Арон Р. Избранное: Измерения исторического сознания

Подождите немного. Документ загружается.

Можно придать направление и смысл истории только в том случае, если отдать преимущество одному

жизненному опыту, то есть в случае с Мерло-Понти и Сартром пролетарскому движению. Но речь,

собственно, идет о метафизическом преимуществе, которое необязательно интересует аналитическую

философию истории. Кроме того, на мой взгляд, экзистенциализированный марксизм страдает еще

одним недостатком: определение, которое он дает смыслу истории — «подлинная

интерсубъективность», — имеет настолько абстрактный характер, что невозможно перейти от этой

«подлинной интерсубъективности» или признания человека человеком к конкретному определению

того, каким будет строй, оправдывающий и осуществляющий стремления людей. Это ведет нас к

другой попытке реинтерпретировать марксизм - к реинтерпретации, проведенной Альтюссером. Она

полностью противоположна попыткам Сартра и Мерло-Понти: если последние хотят пре-

220

вратить марксизм в гуманизм (по крайней мере, этого хотели двадцать лет назад), то слово, которое

можно было бы использовать в качестве эпиграфа к работам Альтюссера, таково: «Марксизм — это не

гуманизм». Я не буду сейчас вам подробно излагать интерпретацию Альтюссера. Я вам покажу, что эта

интерпретация представляет собой действие, противоположное действию Сартра и Мерло-Понти, хотя

это не возврат к научному или сциентистскому марксизму в традициях II Интернационала.

Каковы характерные особенности этой интерпретации? Их можно резюмировать так: марксизм - это

наука об истории. Эта наука занимается объективацией исторического материала без использования

методов естественных наук, в частности биологии. Превращая исторический объект или объект-

историю в научный объект, она не может раскрыть законы исторического становления.

Марксистская схема экзистенциалистов - это схема упрощенного и вульгаризированного Гегеля:

сознание превращается в нечто внешнее, оно отчуждается и в конце истории вновь обретет себя.

Сознание объективируется в реальных вещах, в социальных институтах, творениях. Объективации

представляют собой отчуждения, и сознание перестанет быть отчужденным тогда, когда, как,

например, в философии Гегеля, оно будет мыслить целостность истории либо, как у

экзистенциалистов, когда сознания окажутся в отношениях свободы друг с другом.

Что касается Альтюссера, то он, прежде всего, хочет противопоставить себя гегельянизированной

версии Маркса. Его основной тезис заключается в том, что с 1845 г. существует разрыв в философской

мысли Маркса: примерно в 1845 г. Маркс якобы перешел от гегелевской философии, ведущей к тому,

что Альтюссер называет «историцизмом», «эволюционизмом» и «гуманизмом», к совершенно другой

философии, которую можно резюмировать формулой: «наука об истории».

Для большей ясности я вам вкратце определю три термина, являющиеся, так сказать, основным

объектом критики со стороны Альтюссера: это эволюционизм, историцизм и гуманизм.

1) Эволюционизм - это представление об историческом развитии, подчиняющемся законам,

сопоставимым с законами природы, в частности с законами, которые управляют становлением

биологических видов. Эволюционистской философией является та философия, которая отождествляет

последовательность смены обществ и общественно-экономических систем со становлением

биологических видов. Законы, управляющие переходом от одного строя к другому, похожи на законы

природы, что не мешает осознанию исторической действительности, но дает возможность

представлять историческое развитие как объективируемое и объективированное, как подчиняющееся

детерминизму, сопоставимому с детерминизмом вещей и существ.

2) Альтюссер является антиисторицистом. На мой взгляд, такой историцизм бывает двух видов. Во-

первых, это утверждение многообразия понятий и законов в соответствии с разными общественно-

экономическими системам. Во-вторых, это учение, согласно которому идеи и понятия

детерминируются исторической реальностью. С точки зрения последнего вида историцизма речь идет

о полной детерминации нашего образа мыслить исторической средой, в которой мы живем.

221

3) Наконец, гуманизм, который Альтюссер исключает из марксизма, представлен в творчестве Мерло-

Понти и Сартра. Марксизм может интерпретироваться как гуманизм в двух смыслах: во-первых, если

он определяет историческую действительность как действительность, созданную жизненным опытом,

мыслями и действиями людей. Во-вторых, в той мере, в какой сам смысл исторического развития

может вести к господству человека над самим собой, к реализации сущности человека или, выражаясь

словами Мерло-Понти, к «подлинной интерсубъективности» или же, выражаясь словами Сартра, к

признанию человека человеком. Другими словами, история, по существу, на протяжении всего времени

формирует наступление человечности.

Но Альтюссер одновременно отвергает эволюционизм, историцизм и гуманизм. Отвергая эти три

понятия или эти три формы представления марксизма, распространенные среди большинства

интерпретаторов Маркса, и не желая возвращаться к сциентизму II Интернационала, Альтюссер

прибегает к новой версии научности, заимствованной частично из политической экономии Маркса,

частично из теории систем и частично из эпистемологии Башляра.

Экзистенциалистская интерпретация марксизма может быть названа эмпирика-субъективной:

субъективной в том смысле, что именно каждый из нас интерпретирует историю в зависимости от

ситуации, в которой мы оказываемся; эмпирической в том смысле, что историк и вообще ученый

находится в той же плоскости и на том же уровне, на котором находится исследуемый объект.

Получается, что субъект познания одновременно является субъектом действия. Таким образом,

существует единство между человеком, действующим в истории, и человеком, который стремится

познать эту историю. На эмпирическом уровне он пытается выделить из хаоса идей и действий, с

которыми сталкивается, смысл или направление, позволяющее ему охватить целостность становления.

Альтюссер хочет провести резкое разграничение между восприятием истории, которое каждый из нас

может испытывать как субъект, занимающий определенное положение, и познанием истории. История

рассматривается как научный объект, который создают таким же образом, как физик создает

физический объект или биолог— биологический: как физик создает атомы и электроны или как биолог

воспроизводит хромосомы и гены, так и историк должен заменить воспринятую реальность научным

объектом, который по природе своей отличается от непосредственного эмпирического опыта,

получаемого нами из внешнего мира.

