Золотухина-Аболина Е.В. Курс лекций по этике

Подождите немного. Документ загружается.

Нравственность перед искушением

иномириостью

мятся быть гуманными и не путать добродетель с

пороком. Для них могут быть святыми чужая жизнь,

процветание Родины, благополучие семьи, счастье

детей. Миротворчество, жертвенная любовь

свойственны неверующим, как и верующим разных

конфессий.

Тезис «смерть абсолютна» может быть

истолкован в смысле прямо противоположном-тому,

который вкладывают в него нигилисты.

Неизбежность ухода делает жизнь не абсурдной, а,

напротив, исполненной содержания.

«Обязывающее значение смерти» — это значение

всех жизненных ценностей, перед которыми и за

соблюдение которых мы в ответе как перед самими

собой, так и перед другими людьми. Перспектива

смерти делает особенно острым переживание

добра и зла, в то время как бессмертие как бы

уравновешивает их, нивелирует коренное

различие. Бессмертие, по сути дела, уничтожает и

само стремящееся к ценностям «я». Бесконечно

существующая личность размывается временем,

меняет свои очертания, разваливается (как и все

слишком большое) под своей темпоральной

тяжестью. Вот почему авторы-эзотерики

подчеркивают в своих работах благодатность заб-

вения. Душа не помнит своих прошлых

существований. Однако что же есть это забвение,

как не та же самая смерть?

Таким образом, нравственное содержание

ориентации на жизнь не может быть оценено

негативно, если подходить к нему без предвзятости.

Стремление полнокровно жить эмпирической

человеческой жизнью — не заблуждение грешного

или невежественного ума, а, возможно, только

лишь часть истины.

2. Пути иномирности или

метафизический компромисс?

Как мы уже выяснили выше, обычный средний

человек (средний не в смысле серости, а в смысле

типичнос-

260

Лекция 8

ти своего образа жизни) погружен в эмпирический

мир и его события. Даже считая себя верующим,

он, как правило, занят повседневной реальностью и

отвлекается от нее лишь в моменты жизненных

кризисов или во время торжественных религиозных

церемоний (если служба хорошо организована, а

проповедник — достаточно умелый психолог и

оратор).

Однако издревле существовали духовные

течения, искренние поборники которых не просто

утверждали наличие мира иного или его

исходность, первичность по отношению к

обыденному бытию, но постулировали не-

обходимость такого образа жизни, который весь

был бы направлен к наилучшему достижению

инобытия. Первоначально это эзотерические

учения, известные уже в Древнем Египте и Древней

Греции (таинства святилища Изиды, Элевсинские

мистерии и т. д.), затем — мировые

монотеистические религии, которые при всей сво-

ей популярности и широчайшем распространении

по основному своему смыслу полностью

обращены к потустороннему.

Именно монотеизм и эзотеризм древности

рождают представление о совсем иной реальности,

ничем не схожей с обыденным человеческим

существованием, с его конечностью, смертностью,

вещественностью, с его заботами и страстями. Это

не человеческая реальность, она предлежит

человеку, создает его как свое собственное

инобытие и служит источником всех благ и

достоинств: самого факта существования высших

нравственных и эстетических ценностей, добра,

красоты. Она ничем не похожа на антропоморфных

или зооморфных богов политеизма с их вполне

человеческими занятиями, чувствами, интригами.

Она абсолютна, тотальна, хотя обладает лич-

ностным аспектом, и будучи абсолютной,

определяет и судьбу эмпирических существ, и

смысл их бытия. Божественный Абсолют и близкие

к нему слои бытия оказываются истинной отчизной

маленького и суетливого сына

261

Нравственность перед искушением

иномирностью

Адама, из нее он выходит и в нее возвращается, не

важно, один или много раз, в конечном счете —

навсегда. Это навсегда абсолютно перевешивает

по своему значению короткую обыденную жизнь,

быстропреходящее бытие изменчивых теней.

