

правильно подойти и к тому виду русского фольклора, который позже

получил название «исторических пе-

161

сен» (например, песни о взятии Казани, о Разине и др.), отметив в них

«порывы свободы» и «борьбу против рабства». Он отмечает в них также

смелость воображения, живость красок и богатую словесную

выразительность

. Эти воззрения объясняют нам, почему Цертелев

оказывался сотрудником изданий, для которых его общеполитические

позиции были враждебны и которые были чужды по своему направлению

самому Цертелеву, в частности объясняют и его сотрудничество в органах,

находящихся под влиянием декабристов. Декабристы весьма ценили эту

сторону деятельности Цертелева, хотя к нему самому относились крайне

отрицательно.

В этом же ряду должно быть названо и имя энергичного пропагандиста

идеи исторического изучения национального фольклора — Оленина.

Алексей Николаевич Оленин (1763 — 1843) — первый директор Публичной

библиотеки — по своему положению в обществе и по характеру

деятельности и интересам напоминает Львова. Как и последний, Оленин

представляет собой тип разносторонне образованного деятеля с глубокими

интересами в сфере искусства и науки; так же как и Львов, Оленин является

меценатом, вокруг которого собираются различные деятели искусства и

литературы. Ближайшим другом Оленина был Крылов, а в 20-е годы в

салоне Оленина часто бывал и Пушкин. Как и для Львова, для Оленина

характерен повышенный интерес к народной поэзии, который у него

сочетался с интересом к античности. Он был весьма начитан в

теоретической литературе XVIII века, особенно же внимательно изучал

Винкельмана и Гердера; он был одним из первых и тогда еще очень

немногих в России, кто понял принципиальную близость гомеровского

эпоса и русской народной поэзии. В одном из писем к Гнедичу он указывал

на необходимость для правильного понимания Гомера сравнить

изображенные у него обычаи и мысли с обычаями полуобразованных или

даже полудиких народов. Идеи Гердера о значении народной поэзии и

необходимости ее изучения Оленин своеобразно интерпретировал в

применении к русской жизни. Л. Н. Майков очень тонко и правильно

Точно так же (и в этом отношении он вполне следует за Шишковым) Цертелев отмечал

силу и прелесть чувства в лирических песнях, хотя самый слог их он считал «низким»,

обусловленным тем, что содержание их «почти всегда заимствовано».

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

охарактеризовал основное направление оленинской школы: «В нем было

стремление сделать самую русскую жизнь, новую и особенно древнюю,

предметом поэтического творчества: героическое, возвышающее душу,

присуще не одному классическому — греческому и римскому — миру; оно

должно быть извлечено из преданий русской древности и возведено

искусством в классический идеал»

. Оленин проектировал создать

специальную комиссию для этнографического изуче-

162

ния русских летописей, чтобы извлечь из последних все материалы,

касающиеся нравов, обычаев, древних законов русского народа и

составить, таким образом, специальный свод последних. Народная поэзия

входила в эту же систему древнерусской жизни и также представлялась

идеализированной и героической

. Это было последовательное проявление

того отрыва народной поэзии от ее конкретных и реальных носителей,

который характерен для всех представителей консервативного

фольклоризма. И сам Оленин, по своим общественно-политическим

тенденциям, был типичным консерватором, разделяя крепостнические

тенденции «Беседы», к которой он позже примкнул.

§ 6. После 1812 г. вопросы народной словесности прочно входят в

систему исторического изучения, которое также получает в это время

новый размах и новое развитие. Параллельно Карамзину выступает плеяда

исследователей, работавших над отдельными вопросами русской истории, в

том числе и Каченовский. К этому же времени относится и полоса

огромных исторических предприятий: археографические экспедиции,

издания памятников и документов, относящихся к русской истории, к

истории языка и словесности, описания и каталоги рукописных собраний и

т. д. Замечательно, что эта огромная работа обязана своим

происхождением не Академии наук, не Российской Академии, не

официальным учреждениям, а частной инициативе. Центром этих

предприятий становится кружок Н. П. Румянцева.

Кружок этот сложился на почве меценатства. В конце XVIII и в начале

XIX века представители крупных дворянских родов наперебой занимаются

составлением библиотек, художественных и рукописных собраний,

картинных галерей, нумизматических коллекций; они покровительствуют

художникам, артистам, ученым, устраивают театры, издают книги. К числу

наиболее ранних меценатов принадлежали неоднократно упоминаемые уже

П. А. Демидов и Н. А. Львов. А. С. Строганов составляет замечательную

картинную галерею, граф Толстой собирает рукописи и т. д.

К числу этих меценатов относится и граф Н. П. Румянцев; но его

меценатство имеет иной характер, резко отличающий его от близкого ему

Л. Майков, Батюшков, его жизнь и сочинения, изд. 2, СПБ, 1896, стр. 39.

Аналогичное «феодализирование» древней Руси и русской народной поэзии

характерно и для С. С. Уварова, также принадлежавшего к кружку Оленина, а позже

ставшего идеологом официальной народности и автором знаменитой формулы последней.

В письме к Капнисту (1815) он призывает обратиться к «золотой руде» древних

памятников русской литературы, в числе которых он разумел и Киршу Данилова, считая,

что эти памятники помогут наилучшим образом воссоздать «эпоху нашего рыцарства».

В Оленинском кружке, по замечанию Веселовского, «мечтали сделать русскую жизнь,

особенно древнюю, предметом поэтической идеализации» (А. Н. Веселовский,

В. А. Жуковский, СПБ, 1904, стр. 20).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

круга. В большинстве случаев меценатство носило почти исключительно

личный характер, и общественное

163

значение оно приобретало главным образом после смерти меценатов, когда

накопленные культурные сокровища становились (конечно, далеко не

всегда) общественным или государственным достоянием. Меценатство

Румянцева являлось в его сознании выполнением некоего взятого им на

себя общественного долга.

