Алаев Л.Б., Козлова М.П., Котовский Г.Г., Непомнин О.Е., Смилянская И.М. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 4. Восток в новое время (конец XVIII

Подождите немного. Документ загружается.

правосознанием характерно соединение административных и судебных функций власти: суд вершили

гражданские администраторы. При доминировании религиозных норм в жизни мусульманского обще-

ства в Османской империи правонарушения (за исключением тяжких уголовных дел) и гражданские

иски рассматривались в шариатских судах, возглавляемых кади или его заместителем-каыбом,

имевшими религиозное образование. В компетенции кади были также нотариат и своего рода

прокурорский надзор за должностными лицами (функция конфуцианских цензоров).

В «военно-феодальном» османском обществе высокопрестижная военная карьера на определенных

уровнях соединялась с административной, тогда как в Китае и Корее военная служба считалась

малопривлекательной и была отделена от гражданской. В Японии военные формировали аппарат

управления; японский

сегун, как османский великий везир, командовал вооруженными силами государства, а вали и даймё

стояли во главе воинских ополчений подвластной им территории. Слияние военной и

административной служб практиковалось и во Вьетнаме. Характерно, что правящий слой в Османской

империи и в японском государстве равно именовался «воинством» (аскери, самураи).

Ранговая и строго бюрократическая организация аппарата власти, присущая дальневосточной

политической культуре, в Японии сосуществовала с близким османам неканцелярским

(небюрократическим) распределением властных полномочий. При назначении должностного лица в

аппарат управления княжества князъя-даймё учитывали не только ранг, но и вассальную зависимость

назначаемого, а сегун, формируя свою администрацию, исходил прежде всего из политической

ориентации и знатности рода претендента на пост (отсюда, например, возникла социально-статусная

группировка фудай даймё, т.е. князей-сторонников сёгунской династии Токугава).

Наконец, при всех цивилизационных особенностях мусульманской и конфуцианской политических

культур не существовало кардинального различия в способах подготовки должностных кадров.

Конечно, для конфуцианской культуры классическим был путь вверх по должностной лестнице через

сдачу государственных экзаменов разных ступеней. Эти экзамены объявлялись и проводились через

установленные сроки в провинциальных центрах и столице. Допуск к экзаменам в Китае и Вьетнаме не

предполагал почти никаких социальных ограничений, но уже в Корее и Японии экзамены могли

сдавать лишь выходцы из привилегированных слоев.

В Османской империи военно-административная карьера традиционно предполагала обучение в

дворцовых школах, куда доступ был открыт только отобранным по физическим и интеллектуальным

качествам султанским рабам, которых покупали на специальных базарах Стамбула и других городов,

выбирали среди военнопленных или приобретали через систему девширме— принудительного набора

юношей из семей христианских подданных султана. В процессе обучения и прохождения придворной

службы юноши приобщались к мусульманской культуре и османскому образу жизни. Наиболее

способные из них, породнившиеся нередко с султанами через браки с их дочерьми, составили осман-

скую правящую элиту, оставаясь при этом кулларлы — султанскими рабами, имущество которых

наследовала казна. (Обычай конфискации наследства сановников распространился впоследствии и на

должностную элиту, вышедшую из мусульманской арабо-османской среды и получившую

профессиональные знания в процессе прохождения службы в аппарате управления и при дворе санов-

ников.) Комплектование гвардии и высшей должностной элиты из рабов (янычары, мамлюки, гулямы)

было традиционным для мусульманской культуры способом обеспечить преданность политических

верхов. (В конфуцианской культуре элита формировалась из императорских родственников близких

степеней родства и соответственно высоких рангов знатности, а в Китае в условиях маньчжурского

завоевания еще и из «знаменных».)

Параллельно в Османской империи была возможна и духовная карьера, открытая для всех слоев

населения. Она требовала прохождения курса обучения в религиозных школах-медресе разных

ступеней. Высшие религиозные звания и

право занять высокий пост (в том числе и на военно-административной службе) получали те, кто

завершал свое многолетнее образование в высокопрестижных медресе при одной из немногих

знаменитых мечетей Стамбула или двух-трех городов Анатолии, находившихся под особым

покровительством верховной власти.

Конфуцианское или мусульманское образование будущих чиновников было гуманитарным, чуждым

прикладных знаний (исключение представлял свод сведений, получаемых низшим техническим

персоналом, нуждавшимся в специальных навыках). Такое образование предполагало владение

классическим языком (арабским в мусульманском мире, древнекитайским в конфуцианском обществе)

и огромным наследием высокой средневековой культуры с присущей ей схоластической традицией,

поэтому высшие сословно-статусные группы в мусульманском и конфуцианском обществах

назывались «учеными» — соответственно vnaMa или шэнъши. Таким путем государство обеспечивало

сохранение и передачу из поколения в поколение классической культуры.

К XVIII в. во всех государствах феодально-бюрократического типа получают особенно широкое

распространение коррупция, покупка должностей и званий, назначение на должность через

покровительство; падает их военная мощь; усиливается тенденция к наследственной передаче постов,

нарушению служебной иерархии, растет сепаратизм; обостряется внутриполитическая борьба за власт-

ные позиции среди различных группировок политически и экономически господствующих слоев.

Сепаратистские устремления провинциальных властей в полиэтнических империях подкреплялись

растущим этническим регионализмом. Все это к началу XIX в. стало выражением серьезного

политического кризиса феодально-бюрократических государств. Поскольку кризис охватил также

социально-экономическую и культурную сферы, то его часто именуют системным.