Конечно, сама идея об укорененности человека в

чем-то бесконечно большем, нежели он сам, не

вызывает никаких возражений. Безудержный

антропоцентризм, титаническая дерзость

мыслителей Возрождения и современных

технократов при более пристальном рассмотрении

оказываются чем-то вроде младенческого эгоцент-

ризма, когда ребенку кажется, что он — центр

мироздания и именно вокруг него вращается весь

взрослый мир от бабушек, несущих манную кашу,

до солнца и звезд. Эта, не скрою, приятная

иллюзия довольно быстро рассеивается. Человек —

часть огромной Вселенной, ее фрагмент, элемент,

малая толика, и действительность, питающая его

своими соками, пронизывающая невидимыми

полями, во многом является для него

непостижимой. Мы по сей день не знаем о себе

самого главного: откуда мы пришли в нашу

эмпирическую жизнь и куда уйдем после смерти.

Рассыплемся в прах? Отправимся блуждать по

адовым каньонам и райским кущам? Растворимся в

породившем нас Сверхсознании? Несомненно

одно: существуют те уровни, слои, измерения

реального мира, которые обладают иными

степенями свободы и власти, именно им

принадлежит первое слово в нашей судьбе. Сама

материальная астрономическая Вселенная — ско-

рее всего, лишь один из пластов многослойного

пирога действительности, и над ней вырастает

сложная иерархия духовных сил.

Однако, признав это, должны ли мы отвернуться

от нашего бренного мира, от очага, который здесь и

сейчас согревает наши бедные смертные тела, от

нашего несовершенного человеческого общежития,

которое далеко не всегда — братство? Надо ли

любить эту временную квар-

262

_____________________________________Лекция

тиру, перевалочный пункт на пути астральных

странствий? Посмотрим, как отвечают на это

мировые монотеистические религии и

эзотерические учения.

Даже при поверхностном обзоре христианства,

индуизма, теософии обнаруживается, что все они

выносят обвинительный приговор посюстороннему

эмпирическому миру: «Виновен! Виновен!

Отвернись от него, человек!»

Действительно, в реальной жизни и реальной

истории много зла, жестокости и коварства. И

сегодня, как и тысячу лет назад, страдают

невинные, отсутствует справедливость, льются

потоки крови. Но этот мир не может быть иным,

говорит христианство, он грешен, он забыл Бога и

лежит во зле. Он неистинный, соглашается инду-

изм, он — майя, морок, иллюзия, средоточие

бесплодных желаний, влекущих за собой лишь

страдания. Именно поэтому ценности обыденной

повседневной жизни оказываются для

монотеистического сознания антиценностями:

ложными, грязными, влекущими в объятия дьявола

или в губительный самообман.

Конечно, крупным религиям некуда деваться,

они вынуждены как-то ладить с эмпирическим

миром, идти на уступки, давать послабления

греховной человеческой природе. Одним из таких

компромиссов выступает протестантизм,

объявляющий успех в земной деятельности

богоугодным делом, символом богоизбранности.

Кроме того, сами деятели церкви — тоже не

бесплотные духи и не могут полностью отказаться

от человеческих потребностей и влечений.

Крупнейшие мировые религии выступают как

нравственная сила, стремящаяся облагородить сам

мир: они способствуют распространению мило-

сердия, терпимости, любви к ближнему, т. е.

пытаются совершенствовать наличную

эмпирическую данность. И тем не менее, для

идейного ядра религии это вторично. Все, что

касается посюстороннего мира, должно быть

подчинено достижению мира иного. Главное —

спасти бессмертную душу или избавиться от вериг

майи, застав-

263

Нравственность персу искушением

ииомирностью

ляющей любить смертные и изменчивые вещи.

Главное

— измениться настолько, чтобы перестать быть

челове

ком. Это и есть основной пафос всех ведущих

религий и

эзотерики: быть земным человеком не просто мало,

быть

в полной мере лишь им — еще и грешно и

постыдно.

