Арон Р. Избранное: Введение в философию истории

Подождите немного. Документ загружается.

закон изолированным системам, то он навязывает идею о необратимой трансформации того или иного

фрагмента материи, и если только мы не интересуемся самими этими фрагментами в их конкретной

единичности, то мы далеко не продвинем историческое исследование.

Кроме того, знание законов, согласно которым уран превращается в свинец, якобы позволяет установить

возраст различных геологических образований. Исходя из образования металла в окиси урана, якобы прямо

можно применить подтвержденную формулу (по прошествии 3000 миллионов лет 1 грамм урана дает 0,646

урана и 0,306 свинца)

. Таким образом удается определить дату геологического прошлого и опосредованно

дату жизни. Очевидно, такое заключение правомерно, если даже оно достигает такого прошлого, которое

предшествовало появлению первичного сознания. Но, вынужденные предположить необратимое временное

развертывание, мы больше не думаем ни о об эволюции, ни о сочетании событий и порядка, ни даже о

последовательности

состояний. Это время принимается за историческое просто потому, что направление

хода зафиксировано.

Вместе с историей неба и Земли мы приближаемся к подлинной истории. Конечно, мы никогда не

достигнем события, четко локализованного во времени или в пространстве (к тому же мы не интересуемся

единичными событиями). С другой стороны, мы исследуем становление звезд или Земли только в свете

наших существующих знаний. Несмотря на эти оговорки

, историческая идея становится более богатой, ибо

ученый ставит своей целью индивидуализированные объекты, прошлое которых он пытается воссоздать.

Это воссоздание есть конец вывода, современное состояние которого представляет отправную точку.

232

233

В самом благоприятном случае, т.е. в случае с геологическими периодами, например, настоящая

действительность представляет собой пространственную проекцию становления. В случае различных

исторических исследований неба гипотеза нам позволяет понять образование наблюдающихся систем и

приводит к выводу о вероятностном характере причин. Мы стремимся объяснить расположение

наблюдаемых звезд, воображая себе некоторое предыдущее расположение

, которое нынешнее наблюдение

делает, по крайней мере, вероятным. История Земли использует одновременно эти разные методы: чтобы,

например, понять современное расположение континентов и морей, конструируют другое их расположение,

которое обычно должно порождать теперешнюю карту, датированную благодаря знаниям, приобретенным

при изучении структуры Земли в различные эпохи. Более того, некоторые исторические феномены (эрозия,

передвижение поверхностей и т.д.) продолжают происходить на наших глазах, наконец, случайные события

(оседание или поднятие грунта) оставили следы, которые дают возможность ретроспективно наблюдать их.

Как уже видели история видов содержит в себе одновременно историю природы и историю людей. Она

объясняет географическое размещение видов или современное их устройство (например, эмбриональное) с

помощью гипотезы об исторических причинах. С другой стороны, она сохраняет не только последствия

событий или их следы, но и сведения о прошлой жизни, которые были

спасены и переданы нам. Конечно,

ископаемое вовсе не такой же источник, как пирамиды. В данном случае мы имеем дело с человеческим

творением, которое отсылает нас к своему создателю, а там — останки живого существа, форма которого,

если можно так выразиться, высечена в материи. Тем не менее сравнение вполне законно, несмотря на

эти

различия. Благодаря ископаемым биолог непосредственно воссоздает некоторые виды, которые когда-то

жили. Но их последовательность он понимает только как астроном, т.е. с помощью законов. Кризис

трансформизма связан как раз с различием этих двух выводов, являющихся и по праву, и фактически

автономными. В истории природы гипотезы могут меняться, они могут

быть противоречивыми, и кризис,

сопоставимый с кризисом трансформизма, не мыслим, потому что, выражаясь словами Курно,

естественнонаучные истории зависят от теории.

Определенное своеобразие истории людей можно было бы легко вывести из предыдущих рассуждений.

Историк интересуется индивидами, а не экземплярами какого-нибудь вида, как биолог, точно

локализованными событиями, а не только астрономическими, геологическими или географическими

феноменами, которые повторялись или которые сохранялись стабильно и которые имеют значение только в

своих общих чертах. Историк способен

понять непосредственно, а не с помощью законов,

последовательность фактов. Чтобы понять решение Цезаря, достаточно признать за ним какое-то намерение,

как мы это признаем за жестами или речью тех, кто нас окружает. Человеческая деятельность оставляет

следы в делах, поскольку она занята созиданием. Чтобы воскрешать прошлое людей, мы не нуждаемся в

науке, а только в источниках и в нашем опыте.

со,р«,н„ь«

ствии cöuwiv, ,~,_ посредством орудий и все но раскрывают деятельность духа.

