Золотарева Т.Ф., Минигалиева М.Р. Проблемы социально-психологической помощи жертвам террора

Подождите немного. Документ загружается.

Особенно острой проблема психологической помощи жертвам катастроф

становится, когда речь идет о детях. Ф.Р.7Филатов (2000) выделяет ряд этапов

психологической помощи пострадавшим детям:

I. Диагностический этап. Проводится диагностика пострадавших детей по

специально подобранному пакету методик. Предпочтение отдается здесь

проективным методикам. Диагностические методики подбираются комплексно

и в соответствии с поставленными задачами (Филатов7Ф.Р., 2000, с.90 – 91),

так, чтобы имело место:

1) определение актуального состояния психики, выявление признаков

посттравматического синдрома и обусловленных им нарушений психического

здоровья;

2) отслеживание результатов проводимой психокоррекционной работы и

изменений в психическом состоянии (самочувствии) детей.

Комплекс диагностических мероприятий включает целевое

собеседование, построенное в форме структурированного интервью.

II. Этап оказания экстренной психологической помощи. На данном этапе

группа психологов применяет доказавшие свою результативность методы

экспресс – терапии для оказания экстренной помощи пострадавшим детям. На

практике этот этап может оказаться первоначальным и предшествовать

психодиагностике, поскольку тяжелое состояние детей требует оперативного

проведения психокоррекционных мероприятий уже в самом начале работы,

когда еще не сложились условия для проведения тестирования. В данном

случае, реабилитационная работа включает индивидуальные экспресс –

терапевтические занятия и семидневный тренинговый марафон в группах по 8 –

10 человек.

III. Этап пролонгированной психологической реабилитации расчитан на

полугодовой курс систематически проводимых занятий. Основным принципом

реабилитации является ориентация на личностные ресурсы детей, т.е. на те

резервы их психики, активизация которых могла бы обеспечить преобразование

травматического опыта и внутреннюю интеграцию. Комбинация методов и

подходов, разработанных в рамках различных психотерапевтических

направлений (гештальт – терапия, эриксоновский гипноз, психосинтез и др.),

позволяет осуществлять комплексное недирективное воздействие,

охватывающее различные подсистемы психики.

Реабилитационная работа осуществляется как в форме индивидуальных

психокоррекционных занятий, так и в рамках группового тренинга.

Параллельно проводится консультирование родителей пострадавших детей.

Пролонгированная реабилитация детей-жертв экстремальных ситуаций

включает семь последовательных шагов:

1. Установление позитивного контакта с детьми (раппорт), определение

оптимального темпа и наиболее приемлемой формы взаимодействия.

2. Создание атмосферы сплоченности, безопасности и доверия в группе,

обеспечение комфорта и релаксации в рамках индивидуального занятия

(релаксационный тренинг).

3. Активизация ресурсов воображения, формирование ярких «ресурсных»

образов, ассоциированных с интенсивными позитивными переживаниями или с

чувством комфорта, спокойствия и уверенности.

4. Интеграция травматического опыта; проработка патогенного материала

методами телесно-ориентированной, процессуальной, суггестивной,

имагинативной, гештальт – и арттерапии при постоянном поддержании

позитивного («ресурсного») состояния (на данном этапе применяются

психотерапевтические метафоры и притчи, серийное рисование,

процессуальные формы работы, визуально-кинестетическая диссоциация и др.

методы).

5. Гармонизация эмоционально-волевой сферы методами арт-терапии и

формирование навыков произвольной саморегуляции; обучение стратегиям

выхода из психотравмирующих и стрессовых ситуаций и формирование

внутриличностных «механизмов совладания».

6. Прояснение жизненных целей и представлений о будущем, укрепление

позитивного образа «Я» и развитие мотивации к достижению успеха. Создание

ярких и детализированных «образов достижения».

7. Подведение итогов психокоррекции, интеграция позитивного опыта,

приобретенного в ходе психокоррекционных занятий. Фиксация наиболее

значимых моментов реабилитационного процесса в символическом

изображении или в другой форме творческого самовыражения.

Суть психокоррекционной стратегии заключается в обеспечении

постепенной нейтрализации перенесенной детьми психологической и

психической травмы не с помощью прямого директивного воздействия на

психику детей, а за счет обращения к их внутриличностным ресурсам.

Психологическая помощь не ограничивается проработкой «патогенного»

материала, а включает также ряд мер, обеспечивающих глубинные

преобразования в поведенческой и эмоционально-волевой сферах, в системе

самопознания. То есть, работа ведется системно, на личностном уровне, с

учетом всей совокупности симптомов.

Применение комплексного подхода является необходимым условием

успешной реабилитации, учитывая сложность и глубину нарушений

психосоматического здоровья, обусловленных травматическим опытом

экстремальной ситуации. Эти нарушения не просто дестабилизируют

отдельные системы психики, но и приводят к патогенным изменениям в

структуре личности. Поэтому, конечная цель реабилитационной работы

состоит не только в устранении болезненных переживаний и симптомов, но

также в достижении внутриличностной интеграции, в воссоздании целостного

и позитивного образа Я.