«...Настоящее свое состояние, каким бы

благообразным

оно ни было,— пишет С. С. Аверинцев,

характеризуя

ранневизантийскую литературу, — христианин не

может

не оценивать как позорное, ибо обязывается

измерять его

меркой абсолютного: любые его заслуги конечны,

между

тем как вина — бесконечна. Христианство учит

человека

воспринимать свое тело как храм бога — весьма

веская

причина скорбеть о том, что храм этот «весь

осквернен».

Христианство внушает человеку, что он есть

носитель

образа божия — каких же слез хватит, чтобы

оплакать

унижение этого образа?»

Погрязнуть в делах житейских, даже если ты добр,

кроток и терпелив,— это идти по пути гибели.

Отречение от своего земного естества —

единственный путь к успеху. Лишь тот, кто презрел

пагубные радости и соблазны обычной жизни

(схимник, мученик, аскет, йогин) может сказать, что

действительно стал на путь, ведущий от челове-

ческого к божественному, от пошлой смертности и

греха

— к бессмертию и блаженству. Его лицо в полной

мере

обращено к потустороннему, к духу, а сердце не

скучает

о земной мишуре.

Хочу подчеркнуть, что здесь я стремлюсь выявить

именно ведущую нить религиозного и

эзотерического сознания, не вдаваясь в дискуссии

о мере признания мирских благ. А дискуссии такие,

конечно, были как между отцами церкви, так и

между религиозными философами. Главными,

постоянно действующими источниками грешности

этого мира, его скверны религия и эзотеризм

полагают:

•65535 земное самозамкнутое человеческое

«я»,

•65536 проистекающие из его партикулярности

желания и

воля к их удовлетворению.

264

Лекция 8

Именно наличие «я», осознание человеком своей

осо-бости, отдельности, инаковости по отношению

к другим существам и сущностям является корнем

его онтологической вины и сопутствующих ей

несчастий. С точки зрения индуизма и буддизма,

каждый, желающий избавления, должен понять,

что его «я» — лишь иллюзия и потому все

привязанности — тлен. Христианство, признающее

целостность душевной монады и ее бессмертие,

тем не менее четко разделяет неистинное земное

«я» человека и то высокое «я», которое может дать

Христос. Но чтобы Христос дал это новое

прекрасное «я» — свою божественную природу —

верующий должен добровольно отказаться от

собственной земной личности, раздираемой

потребностями и противоречиями. Надо убить

повседневное «я», чтобы приобщиться к Абсолюту.

Стать ничем, открытой возможностью, пустым со-

судом, в который Христос вольет трансцендентную

духовность. «Верный признак действительного

присутствия Бога в вашей жизни — это либо полное

забывание себя, либо ощущение себя комком

грязи. Лучше совсем забыть о себе»,— говорит

философ и проповедник Клайв Льюис. С

партикулярным земным «я» связана способность к

свободе, точнее, к своеволию, самоуправству,

порождающим богоборческую гордыню, из которой

проистекают все виды зла.

Наличие у человека «я», позволяющего отличать

себя от мира, вызывает к жизни желания, могучие

силы, заставляющие сохранять, беречь, длить

неистинное мирское бытие, проявляя упрямую

волю. В индуистской традиции желания и

страдания — две стороны одной медали. Именно

мир желаний автоматически создает мир страданий.