Эта концепция научности является одной из тем в философии Башляра. Башляр неоднократно

подчеркивал, что отправной точкой науки является не незнание, а заблуждение. Под этим

замечательным понятием он подразумевал следующее: мы не исходим из мира как такового, мы не

создаем науку, исходя из этого эмпирически известного мира. Алхимики, писал он, слишком любили

природу; сами по себе вещи не являются ни легкими, ни тяжелыми, они - не теплые и не холодные.

Между миром природы и миром людей существует большое различие. Иначе говоря, сущность науки

состоит в замене воспринимаемых нами вещей обычно или непосредственно понятиями,

отличающимися по своей при-

222

роде от понятий, с помощью которых эмпирическое знание так или иначе упорядочивает мир, в

котором мы живем.

Альтюссер хочет (другой вопрос, насколько ему это удалось) представить себе науку об истории,

которая явилась бы по отношению к нашему восприятию истории тем же, чем физика или физический

мир по отношению к чувственному миру, в котором мы непосредственно живем. Текст, на который

ссылается Альтюссер, взят из «Общего введения к Критике политической экономии». Это черновой

набросок, из которого затем был создан не только первый том «Капитала», опубликованный самим

Марксом, но и остальные три тома, в том числе два, изданные Энгельсом после смерти Маркса. Этот

текст 1857—1858 гг. великолепен. В каком-то смысле я его предпочитаю «Капиталу», хотя, возможно,

мое суждение несправедливо. Мне приходилось сравнивать «Общее введение к Критике политической

экономии» («Die Grundrisse der Kritik der politischen CEkonomie») с тем, как «Жан Сантейль» относится

к «Обретенному времени» или ко всему роману «В поисках утраченного времени». Но это сравнение

может иметь только условное значение: «Grundrisse» является наброском «Капитала» в творчестве

гения, но без строгой концептуальной формы. Хотя первый том «Капитала» в концептуальном от-

ношении более строг и выглядит более подробным, все его разделы, тем не менее, уже представлены в

«Grundrisse», даже если они во многом сформулированы иначе. Язык текста 1857—1858 гг. еще в

значительной степени носит печать гегельянства; это доказывает, что эпистемологический разрыв,

который, по утверждению Альтюссера, произошел в 1845 г., в биографическом смысле имел место

только в собственном воображении Альтюссера. Имеются, конечно, различия между Марксом-

гегельянцем и зрелым Марксом, но никогда не было резкого разрыва: гегелевские темы встречаются в

зрелых работах Маркса, в «Grundrisse», в критике товарного фетишизма в первом томе «Капитала». Но

интерпретация самого Маркса сейчас не важна: меня в данном случае интересует альтюс-серовская

концепция реинтерпретации «Капитала».

Вот текст, выражающий смысл того, что Альтюссер называет «подлинным Марксом»: «Кажется

правильным начинать с реального и конкретного, с действительных предпосылок, следовательно,

например в политической экономии, с населения, которое есть основа и субъект всего общественного

процесса производства. Между тем при ближайшем рассмотрении это оказывается ошибочным.

Население - это абстракция, если я оставлю в стороне, например, классы, из которых оно состоит. Эти

классы опять-таки пустой звук, если я не знаю основ, на которых они покоятся, например наемного

труда, без стоимости, денег, цены и т. д. Таким образом, если бы я начал с населения, то это было бы

хаотическое представление о целом, и только путем более близких определений я аналитически

подходил бы ко все более и более простым понятиям: от конкретного, данного в представлении, ко все

более и более тощим абстракциям, пока не пришел бы к простейшим определениям. Отсюда пришлось

бы пуститься в обратный путь, пока я не пришел бы, наконец, снова к населению, но на этот раз не как

к хаотическому представлению о целом, а как к богатой совокупности, с многочисленными определе-

ниями и отношениями. Первый путь — это тот, по которому политичес-

223

кая экономия исторически следовала в период своего возникновения. Экономисты XVII столетия,

например, всегда начинают с живого целого, с населения, нации, государства, нескольких государств и

т. д., но они всегда заканчивают тем, что путем анализа выделяют некоторые определяющие

абстрактные всеобщие отношения, как разделение труда, деньги, стоимость и т. д. Как только эти

отдельные моменты были более или менее зафиксированы и абстрагированы, стали возникать

экономические системы, которые восходят от простейшего - как труд, разделение труда, потребность,

меновая стоимость — к государству, международному обмену и мировому рынку. Последний метод

есть, очевидно, правильный в научном отношении. Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез

многих определений, следовательно, единство многообразного»

. Таков основной текст, исходя из

которого можно понять интерпретацию Альтюссера: чтобы создать науку экономики или истории, не

надо исходить из той конкретной действительности, с которой мы постоянно имеем дело, как сказал бы

Спиноза. Чтобы понять научно конкретную историю, тот или иной конкретный общественно-

экономический строй, необходимо обратиться к наиболее абстрактным понятиям: стоимость, труд,

цена, прибавочная стоимость. Именно на базе этих понятий возможна научная реконструкция

экономического строя, в конечном счете, конкретной действительности.

Вы видите, что этот философский подход, который лежит в основе интерпретации Альтюссера, четко

противостоит интерпретации экзистенциалистов или даже интерпретации герменевтической традиции.

Экзистенциалисты исходят из жизненного опыта, и они пытаются обнаружить тотальность и смысл,

исходя из разнообразия жизненного опыта. Желая создать науку истории, Альтюссер не использует в

качестве исходной точки разнообразие жизненного опыта и обычные знания об истории. Он намерен

исходить из абстрактных понятий, с помощью которых можно воссоздать и воспроизвести конкретное,

то есть, как во всякой прекрасной гегелевской философии, целое. Это целое у Сартра и Мер-ло-Понти

может следовать только из эмпирического и праксеологичес-кого; перспектива и действие содержат в

самих себе смысл целого, и поэтому от разнообразия жизненного опыта к истиннности целого можно

перейти только по велению человека действующего. Зато Альтюссер, если он прав и если ему удается

создать эту науку истории, обнаруживает целое, исходя из абстракции, и обнаруживает его научно

созданным, научно понятным, становящемся объектом науки, и это вовсе не есть псевдоцелое, которое

следует из преимущества той или иной исторической перспективы по сравнению с другими.