* * *

Я думаю, нетрудно будет признать разногласия, которые мы только что показали. Но могут возразить, что

они не отвечают на основные вопросы. Мы уже показали разнообразие выводов, которые делаются в

настоящем о прошлом. Мы выделили разные облики истории: то созидательная, то деструктивная, то

случайное происхождение порядка, то иррациональный беспорядок, то необходимость редуцирования

видимой фи-нальности, то выявление фрагментарного беспорядка. Но мы оставили без ответа главный

вопрос: можно ли в самом деле говорить об истории природы? Можно ли установить непрерывность между

космическим становлением и становлением человечества? Если необходимо прервать эту непрерывность, то

в каком пункте? Так полезные логические различения оставляют нетронутыми философские вопросы.

Сможем ли мы от них уклониться или дадим на них ответ?

§ 3. Естественная история и человеческая история

Бесспорно, эти проблемы, взятые в полном объеме, выходят за рамки нашего исследования. Нашей

конечной целью по-прежнему остается ответ на вопрос: возможно ли и необходимо ли определение истории

человечества, исходя из общего понятия истории? Мы показали, однако, что это общее понятие в учении

Курно содержит в себе очевидно метафизическое единство, которое

привело к идее Провидения. Затем мы

выяснили методологические различия между естественной историей и историей человечества, но остается

убийственный аргумент, который подсказывает здравый смысл: история человечества есть продолжение

истории видов, общественные преобразования есть следствие эволюции жизни. Не является ли очевидной,

таким образом, непрерывность космического становления и человеческого прошлого? И не предписывает

ли

эта непрерывность единственную теорию истории, которая восходила бы к самым отдаленных! временам,

предшествовавшим образованию нашей планеты, чтобы затем вернуться к настоящему времени?

234

Фон Готтл-Оттлилиенфельд

, размышлявший над этой проблемой, попытался опровергнуть эту так

называемую непрерывность. Он^ прежде всего, ссылается на абсолютную гетерогенность наук о жизни

человека и наук о природе. Первые воссоздают единство, пережитое разумными существами, вторые же

конструируют в соответствии со строгой логикой и в согласии со всеми объективными данными систему

абстрактных связей. И

даже если эти связи применяются к становлению (как, например, в случае с

геологией или биологией), они все равно сохраняют свой условный характер. Времена, которые изучает

геология, несоизмеримы с реальным временем, осознание которого ощущается в самом его течении. Они

являются только транспозицией пространственных связей. Обе группы наук не могут соприкасаться, они

говорят

на разных языках, преследуют разные цели и подчиняются несравнимым правилам. Логическая

истина естественной истории не смогла бы противоречить онтологической истине человеческой истории.

Конечно, могут быть оговорки, связанные с этим абсолютным противопоставлением реконституции

(воссоздания) и конструкции (построения), онтологической истины и логической истины. Конечно, история

и некоторые духовные науки изучают пережитое единство, но оно в своей тотальности недоступно: история

тоже конструирует. Что касается противоположности двух временных измерений — космического и

человеческого, — то она, может быть,

была бы приемлема, если бы была дана как простое описание.

Возведенная в метафизику, она становится парадоксальной. Является ли космическое время результатом

тотальной объективации или нет, оно от этого сразу не становится ирреальным. Более того, время, которое

измеряется с помощью изменения и превращения тел, как бы связано со старением объектов. Оно сохраняет

черты необратимости, направленного и ритмичного течения, которые определяют время сознания. Ничто не

мешает сохранить непрерывность последовательности между научным временем астрономии и биологии и

человеческим временем истории.

Заключение правомерно при условии: нужно придать конструкциям науки реальное значение. Можно и

нужно указать на различия между языком физики и языком истории, но как квалифицировать один язык в

качестве истинного, а другой ложного, если только не считать ложными суждения всех естественных наук?

Подобно тому как физическое пространство есть извлечение (своего рода

экстракт) из воспринимаемого

пространства, подобно этому абстрактное время происходит из пережитого времени. Одним словом, эти два

вида пространства и времени окончательно отделены друг от друга, но измеряемое время обозначает

действительное прошлое и позволяет датировать возникновение жизни. L'homo sapiens

ставят на свое

место в эволюции жизни, которая сама включена в геологическое становление. Не отрицается ли. что

сознание для нас фактически связано с некоторым витальным устройством? История сознания начинается с

определенной эпохи, сознание появляется после длительного периода, который современный ум

236

0 состоянии изучить, но который не был пережит никаким сознанием (по крайней мере, человеческим). Не

получается ли здесь для всякой идеалистической доктрины парадокс и скандал? Вместо того чтобы быть

первичным, сознание в этой перспективе будто бы является запоздалым и подчиненным феноменом.

Противопоставили идеалистическое требование факту эволюции и связали эти два термина

метафизическом видении. В начале якобы было Мышление, хотя человеческое мышление проявляется

только в конце движения. Ибо это движение якобы полностью является порывом создателя, духовной

сущности, которая достигает ясности в человеке.

Чтобы избежать этого легкого и вместе G тем туманного решения, другая идеалистическая доктрина

напоминает, что историческая наука есть творение духа. Прошлое существует только для сознания и

благодаря сознанию. История Египта есть, прежде всего, история египтологии, реальность не существует до

нашего исследования; она сливается с сознанием, которое мы из нее получаем. Но можно

ли без метафизики

отстаивать эту формулировку, когда речь идет о нам подобных, которые, как и мы, жили и которые, как и

мы, не сводимы к рефлексии или науке? И если мы выясняем действительность человеческой истории, то на

каком моменте нам остановиться, поскольку мы идем от истории к предыстории, а от

предыстории к

эволюции животных?