Во многом кризис был следствием тех изменений, которые переживали в новое время эти наиболее

продвинутые общества Востока, — подрыва традиционных социально-экономических устоев и

ценностных ориентации средневекового общества. Произошли ли эти изменения в результате

внутреннего спонтанного развития или под влиянием растущих связей с мировым экономическим

рынком и какую роль при этом играли демографические циклы в Китае, остается предметом научных

дискуссий, хотя в отношении обществ с государственностью феодально-бюрократического типа,

относительно динамично эволюционировавших, вряд ли можно разграничить два первых вектора

исторического движения.

Можно лишь предположить, что эти глубокие и продолжительные кризисы, принимавшиеся нередко за

разложение и упадок централизованных государств, переживались обществом особенно болезненно,

потому что централизация государственного управления ослабила (если не подорвала) механизмы их

социально-политической саморегуляции, которая в средневековых социумах обычно осуществлялась

через институты общинного и корпоративного самоуправления. В начале XIX в. это поставило

политическую элиту феодально-бюрократических государств перед проблемой реформирования

системы государственного управления, но уже в духе централизации европейского (буржуазного) типа.

ПАТРИАРХАЛЬНЫЕ ГОСУДАРСТВА

Высокоорганизованные по средневековым масштабам феодально-бюрократические государства были

лишь большими островами в море патриархальных, потестарных и догосударственных политических

образований Азии и Африки. Почти всю Северную Африку, Кавказ, Центральную и Юго-Восточную

Азию составляли государства со слабой централизацией управления. В природно-геогра-фическом

отношении эти территории принадлежали к горным, аридным и тропическим зонам, труднодоступным

для хозяйственного освоения доиндустриальными обществами.

Большинство государств, которые можно отнести к патриархальным, не имели, в отличие от Китая и

Японии, многовековой политической преемственности. На протяжении средневековой истории они

входили в различные государственные образования, этнический состав которых подвергался

изменениям. Их консолидация в современных границах и утверждение в них доминирующих этносов, а

также возникновение правящих династий, сохранившихся вплоть до колониального порабощения или

даже до наших дней, относятся, за редкими исключениями, к XVII и даже XVIII в. Эти вновь

создавшиеся государства, как правило, восприняли политическую культуру предшествовавших

политических образований без заметной трансформации социального и государственного строя, что

свидетельствовало о весьма медленных темпах их внутренней эволюции.

Политическая организация и социальная структура этих государств были весьма разнообразны.

Различия объяснялись прежде всего цивилизационными особенностями и разным уровнем социально-

политического развития. К сожалению, недостаточная изученность политического устройства

патриархальных государств не позволяет осуществить их собственную типологию. С государствами же

иных типов их можно сопоставить, основываясь лишь на самых общих критериях. Набор таких

критериев невелик— слабая централизация, частые династийные кризисы, малоразвитый

государственный аппарат, большой удельный вес общественного самоуправления, даннические

отношения с населением вассальных периферийных территорий, сословно-статусный характер

социальной организации.

Все независимые государства патриархального типа были наследственными монархиями. В аграрных

обществах Юго-Восточной Азии (Бирма, Сиам, Лаос, Камбоджа, султанаты Малаккского полуострова)

многочисленные члены правящей династии, объединенные родовыми узами, представляли верхний

эшелон правящего слоя (Бирма, Сиам) и даже почти весь правящий слой (Камбоджа). Впрочем, элита

мусульманских султанатов Малайи состояла из богатых купцов и мусульманского духовенства. В

государствах Центральной и Западной Азии, где верховную власть формировала племенная верхушка

кочевников (Афганистан, Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства), высшие

государственные должности занимали представители рода и племени правителя. В правящих ди-

настиях мусульманских Магриба и Западной Азии (Марокко, Западное Триполи, зейдитский Йемен,

ибадитский Оман, шерифат Хиджаза), сложившихся на почве городской ближневосточной культуры,

отмечается меньшее участие в управлении ближайших к правителю родственников. Там предпочтение

могло отдаваться привилегированному институту мамлюков, европейского или закавказского

происхождения, или даже рабам гвардейцам (абид) из африканцев, у кого родственные узы были

замещены внутрикорпоративными и укреплены патриархальной связью с общим патроном. Тем не

менее и в Марокко, и в Омане, как это было в Иране, вторая столица с окружающей территорией

традиционно отводилась для управления наследнику престола и его двору.

В государствах Азии не существовало строгих правил престолонаследия (в мусульманских обществах

предпочтение отдавалось старшему в большой семье— брату отца, брату или сыну правителя). В

феодально-бюрократических государствах, где родственники главы государства если и те были

отстранены от участия в управлении, то получали лишь некоторое число самых высоких должностей и

где практиковалось назначение наследника при жизни правителя, проблема престолонаследия обычно

разрешалась без серьезных династийных кризисов.

В патриархальных обществах власть подчас рассматривалась как достояние мсех членов правящего

дома с равными правами каждого на нее. В Сиаме члены семьи правителя даже имели равное право на

ношение царских регалий. Кроме того, во многих государствах этого типа наследование престола

сочеталось с избранием престолонаследника из числа претендентов на трон, которое осуществляли

различные категории населения (в Марокко — улемы, в Омане — улемы при большом влиянии шейхов

племен, в Горном Ливане— землевладельческая наследственная знать, а в Бухарском эмирате,

Афганистане, Камбодже, а также в мусульманских султанатах Малайи — члены Государственного

совета или Сове-га знати). Переход трона обычно сопровождался принесением клятвы верности

избраннику. (В Марокко такая присяга была предметом политических сделок: текст присяги — байя

доставляли в столицу в письменном виде вожди племенных конфедераций, крупных племен и главы

провинциального управления; от количества подобных свидетельств поддержки различных

претендентов на трон и обмен на определенные политические условия зависел исход выборов.) В ре-

зультате вооруженная борьба за власть между претендентами на престол часто приводила к

продолжительным династийным кризисам.