Если допустить, что такого рода концептуальная реконструкция истории есть марксистская теория или

наука истории, то действительно существует радикальный разрыв в интеллектуальной эволюции

Маркса, с одной стороны, между гегельянизированным марксизмом его молодости или

экзистенциалистов, и с другой - «истинным марксизмом» в понимании Альтюссера, то есть

марксизмом как «наукой истории». В этой научной перспективе гегельянизированный марксизм

превращается в типичную идеологию: он становится донаучной версией интерпретации исторического

развития.

224

Еще раз Подчеркнем, что сам Маркс, бесспорно, никогда не говорил о том разрыве, который выдумал

Альтюссер. Очевидно и то, что никогда не было противоречия между, с одной стороны, наукой об

общественно-экономических системах и с другой — осознанием исторической действительности

пролетариатом или учеными, а также действием, благодаря которому люди адаптируются к среде:

марксизм Маркса не делает выбора между гегельянизированным марксизмом и объективированным

марксизмом Альтюссера. Обе эти тенденции целиком и полностью пронизывают мысль и труды

Маркса. Например, в критике товарного фетишизма можно найти гегелевские отголоски, согласно

которым люди от-чуждены, потому что их отношения между собой носят отчужденный характер. А

эти отношения опосредованы вещами, что человек будет общаться с себе подобными только в той

мере, в какой это опосредование вещей будет устранено и общение, отношения и обмен между

человеком и человеком будут носить непосредственный характер.

Но еще раз оставим в стороне марксизм самого Маркса и поставим перед объективированным

марксизмом тот же вопрос, который ставили перед экзистенциализированным марксизмом: что можно

еще найти с помощью этой реинтерпретации? Прежде всего, в принципе можно исключить

эволюционизм: в марксизме Альтюссера каждый общественно-экономический строй является

объектом науки, мыслимым целым, сущность которого состоит в самовоспроизводстве. Следовательно,

не существует эволюционизма в смысле закономерной последовательности различных общественно-

экономических систем.

Исключение эволюционизма проводится так: у Маркса часто встречается простая идея о противоречии

между производительными силами и производственными отношениями. Одна из самых

распространенных интерпретаций этой идеи заключается в том, что это противоречие является главной

причиной революционного скачка, приводящего к переходу от одного строя к другому. Накопление

средств производства, развитие производительных сил, действительно, придают свою направленность

движению истории, и, начиная с определенного момента, выражаясь словами самого Маркса,

производственные отношения, распределение доходов или природа собственности становятся

тормозом для развития производительных сил. Начиная с этого момента наступает революционный

период, и развитие производительных сил преодолевает тормоз, созданный производственными

отношениями; так появляется новый строй.

Чтобы исключить эту эволюционистскую версию марксизма (интерпретацию законов исторического

развития исходя из противоречия между производительными силами и производственными

отношениями), Альтюссер и его последователи находят вышеприведенную формулу вполне

достаточной для разума, но она совершенно лишена смысла. Они представляют закон соответствия

между производительными силами и производственными отношениями в виде закона соответствия или

несоответствия между производительными силами и производственными отношениями. Однако

очевидно, что, с того момента, когда производительные силы и производственные отношения могут

соответствовать или не соответствовать друг другу, мы имеем дело не с законом, а с высказыванием,

полностью лишенным смысла. Начиная с этого момента опасность

225

эволюционизма, связанного с противоречием между производительными силами и производственными

отношениями, исчезает, но ценою закона, который, как это вполне очевидно, не имеет никакого

значения.

Исключение эволюционизма представляет собой, тем не менее, дополнительное удобство, потому что

можно избежать банального возражения, что революция, совершившаяся в отсталой

капиталистической стране, противоречит основополагающим положениям марксизма. Есть работы, в

которых сам Маркс рассматривал возможность революции не в самой промышленно развитой стране, а

в отсталой. Троцкий, а может быть, и Ленин, что, впрочем, не имеет значения, выдвинули формулу

«наиболее слабое звено в цепи». Но сам факт исключения эволюционистской версии марксизма

приводит к тому, что возражение, связанное с историческим развитием, отпадает само по себе: в этой

интерпретации марксизм, по существу, превращается в теорию непрерывного самопроизводства и

воспроизводства капиталистического строя, а не в теорию саморазрушения капитализма. По этому

вопросу имеется существенное расхождение между самой распространенной интерпретацией

«Капитала», представленной марксистами, и интерпретацией Альтюссера. Немецкие марксисты долго

обсуждали проблему саморазрушения капитализма: вопрос заключался в том, с какого момента

саморазрушение приведет к полному параличу капиталистического строя и к прекращению его

функционирования. Роза Люксембург выдвинула теорию, отвергнутую, впрочем, Лениным, согласно

которой капитализм для своего развития нуждается в колониальных и слаборазвитых странах, потому

что иначе он не может реализовать прибавочную стоимость. Был еще один немецкий марксист

Гроссман, который написал толстую книгу в 700—800 страниц, на что в свое время были способны

только марксисты. В ней он долго исследовал модели воспроизводства капитализма, и обнаружил, что

капитализм может функционировать в течение определенного числа кругов, и после восемнадцатого

или двадцать первого круга он перестанет функционировать.