Деятельность Румянцева по его значению в русской филологической и

исторической науке можно вполне сравнить с деятельностью в области

русского изобразительного искусства П. М. Третьякова. И тот и другой

находились в орбите прогрессивного влияния и прогрессивных идей своего

времени, это и придало их меценатству общественный характер и сделало

его фактором прогресса, а не только личной прихотью.

В историографической литературе по отношению к Румянцеву был

принят исключительно апологетический тон, не позволивший видеть в его

деятельности различные оттенки; только Пыпин в рецензии на монографию

Н. Барсукова о П. М. Строеве пытался более объективно подойти к

личности знаменитого канцлера-мецената: «Не всегда он понимал вещи как

следует, бывал мелочен, — замечает Пыпин, — как важный барин, не всегда

ценил ученый труд в его настоящую цену...»

. Но, конечно, и Пыпин

признает исключительную роль Румянцева в организации русских

исторических и филологических изучений. Румянцев выполнял то, что

должна была делать Российская Академия и что она, руководимая

Шишковым, не могла и не умела выполнить. Кружок Румянцева был по

существу целым научным предприятием, работавшим и планомерно и

чрезвычайно интенсивно. Под руководством Румянцева работал ряд

крупных ученых того времени, подготавливались и издавались научные

издания, организовывались экспедиции и пр. Основными членами кружка

были: историк Бантыш-Каменский, архивист Малиновский, филолог и

библиограф Евгений Болховитинов; к кружку же принадлежали Востоков,

этнограф и экономист Кеппен, замечательные для своего времени

археографы Калайдович и Строев и др. Главнейшая задача кружка, как ее

формулирует позднейший исследователь, была — «открывать и

исследовать древние памятники языка, словесности и быта русского

народа». Е. Ф. Корш писал о нем: «Он сделал поистине все, что мог, для

оживления и подъема у нас исторических занятий, для розыска и

обнародования, по возможности, документов, для обследования

памятников, для проверки наших летописей и сказаний... наконец, для

водворения во всем этом критических приемов, выработанных современной

ему наукою. И все это сделал человек с широким, правда, общим

образованием, но далеко уж не ученый и не особенно отличавшийся

критическим умом»

164

«Вестник Европы», 1879, июль, стр. 361.

Е. Ф. Корш, Опыт нравственной характеристики Румянцева. «Сборник материалов для

истории Румянцевского музея», М., 1882, стр. 2.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературно-

общественной борьбе первой четверти XIX века.

Основной интерес как самого Румянцева, так и кружка в целом лежал в

занятиях по русской истории; главнейшими памятниками деятельности

кружка явились монументальные издания «Грамот»; затем был издан ряд

летописей и, наконец, проведено несколько значительных

археографических экспедиций.

Наряду с этим кружок Румянцева усиленно занимался и вопросами

филологического порядка: древнерусская словесность, история

древнерусского и славянского языков, этнография и памятники народной

поэзии. Этнографические и фольклорные интересы Румянцева подробно

обследованы и подытожены в специальной статье Е. Барсова. Он был

«первый человек в России, — пишет Е. Барсов, — который, в силу

свойственного ему научного чутья, обратил внимание на остатки и следы

доисторической эпохи. Он первый у нас стал собирать кости мамонта и

других допотопных животных... Его интересовало затем все, что говорило и

напоминало о народах отживших; он пытался направить внимание

Погодина на занятия по первобытной русской истории. Поручал

составлять этнографические коллекции... В занятиях по русской истории

обращал внимание на мифологические материалы, впервые обращаясь к

таким памятникам, на которые до него не обращалось никакого

внимания»

. В одном из писем к Малиновскому он просит выписать для

него из древних рукописных миней предания о первых ростовских

чудотворцах и, если окажется что-либо новое, в отношении древних

обрядов, идолов и самых мест или урочищ. Его интересовало

происхождение местных народных праздников. Наконец, он очень

внимательно следил за отражением обрядов и обычаев народа в различных

древних рукописях. В систему этих историко-этнографических интересов

включались и вопросы народной поэзии.

В кружке Румянцева вырабатывалось и более правильное понимание

характера народной поэзии и задач ее изучения; в нем устанавливалась

строго историческая точка зрения на памятники народной поэзии; с этих

позиций кружок выступал и против всякого рода отрицательных оценок

фольклора, которые были, как мы видели, не редкостью в то время и

вытекали из разных источников. Деятельнейший член кружка, известный

ученый, археограф и библиограф митрополит Евгений Болховитинов

(1767 — 1837) решительно выступил, например, против суждений

Державина, стремясь исторически осмыслить и содержание и стиль поэм из

сборника Кирши Данилова.

Евгений Болховитинов принадлежал к числу образованнейших людей

своего времени; в молодости он находился под влиянием новиковского

кружка, и уже тогда у него сложились исторические и филологические

интересы. Крупнейшими его тру-

165

дами являются два словаря; «Словарь исторический о бывших в России

писателях духовного чина» (1818; первоначально в журнале «Друг

просвещения», 1805) и «Словарь русских светских писателей» (1845),

которые он сам мыслил как прямое продолжение труда Новикова и

добавление к нему. Предвосхищая Карамзина, он в 1792 г. приступил к

Е. Барсов, Сборник материалов для истории Румянцевского музея. М., 1882, стр. 92 —

94. «О значении графа Н. П. Румянцева в этнографической науке».