В большинстве патриархальных государств верховная власть носила теократический характер:

сакрализация власти была главным способом ее легитимации. Однако формы сакрализации были

различными и, как правило, более архаичными, чем в государствах феодально-бюрократических. В тех

странах Юго-Восточной Азии, где сохранилось влияние индуизма, имело место обожествление

верховного правителя — богоцаря (девараджа). В Камбодже и Сиаме был принят шиваитский культ

обожествления правителя. Фрезер отмечал, что в Сиаме отсутствовало понятие для описания существа

более высокого ранга, чем монарх, поэтому европейские миссионеры, говоря о Боге, были вынуждены

пользоваться словом, обозначающим царя.

Согласно буддийской картине мира, Бирманское государство, подобно Сиаму, рассматривалось как

микрокосм, тождественный макрокосму. Его центром была столица (дворец, трон правителя).

Восхождение на трон обнаруживало в верховном правителе-Абсолюте его царскую карму —

сверхъестественную силу, под влиянием которой находились общество и мир природы. Магическое

воздействие правителя, постепенно убывая, распространялось вовне концентрически расходящимися

сферами.

Эти религиозно-политические представления позволяют рассматривать бирманского верховного

правителя, подобно китайскому императору, как космокра-та, с тем существенным отличием, что его

кармическая энергия не являлась даром Неба, но была тождественна космической и направлена, как

это было присуще и Поднебесной державе, на поддержание космического равновесия. Путем

ревностного следования буддийской морали-дхамме бирманский минджи мог укрепить и расширить

свою карму, в противном случае его карма убывала, тогда на земле случались природные и

общественные катаклизмы, и ответственный за эти явления правитель подлежал отстранению от

власти. (В представлениях мусульманского мира ответственность за подобные катаклизмы разделяло

все общество, ибо они рассматривались как божья кара за грехи человеческие.) Юго-восточно-

азиатский правитель, который своим поведением стремился достигнуть статуса Чакравартина—

покорителя Вселенной, предвосхищавшего появление Будды Майтрейи, выполнял и эсхатологическую

миссию (подробнее см.: История Востока. Т. III, гл. 27).

Культ обожествленного верховного правителя в индуистско-буддийских странах Юго-Восточной

Азии, олицетворявшего центр мироздания, служил идее государственного единения, компенсируя

слабую политическую централизацию государственного управления. А господство многообразных

форм личной зависимости в обществах Юго-Восточной Азии, коррелятивно связанное с обожествле-

нием правителя, по-видимому, восполняло второстепенную роль, которую играли поземельные

отношения в системе социально-политических связей.

(Светская титулатура глав государств Юго-Восточной Азии отражала идею господства верховного

правителя над подвластным ему населением. Так, малайский янг-ди-пертуан бесар означал «тот, кто

является господином», бирманский минджи имел титул «повелитель над жизнью, смертью и

имуществом всех подвластных», сиамский чао мыанга — «господин земли», при этом понятие «земля»

подразумевало равно и жителей, и общинную территорию. В системе эксплуатации в юго-восточно-

азиатских обществах господствовали личные повинности, были распространены многочисленные

формы кабальной зависимости, практиковались депортация и клеймение населения, а также

переселение земледельцев соседних государств на территорию государства-победителя.)

Иная, чем в Юго-Восточной Азии, форма теократии существовала в Тибете. Там верховная власть

осуществлялась главой ламаистской церкви — далай-ламой, почитавшимся живым богом. Однако

после китайского завоевания Тибета светская власть далай-ламы была ограничена китайской

провинциальной администрацией.

Исламская богословская доктрина исключала обожествление верховного правителя, как и его

мистическую связь со Всевышним лишь в силу самого его пребывания на троне. Однако в

простонародных представлениях можно нередко усмотреть веру в особую связь правителя с Аллахом.

В Марокко же и Омане эти представления получили всеобщее признание в виде веры в обладание

султаном божественной благодатью — баракой. В Марокко бытовало представление о том, что

чудотворный дар алауитского правителя приносит его народу высокий урожай, умножение стад, удачу

в торговых делах (т.е. признание космократиче-ских способностей султана). Исследователи истории

Марокко склонны полагать,

что вера в султанскую бараку, будучи источником легитимации власти султана, побуждала

подвластное население к повиновению своему суверену и тем компенсировала слабость

государственного управления.

Впрочем, алауитская династия Марокко располагала и еще одним важным аргументом в пользу

правомерности своей власти: будучи шерифами, султаны возводили свою родословную к пророку

Мухаммаду и, таким образом, претендовали на обладание частью харизмы Пророка. Происхождение,

нередко мифическое, от Пророка было основным источником легитимации власти и для некоторых

других мусульманских правящих династий. В первую очередь это относилось к Ха-шимитам,

потомкам рода Пророка — главам шерифата Хиджаза. С авторитетом хиджазских шерифов

вынуждены были считаться и османские султаны, установившие свой суверенитет над Святой Землей

мусульман.

В патриархальных государствах мусульманского Дагестана происхождение правящих династий

возводилось или к Али б. Аби Талибу, или к Абу Муслиму, согласно местным легендам, первому

проповеднику ислама на Кавказе, либо к шахидам — исламским мученикам за веру, между тем как

некоторые правители малайских мусульманских султанатов вели свое родословное от почитаемых в

исламе домусульманских царей и пророков (Искандера Зулькарнайна, Сулеймана).