Все эти проблемы исчезают в марксизме Альтюссера. Марксизм превращается в теорию непрерывного

самовоспроизводства капитализма. Иначе говоря, он превращается в научную теорию синхронии, а не

диахронии. Я употребил понятия «синхрония» и «диахрония», во-первых, потому что они сегодня

часто употребляются в лингвистике, во-вторых, потому что Альтюссер заимствовал у Башляра понятия

«эпистемологический разрыв» и «построение объекта», а из лингвистики Соссюра —

противоположность между синхронией и диахронией, между изучением системы и изучением законов

трансформации. Если соединить понятие синхронии с понятием системы, то можно прийти к тому, что

является главным в интерпретации Альтюссера: всякий общественно-экономический строй

представляет собой систему, по крайней мере, в том смысле, что каждый элемент внутри этой системы

связан с другими элементами, и если исключить один элемент, то вся система нарушится. Я выражаюсь

осторожно, потому что в синхроническом марксизме Альтюссера необязательно, чтобы состояние

одного элемента строго определяло состояние всех остальных. Важно только, чтобы связь всех

элементов была устойчивой и чтобы определенное состояние одного элемента имело последствия для

других.

226

Добавлю,-что Альтюссер желает идти дальше, чем этот малозначительный смысл понятия системы. Он

воспроизводит принципы исторического материализма и придает отношениям производства

детерминирующую роль при объяснении структуры системы. Альтюссер вводит различие между двумя

понятиями, которое у Маркса отсутствует: то понятия «экономический режим» и понятие

«общественная формация». Сохраняя примат экономического элемента, он выдвигает следующую

идею для реконструкции всех общественных формаций и всех экономических режимов: именно

экономика или производственные отношения определяют, в конечном счете, какой фактор является

решающим для определенного режима. Вот что хочет сказать Альтюссер: исследование феодального

строя показывает, что условием его функционирования является военно-политическое господство

дворянства; это господство необходимо для того, чтобы феодальные собственники земли могли

изымать у трудящихся прибавочную стоимость; следовательно, при феодализме именно политический

фактор является детерминирующим фактором, позволяющим привилегированному меньшинству

изымать прибавочную стоимость. Но почему для феодального строя политический фактор является

детерминирующим? Ответ: потому что конечный счет — это экономический счет, который и есть

детерминанта. В самом деле, в силу способа производства и отношений между непосредственными

производителями и классом феодалов изымание прибавочной стоимости может осуществляться только

через господство политического класса. По тем же соображениям, но в противоположном смысле капи-

талистический или современный строй определяется тем, что изымание прибавочной стоимости в силу

природы этого строя осуществляется прямо в экономическом процессе без посредства политического

фактора. Отсюда формула: экономический фактор, в конечном счете, всегда является детерминантой,

ибо именно он детерминирует факторы, которые в каждой общественной формации играют главную

роль. Так можно комбинировать старую традиционную идею марксизма о детерминирующей роли

экономического фактора и ввести многообразие экономических режимов, многообразие общественных

формаций в соответствии с ролью, присущей каждому из факторов в различных режимах.

Исходя из этой общей теории, Альтюссер использует некоторое число понятий, с помощью которых,

считает он, можно реконструировать, словно в комбинаторике, различные общественно-экономические

режимы, или различные общественные формации.

Альтюссер и его ученики используют следующие фундаментальные понятия:

1) понятие трудящегося;

2) средства производства, которые делятся на: а) предмет труда и б) средства труда;

3) нетрудящиеся с двумя различными отношениями: а) отношениями собственности и б) реальным

присвоением. Различие между отношением собственности и реальным присвоением легко понять:

отношение собственности носит строго юридический характер; реальное присвоение есть эффективная

способность кого-нибудь брать с непосредственно трудящегося прибавочную стоимость.

227

Таковы основные понятия: трудящийся, средства производства, предмет труда, средства труда,

нетрудящийся, отношения собственности, реальное присвоение. Наука истории, если бы она была

создана, могла бы с помощью этих фундаментальных понятий воспроизвести структуру каждой

общественной формации или каждого экономического строя. Это можно сделать в соответствии с

отношениями, которые связывают друг с другом эти пять фундаментальных понятий, выражающих

пять главных отношений, которые на каждом этапе истории определяют 1) структуру способа

производства и 2) общее устройство общественной формации.

От объективированного марксизма к анализу

На прошлой неделе я вам изложил объективированный марксизм Аль-тюссера, то есть то, что он

называет «теорией науки истории», или «теоретической практикой». Действительно, Альтюссер

склонен соединить собственную интерпретацию с буквой ортодоксальной интерпретации, используя

слова, которые лучше всего подходят для этой задачи: вместо того чтобы сказать «теория», он с

удовольствием произносит «теоретическая практика», что, по-видимому, сразу устраняет

противоположность между теорией и практикой. В любом случае то, что он называет «наукой

истории», представляет собой теоретическое рассмотрение многообразия общественно-экономических

режимов, которые мы можем наблюдать в их становлении и развитии. Как мы видели, цель всей этой

интерпретации состоит в опровержении историцистской и эволюционистской концепции Маркса.

Один из вопросов, который мне кажется важным и который я начал прояснять, — это стремление

Альтюссера соединить фундаментальную идею о детерминирующей роли экономики или

производственных отношений в конечном счете во всех общественных формациях с многообразием

организации различных факторов в зависимости от общественного строя. Выразимся на языке

Альтюссера: каждая общественная формация или каждый способ производства определяется

специфическим сочетанием различных факторов всякого способа производства, или еще: можно

воспроизвести и понять различные способы производства, исходя из небольшого числа элементов,

взаимоотношения которых меняются в зависимости от общественно-экономического строя. Такими

фундаментальными элементами являются, прежде всего, рабочий, затем средства производства,

предметы труда и средства труда, и, наконец, отношения собственности и реальное присвоение. Чтобы

дать более конкретный пример важности этих абстрактных различий, мне достаточно снова напомнить

то, что составляет фундаментальный тезис марксистской интерпретации различных способов

производства, а именно: различие между двумя процессами - между изменением предмета посредством

труда и экономическим извлечением капитала.