Мы не нуждаемся ни в мифе тотального и первоначального Мышления, ни в абсолютном идеализме. Мы

признали факт последовательности: человеческая история появилась после истории животных. Но

последовательность еще не означает непрерывность. Конечно, когда есть духовный порыв, который

способен создавать, внезапно открывать, то неважна гетерогенность живых существ, близких в

эволюционном ряду. В таком

случае непрерывность также легко показать, как трудно и невозможно ее

опровергнуть. С точки зрения позитивистской науки, действительная непрерывность якобы включает в себя

сведение высшего к низшему или, по крайней мере, объяснение высшего низшим. Однако механизм

эволюции видов остается для нас загадкой, мы также не понимаем возникновения жизни из неживого.

Неясно

также происхождение человека или разума. В этих условиях, если даже признать факт

последовательности, историческое видение не предписывает и не включает никакого философского

следствия. Каждый имеет право интерпретировать прошлое, следы которого мы собираем и моменты

которого фиксируем.

Непрерывность или преемственность иллюзорна и в другом смысле. Если биолог ищет довольно

многочисленные промежуточные формы для заполнения пробелов между разнородными формами, то он по

большей части добьется того, что уничтожит скачки не полностью, объединит с помощью многочисленных

переходов один вид с другим, один тип устройства с другим, одну фауну с другой

. Прерывистость еще

более неопровержима, когда связывают историю человека со становлением универсума.

Могут возразить, что эти оба аргумента базируются на недостаточности наших нынешних знаний.

Но нельзя ли показать некоторые эволюционные ряды, которые с помощью последовательности

форм дают карти-

237

ну ритмичного и направленного движения? С другой стороны, не может ли нам стать известным завтра

механизм эволюции? Из-за отсутствия доказательств, недостаточен ли факт последовательности для

создания благоприятной презумпции того, чтобы единство истории оставалось самой правдоподобной

гипотезой? В самом деле, недостаточно ссылок на наше незнание, всегда есть риск, что оно может

иметь

временный характер, необходимо анализировать через идеи сами сущности.

Вернемся к вопросу, который мы поставили в начале, — существует ли история природы? Мы показали, что

историческое исследование начинается с того момента, когда мы достаточно заинтересуемся фрагментом

действительности, чтобы из него сделать отправную точку объяснительного движения вспять. Мы

стремимся воссоздать состояния, через которые прошли Земля и небо, прежде чем принять ту форму

которую сегодня наблюдаем. Если вопрос касается природы в целом, то у нас нет никакого средства

философски выбирать между различными ответами. Первое, что нам дано, — это сложное разнообразие,

которое представляется нашему восприятию. Должны ли мы за пределами этой пестрой и меняющейся

видимости представить мир атомов, который безразличен ко времени? Не являются ли тела, которые нам

кажутся стабильными, только случайными системами, появившимися вследствие бесчисленных возможных

комбинаций атомов? В этом случае исторические изменения имели бы видимый характер и подлинной

действительности соответствовало

бы постоянство элементов. Или напротив, сравним ли универсум (мир) в

целом с туманностью, которая распадается, с энергией, которая расщепляется, с атомами, которые

преобразуются, с телами, которые расширяются? Подчинен ли этот мир попеременному ритму расширения

и сжатия или необратимой эволюции? Чему может отдать предпочтение философ среди различных гипотез?

Еще раз проанализировав

механизм исторического воссоздания в естественных науках, еще раз обнаружив

неопределенность, свойственную генерализации частных законов, можно только констатировать

недостоверность и противоречивость результатов и уступить историю универсума будущему теоретических

наук.

Однако данного вывода недостаточно. Ибо более или менее сознательно задаются вопросом: имеет ли

природа историю в другом смысле? Утверждение, что человек имеет историю, не ограничивается

констатацией наличия дисциплины или факта, что человеческие общества изменяются и следуют друг за

другом. Такое утверждение идет дальше, оно включает в себя своего рода способ понимания

сохранения

прошлого в настоящем и наводит на мысль о том, что история неотделима от самой сущности человека.

Допустим, что одни виды произошли от других, но обезьяна остается обезьяной после того, как дала

рождение человеку. Для вида животного история заключается в том. чтобы родиться, распространиться, а

затем исчезнуть. Фактом является именно

то. что путем зародышевых мутаций или под влиянием среды

формируется новая группа. Но здесь индивиды не являются менее природны-

ми и более историческими, ибо как те, кто остались такими же, так и те кто стали другими, ничему не

научились друг у друга и ничего не создали друг для друга.

