Алаев Л.Б., Козлова М.П., Котовский Г.Г., Непомнин О.Е., Смилянская И.М. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 4. Восток в новое время (конец XVIII - начало XX в.): Кн. 1
Подождите немного. Документ загружается.
организации монгольского общества, которое разделялось прежде всего на благородных (сайн хумуус)
и простолюдинов (хар хумуус).
Сайн хумуус составляла светская (хара) и духовная (шара) знать: владетельные князья-дзасаки,
невладетельные тайджи — младшие сыновья княжеских фамилий, высшие иерархи ламаистской
церкви.
302
К сайн хумуус относилась также прослойка императорских зятьев, получавших титул эфу или
табунанов, которая пополнялась благодаря матримониальной политике цинского двора, отдававшего
маньчжурских принцесс замуж за представителей монгольских княжеских родов. Этому
способствовала определенная историческая и этнокультурная близость маньчжуров и монголов как
кочевых народов одной языковой группы (алтайской) и общей религии. Династийные браки были
одним из методов привлечения Цинами на свою сторону монгольской знати.
Особую социально-правовую группу составляли носители титула дархан, который давался лицам,
оказавшим особые личные услуги монгольским великим хаганам (в прошлом), а с XVII в. —
маньчжурским императорам. Эта группа лиц освобождалась от несения каких-либо повинностей,
включая уплату податей, а также обладала личной неприкосновенностью и получала право свободного
выбора рода занятий и места жительства. С 1824 г. титул дархана стал передаваться по наследству, и
его можно было купить за большие деньги.
К этому же кругу примыкало и высшее монастырское духовенство.
К простолюдинам относились араты-кочевники, скотоводы, принадлежавшие к трем статусным
группам зависимого крестьянства: сомонным аратам, или ал-бату, хамджилга и шаби. Выходцы из
аратов формировали многочисленное низшее ламство (монашество), как монастырское (бандм-
послушники), так и ху-донское, т.е. лам, проживавших в миру в сельской местности (худоне).
Все категории лам были освобождены от каких-либо государственных поборов и несения служб и
занимались в основном отправлением культа. Однако низшие ламы в монастырях подвергались
эксплуатации со стороны монастырской верхушки, а в худоне — даже со стороны светских властей. В
целом, банды как по происхождению, так и имущественному положению, а худонские ламы — и по
образу жизни особенно не отличались от простолюдинов.
Сомонные араты — наиболее многочисленная группа трудового населения, — хотя юридически и
считались свободными, но по существу были превращены в государственных крепостных,
находившихся под управлением хошунных дзаса-ков, приписанных к хошунной канцелярии и
соответствующей воинской части, и не имели права без разрешения властей покидать пределы своего
хошуна.
Светские нойоны регулярно взимали с сомонных аратов, или албату, продуктовую подать, которая,
согласно маньчжурским установлениям, равнялась одному барану с каждой семьи, владевшей более
пяти голов крупного рогатого скота или двумя десятками и более овец. При этом на практике размеры
подати завышались.
Важнейшей формой феодальной эксплуатации албату были различные отработки в пользу нойонов.
Наиболее распространенной являлась принудительная раздача нойонами принадлежавшего им скота на
выпас в хозяйства албату либо на безвозмездной основе, либо на условиях издольщины, с
использованием системы круговой поруки албату за сохранность хозяйского скота.
На низшей ступени социальной лестницы стояли так называемые подведомственные (мэдэл хубэгууд),
домашние слуги и рабы (китад) — из военнопленных, а также лиц, проданных или отданных в рабство
за преступления.
К выполнению государственных повинностей, кроме воинской, начиная с начала XIX в. стали
привлекаться и отдельные группы аратской статусной группы
303
хамджилга, главной обязанностью которых при этом оставалось содержание и обслуживание
владетельных князей, тайджи и их семей. Находясь в прямой личной зависимости от светских нойонов
и являясь своеобразным атрибутом их должностного положения и титула, хамджилга были обязаны
кочевать вместе со своими господами, пасти господский скот и ухаживать за ним, платить долги
хозяев, исполнять тяжелую домашнюю работу и т.п.
Крупным собственником выступала верхушка ламаистской церкви в лице богдо-гэгэна, хутухт и
настоятелей почти 700 монастырей. Постоянным источником растущего богатства и могущества
церкви (помимо щедрых вкладов государства, светской аристократии и пожертвований глубоко
религиозного населения, а также предпринимательской деятельности джасы — монастырской общи-
ны) был подневольный труд аратов-шабм (шабинаров) — статусной группы, возникшей еще в XVII в. с
распространением ламаизма в Монголии, а с 1764 г. официально закрепленной за духовными
владыками и монастырями.
Освобожденные от всех податей и повинностей в пользу государства и светских нойонов, шабинары,
однако, были обязаны работать на своих хозяев, ежегодно выплачивать натуральный и денежный
налоги, а также различного рода внеочередные поборы.
Закрепив социальную структуру монгольского общества, Цины оставили неизменными основы
господствующего положения знати: фактическое владение и распоряжение пастбищными
территориями на правах прежде всего крупных скотовладельцев, возможность эксплуатировать и
управлять подвластным населением, фискальный и судебный иммунитеты, право иметь личных
крепостных, вплоть до середины XIX в. — даже домашних рабов, и др.
Более того, наследственные права и привилегии нойонов, основанные во многом на обычном праве,
традициях подчинения знатным и богатым, патриархальных родоплеменных связях, при Цинах
получили дополнительное подтверждение силой маньчжурского закона и авторитетом
государственной имперской власти, путем привлечения на государственную службу и введения табеля
о рангах.