Различение этих двух процессов точно соответствует работам Маркса, например, «Капиталу» и другим

трудам. Один из этих двух процессов -это материальный процесс: труд преобразует некоторый

предмет, некоторую вещь в другую вещь, и производство состоит в том, чтобы прида-

228

вать предметам определенную форму. Этот материальный процесс преобразования, очевидно, присущ

всем способам производства: если мы рассмотрим современную экономику, то само собой разумеется,

что переход от капитализма к социализму не уничтожает материального процесса преобразования

предмета, который существует как при социализме, так и при капитализме. Преобразование после

смены способа производства касается процесса использования капитала. Вопрос в обычных

марксистских терминах состоит в выяснении, кто будет пользоваться прибавочной стоимостью, то есть

разницей между стоимостью, созданной рабочим, и стоимостью, полученной им в виде зарплаты.

Исходя из марксистских тезисов, можно всегда утверждать, что именно отношение между

материальным процессом и процессом извлечения капитала характеризует определенный способ

производства. Но в чем заключается специфика капиталистического способа производства по

сравнению с другими способами производства? В том, что оба эти процесса соединены: владельцы

средств производства ставят рабочего в такое отношение с предметом труда, что он его преобразует и в

конце процесса получается продукт, в котором воплощена прибавочная стоимость, то есть излишек

стоимости по отношению к стоимости, которую представляет заработная плата. Отсюда следует, что

при капитализме нет физического или временного разрыва между двумя процессами — процессом

материального производства и извлечением капитала. В условиях же, например, феодализма

земледелец сначала собирает урожай, затем появляется землевладелец, дворянин или феодал, который

изымает из выращенного урожая часть, соответствующую прибавочной стоимости. Отсюда следует,

что при феодализме фактор, необходимый для распределения прибавочной стоимости, есть

политический фактор. Теория, согласно которой экономический фактор в конечном счете есть

детерминирующий фактор, но что в каждой формации есть господствующий над ним фактор, находит

свое выражение и прекрасную иллюстрацию: именно потому, что при определенном способе

производства, то есть при феодализме, политика вмешивается в процесс взимания прибавочной сто-

имости на другом этапе, а не в процессе материального производства, и именно в силу природы

капиталистического способа производства оба процесса сливаются. Это позволяет Марксу заявить, что

капиталистический способ производства является одновременно последним антагонистическим и

именно тем способом производства, который наиболее глубоко маскирует основополагающий феномен

прибавочной стоимости: в условиях капитализма владелец средств производства нанимает рабочую

силу по цене рабочей силы таким образом, что все происходит как бы на основе равенства,

справедливости и законности. На самом деле продолжается процесс взимания прибавочной стоимости

владельцем средств производства, но он слит с процессом материального производства. Все это

равносильно взиманию феодалом части урожая, но так как взимание при капитализме происходит

вместе с процессом материального производства, немарксисту гораздо труднее понять сущность

капиталистического строя, определяемого именно прибавочной стоимостью.

Вот цитата, иллюстрирующая только что сказанное мною: «В различных структурах, экономика

определяет факторы социальной структуры,

229

занимающей господствующее место»

. Используя лексикон Альтюссера, можно сказать: экономический

фактор является, в конечном счете, структурной причиной, и он проявляет свою причинность в том, что

определяет причинность того фактора, который в анализируемом строе играет главную причинную роль.

Так, например, при феодализме именно ввиду экономической организации политика играет определяющую

роль. Или еще: «В капиталистическом способе производства наблюдается совпадение "во времени и

пространстве" обоих процессов» - процесса материального производства и извлечения капитала, «что

является характерным признаком способа производства (экономического фактора); само это совпадение

есть результат формы соединения факторов процесса производства, присущего капиталистическому способу

производства, то есть формы отношений собственности и реального присвоения. Тогда соответствующие

"превращенные" формы в этой общественной структуре, то есть формы соотношения классов, являются

непосредственно экономическими формами (прибыль, рента, зарплата, процент), что именно на этом уровне

предполагает невмешательство государства». В этом случае собственность и присвоение совпадают в том

смысле, что владелец средств производства имеет возможность присваивать прибавочную стоимость через

сам экономический процесс. Слияние обоих процессов допускает невмешательство политического фактора,

то есть государства, в процесс взимания прибавочной стоимости. Зато «в феодальном способе производства

наблюдается разделение обоих процессов "во времени и пространстве", что является всегда характерной

чертой способа производства (экономического фактора) и результатом формы сочетания, которая ему

присуща (отношение собственности здесь проявляется в двух формах: "владение" - "собственность"). В

таком случае сверхтруд не выкачивался бы без "сверхэкономической" причины, то есть без "Herrschafts- und

Knechtschaftsver-haltnis". Отсюда мы можем заключить до анализа самих "превращенных форм" как

таковых, что в феодальном способе производства "превращенные формы" не являются превращенными

формами не только экономического базиса, но и "Herrschafts-und Knechtschaftsver-haltnis". Это не

непосредственно экономические, а непосредственно политические и экономические факторы, неразрывно

связанные между собой».

Вот, насколько возможно, краткое изложение главной цели Альтюс-рера, желающего создать науку

истории. Эта наука истории является наукой либо о разных способах производства, либо о разных

общественных формациях, причем каждая общественная формация характеризуется соединением

различных факторов. Марксистский тезис о господстве экономического фактора выражается в такой форме:

именно природа экономического фактора определяет вмешательство или невмешательство других факторов

и, в частности, политического, в роль производственных отношений. Разумеется, условием так

определяемой науки истории является возможность с помощью универсально приемлемого метода ус-

тановить границы факторов, взаимосвязь которых определяет различные способы производства или

общественные формации; в то же время необходимо, чтобы взаимосвязь этих факторов позволяла находить

то, что, в сущности, происходит при каждом способе производства или в каждой общественной формации. Я

всегда говорил: «общественная формация»

230

и «способ,производства», потому что Альтюссер различает эти два понятия. У Маркса есть понятие «способ

производства», но у него отсутствует понятие «общественная формация», если даже его можно добавить

или вообразить. С точки зрения Альтюссера, если я его правильно понял, понятие «общественная

формация», состоит в том, чтобы при его помощи попытаться связать общие положения исторического

материализма с самыми сложными реальностями, добавляя, что способ производства определяет только

организацию, присущую экономическому процессу, выражающемуся в материальном производстве и

процессе извлечения капитала, и что отношение между этим способом производства и другими факторами,

в частности политическим, составляет то, что он называет «общественной формацией».