Напротив, человек имеет историю, потому что он становится человеком благодаря времени, потому что

создает произведения, которые его переживают, потому что собирает памятники прошлого. История-

реальность и история-наука действительно существуют с того момента, когда люди начали передавать друг

другу общие достижения, продвигаясь вперед благодаря этому последовательному развитию. Ибо

повторение того, что

было пережито или мыслилось, вводит двоякую возможность невольно воскресить

прошлое или признать его с тем, чтобы принять либо отвергнуть. Следовательно, являясь хозяином своего

выбора, человечество имеет историю, потому что оно ищет свое призвание.

Могут возразить, что между сознательным повторением прошлого и быстротекущей материей, полностью

находящейся в исчезающем настоящем, мы забыли царство жизни. Не представляет ли оно само эту

консервацию прошлого, эту аккумуляцию опыта? Прежде всего, надо подчеркнуть, что жизнь, которую мы

сегодня наблюдаем, выкристаллизована, т.е. оформлена. Поколения живых следуют друг за другом, не

отличаясь друг от друга (неважно, что случайность наследственности или работа животноводов

преобразуют некоторые живые существа). В течение индивидуальных существований прошлое сохраняется

в форме привычек или условных рефлексов. Но — и ничто так хорошо не иллюстрирует специфичность

исторического порядка — эти индивидуальные приобретения исчезают полностью. Для сравнения нужно

рассмотреть историю видов. Мутацию можно

было бы уподобить историческому событию,

последовательность видов — последовательности обществ, совокупность животного царства— тотальности

человеческого становления. Субъект эволюции — это жизнь, а в обществе — это человек.

Конечно, между вещами, которые мы считаем мгновенными, и духом, неотделимым от своей истории,

можно представить себе множество промежуточных звеньев. В некотором смысле вся материя имеет

пластичный характер и сохраняет след влияния, которому она подверглась. Нужно было бы

проанализировать различные способы, в соответствии с которыми действительность сохраняет метку своего

прошлого: обратимые и

необратимые физические трансформации, необратимость жизненных феноменов,

невозможность для живого существа снова стать тем, кем оно было, вечность клеток и неизбежное старение

сложных живых существ и т.д. Во всяком случае, как это мы видели, биогенетический закон не

подтверждает утверждение о том, что прошлое жизни присутствует в нынешних существах.

Главное для нас состояло в том, чтобы доказать неустранимую специфичность человеческой истории. Итак,

это было подтверждено всеми попытками, предпринятыми для ее отрицания. Человеческий вид имеет свою

историю, в то время как виды животных имели бы только одну историю на всех, отсюда формулировка:

эволюция, остановившаяся в царстве животных, продолжается в человечестве. Единственный

случай, когда

биологическая эволюция оставляет живое существо в своей индивидуальности, в своей наследственности,

почти похожим на себя. Можно, ко-

238

нечно, сравнивать распространение древних ящеров с распространением людей сегодня, но не в завоевании

планеты, являющейся первым местожительством человечества, которое не нуждалось в распространении

для того, чтобы иметь историю. Ему достаточно было создать орудия и памятники и изменяться самому

через свои творения. Только человек имеет историю, потому что его история является составной

частью его

природы, или, лучше сказать, его история и есть его природа.

Даже если в соответствии с некоторой метафизикой определить человека как животное, которое создает

орудия, имплицитно можно было бы признать это своеобразие. Ибо действие, с помощью которого человек

определил условия своего существования при создании средств производства, есть первое действие и

требует от деятеля, также как и от его компаньонов, нечто вроде разума

. И вот почему можно сказать, что

человеческая история включает духовную связь между индивидами, чтобы не говорили, что данное

определение ведет к спиритуализму, который противопоставляется материализму. История всегда есть

история духа, даже если она является историей производительных сил.

Если противоположность между историей, присущей человеку, и «случайной» историей, чуждой вещам и

живым существам, обоснована, то отказ от непрерывности (преемственности) между космическим

становлением и человеческим становлением приобретает совсем другое значение. Речь больше не идет о

временном разрыве, о пробеле в науке, речь идет о том, чтобы признать границы, которые не может

перейти

объективная наука.

В самом деле, ученые постепенно конструируют физический мир, который они продолжают в

гипотетическое прошлое и в нем помещают историю видов. Какими бы обоснованными ни были эти

интерпретации, если даже их представить завершенными и цельными, все равно они не смогут редуцировать

прошлое человечества к случайным изменениям, они не разрушат уникальную значимость истории

, ибо

никогда не объяснят сознание из того, что не является сознательным, ни разум — из неразума.

Невозможность дедуцировать сознание очевидна, ибо эта дедукция включает в себя само сознание. Первый

член дедукции уже предполагает так называемое следствие. Бесспорно, некоторые здесь увидят простую

ограниченность нашего рассудка и без колебания будут утверждать, что биология описывает генезис

сознания. Но здесь наблюдается иллюзия относительно значения научных результатов.