Негативное воздействие на положение скотоводов Монголии оказал китайский торгово-
ростовщический капитал, внедрение которого в экономику странь! началось еще в первой половине
XVIII в. С начала XIX в. торговые и кредитные' операции китайцев в Монголии расширились. При
оседлых пунктах, главным образом монастырях, росло число маймаченов — торговых слобод с
лавками, магазинами, складскими и жилыми помещениями. Они становились центрами оптовой и
розничной торговли шелковыми и бумажными тканями, чаем, табаком, мукой, крупами,
металлическими, фарфоровыми и глиняными изделиями, предметами домашнего обихода и
ламаистского культа. Возможность сбыта китайских товаров в Монголии обеспечивалась спросом в
Китае на монгольский скот и продукты животноводства. Значительная разница между низкими заку-
почными и высокими продажными ценами на эти товары создавала для китайских торговцев
возможность быстрого обогащения. Маньчжурская администрация, действовавшая в интересах
китайских торговцев, постепенно отменяла ограничения на китайскую торговлю в Монголии,
существовавшие в течение всего XVIII в. в русле общей политики изоляции страны от внешнего мира.
304
К середине XIX в. в Монголии при прямой поддержке маньчжурских властей открыто действовали
отделения нескольких десятков китайских торговых и ростовщических фирм, главным образом
пекинских и шансийских.
Монопольное положение китайского торгово-ростовщического капитала в Монголии обеспечивалось
маньчжурской политикой изоляции страны от внешнего мира, в первую очередь от соседней России.
Нерчинский договор 1689г., Кяхтинский и Буринский 1727 г. между Цинской империей и Россией
юридически закрепляли ограничения деятельности российского купечества в Монголии. До середины
XIX в. русская торговля ограничивалась проведением раз в три года ярмарки в Кяхте и деятельностью
русских купцов вдоль тракта Кяхта-Урга-Калган, но с уплатой крупных пошлин. Положение
изменилось лишь в начале 1850-х годов в связи с изменениями в общей геополитической ситуации в
Центральной Азии и на Дальнем Востоке.
Экономика Монголии сохраняла натуральный и полунатуральный характер, поскольку почти
полностью основывалась на экстенсивном кочевом животноводстве в сочетании с домашним
ремеслом, кустарными промыслами, охотой, а также зачатками земледелия. Развивавшаяся торговля
способствовала появлению мелкотоварного уклада. Несмотря на некоторую стабилизацию
политического положения к концу XVIII — началу XIX в., страна не смогла полностью оправиться от
бедствий предшествующего периода, вызванных полуторастолетней борьбой с маньчжурскими
вторжениями.
Глава 23
КОРЕЯ В КОНЦЕ XVIII в. — 1840-е ГОДЫ
НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
С 1637 г. Корея оставалась вассальным государством цинской маньчжурской династии, правившей в
Китае. Но вассальные отношения ограничивались выплатой дани, которую к XIX в. Корея и вовсе
перестала посылать в Китай.
Правительство Кореи проводило политику изоляции от внешнего мира, что пагубно отразилось на ее
политическом, культурном, экономическом развитии, так как привело к консервации государственной
системы и социального строя. В административном отношении страна сохраняла свою структуру с XV
в.
И тем не менее в конце XVIII в. товарно-денежные отношения разрушали вековые устои экономики
страны, ослаб жесткий контроль государства в области регламентации ремесел и торговли.
Землевладение и землепользование постепенно утрачивали иерархический характер. Государственная
собственность на землю сокращалась за счет роста частного землевладения. В первой половине XIX в.
выросло число дворцовых и ведомственных земель, освобожденных от уплаты государственных
налогов, что вызвало острый дефицит средств в казне. Государство пыталось возместить убытки за
счет введения новых налогов помимо старых — поземельного и военного. В результате число
различных налогов достигло 40. Разорявшиеся крестьяне превращались в арендаторов собственной
земли либо нищих бродяг. Рос слой деревенских богатеев — тхохо (помещики нового типа),
скупавших земли обнищавших крестьян.
Перемены коснулись и крепостного крестьянина, чей труд стал непроизводителен. В 1801 г.
феодальное правительство провозгласило освобождение 29093 государственных крепостных крестьян
(ноби) и 36 974 дворцовых, переведя их в сословие простолюдинов, обязанных выполнять
соответствующие повинности. Крепостная зависимость частных крестьян была ликвидирована лишь
частично.
Спад сельскохозяйственного производства был вызван постоянными неурожаями, явившимися
следствием запущенности ирригационной системы. В первые десятилетия XIX в. страну потрясали
голод и эпидемии. Правительство было вынуждено посылать войска на уборку трупов. Крестьяне
массами уходили в новые районы, на север страны, за границу — в Маньчжурию, русское Приморье. В
результате сокращались пахотные земли. В 1804г. насчитывалось 435,6 тыс. кёль заброшенных или
пострадавших от стихийных бедствий полей, к 1854 г. эта иифра возросла до 472,6 тыс. кёль (кёль —
0,999 га). Снижение численности населения было еще значительнее — с 7,5 млн. в 1807г. до 6,4 млн. в
1835г. В несколько меньшей степени сократилось население Сеула — с 204,8 тыс. жителей в 1807 г. до
203,9 тыс. в 1837 г. Следствием бедственного
306
положения страны явился рост числа бродяг, нищих, на содержание которых правительство было
вынуждено отпускать средства.