Первая проблема, которую ставит данная интерпретация и которую так остро ставит Жан Поль Сартр,

связана с выяснением роли праксиса, действия или революции в такой интерпретации объективированного

марксизма, где каждая общественная формация или способ производства характеризуется не только

специфическим соединением различных факторов, но и постоянной способностью к самовоспроизводству.

Разумеется, как я вам говорил, можно смягчить относительное исчезновение праксиса, используя термин

«практика» для обозначения всех форм деятельности: достаточно сказать, что наука есть «научная практи-

ка», что теория общественных формаций есть «теоретическая практика». Это, по-видимому, может привести

к тождеству теории и практики. Действительно, у Альтюссера явно просматривается теория революции, но

эта теория революции отличается от классической теории марксизма или, по крайней мере, является одной

из возможных ее интерпретаций. Самой распространенной идеей, по крайней мере, до 1917 г., была идея,

согласно которой революция, если даже полностью не обусловливается противоречиями способа

производства, тем не менее, происходила в трудно определяемый момент из-за этих противоречий. Однако,

исходя из альтюссеровской концепции синхронического способа производства и его способности к

самовоспроизводству, нельзя выводить революцию из противоречий строя: иначе, действительно, можно

скатиться к тому, чего хочет избежать Альтюссер, то есть к эволюционистской и ис-торицистской теории.

Революция совершается в момент, когда внутренние противоречия, свойственные капиталистическому

строю, достигают точки разрыва, и внезапно мы снова оказываемся в сфере эволюционистской и

историцистской философии, которая была в целом философией Маркса, но которой хочет избежать

Альтюссер из-за своих философских или политических позиций. Поэтому он выдвигает другую концепцию

революции, используя для этого ныне понятие, которое заимствовано из психоанализа, - понятие

«сверхдетерминация».

Революция «сверхдетерминирована»: это значит, что она не может быть объяснена, потому что она

детерминирована не единственным противоречием — определенным состоянием производительных сил или

противоречием между производительными силами и производственными отношениями. Революция

«сверхдетерминирована» в том смысле, что она совершается в момент, когда налицо общий кризис

общественной формации, когда этот кризис общественной формации может быть кризисом го-

231

сударства, политического строя или войны. Преимущество теории «сверхдетерминации» революции

состоит в том, что она, очевидно, совместима с любым этапом исторического становления. Начиная с

того момента, когда говорят, что революция «сверхдетерминирована» и что ее причиной может быть

как потеря доверия к политическому режиму, так и продолжение войны, изменение образа мысли,

анахронизм существующего режима - намек на все то, что происходило в действительности в

Советским Союзе, - нетрудно соединить реально совершившуюся революцию с такой общей теорией

революции. «Сверхдетерминация» революции означает, что нельзя предсказать революцию ни на

основе одного фактора, ни исходя из специфического противоречия между производительными силами

и производственными отношениями, но что революция (впрочем, на мой взгляд, это соответствует

здравому смыслу и жизненному опыту) совершается в сложных обстоятельствах, когда совокупность

факторов создает ситуацию, в которой, перефразируя Ленина, правители не смеют больше управлять, а

управлемые отказываются повиноваться.

Второе изменение, которое вводит общая теория Альтюссера, касается идеологии. Я вкратце изложу

эту проблему. Разумеется, в случае с Альтюссером не может быть и речи о том, чтобы рассматривать

весь комплекс проблем идеологии, который необыкновенно сложен. Но я постараюсь остановиться на

некоторых, на мой взгляд, существенных элементах идеологии.

Начнем с простой идеи, которую можно найти во всех марксистских работах, а именно с

противопоставления идеологии и науки. Марксизм является научным социализмом, или, как я говорю,

марксизм есть или желает быть научной теорией капитализма. Чем наука отличается от идеологии?

Или по каким признакам можно определить идеологию, чтобы противопоставить ее науке?

Я полагаю, несколько упрощая проблему, что есть три способа, с помощью которых можно, выяснить

специфический характер идеологии: можно определить идеологию через ее результаты,

эффективность, через ее реальное или желаемое влияние; можно определить идеологию через ее

истоки или причины; можно также определить идеологию через ее внутреннюю структуру. Может

быть, перечисление этих трех определений - через результаты, причины или внутреннюю структуру -

имеет исчерпывающий характер, хотя я не уверен в этом.

Если определять идеологию через результаты, последствия, значения или эффективность, то можно

сказать, что то или иное учение идеоло-гично в той мере, в какой оно либо защищает, либо осуждает

существующий или предполагаемый режим. Другими словами, идеология является эффективным

средством в борьбе партий, в общественной борьбе, она вдохновляет одних и осуждает других. Это

определение идеологии через результаты, последствия или эффективность вполне допустимо, но оно

не позволяет установить действительное различие между марксистскими и либеральными идеями.

Несомненно, что наиболее абстрактные теории экономического равновесия могут быть использованы

для защиты капиталистического строя, и в этом смысле можно сказать, что использование понятия

равновесия, выдвинутого Вальрасом или Парето применительно к борьбе партий, является

идеологическим использова-

232

нием экономической теории. Точно так же использование теории прибавочной стоимости Маркса

является идеологическим употреблением, которое, вместо того чтобы защищать капиталистический

строй как факт равновесия в духе Вальраса или Парето, равнозначно его критике. Следовательно, в той

мере, в какой исходят из эффективности идей, очень трудно установить строгое различие между идеей,

идеологией и наукой, так как ничто не препятствует проявлению эффективности истинных идей в

партийных схватках. Поэтому желание различать идеологию и науку на основе последствий не может

иметь успеха, так как любая идея, подлинная или ложная, служит одним или критикует других, по

крайней мере, когда речь идет об идеях, касающихся самой социальной действительности.