Первого не бывает без второго. Суетные мирские

желания и в христианской традиции понимаются как

ведущие к страданию и греху, они непременно

приобретают вид пороков и страстей: властолюбие,

корыстолюбие, сластолюбие, чревоугодие, лень,

зависть. Страсти

265

Нравственность перед искушением

иномирностью

же терзают человека, словно дикие звери. Таким

образом, блаженство, вечная абсолютная радость

оказываются достижимыми только в случае отказа

от земных потребностей и страстей. И на Востоке, и

на Западе (прежде всего в монашестве), и в

теософской традиции, объединяющей Запад и

Восток, мы обнаруживаем разработанную до

деталей систему средств, уводящих от земного

человеческого мира к трансцендентному, перед

лицом которого гаснет и истаивает человеческое

«я», исчезают желания и импульсы действовать по

своему почину. Это разные виды медитации,

физические и психические упражнения, аскеза,

самовнушение, направленное на ощущение

непосредственной причастности к Абсолюту,

приводящие либо к нирване — бессознательному

трансу с потерей личностной идентификации, либо

к высокому экстазу, сопровождающемуся бурным

переживанием приобщения к Высшему началу.

Интересно то, что традиция неприятия

повседневного нашла в XX в. не только чисто

религиозное, но и собственно философское

выражение. Такие авторы, как А. Бергсон или М.

Хайдеггер совершенно по-разному ищут тот

внерассудочный, внежитейский пласт реальности,

который и почитают за истинный, пласт, уводящий

нас от повседневности, от забот, от мира твердых

форм и сознательных волевых решений.

Вернемся, однако, к вопросу о земном и трансцен-

дентном. Именно благодаря антимирской установке

религии я не могу принять ее до конца. Вот уже и

верю в посмертное бытие, признаю в Духе творящее

начало мира, но не в силах отрицать и виноватить

земную жизнь, считать человеческую

повседневность только плохой, только иллюзорной,

только грешной. Не могу согласиться, что она —

лишь юдоль страданий и ничего более. Грехов и

страданий в ней, конечно, предостаточно, но все

же в ней есть не только это. И потому она —

ценность сама по себе в своей вторичности,

тварности и иллюзорности.

266

Лекция 8

Представление о том, что земная жизнь полностью

сводится к страданию (о чем говорит «четверичная

истина» буддизма), выступает, на мой взгляд,

проявлением ипохондрического мировосприятия.

Это депрессия, спроецированная на окружающую

действительность, тяжкая меланхолия, получившая

онтологический статус. На самом деле в

повседневной человеческой жизни наряду со

страданиями и трудностями есть и неисчислимое

множество радостей: высоких и низких, духовных и

плотских, мгновенных и длительных. Ананда

(блаженство) присуща бытию как таковому, в том

числе бытию в его земном варианте. Здесь и

творческие восхождения, и подвиги, и

умиротворенная созерцательность, и восторги

любви во всех ее проявлениях, и просто

великолепное чувство того, что ты есть,

существуешь, бытийствуешь. И против этих

радостей не работает аргумент, что их

кратковременность и преходящесть обращают их в

страдание. Напротив, временность делает их

особенно яркими и острыми, порождает прелесть

прощания и нежность воспоминаний. Лучшие в

мире произведения искусства воспевают не веч-

ность, а временность: ушедшую любовь и цветок,

который скоро увянет.

Созданный мастером предмет отделяется от него и

живет собственной жизнью. Дитя, взрослея,

исполняется своих достоинств, не растворимых в

том, что вложили в него мать и отец. Так и с

миром. У него своя жизнь. И если есть

существование за гробом и необходимость от-

читаться перед Отцом и Промыслителем, почему

надо зачеркивать те радости и свершения, что были

ведомы на земном, досмертном пути?

Для обоснования правомерности любви к этому

противоречивому и грешному миру можно вьщвинуть

несколько эмоционально-личностных аргументов:

1. Невозможно не любить тот мир, в котором жи-

вешь, ибо он твоя Родина. Тело — единственный

достоверно известный способ существования

нашего «я».