В начале XIX в. замедлился рост товарно-денежных отношений. Местные и центральные власти
пытались разрешать кризис традиционными мерами — усилением мелочной регламентации
производства частных ремесленных мастерских и активности торговых фирм, всячески пресекая их
предпринимательскую инициативу. Но, несмотря на эти препоны, по всей стране стихийно возникали
частные торговые и ремесленные мастерские, в которых стал шире применяться наемный труд
(особенно в типографском деле, горном промысле, кораблестроении). Возросла активность скупщиков
готовой продукции ремесленников. Развивалась инициатива частных купеческих союзов, не
располагавших государственной монополией (попытки правительства пресечь эту деятельность
терпели крах). Появились частные торговые компании, чьи капиталы были сравнимы с доходами
казны. Капиталы свободных торговцев Кэсона, например, оценивались в 700-900 тыс. ян. Центральное
правительство нередко было вынуждено брать у них кредиты.
Расширялись торговые связи между различными регионами страны. По существу, можно полагать, что
в конце XVIII — начале XIX в. появились предпосылки формирования национального рынка.
Развитие товарно-денежных отношений вело к усилению налогового гнета. Натуральные налоги
заменялись денежными. В 1827 г., например, в провинции Кёнсан 50% всей суммы поземельного
налога разрешалось сдавать в казну деньгами. Центральные и местные власти прибегали к выпуску
неполноценной монеты, что открывало новые пути ограбления народа.
Внешняя торговля Кореи в конце XVIII в. и самом начале XIX в. не претерпела особых изменений,
ограничиваясь незначительными торговыми связями с Китаем и Японией. В ней господствующее
положение занимало купечество Кэсона и пограничного с Китаем города Ыйджу. Однако в 30-40-х
годах произошли перемены: китайские купцы, занимавшиеся посреднической торговлей, стали пере-
продавать на пограничных корейских рынках дешевые хлопчатобумажные ткани, что подрывало
традиционное ремесленное производство, так как недорогая иностранная продукция стала
пользоваться большим спросом у населения. Корейские купцы и ремесленники безуспешно требовали,
чтобы правительство запретило в стране торговлю иностранными товарами.
Кризис общественно-экономических отношений привел к серьезным изменениям социальной
структуры и к обострению социальных антагонизмов. Отражением этих перемен стал рост
политических интриг и борьбы за власть внутри феодальной знати — янбан. В ходе этой борьбы в 1802
г. власть в стране захватили временщики Кимы из города Андона. Их сторонниками были заняты все
чиновничьи посты от Сеула до отдаленных провинций. Особой дискриминации они подвергли янбан
северо-западных провинций, которые были лишены права занимать должностные посты даже у себя на
родине. Недовольство политическим положением разделяли не только противники Кимов из знатной
среды, но и разорявшиеся мелкие и среднепоместные янбаны, чьи земли скупали тхохо, богатые
торговцы и ремесленники.
308
СОЦИАЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ В НАЧАЛЕ XIX в.
Начало XIX в. ознаменовалось бурным подъемом социальных движений. В крупных городах
появились листовки, разоблачавшие коррупцию, хищения чиновников. Крестьяне повсеместно жгли
помещичьи имения, захватывали государственные склады, раздавали их содержимое беднякам. В 1801
г. в провинции Кёнсан массы крестьян, городского люда, мелких ремесленников, торговцев, не-
довольных провинциальной властью, создали повстанческие отряды.
Но центром антиправительственных выступлений стала северная провинция Пхёнан. Там были часты
неурожаи, засухи, почвы же каменисты, трудны для обработки. Трудовой люд Пхёнана кроме обычных
налогов должен был оплачивать содержание посольств, приезжавших в Китай, чтобы отвезти дань и
подарки Цинам, а также выполнять трудовые повинности по строительству оборонительных
сооружений. Крестьяне имели крохотные участки земли, которые не могли их прокормить. Мелкие
торговцы и ремесленники не выдерживали натиска китайского импорта.
Одним из самых значительных социальных движений Кореи XIX в. стало крестьянское восстание 1811
г. в провинции Пхёнан. Стихийный бунт крестьян и трудового люда возглавил янбвн Хон Гённэ,
представлявший недовольных янбан и тхохо, которых андонские Кимы не допускали к участию в
политической жизни страны, занятию постов в центральном и провинциальном аппарате. В посланиях
к населению северных провинций Хон Гённэ, апеллируя к конфуцианским представлениям, объявлял,
что является Сыном Неба, ниспосланным на землю Небесным велением, дабы создать общество
равенства и прекратить злоупотребления чиновников. В своих обращениях он доказывал, что
население северных провинций должно иметь равные права на управление страной, так как «Жители
Квансо» (Пхёнан) обладают истинной культурой и хорошими обычаями. Богатые жители Пхёнана под-
держали повстанческое движение, снабжая его оружием, провиантом и деньгами.
Хон Гённэ создал штаб восстания, организовал повстанцев в отряды и проводил их обучение. В
течение четырех месяцев регулярные правительственные войска не могли остановить продвижение к
столице крестьянской армии, опиравшейся на поддержку местного населения. В занятых повстанцами
районах создавались новые органы власти — местные управы. Прежние кунсу (начальники уездов)
были изгнаны. На их места назначали тхохо и янбан, поддержавших восстание.
В обстановке полного смятения правительство вызвало на помощь китайские войска. Тем временем в
повстанческую армию вливались работники приисков, приходили крестьяне из соседних провинций.