Согласно второму определению, идеология - это идея, вытекающая из социальной среды; в этой связи

ссылаются на марксистскую формулировку, которую я уже приводил: «Не сознание людей определяет

их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание». И в данном случае

определение идеологии через истоки или среду, которые ее определяют, не позволяет установить

удовлетворительное различие между марксизмом как наукой и иными идеями, выступающими в

качестве идеологии. Действительно, если формулировка имеет общий характер, то она применима и к

самому марксизму: если общественное бытие всегда определяет идею, то марксистская идея, как и

другие, определяется общественным бытием. Если исходить из высказывания, согласно которому все

идеи определяются общественным бытием, то в этом смысле нет различия между марксистскими и

другими идеями. Следовательно, если хотим добиться действительного различия между марксизмом

как наукой и истиной и конкурирующими идеями, выступающими в качестве идеологии, то надо

сказать, что социальное происхождение идей не определяет их истинность или ложность — в этом

случае данное высказывание применимо также к конкурирующим идеям, и одни социально

обусловленные идеи могут быть истинными, а другие — нет. Если, напротив, результатом

обусловленности идеи общественным бытием является то, что могут существовать только

перспективы, а объективный взгляд на действительность невозможен (этот тезис об абсолютном ре-

лятивизме выдвинул Манхейм в работе «Идеология и утопия»), то можно столкнуться с двумя

трудностями: с одной стороны, есть только идеологии; с другой - эта теория, кроме того, противоречит

сама себе с точки зрения элементарной логики: она считает, что не существует истинных идей, и

одновременно утверждает истинность высказывания, в силу которого нельзя иметь истинные идеи.

Таково элементарное противоречие, при котором совершенно очевидно перемешаны релятивизм и

абсолютный перспективизм Манхейма, когда он приходит к формулировке, что есть только одна

универсальная истина. Иначе говоря, не может быть такой истины. Это опровержение так же банально,

как и опровержение скептицизма.

Отсюда третий способ определения идеологии, которое, в сущности, только и возможно, по крайней

мере, в рамках марксизма, если необходимо сохранить различие между наукой и идеологией.

Наверняка, Альтюс-сер - один из тех, кто дает наиболее удовлетворительное решение пробле-

233

мы, связанной с различением науки и идеологии в самом марксизме. Примененный им ход

относительно прост: с самого начала он заключается в утверждении, что во всех общественных

формациях, наряду с экономическим и политическим факторами, имеется так называемый

идеологический фактор. Идеологический фактор - это совокупность идей, призванных воздействовать

на разум людей, консолидировать и защищать существующий строй, или критиковать и осуждать его

во имя другого строя. Все эти идеи, связанные с политической борьбой, в сущности, являются идеями-

инструментами, идеями - средствами политической борьбы. Это вынуждает Альтюссера заявить, что в

условиях реального социалистического строя, в частности в Советском Союзе, идеология как таковая

не исчезла. В концепции Альтюссера, сама эволюционистская или историцистская интерпретация

Маркса, действительно, является идеологией, призванной убеждать людей капиталистических или

социалистических обществ, что история развивается в соответствии с определенным ритмом, что

налицо историческое становление и т. д.

Напротив, наука истории, то есть сочетание факторов или элементов, взаимосвязь которых

характеризует различные способы производства, в сущности, отличается от этих идеологий,

призванных убеждать и доказывать. Альтюссеру благодаря его объективированному или струк-

турализованному марксизму удается провести радикальное или якобы радикальное различение между

теорией или теоретической практикой капиталистического строя (это теория способа производства,

пространственное и временное смешение двух процессов материального преобразования и

использования капитала, теория прибавочной стоимости, теория факторов и отношений внутри

капиталистического строя) и гуманизмом, эволюционизмом, короче говоря, неальтюссеровскими вер-

сиями марксизма, которые быстро превращаются в идеологию либо широкой публики, либо

студенчества Высшей нормальной школы, интеллигенции или немарксистов.

Это различение идеологии и науки внутри структурализованного марксизма, в сущности, очень близко

к тому, что допускал сам Маркс, но с оговоркой, что он эту проблему не анализировал подробно. Не

входя в дискуссию, которая никуда не приведет, я скажу, что Маркс никогда не сомневался в научной

истине; он ни на минуту не сомневался в том, что есть научно истинные идеи — истинные для всех

людей, независимо от их классовой позиции. Если можно так выразиться, он никогда не был

сторонником Манхейма; он никогда не был, заранее, последователем ни Манхейма, ни Лукача. Он

никогда не считал, как об этом пишет мой друг Исайя Берлин, что мы все обречены воспринимать

историческую реальность со своей точки зрения и что нет точки зрения, которая выше многообразия

этих точек зрения, полностью диктуемых позицией, которую мы занимаем либо в обществе, либо в

историческом становлении. Маркс жил в эпоху, когда верили в науку. Он верил в дарвинизм, он верил

в экономическую науку, и был убежден в том, что наука о капитализме, которую он разрабатывал,

была научной истиной. И если он критиковал английских экономистов, в частности вульгарных

сторонников Рикардо, как, например, Стюарт Милль, за то, что они страстно хотели быть идеологами,

а не учеными, то именно в том смысле, как он считал 1) что их

234

интерпретация капитализма была неверна, а его интерпретация истинна, 2) что экономисты не

замечали истинного капитализма ввиду положения, которое они занимали в экономике и в обществе, а

также из-за заинтересованности не видеть эту истину. Однако он не сомневался в том, что индивид,

родившийся в буржуазной семье или ведущий буржуазный образ жизни, способен установить

истинность капитализма. Другими словами, он не был сторонником Манхейма и не замыкался в про-

тиворечии, которое состоит в утверждении, что все концепции имеют частный характер, за