Представление о передаче по наследству властной харизмы существовало и в ламаистской Монголии,

где поклонение Чингис-хану обретало религиозные черти, а для членов Золотого рода Чингисидов

культ знаменитых предков служил обоснованием их политических притязаний. Это сочеталось с

ламаистской монгольской традицией редкого для средневекового Востока разделения власти светской,

принадлежавшей Чингисидам, и религиозной, сохранявшейся за богдо-,'эгэном — главой ламаистской

монгольской церкви. В условиях китайско-маньчжурского господства высшая светская власть в

Монголии находилась в руках цинской провинциальной администрации, формировавшейся Палатой по

делам зависимых территорий (Лифанъюанъ), а цинский император, согласно государственной

доктрине, обладал и для монголов авторитетом власти сакральной. Тем не менее Чингисиды сохранили

благодаря харизме Чингис-хана политическое нлияние на монгольский народ, что принимала во

внимание цинская администрация: Чингисиды по-прежнему обладали военно-административной

властью в своих наследственных владениях и политическим весом в монгольском хурале.

Патриархальные государства Востока, подобно шиитскому Ирану, знали и светский вариант верховной

власти — в султанате Маската, а также в Бухарском эмирате, Кокандском и Хивинском ханствах

Средней Азии, созданных во второй половине XVIII в. племенными династиями. Впрочем, некоторые

среднеазиатские правители в официальной титулатуре уже провозглашали себя предводителями

правоверных (эмир аль-муминин), претендуя на религиозный статус, ("ветский характер имела и власть

афганского шаха, почитавшегося в афганских племенах верховным вождем племен, первым среди

равных ему племенных ханов. Правитель в патриархальных государствах стремился удерживать в

своих ру-ких все нити государственного управления: он назначал должностных лиц, был высшей

судебной инстанцией, арбитром во внутриполитических конфликтах, главнокомандующим.

Средоточием верховной власти являлся столичный дворец правителя. Впрочем, в мусульманских

патриархальных государствах Северной

Африки и Аравии получил распространение феномен «кочующего монарха»: в силу слабой связи

с провинцией правитель вместе со своим двором совершал длительные поездки по территории

государства, разрешая местные конфликты, и осуществлял гибкие политические маневры в

отношении племенных вождей и провинциальной знати, чтобы добиться их повиновения. Нередко

по конъюнктурным соображениям правители переносили местоположение столицы государства,

затрачивая немалые усилия и средства на возведения монументальных дворцовых и культовых

построек, призванных свидетельствовать о могуществе верховной власти. Напротив, в

индуистско-буддийских государствах Юго-Восточной Азии столица с дворцом обожествленного

правителя с сакральными царскими регалиями и культовыми постройками осмысливалась как

космический центр. Перенос столицы в них знаменовал наступление новой политической эпохи.

В патриархальных государствах, по существу, не были разделены дворцовые и государственные

службы. Казна — источник материального обеспечения двора правителя и государства — была

единой; государственные амбары с продуктами, поступавшими в виде налогов, обеспечивали

потребности двора и высших должностных лиц, а в годы бедствий открывались для поддержки

подданных. Придворные сановники могли нести и государственную службу (в Марокко хаджиб,

возглавлявший систему обслуживания внутренних дворцовых покоев, был государственным

канцлером, хранителем печати, а каид аль-мушавар — глава внешней службы дворца — ведал

государственным церемониалом, внешними сношениями страны и ее обороной). Некоторые

государственные службы в мусульманской политической культуре восходят к придворным: кяхья

(своего рода майор-дом) — первый помощник по административному управлению бейлербея

Западного Триполи (Ливия), так же именовался командующий войсками в Тунисе; дастарханчи

— главный казначей в Кокандском ханстве.

В иных вариантах происходило соединение государственных и дворцовых служб в Южной и Юго-

Восточной Азии: среди многочисленных государственных «ведомств» большинство было занято

обслуживанием дворца (Кандийское государство Цейлона, Бирма). В Лаосе дворец верховного

правителя имел правое и левое крыло — местонахождение высоких должностных лиц, близких

родственников правителя, осуществлявших управление «правыми», южными территориями

расселения военнообязанного населения или «левыми», северными землями с населением,

выполнявшим гражданские повинности — налоговые и трудовые. (В Сиаме управление

околостоличных территорий, которые также делились на «правые», военные, и «левые»,

гражданские, осуществлялось уже специальными ведомствами — кромами, входившими в число

шести главных государственных ведомств.) Наиболее архаичным было разделение служб в

Камбодже, где администрация «дома сдатя» — домена верховного правителя, состоявшего из 35

провинций-кхеАиов, осуществляла суверенную власть и над остальными 15 кхетами,

принадлежавшими трем «домам» ближайших родственников правителя, каждый из которых

вместе с тем имел свою домениальную администрацию.

Эти данные свидетельствуют о том, что сферы частной жизни верховного правителя в

общественно-политическом сознании населения патриархальных государств не были отделены от

государственных; само понятие «государство» и

и феодально-бюрократических, и в патриархальных обществах, как правило,

персонифицировалось в личности правителя.

Верховный правитель осуществлял свою властную волю с помощью круга со-иетников. В

наиболее архаичной системе управления это были два-три приближенных правителю лица

(Малайя и Северный Калимантан). Однако в подавляющем большинстве государств

патриархального типа уже сформировались Государственные (Верховные) советы, чаще всего

возглавляемые самим правителем, но в известных случаях и главами административного аппарата

(адигар в Кан-дийском государстве Цейлона). Советы располагали различным спектром пол-

номочий: от обсуждения вопросов хозяйственной и политической жизни государства до

утверждения или назначения престолонаследника. Одновременно сонеты могли служить каналом,

через который доводились на места указы и распоряжения правителя (в состав Хлудо —

бирманского Государственного совета — даже входил глашатай).