Ван направил специальное обращение к жителям Пхёнана, в котором признавал себя виновным в
тягчайшем положении, создавшемся в провинции, и в обнищании народа. Он констатировал, что в
стране царит анархия, а алчные чиновники действуют по своему произволу. Ван обещал выполнить
свой долг перед народом провинций Северо-Запада. В то же время правительство объявило до-
полнительную мобилизацию в армию. Население северных провинций призывали добровольно
вступать в отряды борьбы с повстанцами.
В мае 1812г. правительственным войскам удалось сломить сопротивление отчаянно сражавшихся
повстанцев, неся при этом большие потери. Но события в
309
провинции Пхёнан вызвали отклик не только в Хванхэ и Хамгён— соседних северных провинциях, но
и на Крайнем Юге страны, на о-ве Чеджудо, где начались народные антиправительственные волнения.
Одновременно с событиями в Пхёнане в первые десятилетия XIX в. страну сотрясали городские
восстания, охватившие крупные города и столицу страны — Сеул.
В 1813, 1815, 1833 гг. в Сеуле проходили «голодные» бунты. Тысячи нищих, бродяг, простолюдинов
нападали на государственные склады, дома чиновников и богатых купцов. Власти издавали приказы о
раздаче голодающим зерна и высылке из столицы бродяг, зачастую прибегали к использованию
правительственных войск. Так силой оружия удавалось добиться временного затишья. Но народное
недовольство не затухало, бунты начинались снова. К бедному люду примыкали и солдаты.
РАСПРОСТРАНЕНИЕ «ЗАПАДНОЙ ВЕРЫ»
В конце XVIII — первые десятилетия XIX в. политика корейских правящих кругов, проводивших курс
на «самоизоляцию», натолкнулась на намерение капиталистических держав распространить свое
влияние в странах Дальнего Востока.
При этом западные державы отводили в своей политике особую роль миссионерам, проповедовавшим
христианство.
Единственным возможным каналом для распространения в Корее западной религии стало крещение в
Китае корейцев, привозивших вассальную дань цин-скому правительству. Возвратившись на родину,
новые адепты католицизма начинали проповедовать западную веру.
Так, в ноябре 1783 г. молодой янбан Ли Сынхун после посещения Китая возвратился на родину
католическим священником, приняв имя «отец Петр». Первыми слушателями его проповедей были
молодые, оппозиционно настроенные янбаны и представители образованных слоев общества, которые
усматривали в новой религии противодействие конфуцианской схоластике и путь к распространению
на родине достижений западной цивилизации — реальных точных наук.
Постепенно влияние западной веры вышло за рамки узкоэлитарной среды и христианство стало
приобретать последователей среди широких слоев населения. Крестьян и торгово-ремесленный люд
привлекала в католическую веру проповедь равенства сынов Божьих. Восприятие христианского
учения облегчалось тем, что в нем содержались понятия, идентичные многим морально-этическим
нормам конфуцианства.
Правящие круги развернули решительную борьбу за искоренение «ереси» — западной веры. Начались
гонения, пытки, казни корейцев, принявших христианство либо обвиняемых в связях с иноверцами. В
1786 г. правительство издало указ, запрещавший проповедь католицизма и ввоз европейской
литературы любого содержания. На границе с Китаем, в городе Ыйджу был создан специальный
таможенный пункт, где багаж прибывших подлежал проверке. Многие началь-
310
ники уездов были уволены со своих постов, так как не сумели воспрепятствовать распространению
иноземной веры.
В начале 1791 г. последовал новый категорический запрет на чтение иностранных книг, а в ноябре того
же года были казнены четыре крупных сановника и «много простых людей», принявших христианство.
В эти же годы в кругах образованных янбан начало зреть решение обратиться за помощью к европей-
ским державам (Португалии, Англии), чтобы добиться прекращения политики изоляции страны от
внешних контактов и гонений корейцев, перешедших в христианство, разрешить знакомство с
западной цивилизацией — наукой, культурой, техническими достижениями и установить торговые
отношения со всеми иностранными государствами. В ответ корейское правительство усилило
репрессии против инакомыслящих.
В начале XIX в. был казнен янбан Хван Саён, обратившийся в Пекине к миссионерам с посланием,
призывающим прислать эскадру, чтобы свергнуть нынешнее корейское правительство и установить
новое, которое бы не препятствовало контактам Кореи с западными странами. В том же году в одном
только Сеуле казнили 300 человек и еще 200 в провинциях; 400 человек были высланы из столицы.
Среди них были ученые, принадлежавшие к идейному течению «За реальные знания» (сирхак), и
другие.
В 1801 г. ван обратился к населению с воззванием «О наказании ереси» («Тоса кёнмун»), в котором
объяснял свои действия борьбой за чистоту конфуцианского учения и объявил «ересью» западную
религию.
Террор, казни инакомыслящих не остановили проникновение в Корею миссионеров. В 1831 г. папа
Григорий XVI учредил корейский апостольский викариат, включив Корею в сферу деятельности
Парижского общества иностранных миссионеров. В 1832г. в Корею был направлен миссионер
В.Брюгге, возведенный в сан епископа. После его смерти в 1836 г. его место занял отец П.Ф.Мобан. В
Корею прибыли также миссионеры Ж.О.Шастан и Эмбер. Французские миссионеры наряду с
проповедью католицизма открывали школы и распространяли литературу по точным и естественным
наукам — астрономии, математике, медицине. В 1839 г. Мобан и Шастон были казнены.
Англия первая из европейских держав направила свои корабли в корейские воды. В 1816 и 1832 гг. к
корейским берегам подходили британские суда, англичане пытались склонить корейское
правительство к установлению торговых отношений. Но их предложения были отклонены.