Мы признали факт последовательности, мы не ставим под сомнение то, что человек не мог появиться в

какую-то точно определенную дату. И появление человека по времени совпадает с появлением сознания. Но

даже если предположить, что открыли механизм появления человека, все равно этим пока не объяснили бы

формирования сознания. Биология, исходя из

своего метода, не изучает сознание как таковое или изучает

его как какую-нибудь вещь среди других вещей, как форму поведения или совокупность признаков. Она

пренебрегает, и не мо-

жет не пренебрегать, тем, что сознание есть в себе и для себя. Мы не утверждаем, что человек всегда

существовал, но духовный порядок представляет собой нечто внешнее для реальностей, которые изучают

науки о природе.

То же самое можно сказать о том, что разум, способность понимать ситуацию в своей единственности или

комбинировать средства для определенной цели, проистекает отнюдь не из простого развития

восприимчивости сознания или слепого инстинкта. Разум мог произойти из неразума только в результате

неожиданного скачка.

Одна иллюзия скрывает эти нарушения непрерывности (преемственности). Предполагают заполнить разрыв

ме.жду материей и жизнью, между жизнью и сознанием, между формирующимся сознанием и разумом,

воображая, что переход от одного термина к другому имеет поступательный характер. Как если бы время

было собственным творцом и было бы достаточно свести, по существу, разнородные реальности

Множество промежуточных форм якобы пока не включает в себя ассимиляцию родов. Если замечают у

некоторых обезьян зачатки разума, то скорее обезьяны покажутся более близкими к человеку, а не разум

превращается тут же в комбинацию неразумных действий.

Эту ретроспективную иллюзию мы будем изучать в человеческой истории. Если исследование истоков

приняло в области религии или морали такое значение, то потому что здесь видели средство редуцирования

специфичности религиозного или морального факта. Но забыли, что перспектива, ориентированная на

настоящее, всегда завершается высшим пределом. Именно человек стремится встретиться с предками в

царстве животных, ребенок со зрелым человеком, который рассказывает о своем детстве, именно развитые

общества исследуют примитивные общества, именно позитивисты определяют место в истории суевериям и

теологиям. Продолжение повествования прикрывает противоположность сущностей. Если историк будет

пренебрегать внутренним значением нравственности или

религии, то он будет иметь дело с воссозданием

становления, но он ничего не объяснит.

* * *

Таким образом, в вопросах об отношениях универсума и человечества мы одновременно признаем

последовательность и разнообразие миров. Позитивистская наука никогда не найдет того, что она в

принципе решила игнорировать. Изучение внешнего мира является только аспектом человеческой истории.

Поэтому оно всегда будет иметь автономный характер. Более того, история духа для человека представляет

собой

естественную историю.

§ 4, Время и концепты истории

На предыдущих страницах мы выделили три концепта истории. Первые Два, имеющие точный характер,

появились с самого начала: одно, связанное с понятием случайности, включает в себя прерывность

причинной ос-

240

241

новы, другое, связанное с понятием эволюции, напротив, содержит в себе глобальное и направленное

движение. С другой стороны, мы противопоставили всякой естественной истории человеческую историю,

определив ее через сохранение и сознательное воссоздание прошлого.

Мы хотели бы показать, что первые два понятия годны для всех историй, но они принимают различное

значение в зависимости от того, применяют их к природе или к человечеству. Они точно описывают

реальность времени, но только сознательное воссоздание прошлого дает возможность определить

подлинную историчность.

В соответствии с первыми двумя соединенными определениями история требует, чтобы разбросанные

изменения объединялись в единое направленное движение, но без того, чтобы оно уничтожило встречи

системы с внешними данными, или внутри системы между относительно независимыми фактами.

Отрицание истории означает ликвидацию одного или другого из этих дополнительных аспектов. Либо

изменения не составляются в

единую целостность, либо эта целостность не подлежит необратимой

трансформации. Циклы расширения или сжатия, вечного возвращения подтвердили бы последнюю

гипотезу, а законы постоянства — первую. Атомистическое видение природы оставляет место только

локальным событиям, элементарным флуктуациям, связанным друг с другом, но лишь благодаря

случайности своих совпадений.

Выше мы указали, что только наука может определить в этих различных смыслах, является природа

исторической или нет и в какой области она исторична. С другой стороны, мы показали, что достаточно

взяться за какой-нибудь конкретный объект — планету, Солнечную систему, — чтобы воссоздать

отдельную историю. Наконец, на определенном уровне жизнь имеет черты, которые

сближают ее с

историческим порядком: старение живых существ, эволюция видов показывают одновременно

аккумуляцию опыта, обновление форм и глобальное поступательное движение к какому-нибудь концу.

Возможно ли, не вдаваясь в научные дискуссии, идти дальше? Возможно ли, чтобы эти изменчивые

видимости скрывали неподвижную вечность? Возможно ли, чтобы жизнь и история включались в

реальность стабильную, зафиксированную навсегда или сведенную к множеству элементов, только

комбинации которых имеют нестабильный характер? Приходится спрашивать, является ли время иллюзией

или, наоборот, реальность времени

не включает ли в себя реальность истории. В самом деле, и мы сейчас

постараемся показать это, одни и те же черты, которые позволяют нам распознавать историю, позволяют

также определять реальное время.