В некоторых государствах утвердились два высших совета: в Бирме в проти-иовес Хлудо

функционировал близкий к персоне правителя придворный Тайный сонет (Бъедай), ведавший

вопросами безопасности покоев правителя и контролировавший состояние казны и прохождение

документов о должностных назначениях. В Магрибе, возможно под османским влиянием,

наметилось соединение нысших должностных лиц в общем совете: так, Совет высших

должностных лиц натрое во главе с главным вазиром существовал в Марокко, как и Малый диван

и 'Западном Триполи. Оба института действовали наряду с Советом знатных (Маджлис аль-аян),

возглавляемым султаном, в Марокко и Большим диваном в Западном Триполи.

Состав Государственного совета во многих государствах был институционально закреплен: в него

входили высшие должностные лица и главы крупных административных единиц (Цейлон), он мог

включать и представителей среднего и низшего чиновничества (Бирма), в государствах с

господством племенных династий в совете был велик удельный вес глав племен (советы

государств Средней Азии, джирга Афганистана, хурал Монголии), а в обществах с традициями

городской культуры в советы входила городская торговая и землевладельческая знать. Но

членство в совете могло определяться и по произволу главы государства и было непостоянным:

так обстояло дело в некоторых мусульманских государствах, в частности в Марокко с Советом

знатных (Маджлис аль-аян).

Будучи высшими совещательными коллегиальными органами, советы вместе с тем могли

исполнять контролирующие, делопроизводственные и иные исполнительны функции. В целом же

сферы государственных полномочий были ограниченны, а при их исполнении, будь то Верховным

советом или центральным аппаратом управления, наблюдалась нечеткая дифференцирован-пость

функций.

Центральный аппарат управления в государствах мусульманской политической культуры

складывался из нескольких приближенных правителю сановников высшего ранга, располагавших

своим персоналом и облеченных не всегда строго определенными полномочиями. (В Средней

Азии и Афганистане под влиянием иранской и, возможно, дальневосточной культур

правительственный аппарат формировался из нескольких канцелярий — диванов с наследственно

служив-

шим в них персоналом. Диваны возглавляли приближенные к правителю сановники, но уже из

племенной знати.)

В мусульманских патриархальных государствах не возникли вторые центры власти; вместо них

существовал феномен «заместителя» монарха, выполнявшего его обязанности в период отсутствия

того в столице. Часто он был одновременно градоначальником столицы, роль которого в

патриархальном государстве была велика. Характерно, что подобные «заместители» были и в

Юго-Восточной Азии, например упарат в Сиаме (см.: История востока. Т. III, с. 489). В мусуль-

манских патриархальных государствах не сложилась строгая «табель о рангах» и не определился

формальный глава аппарата управления (возможно, исключение составили главные вазиры в

Марокко и Бухарском эмирате, а также кяхья в Тунисе). Политический вес таких должностных лиц

зависел от близости к персоне правителя и от силы их семейно-родственной или племенной

поддержки. Не существовало (кроме религиозной) и специальной профессиональной подготовки

чиновников; отбор кадров и приобретение административного опыта обычно происходили в

процессе придворной службы. Характерным свидетельством отсутствия управленческой

специализации среди высшего слоя должностных лиц было существование сановников в высшем

ранге (вазиров), не обладавших должностью, выполнявших разовые поручения правителя. Иными

словами, в патриархальных государствах институциализация системы власти была слабой.

Основными функциями центрального аппарата управления были административно-

хозяйственные, финансовые, военные и судебные. В мусульманской политической культуре

существовала своя логика их распределения.

Высшая административная власть была обособлена в Марокко (ее исполнял главный вазир) и

Западном Триполи (кяхья). Финансы составляли важнейшую сферу деятельности: в Афганистане

«высочайший диван» — финансовое ведомство — не только имел широчайший круг полномочий

(в его ведении были сбор налогов, контроль над всеми источниками государственных доходов и

их расходованием, управление государственными землями халисе, монетные дворы, казна,

ирригация, государственное строительство, общественные работы), но и был ядром

правительственного аппарата. В государствах Магриба и Средней Азии роль казначеев — амин

аль-умана (Марокко), хазандар (Тунис, Триполи), дас-тарханчи (Кокандское ханство) — была

важной, но не центральной. В приморских государствах Магриба, для которых морская торговля и

неотделимое от нее пиратство оставались важным источником государственных доходов,

существовала служба флота и таможен, глава которой был одновременно облечен обязанностью

вести внешние сношения (вазир аль-бахр в Марокко, раис аль-бахр в Триполи, кяхья халк алъ-вади

в Тунисе, укиль алъ-хардж в Алжире).

В мусульманских патриархальных государствах военные силы не были централизованы. Они

состояли из разных подразделений (султанской гвардии, воинов, посаженных на землю, наемных

частей), основной контингент представляли отряды племенных вождей и племенные ополчения

(гражданское население, привлекавшееся в армию в исключительных случаях, выполняло

вспомогательные функции); все эти силы объединяло лишь верховное командование правителя во

время войны. В непосредственном ведении государства находились вероятно, городские

гарнизоны и специальные части, получавшие жалованье,

вероятно, поэтому военный «министр» — кяхья (Тунис), ага араб (Алжир), леш-ксрбаши (Средняя

Азия) не занимали в аппарате управления первых позиций.