В июне 1846 г. в корейских территориальных водах появились три французских фрегата. Французы
требовали установления торговых отношений и объяснений по поводу казни миссионеров. На
следующий год прибыли еще два французских корабля, однако они потерпели крушение у корейских
берегов. Команду из пятисот моряков спасли местные жители. Корейские власти переправили их в
Китай.
1840-1850-е годы, по свидетельству корейских хроник, были отмечены беспрерывными вторжениями в
корейские воды европейских судов.
Во второй половине 1840-х годов особый интерес к Корее стали проявлять Соединенные Штаты
Америки, которые, опираясь на заключенный в 1844 г. с Китаем договор, присоединились к
колониальной экспансии на Дальнем Востоке.
311
С этого времени капиталистические державы, продолжая поощрять деятельность миссионеров,
перешли к попыткам прямого вооруженного вторжения в страну. Правительство Кореи вновь усилило
репрессии против корейцев, принявших западную веру.
В 1839 г. ван Чонджо издал «Эдикт для опровержения ереси», в котором защищал чистоту
конфуцианской морали и неопровержимость истинности этого учения. Ван утверждал, что все народы,
не разделяющие учение Конфуция, сошли с пути правды и исповедуют ложь.
ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
В такой идейно-политической обстановке, несмотря на все препятствия, чинимые феодально-
конфуцианской реакцией, развивалось передовое течение в общественной мысли Кореи, зародившееся
еще в конце XVI в. В конце XVIII — первой половине XIX в. в движении «За реальные знания»
выделилось течение пукхак («Учение с Севера»), выразителями которого были ученые-мыслители Хон
Дэён, Пак Чивон, Пак Чега, чье творчество относится ко второй половине XVIII в. Их талантливым
последователем был Чон Яггён (псевдоним Дасан).
Юношей Чон Дасан не избежал влияния католицизма, видя в западной вере путь к освобождению
Кореи от режима, господствовавшего в стране. Он стремился к распространению в Корее цивилизации
стран Запада. Правительство ан-донских Кимов расправилось с ним: в 1801 г. Чон Дасан был сослан на
18 лет в отдаленную провинцию. В ссылке он посвятил свое время занятиям историей и литературой.
Его творчество отражало просветительские идеи, которые послужили впоследствии отправным
пунктом формирования идеологии освободительного движения.
Воззрения Чон Дасана, как и его многочисленных последователей, испытали влияние общественной
мысли Китая, Японии, а также западной культуры, сведения о которой, несмотря на все препоны,
чинимые властями, проникали в страну.
Однако особое воздействие на просветительскую мысль Чон Дасана и его окружения имели корейские
культурно-религиозные традиции, откуда были почерпнуты эгалитаристско-утопические идеи.
Подобно своим предшественникам, сирхакским мыслителям, Чон Дасан считал, что преобразование
корейского общества должно быть осуществлено путем просвещения народа: он призывал обучать
юношей практическим наукам, а не заставлять их штудировать китайские конфуцианские сочинения.
Ученый считал необходимым обратиться к корейскому наследию— классическим сочинениям,
биографиям корейских, а не китайских героев и государственных деятелей, творчеству корейских
поэтов.
Чон Дасан выступал против изоляции страны, против проводимой властью политики преклонения
перед всем китайским и унижения корейского (садэ-джуый).
Вершиной сирхакской мысли по праву считается сочинение Чон Дасана «Монмин Симсо»
(«Размышления об управлении народом»), в котором автор
312
высказал ряд идей по поводу изменения системы управления государством, дабы оздоровить общество,
улучшить жизнь народа, развить сельское хозяйство, торговлю и ремесла. Одной из важнейших
проблем ученый считал уничтожение социального неравенства, предлагая провести созданную им
программу преобразований, важнейшим из которых, по его мнению, была реформа землевладения и
землепользования. Именно ей Дасан посвятил трактат «Рассуждение о земельной реформе», который
он направил вану. Автор считал, что все люди должны быть равны и тот, кто трудится, должен иметь
право на землю, независимо от социальной принадлежности. Он осуждал богачей, захвативших поля
бедняков. Согласно проекту Дасана, необходимо было ввести новое административное деление и но-
вую единицу земельной площади. Пахотная земля должна обрабатываться сообща. Староста учитывал
бы работу каждого, а урожай (после уплаты налога) делился бы пропорционально вложенному труду.
Ремесленники и торговцы должны обменивать свои товары на зерно. Ученые-конфуцианцы должны
посвятить себя общественно-полезному труду — земледелию, ремеслу, торговле, обучению, прекратив
бессмысленные схоластические занятия. В результате, по мнению Чон Дасана, в обществе
восторжествуют мораль и нравственность.
Многие страницы сочинения «Размышления об управлении народом» посвящены описанию хищений
центральных и провинциальных чиновников, разорявших народ. Ученый предлагал ввести новую
систему обложения государственным налогом, учитывающую плодородие земли, а в неурожайные
годы сокращать либо освобождать крестьян от налога.
Ученый выступил с проектами преобразования и всех прочих отраслей экономики страны: ремесла,
торговли, транспортных средств, денежной системы. Он предлагал создать специальное ведомство,
которое занялось бы изучением достижений других стран и введением их в Корее. Одновременно
Дасан развивал идеи своих предшественников-сирхакистов о необходимости упорядочения денежной
системы.
Ученый уделял огромное внимание преобразованию всех сторон жизни общества, которое должно
было быть, по его мнению, осуществлено после претворения в жизнь принципа социального равенства,
отмены сословной системы. Он выступал за отмену государственных экзаменов (кваго), не
допускавших к постам чиновников выходцев из простонародья, детей янбан от наложниц, ограни-
чивавших допуск к сдаче кваго жителей северо-западных провинций.