исключением той, согласно которой существуют только частные концепции. Маркс был, по моему

мнению, в большей степени ученым и превосходным философом, и в этом смысле Альтюс-сер в какой-

то мере воспроизводит главную идею Маркса о соотношении идеологии и науки, но с оговоркой, что в

отличие от Альтюссера Маркс никогда не проводил резкого различия между синхроническими

законами функционирования капиталистического строя и диахроническими законами перехода от

капиталистического к другому строю. При желании можно сказать, исходя из сочинений, что Маркс

должен был установить это различие, но он его не установил. И лучшим доказательством этого

является в «Предисловии» ко второму изданию «Капитала» цитата из работы русского экономиста, где

тот пишет о законах развития. Впрочем, не было никаких оснований для того, чтобы Маркс не верил в

законы исторического развития, так как в это время, во второй половине своей жизни он находился под

сильным влиянием дарвинизма и верил, что есть законы исторического развития, более или менее

сопоставимые с законами биологического развития.

К сказанному можно добавить, что решение Альтюссером проблемы, связанной с различением науки и

идеологии, отличается от решения, предложенного Лукачем и Сартром. И, по моему мнению, с только

что сделанной оговоркой, решение Альтюссера, в сущности, ближе к подлинной мысли Маркса. У

Лукача решение проблемы состоит в утверждении того, что истинными являются только воззрения

пролетариата на общество и на его развитие, потому что он видит будущее и, осознавая противоречия

буржуазного строя, знает, чем его заменить. В этом смысле пролетарское видение исторического

развития является всеохватывающим, и, так сказать, целостным, по сравнению с частным видением

буржуа. Частному и ограниченному видению буржуа, цепляющегося за существующий строй,

противостоит высшее видение пролетариата и выразителей его интересов, рассматривающих

капитализм в развитии и поэтому вскрывающих его противоречивый характер, который приведет к его

замене другим строем.

У Сартра различение еще более сложнее: поскольку всякое видение истории внутренне связано с

положением видящего, поскольку это историческое видение является составной частью замысла,

связанного с сознанием, и, кроме того, поскольку у Сартра в «Критике диалектического разума» в

конце концов имеются только индивидуальные сознания, то возникает вопрос, почему восприятие

истории, связанное с замыслом революционера, истинно по сравнению с восприятием нереволюционе-

ра. Сартр выдвигает всевозможные доводы, и нет такого довода, которого у него нельзя было найти.

Если все видения истории являются просто-

235

напросто индивидуальными замыслами, то среди них найдется одно, которое будет истиной или

наукой, тогда как другие будут идеологиями. Есть, действительно, идея тотализации, но так как мы

тотализируем, то есть обобщаем все, и поскольку сущность диалектики Сартра состоит в том, что если

Другой меня «тотализирует» в своем восприятии мира, то я «тотализирую» его в свою очередь в моем

восприятии. Поэтому проблема всегда одна и та же: выяснить, как в этом зеркальном отражении, когда

каждый объективирует и тотализирует другого, сознание в принципе может быть хранителем

привилегированного восприятия.

Другими словами, структурализованный марксизм Альтюссера в этом отношении представляется мне

возвратом к некоторым фундаментальным положениям марксизма, в отличие от гегельянской или

экзистенциалистской интерпретации, которая была в моде во Франции в 1945-1960 гг. Но в 60-х и 70-х

гг. в моде была уже структуралистская интерпретация марксизма. Я не знаю, что будет в моде в

последующие годы, но можно сказать, что, с одной стороны, Сартр, а с другой — Альтюссер

представляют две крайние версии интерпретации марксизма, если рассматривать их методы в их

философском значении. Можно пойти еще дальше в объединении экзистенциализма и индивидуализма

с марксизмом, чего не сделал Сартр. Можно также пойти дальше Альтюссера, в реинтерпретации марк-

сизма, элиминируя гуманизм, эволюционизм и историцизм: каждый из них, как и подобает добрым

французским философам, представлял до конца одну из двух возможных интерпретаций. Добавлю

также, что, как марксизм Альтюссера, так и марксизм Сартра, с точки зрения аналитиков, о которых я

сейчас буду говорить, имеют в виду не историческое познание в обычном смысле слова, а скорее

метанаучную реинтерпретацию спекулятивной философии истории.

Прежде чем перейти к следующей теме, а именно к определению того, что герменевтика называет

«историческим познанием», а аналитики — «исторической наукой», я хотел бы заключить этот своего

рода пассаж несколькими краткими замечаниями по поводу характерных черт науки истории в

понимании Альтюссера.

1) Речь идет скорее о том, что принято называть социологией, чем об истории, то есть о теории

способов производства, точнее, общественных формаций. Способы производства и общественные

формации, если можно так выразиться, спроецированы гипотезой о настоящем и в настоящем с целью

установления решающих факторов и отношений между ними. Таким образом, речь идет о том, чтобы

раскрыть способ функционирования каждого способа производства, а не о том, чтобы раскрыть законы

развития.

2) С другой стороны, выяснить, что можно извлечь из отмеченных элементов и достаточно ли их для

определения способа производства или общественной формации.

3) Тому, что Альтюссер называет «наукой истории», недостает именно того, что обычно под этим

понимают: историческое познание, практикуемое историками, редко включает комбинационность, с

помощью которой реконструируют различные способы производства. У Альтюссера речь идет о

теоретической науке истории, но я сказал бы скорее, что эта наука истории, которая возможна, но в

настоящее время не существует.

236

По-немецки я сказал бы: «Eine Grundlegung zu einer moglichen Theorie der historischen Wissenschaft, die

noch nicht existiert»,4TO означает: теоретическое обоснование возможной науки истории, которая еще

не существует.

Практикуемое историком историческое познание состоит в том, чтобы восстановить прошлое в двух

смыслах: с одной стороны, историк пытается восстановить то, что я назвал бы (без уточнения в данный

момент) событиями: сражения, династии, короли, преступления, подвиги и т. д., а затем он пытается