Шариатская судебная власть находилась в руках главного судьи — кади алъ-кудат в Магрибе или

кази-калян в Средней Азии. Но если в Западном Триполи, еще пребывавшем в вассальной

зависимости от Порты, вся религиозная сфера Пыла в ведении кади аль-кудат, то в государствах

Средней Азии, племенные династии которых нуждались в признании со стороны духовенства,

сохранялось несколько религиозных институтов. Там помимо диванов главного судьи, военного

судьи— кази-аскера— имелся диван вакфов, ведавший материальным достоянием духовенства, а

общий надзор за духовенством осуществляли ходжа-калян и шейх-улъ-ислам— высшие

религиозные сановники, покровительствуемые властями.

Таковы были основной набор высших должностей в центральном аппарате управления

мусульманских государств и разделение между ними главных функций. Это, естественно, не весь

перечень государственных учреждений и должностей. Так, существовала особая служба полиции,

а в Афганистане даже специальный диван осведомления, ведавший также почтой и включавший

такие административные подразделения, как ведомства конфискаций и приведения в исполнение

шахских приговоров.

Политическая культура немусульманских юго-восточно-азиатских патриархальных государств,

как и Южной Индии, имела свои отличительные черты. 11рсжде всего, центральный аппарат под

влиянием китайской политической культуры состоял из многочисленных ведомств (лекам — в

Кандийском государстве, в котором их было более 30; кром — в Сиаме). Однако между ними не

существовало четкого разделения функций. Большинство ведомств занималось обслуживанием

дворца верховного правителя (см.: История Востока. Т. III, с. 474).

Разделение прерогатив внутри центрального аппарата управления в юго-восточно-азиатских

государствах демонстрирует характерную тенденцию — создание ведомств, в чьи полномочия

входило управление определенными категориями населения, а не выполнение тех или иных

отраслевых функций. Так, в Сиаме кром калахом занимался управлением «правых», южных

провинций с военнообязанным населением, кром махаттаи — «левых», северных с гражданским

населением, кром сатхади ведал регистрацией жителей категории прай, между тем как казна,

торговля, внешние сношения были прерогативой единого крома прак-пат. В аппарате управления

более архаичных государств, в которых была слабо развита налоговая система и доходы казны

слагались преимущественно из поступлений от частной собственности правителя, торговых

пошлин и судебных штрафов, финансами ведали придворные чины: в Камбодже ваянг — главный

министр, главный казначей, управитель королевским дворцом, а в некоторых государствах

Малайи бендахара — секретарь и казначей правителя.

Иерархия должностных лиц в юго-восточно-азиатских государствах была более четко обозначена,

чем в западных мусульманских государствах: в Бирме и Сиаме существовала заимствованная у

Китая ранговая система (впрочем, в Сиаме она была распространена почти на все население, не

получив тем самым чпачения показателя привилегированного статуса). В султанатах же Малайи

получило распространение некое подобие ранговой системы: знать делилась на

«четверку», состоящую из четырех самых высоких должностных лиц, «восьмерку» — из восьми

высших должностных лиц и глав (а по существу, владельцев) областей — даэрах, обязанных

выставлять воинские контингента, «шестнадцать» — из вассалов даэрах, чаще их сыновей, и

«тридцать два» — из местных вождей, чьи судебно-административные полномочия были

ограничены в пользу вышестоящих. Таким образом, в Бирме и Сиаме на верхних ступенях ие-

рархической лестницы ранги указывали на степень родственной близости их владельца к

правителю, иными словами, должностные ранги сливались со степенями родства. Ранги там не

столько свидетельствовали о местоположении их обладателя в должностной иерархии, сколько

регламентировали образ жизни знати, определяя пышность дворца, размер свиты, характер

одежды, утвари и т.п. А в Малайских султанатах должностная иерархия сливалась с системой

вассальной частно-правовой зависимости.

Образование будущие чиновники получали религиозное (в монастырях или медресе). Было

широко распространено наследование должностей, как и в остальных патриархальных

государствах. (В Кандийском государстве пребывание только в должности адигара была

ограничена сроком в один год.)

Территориально-административная структура, будучи основой провинциального и местного

управления в феодально-бюрократических государствах, не была четко выражена в государствах

патриархальных. Территориально-административное деление в них состояло из одного звена

(провинция или область), реже имела две и более ступеней. Кроме того, оно, как правило, не

распространялось на всю территорию государства и сосуществовало с другими формами организа-

ции провинциального управления. (Примером иного управления, чем территориально-

административное, может служить организация власти в Монголии: там была распространена

военно-административная система, при которой страна традиционно делилась по воинским

подразделениям, выставляемым определенным количеством семей кочевого населения.)

Преобладание в патриархальных государствах гетерогенной территориально-административной

системы управления можно объяснить не только их цивилизационными особенностями, но и

незавершенностью процесса политогенеза, в частности слабой территориально-политической

консолидацией.

Как известно, территории средневековых государств обычно формировались из земель

племенных, общинных и этнических общностей. Этим государствам было присуще стремление к

расширению своих территорий, что подразумевало увеличение числа подданных, но диктовалось

отнюдь не всегда практическими (хотя и очень важными) интересами — стремлением к

умножению числа налогоплательщиков или военнообязанных. Могущество и авторитет правителя

в глазах соседних монархов и собственного подвластного населения определялись его

способностью поставить под свою монаршую руку как можно больше этнополи-тических

образований. (Даже для европейских монархов XVIII в. было предметом гордости украсить свою

титулатуру титулами правителей владений, включенных в их государство.) В свою очередь,

принятие покровительства сильного монарха и даже смена сюзерена для восточных

патриархальных государств были явлением общепринятым (Камбоджа, шанско-тайские племена

северной Бирмы временами находились под двойным сюзеренитетом: первая — Сиама и Вьетна-

ма, вторые — Китая и Бирмы), а возникавшие при этом обязательства могли сводиться к

нерегулярной выплате дани, выставлению вооруженных отрядов. (В логике подобных

межгосударственных связей восточные правители пытались на первых порах строить свои

отношения и с европейскими государствами, не подозревая о тех последствиях, которые эти шаги

могли иметь в эпоху колониальных чахватов.)