Вопреки конфуцианскому представлению о верховном правителе как священной особе, мыслитель
выдвинул идею избрания правителя всем народом и отмены права вана передавать престол по
наследству своему сыну. Сам народ, утверждал Дасан, должен избрать достойного и предоставить ему
право возглавить страну. Так Чон Дасан предвосхитил идею представительного правления. Этой теме
посвящены его замечательные трактаты: «О происхождении правителя», «Размышления об императоре
Тан».
Богатейшее культурное наследие, содержавшееся в творчестве ученого-просветителя, оказало
огромное воздействие на формирование передовой общественной мысли, способствовало раннему
формированию идеологии национально-освободительного движения.
Глава 24
ЯПОНИЯ В КОНЦЕ XVIII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.
До середины XIX в. режим правления, созданный Токугава Иэясу (1542-1616) и поддерживавшийся
усилиями его наследников, обеспечивал устойчивое социально-экономическое развитие страны.
Высокая стабильность политического и социально-экономического развития токугавской Япония была
обусловлена: географической обособленностью страны, не испытывавшей до 1853 г. интенсивного
военно-политического давления; переходом системы производительных сил страны к застойной
модели роста во второй половине XVIII в., что проявлялось в незначительном приросте населения;
доминированием клана Токугава в военно-политической структуре и общепризнанными, ставшими
частью культуры японского общества методами поддержания лояльности феодальной знати, благодаря
чему позиции сегунов Токугава никем не оспаривались до начала 60-х годов XIX в., когда под
давлением западных держав резко обострились внутриполитические противоречия.
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
К началу XIX в. основной проблемой страны стала хроническая нехватка денежных средств как у
правительства сегуна (бакуфу), так и у правительств самостоятельных княжеств. Основными
источниками пополнения казны бакуфу были достаточно стабильный поземельный налог с
собственных владений (около 35-40% урожая) и постепенно сокращавшиеся доходы от эксплуатации
шахт по добыче золота, серебра и меди. Часть сельскохозяйственного налога собиралась в продуктовой
форме, а часть вносилась деньгами, но поскольку на рынке цена риса сильно колебалась и
существенно, особенно в неурожайные годы, превышала расчетную, то шла постоянная борьба вокруг
той доли налога, которую можно было вносить деньгами. После 1700 г. объем ежегодных налоговых
поступлений бакуфу составлял около 600 тыс. коку риса и около 800 тыс. рё. При этом в 1834-1836 гг.
ежегодный дефицит бюджета бакуфу составлял 587 тыс. рё. Не менее тяжелая ситуация была и в
княжествах. Фактически уже с 50-60-х годов XVII в. бакуфу постоянно прибегает к финансовым
займам и другим способам пополнения казны, которые были не столь законны с точки зрения конфуци-
анских моралистов, как доходы от крестьянского труда.
Причины дефицита бюджетов были многочисленны. Одной из них были чрезмерные расходы
господствующего сословия. Они в немалой степени были связаны с необходимостью для князей
проводить значительную часть времени в Эдо,
314
а не в собственных владениях. Семьи крупных владетельных князей (даймё) и некоторых вассалов
сегуна более низких рангов постоянно проживали в Эдо, а сами они должны были проводить в столице
каждый второй год. Один год в Эдо проживали даймё западных княжеств, другой год — даймё
восточных. Таковы были требования сегуна к даймё, чтобы обеспечить их лояльность. Подобная
система получила название санкин котай.
В Эдо шла интенсивная светская жизнь (обязательное присутствие в сёгун-ском замке Тиёда, обмены
визитами и подарками, встречи и проводы). Каждый шаг даймё определялся их статусом (каку) и
рангом, поэтому независимо от состояния дел они не жалели средств на представительские расходы.
Даймё имели в Эдо от двух до девяти домов, а свита самых крупных даймё вместе со слугами
насчитывала несколько тысяч человек. Бакуфу приходилось сдерживать амбиции даймё. Однако эти
ограничения, как правило, игнорировались, особенно в XVIII-XIX вв. На оплату пребывания в столице
приходилось до 70% расходов княжеств. Большая часть средств тратилась в столице, благодаря чему
бывшая рыбацкая деревушка в короткий срок превратилась в один из крупнейших городов мира с
населением около 1 млн. человек. Во многих княжествах для поддержания лояльности собственных
вассалов последних обязывали содержать дома в главном замковом городе своего княжества, где
постоянно проживали их семьи.
С критикой системы санкин котай выступали философы Кумадзава Бандзан (1619-1691), Огю Сорай
(1666-1728), Муро Кюсо (1658-1734), Накаи Тикудзан (1730-1829). В своих сочинениях и
рекомендациях, в том числе и сегунам, они предлагали пути сокращения бесполезных расходов с
помощью реформы данной системы.
Наиболее радикальной попыткой изменения этой системы были реформы сегуна Токугава Ёсимунэ
(1684-1751). Он в 1721-1722 гг. ограничил число вассалов и слуг, которые могли сопровождать даймё,
и вполовину сократил срок пребывания даймё в Эдо (до шести месяцев). Вместо этого он ввел
регулярный налог на даймё (агэмай) в размере 100 коку с каждых 10 тыс. коку оценочной про-
дуктивности их владений (омотэдака). Это давало бакуфу дополнительно более 187 тыс. коку дохода
ежегодно, что помогло улучшить экономическое положение сёгуната. Но этот неординарный шаг
сильно задевал интересы даймё и нарушал один из основных принципов поддержания лояльности
внутри господствующего сословия, поэтому он был отменен в 1731 г.