Это время обычно представлено таким образом, будто оно происходит от. прожитого времени. С самого

начала мы предписали становлению конкретного универсума непрерывную последовательность состояний,

которые мы наблюдаем в себе. Даже абстрактная идея сохраняет эту привилегию. Представляют себе цепь

бесконечную, звенья которой якобы переходят друг в друга благодаря своему существованию, а затем сразу

же погружаются в небытие. Прошлое является вместилищем для будущего.

в которое оно якобы проникает в каждое мгновение, подбирает то, что уже было и, следовательно, то, чего

больше нет. Цепь развертывается бесконечно, и нет возврата назад. Но отдельно от находящихся в нем

вещей время есть не более чем пустое понятие, слово. В самом деле, пространственное время тоже связано с

изменяющимися реальностями

, и мы его измеряем в соответствии с этими движениями. Следовательно, ни

множественность времен, ни относительность синхронности не являются непонятными и абсурдными.

Эти парадоксы мало касаются историка. Абсолютная синхронность есть синхронность прожитых опытов, но

историк представляет себе воссоздание следствий таких опытов, в которых и для которых ощущение не

отличается от объектов (оно само является объектом науки). Следовательно, мало значения имеет то, что

невозможно разделить время многочисленных систем и достичь научными измерениями единого времени

целостной системы. Известный путешественник, отправленный на пушечном ядре, вернулся бы более

старым, чем его современники, оставшиеся на Земле, если бы скорость событий жизни менялась в

зависимости от скорости движения, но, в свою очередь, он не созерцал бы обратное движение событий.

Только необратимость, а не единичность и постоянство, времени интересует историка. Итак, кажется, что

мы постигаем универсум как временно ориентированный и вместе с тем детерминированный: в самом деле,

мы полагаем последовательность двух различных состояний, только связывая их друг с другом через

отношение каузальности. Правило детерминизма представляет собой временной порядок длительности.

Могла бы

цепь, перематываясь, привести к первоначальному состоянию? Чтобы ответить на этот вопрос,

спросим себя о том, какие представления возможны из обратимой последовательности. Необходимо

представить совокупность таких действий и реакций, которые циклы точно воспроизводят, и конец цикла

приведет к начальному состоянию. Идеальный механизм избежал бы становления: т.е., другими словами,

реальный механизм

изменяется в зависимости от многочисленных влияний, которым он постоянно

подвергается

. Время проистекает из необратимости неполного детерминизма, и всякий детерминизм,

спроецированный в будущее, обязательно является неполным, состоящим из серий и относительно

изолированных ансамблей, включающих в себя случайные встречи. Оно также проявляется в

продолжающихся последствиях. Без сомнения, здесь наблюдается достоверная репрезентативность

реального, которая достигается через придание объективной Ценности некоторому перцептивному или

научному

эксперименту. Но эта репрезентативность, по-видимому, не может быть опровергнута, ибо всякое

позитивистское, аналитическое и частное знание, по существу, отделяет фрагмент от мира. Однако если

некоторые законы отвергают определенную точку зрения на историю, тем не менее они предполагают

прерывную причинную нить, исключающую точное повторение состояния целостного универсума. Во

всяком случае на

нашем Уровне, если мы рассматриваем относительные и временные единства, которые

представлены вещами и живыми существами, то мы можем констатировать реальное многообразие, ведущее

одновременно к про-

242

тивоположности случайностей и эволюции, а также к необратимости становления.

До сих пор мы довольствовались тем, что термин «событие» брали как синоним понятий «встреча» или

«случайность». Мы его смешиваем с конкретным фактом в своей пространственно-временной совокупности

или с совпадением серий. Теперь в своем анализе следует пойти дальше, ибо эти два определения уже

применяются к конструкции духа.

Событие есть самое основное данное: это то, чего нет, но происходит, пронизывает жизнь, переходит через

неуловимую границу, отделяющую два мига; этот камень упал, этот индивид издал крик, я отправился в

такое-то место. Чистое событие имеет пунктирный и мимолетный характер. Завершаясь, оно исчезает (в

двояком смысле слова). Оно есть содержание перцепции

, но не стабильной перцепции, которая бы

закрепляла длительное настоящее. Вообще, оно существует только для сознания: либо оно является актом

сознания в своей мгновенности, либо интенци-ональным объектом какого-либо акта.

Мгновенная схваченность или схваченность мгновенности, она недоступна, неуловима, за пределами

всякого знания. Возможно всего-навсего то, что память его вызывает, а рассказчик его вспоминает.

Неважно, идет ли речь о естественном или человеческом событии: мы рассказываем об обвале, о взрыве так

же хорошо, как о поведении. По правде говоря, воссоздание меньше всего принадлежит истории,

сотворенной человеком и для человека. Внутри этой истории занимает место материальный феномен, ибо он

является частью индивидуального или коллективного существования, речь идет о материале повествования.