В результате система провинциального и местного управления патриархальных государств

явственно отражает процесс их политогенеза. Более ярко это проявилось в юго-восточно-

азиатских более архаичных государствах, чем в Западной и Центральной Азии и Магрибе с их

древними традициями государственности. Так, султанаты Малайи знают деление на области, но

эти области представляли собой в большей мере родовые владения, чем территориально-

административные единицы. Камбоджа делилась на 50 областей-кхешов, а те •— на округа-сроки,

состоявшие из нескольких деревень; однако над этой лишь формально упорядоченной системой

надстраивались владения-домены правителя и его семьи, а государственная администрация только

еще вырастала из придворной службы сдатя. В Бирме и Сиаме округа — мьо и мыанг,

находившиеся в наследственном владении местной знати, не охватывали территорию всего го-

сударства и различались по своим размерам соответственно могуществу их владельцев,

свидетельствуя об их частноправовом, а не государственно-административном происхождении.

Афганская империя Дуррани единообразно делилась на мровинции-вмланеты, границы которых

совпадали с территориями расселения афганских племен или с историческими областями,

вошедшими в состав империи. Но только земли, завоеванные оружием, управлялись шахской

администрацией. На племенных территориях афганцев ханы племен пользовались всей полнотой

власти. Так же обстояло дело в вассальных ханствах и эмиратах, отошедших под власть династии

Дуррани, где управляли номинально наместники, а по существу — прежние правители. Наличие

широкой почти самостоятельной родо-i теменной периферии характерно для подавляющего

большинства патриархальных государств.

В общественном сознании ряда патриархальных государств возникло религиозно-политическое

обоснование гетерогенности провинциального управления. Согласно буддийской системе

представлений (Бирма, Сиам), магическая сила верховного правителя — космократа, -—

распространяясь из столичного дворца, ослабевала по мере удаления от центра государства. Эта

сила была наиболее могущественна в нуклеарной (околостоличной) зоне: в Бирме здесь

проживали бирманцы, и это была как бы домениальная территория минджи, непосредственно

управляемая его должностными лицами и населенная посаженными на землю военнообязанными

земледельцами-бирманцами — ахмуданами, а также обрабатывавшими земли правителя

ламайнами. Следующую зону населяли а/им — податные земледельцы-л<оны, управляемые

мъотуджи. Наконец, третья, наиболее отдаленная зона была заселена племенами шанов и тай,

управляемыми своими племенными вождями (см.: История Востока. Т. III, с. 478-479). Так

религиозно-политическая концепция с довольно сильными этноцентрическими притязаниями

освящала рыхлую территориально-административную систему управления и этносоциальное

деление общества.

В мусульманском Магрибе сложились свои религиозно-политические представления о

территориальном делении государства на биляд аль-махзен (в Алжире блед ат-турк), т.е. страну,

управляемую правительством и населенную податными и несущими военную службу племенами, и

биляд ас-сиба (блед аль-хла), или племенные территории, жители которых признавали лишь духовный

авторитет правителя, не платили податей, но были готовы защищать государство от угрозы завоевания

гяурами. Территориально-административное деление этих земель на вилайеты или бейлики имело

практическое значение только на подчиненных правительству землях (в Алжире они не превышали V

территории). В свою очередь, провинции распадались на самоуправлявшиеся ватаны (букв, «родина»)

— племенные территории.

Провинциальный аппарат управления патриархальных государств был еще слабее центрального.

Провинциальные низшие должностные лица в Юго-Восточной Азии не имели податных льгот, а

отношения между столичными и провинциальными чиновниками осмысливались как отношения

старших к младшим, поскольку столичный аппарат управления формировался из родственников более

близких степеней родства с правителем. Как правило, только высшие правительственные и придворные

сановники получали жалованье из казны (в мусульманских государствах Магриба и Центральной

Азии) или натуральное довольствие из амбаров правителя (Юго-Восточная Азия). Обычно имело место

пожалование чиновникам доходов с должностных земель.

В своем историческом движении патриархальные государства были подвержены смене периодов

усиления и упадка центральной власти, сопровождавших подъемами и кризисами их хозяйственной и

политической жизни. Эти кризисы не имели системного характера, как было в XVIII в. в феодально-

бюрократических государствах, так как они вызывались не глубокими сдвигами в социально-

экономической сфере, а внутренними и внешними политическими осложнениями или были

следствиями природных катаклизмов, чрезвычайно болезненных для жителей аридных и

высокогорных территорий.

ПОТЕСТАРНЫЕ И ДОГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

К XVIII в. потестарные и догосударственные этнополитические образования представляли собой

явление значительно менее распространенное и к тому же недостаточно изученное. Большинство из

них давно лишилось независимости и составляло родоплеменную периферию феодально-

бюрократических и патриархальных государств. Некоторые из этих образований имели длительную

историю, но чаще потестарные государства были недолговечными, распадаясь и возникая снова в

зависимости от внешнеполитической ситуации (консолидация племен перед внешней угрозой либо

объединение ради грабительских набегов или завоевательных походов), а также появления сильных

племенных или общинных лидеров, способных не только возглавить завоевательные акции, но и

выступить в качестве авторитетного арбитра в межплеменных конфликтах. Гра-

кицы таких образований были часто непостоянными и зависели от числа племен, признавших власть

подобных лидеров. Так, казахские жузы — этнотерритори-альные образования, делившиеся, как

полагают некоторые исследователи, по принципу генеалогического старшинства, или хронологической

последовательности их возникновения, на Старший (Улы), Средний (Орта) и Младший (Киши), —

включали в разное время различное число ханств, что дало основание говорить о «пульсирующем»

характере политогенеза казахов. Подобное явление можно наблюдать и в Аравии.