В дальнейшем бакуфу так и не сумело обложить владения даймё регулярными налогами, поскольку
политическая власть сегуна постепенно ослаблялась. Периодически центральное правительство
обязывало княжества вносить в казну чрезвычайные платежи, связанные с престижными
строительными или мелиоративными проектами, ликвидацией последствий стихийных бедствий, а с
конца XVIII в. и в связи с необходимостью усиления береговой обороны. Эта сумма была невелика по
сравнению со статьей расходов по санкин котай, но и она стала в начале XIX в. для многих княжеств
обременительной. Тем не менее с 1615 по 1864 г. не было ни одного выступления даймё против сегуна,
а следовательно, консенсус в господствующем сословии сохранялся.
Другой статьей расходов, вполне сопоставимой с расходами по санкин котай, было содержание
самураев, не имевших собственных поместий и существовав-
315
ших на фиксированные стипендии (рисовые или денежные пайки), которые им выплачивали власти
княжеств. Самураи составляли около 5,7-10% населения страны, хотя в некоторых княжествах их доля
достигала 40%. Большинство самураев не занималось никакой другой деятельностью, поскольку это
считалось несовместимым с их социальным статусом. На содержание самураев у бакуфу и в
княжествах уходило около половины регулярных налоговых поступлений. Следует отметить, что
княжества довольно часто были вынуждены прибегать к изъятиям из стипендий самураев, чтобы хотя
бы частично сократить свои непомерные расходы. Так, княжество Тёсю, впервые сократившее
стипендии еще в первой половине XVI в., к началу XVIII в. довело эти изъятия до 50%. В дальнейшем
сокращение стипендий было основным способом уменьшения финансового дефицита в княжествах.
Такая практика вела к разорению самураев, особенно их низшего слоя. Многие из них просто
бедствовали и часто становились объектом насмешек со стороны горожан. Так, в княжестве Мориока в
период с 1764 по 1851 г. двадцать самураев совершили самоубийство. Многие самураи низшего ранга
оказывались вынужденными искать дополнительный заработок, брать в жены дочерей богатых
крестьян или купцов. Стремление не уронить свое достоинство заставляло их увеличивать свои
расходы, которые к 30-м годам XIX в. возросли на 40% по сравнению с началом XVIII в., а они, как
правило, покрывались средствами, взятыми в долг. Это происходило на фоне роста доходов купцов,
ремесленников и даже крестьян.
Сокращению доли военного сословия в национальном доходе способствовал ряд причин. В результате
развития товарно-денежных отношений и домашней промышленности в деревне все большая часть
новых доходов ускользала от налогообложения. Феодальные власти не признавали торговую прибыль
в качестве законного источника правительственных доходов, поэтому так и не создали систему
обложения налогами торговли и новых видов хозяйственной деятельности крестьянства, а
ориентировались на фиксированную ставку поземельного налога (кокудака). К середине XVIII в. были
в основном исчерпаны возможности увеличения доходов за счет экстенсивных факторов. Замедлились
темпы освоения новых земель (синдэн), поскольку осваивать приходилось крайне тяжелые земли. Это
требовало значительных финансовых средств, которыми самураи, как правило, не располагали. Кроме
того, начиная с XVII в. сокращается добыча золота и серебра. Цены на большинство товаров росли
быстрее, чем цены на рис, особенно в Эдо. Так как возможности пополнения самурайского сословия
были крайне ограниченны, это препятствовало его обновлению за счет состоятельных слоев купечества
и крестьянства. Внутри военного сословия в конце XVIII — первой половине XIX в. была предельно
низкая вертикальная мобильность. Наконец, с конца XVIII в. активность западных держав на Дальнем
Востоке потребовала увеличения правительственных расходов на береговую оборону, которые в
основном легли на военных.
Поиск путей выхода из сложившегося положения составлял главную линию, вокруг которой строилась
внутренняя политика как бакуфу, так и самостоятельных княжеств. Наиболее простым способом
мобилизации необходимых средств были займы у купцов Осака и Киото под будущие поступления.
Однако этот путь был и самым бесперспективным, поскольку уже к середине XVIII в. большинст-
316
во княжеств имели долги, которые они вряд ли могли когда-либо выплатить. Например, даймё
княжества Kara, крупнейший феодальный магнат после сегуна, в 1785 г. имел долг в 2 млн. рё, что в 3-
4 раза превышало его годовой доход. В похожем положении были княжества Сацума, Тёсю, Айдзу и
большинство других. К 1840 г. совокупный долг даймё купцам Осака, главного торгового центра стра-
ны, оценивался в 60 млн. рё. Только для покрытия годовых процентов по этой задолженности
потребовалась бы четверть регулярных налоговых поступлений всей страны. Попытки периодического
списания долгов с самураев, предпринимавшиеся и бакуфу, и властями отдельных княжеств на
протяжении всего периода, лишь ухудшали условия, на которых им позже приходилось брать новые
займы. Тем не менее принудительное списание долгов регулярно практиковалось бакуфу в годы
реформ. В частности, во время реформ Кансэй были списаны долги самураев, сделанные до 1794г.
Периодически бакуфу пыталось вторгаться в сферу кредитования, предоставляя самураям деньги в
долг под 7%, что было вдвое ниже обычной ставки торговцев квитанциями на рисовые пайки
(фудасаси), но его ресурсы были ограниченны.