267

Нравственность перед искушением

иномирностью

Мы знаем свет и тени лишь земного неба, вкус,

запах и тяжеловесность лишь посюсторонних

плодов; полнозвучность, возможную только в

физическом воздухе. Влага и сушь, голод и

сытость, бодрость и сон — все это (чувственное,

животное!) дано нам непосредственно и из-

начально. И душа (даже если она тысячу раз

бессмертна) упакована в наши переживания,

слита, срощена с ними неразрывно. Всякое

движение души рождается не в ней самой, а в

синкретическом единстве телесного и духовного,

что хорошо показывает в XX в. феноменология

тела. Желание разъять телесную оболочку, вы-

рваться из нее прочь — есть удел немногих:

мистиков, святых, поэтов. М. Цветаева писала: «В

теле — как в трюме, в себе — как в тюрьме». И это

тоже — скорее порыв, чем постоянная установка.

Точно так же обстоит дело с повседневностью, с

заботой, как хорошо обозначил ее М. Хайдеггер.

Мы укоренены в заботе, погружены в нее, это наш

способ жить, наши радости и огорчения. Об ином

мире мы можем лишь гадать и догадываться.

Именно поэтому было бы, наверное, грешно (по

любым законам — Божеским и человеческим)

отвергать плоть, вместившую твою душу, и

обыденную жизнь, которая сделала тебя именно

тобой.

2. Если предположить, что умение любить —

универсальная характеристика души, свойственная

ей во всех проявлениях (прижизненных и

посмертных), то следует сделать вывод: тот, кто не

любит этот мир, не полюбит и тот. Несколько

десятилетий назад была популярна песня, и в ней

были такие слова: «С чего начинается Родина? С

картинки в твоем букваре. С хороших и верных то-

варищей, живущих в соседнем дворе...»То же самое

можно сказать и о небесной родине. Пока не

выучен урок любви к дольнему миру,.к папе и маме,

к друзьям и подругам, к земле и порожденным ею

созданиям, стремление в горнюю высь остается

лишь ханжеством, словесным блудом,

добросовестным самообманом. Только если

268

_____________________________________Лекция

видишь духовное в любом конкретном проявлении

повседневности, Духовный Абсолют, вероятно,

сможет явиться тебе в своем более высоком

обличий. И здесь мы подходим к третьему пункту: к

вопросу о соотношении Бога и мира.

3. Я не стану приводить длинные и сложные

аргументы, которые применяют в теологических

спорах сторонники двух выделенных позиций

(мировоззренческие вопросы, как известно, вообще

не решаются в логических дискуссиях!). Хочу лишь

указать на точки зрения, присутствующие на Западе

и на Востоке. Первая: Бог и мир разорваны. Между

ними — пропасть. Их природа в корне различна.

Бог трансцендентен миру, он — полнота бытия, в

то время как мир — ложь, зло и бездна. Вторая: Мир

— воплощение Бога или любимое Божье творенье.

Бог не вне мира, он здесь, с нами, среди нас, он —

внутренняя жизнь мира, его волшебное свечение,

его Дух. Наша материальность, непроницаемость,

твердость — «тело» Бога, его

самодифференциация, одно из его свободных

воплощений, причуд его творчества.

Эта точка зрения очень близка мне, потому что, не

отка-зываясь от идеи Бога, Абсолюта,

Сверхсознания, она говорит миру «да». Много

выдающихся имен среди тех, кто утверждал это

«да» своей теоретической деятельностью и самой

жизнью: Франциск Ассизский и Рамакришна, М.

Ганди и Д. Андреев, Р. Штайнер и А. Безант.

«Большая ошибка суживать и сокращать область

любви, потому что все во Вселенной

божественного происхождения и заслуживает того,

чтобы быть любимым», — пишет Свами

Вивекананда, поясняя позицию Бхакти-йоги. Г. К.

Честертон, характеризуя воззрения Франциска

Ассизского, отмечает: «Для святого Франциска

ничто не было фоном... Можно сказать, что для

него вообще не было "заднего плана" — кроме,

пожалуй, той божественной мглы, из которой на зов

любви Господней выходят одна за другой твари

всех цветов и форм... Он не звал природу

269