Механизм воссоздания потестарной государственности описан на материалах Казахской степи: обычно

политическим ядром, формировавшим ханство, являлось «старшее племя», наиболее многочисленное

по своему составу и экономически крепкое, обладавшее удревленной генеалогией. К этому племени

примыкали более слабые родственные племенные образования, генеалогически отстоявшие дальше от

реального или мифологического предка. На народных собраниях подобных племенных объединений

главную роль в принятии решения («пер-ными подают голоса») играл сильный род «старшего

племени» и консенсус достигался согласием остальных с предложенным решением. По-видимому, на

подобных собраниях принималось решение об избрании хана. Со смертью хана или неприятием его со

стороны части племен ханство могло распасться и воссоздаться в ином составе.

Общества, создававшие потестарные политические образования, отнюдь не являлись реликтами

первобытнообщинного строя. Они располагали давними культурно-историческими традициями и были

глубоко дифференцированными в имущественном и социально-правовом отношениях, обладая

сложной иерархической социальной организацией, жизнедеятельность которой регулировалась

обычным правом.

К потестарным государствам можно отнести помимо казахских ханств аравийские султанаты Аден в

Южном Йемене, аль-Касири и аль-Куайти в Хадра-мауте, города-государства типа шейхства Кувейт в

Аравии и Ачехского султаната на Суматре (впрочем, последний в типологии государств занимал

пограничное положение между потестарным и патриархальным типами государственности) и другие.

Для потестарных государственных образований характерно наличие авторитетной (но отнюдь не

авторитарной) верховной власти. В казахских ханствах она была выборной: хан избирался, по-

видимому, племенной элитой из числа «султанов», потомков Чингис-хана, составлявших статусную

аристократическую группу торе. При этом среди султанов-Чингисидов, располагавших долей власт-

ной харизмы своего предка, избирался тот, кто приобрел влияние среди кочевых племен благодаря

своей политической воле, дипломатическим способностям, знанию обычного права. Вместе с тем в

казахском обществе наблюдалась тенденция к передаче ханского звания членам семьи и потомкам

влиятельного хана. Ритуал возведения в ханское достоинство был прост и состоял в поднятии акса-

калами хана на белой кошме при стечении большого количества народа. В Кувейте верховная власть

передавалась по наследству внутри рода основателя государства. И в Аравии, и в казахских ханствах

высшая власть имела патриархальный и светский характер. В Юго-Восточной Азии глава потестарного

обра-

зования хотя и избирался, но с избранием обретал священный статус, и его поведение определялось

сложным придворным ритуалом.

Функции верховной власти были немногочисленными: защита населения от внешней угрозы,

командование племенным или общинным ополчением, судебный арбитраж, участие в религиозных

церемониях. Политическая воля такого правителя не распространялась на сферу внутриплеменного и

кланового управления, осуществляемого местной элитой (у казахов: аксакалами — племенными и

родовыми главами, биями — судьями и батырами — военными предводителями).

Как отчетливо показывают казахские исторические реалии, отношения между ханом и ему

подвластными носили характер связи патрона и клиентов, кстати говоря, взаимоотношений,

пронизывавших все общество. Хан не располагал органами принуждения, собственными военными

силами. Он не обладал особыми правами на землю; согласно казахскому обычному праву, на скот и

продукты скотоводства существовала частносемейная собственность, земля под зимними пастбищами

находилась в собственности малой общины, водные источники и летние пастбища принадлежали более

широкому общинному объединению, наконец, территория кочевания племени или племенного

объединения рассматривалась как общее владение такого объединения. Аналогичная картина наблюда-

лась и у аравийских кочевников, элита которых обладала правами частной собственности (мюльк)

лишь на обрабатываемую землю в оазисах.

Подобный характер взаимоотношений позволял любому племени или роду поменять своего патрона, а

также перестать подчиняться хану, войдя со своими землями в состав другого ханства. По-видимому, в

сознании казахов-кочевников было слабо выражено представление о политическом «подданстве», т.е.

подчинении главе государства, но преобладало чувство родства, генеалогической связи между

племенами, формирующими разные ханства. (Генеалогические представления, иногда

мифологические, воздействовали не только на политическую организацию общества, но и определяли

место племени и клана в социальной иерархии жуза.)

Аппарат управления в потестарных государствах был минимальным, иногда сводясь к некоторому

числу советников, писцам и рассыльным. Характерно, что и в Казахстане, и в Хадрамауте служащие

госаппарата рекрутировались из среды низкостатусного зависимого населения — туленгутов в

Казахстане и карар в Хадрамауте. Ханская ставка в казахских ханствах нередко располагалась на гра-

нице с завоеванным оседлым земледельческо-городским населением, традиционно платящим налоги

правителю, и тогда в аппарате управления появлялись сборщики налогов и прочая традиционная

Алаев Л.Б., Козлова М.П., Котовский Г.Г., Непомнин О.Е., Смилянская И.М. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 4. Восток в новое время (конец XVIII - начало XX в.): Кн. 1

Подождите немного. Документ загружается.