Чтобы сохраниться в качестве естественного, событие нуждается в разработке, во включенности внутри

детерминизма. Благодаря установленным стабильностям, а также, может быть, благодаря расчленению

перцепции мы получаем серии и системы. На всех уровнях как в обычной жизни, так и в мире науки мы

познаем случайности или встречи, неизбежно образованные посредством отделения вещей или

законов,

изоляцией живых существ или совокупностей, которые выражают и делают возможным понимание

неуловимого события.

Напротив, человеческое событие может быть сохранено без его выражения в терминах каузальности,

поскольку оно как таковое понятно. Такое естественное событие, как падение капли, может превратиться в

исторический факт: в определенный момент конденсация водяного пара приводит к образованию осадков, а

конденсация сама есть следствие охлаждения какой-то массы воздуха и т.д

... Зато моя реакция на это

событие, имеющая, насколько можно предположить, мгновенный и быстро исчезающий характер, уловима в

своем мимолетном становлении, в той мере, в какой она осознанна. Поведение сумасшедшего не понятно

другим: как естественное событие оно нуждается в конструкции детерминизма. Акт духа как таковой

доступен только субъекту, а как разумный

акт доступен всем. Доступным является всякое животное

или человеческое поведение, которое предстает перед глазами наблюдателя как комбинация средств и

целей, но интерпретация действительна только тогда, когда комбинация сознательно или нет была в начале

акта.

Можно возразить, что в понятии события мы соединили две идеи: идею течения времени и идею

мгновенности. Естественные или сознательные феномены в этом смысле необязательно являются

событиями. Напротив, они выделяются всегда на стабильной основе. Некоторые языки противопоставляют

продолжающиеся и законченные действия, вербальные нюансы одновременно различают связи

предшествования и следования, а также самые

сложные связи между началом, продолжением и

завершением.

Термин, по отношению к которому определяется событие, допускает множество значений: либо его

совмещают с каузальной совокупностью, серией или системой, которую мы назовем эволюцией, если влечет

за собой направленное становление, или порядком, если представляется временно или окончательно

стабильным. Либо этот термин соответствует тому, что продолжается по контрасту тому, что происходит.

Эти три гипотезы действительны как для природы, так и для человечества. И там и тут различают

поступательное изменение и мутацию, как состояние системы и внезапные изменения (равновесие и

кризисы), живые существа, которые долго живут, и существа, жизнь которых коротка, — дела в

противоположность вещам. Но вместе с человеческим порядком эти противоположности получают

более

богатый смысл.

Временно ограничимся тем, что свяжем эти противоположности с разнообразием миров, которые

составляют историю человечества. Живое существо от момента к моменту непрерывно изменяется, но

вместе с сознательной волей вступает в дело возможность превращения и нарушения обычного порядка.

Привычки, способ бытия, характер зафиксированы: призыв к милости, озарение истиной, радикальная

решимость содержат в себе

н^что вроде вечного резерва. Антитеза внутреннего времени и мгновения

связана также с антиномией жизни и духа и присуща внутреннему миру каждого индивида, а также целого

вида.

Мы еще раз отмечаем специфичность человеческой истории. Все истории, огромное число которых уже

выделили, могут быть естественными, лишь бы связывались с отдельными вещами. Но в той мере, в какой

склоняются к более широким ансамблям или элементам, напрасно будут искать эволюцию, которая бы

связывала фрагменты или направляла бы глобальное движение. С другой

стороны, живое аккумулирует

опыт, который не признает и не передает. Все люди, как и животные, идут к небытию. Но на этот раз на

высшем уровне открываются бесконечные горизонты. И именно когда доходят до целостности, то

открывается сущность человеческого становления. Только человеческий род втянут в приключение, целью

которого является не смерть,

а самореализация.

244

245

Итак, точные концепты применяются ко всем порядкам становления, которые одновременно характеризуют

историю как наиболее общую историю, которая связана с необратимостью времени. Но когда речь идет о

человеке, то мы в них не признаем того же значения, которое имеет в виду Курно. Фаза, названная им

исторической, характеризуется той ролью, которую в ней

играли случайности. Он был готов разочароваться

в исторической этиологии, если не приходил к заключению, что в любом случае конечное состояние

воспроизводится. События должны были пересекать, задерживать или ускорять эволюцию, но не отклонять.

По нашему мнению, понятие истории не связано, по существу, с гипотезой целостного порядка. Здесь

решающее значение имеет осознание прошлого и желание определиться в соответствии с ним. Различие

между людьми и подлинно историческими народами, а также теми, кто таковым не является, выводится не

из ритма изменений и не из самобытности учреждений. Жить

исторически значит одновременно хранить,

оживлять память о наших предках (или о других обществах) и судить о них. В этом смысле можно понять

высказывание Гегеля: только те сообщества являются действительно историческими, которые создают

историю своего становления.

Предыдущие страницы позволяют нам установить рамки и отметить начало нашего исследования.

Поскольку история людей существенно отличается, мы только ее будем рассматривать. И поскольку

познание прошлого представляет собой аспект исторической действительности, мы не будем разделять

рефлексию над наукой и описание становления. Теория, как и язык, не должна разъединять субъект и

объект.