Бакуфу предприняло попытки регулирования цен и процентных ставок, чтобы защитить подданных от
стихии рынка. Создается подразделение специальных инспекторов, которые контролируют торговые
кварталы в Эдо и Осака.
Другой мерой были опыты создания школ для обучения самураев навыкам административного
управления, чтобы они могли больше заниматься хозяйством. Усилилась тяга к конкретным знаниям и
навыкам. Между 1781 и 1803 гг. было учреждено 59 школ для самураев, а в следующие 40 лет — еще
72.
Естественно, что все княжества пытались собрать дополнительные налоги. Однако эти попытки
наталкивались на сопротивление крестьян, большинство выступлений которых происходило в
наиболее богатых районах и чаще являлись ответом на увеличение властями налогов, чем протестами
против собственного тяжелого положения. В большинстве случаев крестьянам удавалось отстоять но-
вые доходы от налогообложения, поскольку власти княжеств, опасаясь репрессий со стороны бакуфу за
беспорядки на своей территории, были склонны идти на компромисс с крестьянством за счет городских
слоев и даже самураев. Этому способствовала и идеологическая модель общества, в которой
крестьянству отводилось второе, почетное место. Более того, выступления крестьян рассматривались
как свидетельство неэффективности политики бакуфу. Во владениях бакуфу попытки упорядочить
систему сбора налогов, в частности перевод налоговых чиновников (дайкан) на жалованье взамен их
«кормления» за счет доли в собранных налогах, также не стимулировали их собирать больше налогов,
тем более что это неизбежно привело бы к протестам крестьян в закрепленных за ними округах. В
результате налоги не увеличивались, а их доля в доходах крестьянства постепенно сокращалась. Не
случайно бакуфу, как и власти княжеств, периодически пыталось ограничить расходы крестьянства на
питание, одежду, праздники, устанавливая систему мелочных ограничений.
Наиболее эффективным путем решения финансовой проблемы могло стать обложение налогами
несельскохозяйственной сферы, но этому препятствовали идеологические принципы, положенные в
основу токугавского режима. Если учесть, что вопрос об идеологической чистоте проводимой
политики периодиче-
317
ски оказывался грозным оружием в борьбе за влияние в администрации бакуфу или княжеств, то
становится ясной причина непоследовательности шагов в этом направлении. Попытки введения
элементов меркантилистской политики предпринимались начиная со второй половины XVII в., но не
редкостью были и охранительные реформы. Наибольшую известность получили три серии
консервативных реформ — годов Кёхо (1716-1736), Кансэй (1789-1801) и Тэмпо (1830-1844).
Формально реформы, проводившиеся бакуфу, охватывали лишь земли дома Токугава, но реально они
представляли собой общегосударственное явление, поскольку похожие шаги предпринимались
параллельно во многих княжествах. Немалую роль в синхронизации действий княжеств и бакуфу играл
Эдо, важнейший политический и культурный центр страны, где происходил постоянный обмен
информацией. Во второй половине токугавского периода инициатива в проведении реформ переходит
к княжествам.
Первую попытку расширить финансовую базу бакуфу сделал Янагидзава Ёсиясу (1658-1714), фаворит
сегуна Цунаёси (1646-1709), который ввел специальный налог на купцов (ундзёкин). Несмотря на то
что Араи Хакусэки (1657-1725), много сделавший для закрепления неоконфуцианской ортодоксальной
точки зрения на крестьянский труд как единственный источник общественного богатства, добился
отмены этого решения, в 1721 г. Токугава Ёсимунэ был вынужден принципиально признать гильдии
(кабунакама) и начать взимать с них регулярный налог (мёгакин). Во время пребывания у власти
Танума Окицугу (1719-1788) стали практиковаться правительственные принудительные займы (гоёкин)
у купцов, которые оказывались безвозвратными. После отставки Танума эта практика была осуждена
его соперником— Мацудайра Саданобу (1758-1829), но уже после не очень удачных реформ годов
Кансэй (1789-1801), проведенных по его инициативе, она была вновь фактически узаконена и
расширена.
Важнейшим источником пополнения казны бакуфу стала перечеканка золотой и серебряной монеты с
постепенным уменьшением содержания драгоценных металлов. Впервые в большом масштабе сёгунат
прибег к этому в 1716 и 1725 гг. В дальнейшем случаи порчи монеты участились, а после 1800 г. они
практиковались особенно часто: между 1819 и 1839 гг. бакуфу 19 раз прибегало к этому источнику
пополнения своих финансов, что позволяло ему покрывать от одной трети до половины своих
ежегодных расходов. Эта своеобразная эмиссионная деятельность, дополнявшаяся выпуском
бумажных денег, имевших хождение в княжествах, и развитием кредитной системы, не подрывала
экономику страны, поскольку велась в разумных рамках. В этом направлении действовали следующие
факторы: существовала монополия бакуфу на добычу драгоценных металлов и чеканку монеты, что
позволяло регулировать эту сферу; объемы денежного обращения увеличивались параллельно росту
производства, поэтому, несмотря на четырехкратный рост денежной массы, цены между 1700 и 1854
гг. выросли лишь на 25%.
Значение принудительных займов и порчи монеты было велико: в 1841 г. 48% поступлений бакуфу
было получено не из сельскохозяйственных доходов, а в 1844 г. эта доля достигла уже 54%. Однако
налогообложение несельскохозяйственного сектора так и не было поставлено на регулярную основу.
Власти княжеств тоже нашли способ получать часть торговой прибыли. Для этого они вводили
княжеские монополии на торговлю некоторыми продуктами.