В другой работе мы рассмотрели принципиальные попытки создания теории исторического познания и

пришли к негативным результатам. Здесь нет ни автономной критики, ни критики, предшествовавшей

философии. В творчестве Риккерта, как и Вебера, в конечном счете специфические признаки

действительности возвышаются над своеобразием знания. Риккерт исходит из трансцендентального «Я», но

тайком вновь вводит качества

объекта, от которых он абстрагировался. Исходя из абстрактного и

формального определения ценности (все, что нас интересует), он снова находит ценность содержания

духовных суждений. Он признает, что значения, определенные через отношения к ценностям. даны

непосредственно. Больше недостаточно противоположности, установленной Ксенополом между фактами

существования и фактами последовательности. Эта противоположность двусмысленна так же,

как и

противоположность между порядком и историей, она обязывает сближать такие разные исследования, как

история неба, история видов и история обществ.

С другой стороны, нет исторической науки, правомерность которой была бы также бесспорна, как

правомерность ньютоновской физики была бесспорна для Канта. Следовательно, как считал Зиммель,

критика исторического разума должна быть больше деструктивной, чем кон-

структивной, больше феноменологической, чем логической. Она должна признавать не постулированную

универсальность, а доступную объективность.

Двоякий результат легко объясним: субъект является не трансцендентальным «Я», а историческим

существом. Поэтому напрасно спрашивать себя, любознательность историка или структура истории должны

быть рассмотрены в первую очередь, поскольку они переходят друг в друга. При классификации наук,

может быть, колебались бы между разными антитезами: природа— общество, природа— дух, природа—

история. Выбор неизбежно

будет иметь прагматический характер, если он меньше будет основан на

метафизике. В случае нашей попытки следует анализировать знание, которое человек в истории приобретает

о самом себе и об эволюции. Рефлексия над сознанием истории является началом философии, так же как и

методологии, потому что один и тот же вопрос доминирует и

там и тут: как индивиду удается уловить

человеческую то-

тальность;

Примечания

Сам Курно указывает на различные гипотезы: может быть, они носят случайный характер, может быть,

наоборот, они ориентированы на цель, которую преследуют, а может быть, речь идет о взаимодействиях.

Теоретически он признает обратную возможность, а именно, что время распространяет последствия

случайности. Essai sur le Fondement de nos connaissances. §311.

Эти замечания были бы еще более верными, если бы рассматривали теорию истории людей. История идей

и этиология расположены рядом. Кроме того, не видно синтеза непрерывного прогресса, характерного для

движения цивилизации, и закона возрастания и заката, который управляет делами жизни (даже империями и

народами). По правде говоря, может быть, здесь меньше

речь идет о недостаточности, чем о продуманной

концепции множественности исторических движений, не имеющих композиции, ибо составляющие части

слишком гетеро-генны для сохранения результата (Matérialisme, vitalisme, rationalisme. Paris, 1923, p. 170).

Caullery. Le problème de l'Evolution. Paris, 1931, p. 34.

Ibid., p. 110.

Ibid., p. 429.

Ibid., p. 164.

Le Roy. Exigence idéaliste et le fait de Evolution. Paris, 1927, p.101.

Caullery, op. cit. p. 28.

CM. Wirtschaft als Leben. Jena. 1925 (и в частности, die Grenzen der Geschichte. 1903, который фигурирует в

этом сборнике) и Wirtschaft und Wissenschaft. Jena. 1931, гл. IV.

Человек разумный. — Прим, перев.

Cf. Ruyer R. Le sens du temps // Recherches philosophiques, 1935-1936.

246

Раздел II

Человеческое становление и историческое понимание

Вступление Понимание и значение

Отныне мы будем брать термин «история» в узком смысле, т.е. в том смысле, который мы только что

определили: то в его объективном значении, то в субъективном (невозможно, действительно, избежать этой,

если можно так выразиться, хорошо обоснованной двузначности, поскольку познание неотделимо от

становления). Наука о человеческом прошлом пользуется той привилегией, которая

принадлежит только ей,

она связана с живыми существами, которые мыслили и жизнь или образ действий которых хочет

переосмыслить. Но есть основание для различения понимания, стремящегося к раскрытию внутренней связи

с действительностью, и объяснения органического или неорганического мира. Мы понимаем законы

Кеплера, но мы объясняем природу. Человек понимает самого себя и

понимает то, что он сотворил.

Таково фундаментальное различие между двумя типами знания, которое мы бы предложили. Впрочем, мы

его не будем использовать, для нас будет важно только различие между пониманием (уловить интелли-

гибельность объективно данного) и каузальностью (установление причинных правил в соответствии с

регулярностью последовательностей).

В этом вступлении мы хотели бы вспомнить другие дефиниции, которые давались термину «понимание»

(переведенное с немецкого Verstehen) для уточнения понимания, на котором мы остановимся, а также для

того, чтобы, в той мере, в какой это возможно, развеять двусмысленности.