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ ЛЮДЯМ В

СИТУАЦИИ ПОТЕРЬ

Особенно отчетливо необходимость системной помощи обозначается в

работе с переживанием самого тяжелого и длительного действующего

стрессора – смертью близкого человека, столь типичного для больших

катастрофических событий и террористических актов.

Человек по-разному относится к смерти на континууме своей жизни. Так,

стремительное включение в новый социальный опыт позволяет ребенку легко

перенести смерть ближнего. Для взрослого человека значение смерти

приобретает ряд ритуальных схем – «кодов символического порядка».

Существует два основных варианта отношения к смерти и умиранию. Для

первого характерен деструктивный подход – человек пытается блокировать,

вытеснить тему смерти из своих переживаний. Конструктивное отношение –

это попытка перехвата энергией танатоса (известно выражение «крепка, как

смерть, любовь»). Зрелость человека связана с выбором стратегии

символического порядка (Демичев7А.В., 2000).

Центральным понятием переживания смерти близкого человека является

понятие «горя» или «острого горя». В отечественной психологии одна из ярких

работ на эту тему принадлежит Ф.Е.7Василюку. Горе – это конституирующий

антропологический феномен. На психологическом уровне «главные акты

мистерии горя – не отрыв энергии от утраченного объекта, а устроение образа

этого объекта для сохранения в памяти. Человеческое горе не деструктивно

(забыть, оторвать, отделиться), а конструктивно, оно призвано не разбрасывать,

а собирать, не уничтожать, а творить – творить память» (Василюк7Ф.Е., 1999).

«За смертью лежит неизведанная земля. …К смерти мы относимся

двойственно. С одной стороны, мы ее боимся, с другой стороны, стремимся к

ней. Страх смерти и стремление к ней постоянно сталкиваются, ибо боязнь

терзает человека, а жажда смерти подсказывает, что, умирая, мы разом

избавляемся от всех земных забот».

Переживание горя – одно из самых таинственных проявлений душевной

жизни. На Западе в сотнях трудов описываются мельчайшие подробности этой

темы – горе патологическое и "хорошее", "отложенное" и "предвосхищающее";

техника профессиональной психотерапии и взаимопомощь пожилых вдовцов;

синдром горя от внезапной смерти младенцев и влияние видеозаписей о смерти

на детей, переживающих горе, и т. д., построенные на основе схемы З.7Фрейда.

(1984). "Работа печали" состоит в том, чтобы оторвать психическую энергию от

любимого, но теперь утраченного объекта. До конца этой работы "объект

продолжает существовать психически", а по ее завершении "я" становится

свободным от привязанности и может направлять высвободившуюся энергию

на другие объекты. Теория З.7Фрейда объясняет, как люди забывают ушедших,

но не то, как они их помнят. Среди формулировок основных задач при работе с

испытывающими горе можно найти: "принять реальность утраты", "ощутить

боль", "заново приспособиться к действительности", "вернуть эмоциональную

энергию и вложить ее в другие отношения". Но именно память составляет

сокровенную суть человеческого горя (Василюк7Ф.Е., 1999, Кочюнас7Р., 1999 и

др.).

Начальная фаза горя – шок и оцепенение. "Не может быть!" – такова

первая реакция на весть о смерти. Характерное состояние может длиться от

нескольких секунд до нескольких недель, в среднем, через неделю сменяясь

другой картиной. Оцепенение – наиболее заметная особенность этого

состояния. Скорбящий скован, напряжен. В сознании человека появляется

ощущение нереальности происходящего, душевное онемение,

бесчувственность, оглушенность. Притупляется восприятие реальности, и, в

последующем, нередко возникают пробелы в воспоминаниях об этом периоде.

Первым сильным чувством, прорывающим пелену оцепенения и обманчивого

равнодушия, нередко оказывается злость. Она неожиданна, непонятна для

самого человека, он боится, что не сможет ее сдержать. Уже на этой стадии

горюющему приходится порой преодолевать некоторые культурные барьеры,

затрудняющие переживание, например, представление о том, что длительность

и особенности выражения скорби на том или ином этапе являются мерой любви

к умершему. Специалист должен учитывать наличие этих культурных барьеров

и значимость принятия той формы выражения переживания происходящего,

которая является естественной для клиента, а не для окружающих

наблюдателей. Такое принятие существенно облегчает протекание всех

процессов, в том числе работу горя как работу памяти. Насильственные

попытки «расшевелить» или наоборот, подавить интенсивные проявления

переживаний потерявшего близкого человека, столь распространенные в нашем

обществе, только усиливают страдания. Переживание горя утраты, как и

переживания, связанные с возможной собственной смертью, как одно из

наиболее общечеловеческих переживаний, характеризуется высокой степенью

индивидуализированности. Специалисту важно помнить, что речь идет не о

схемах и социальных нормах, а о наиболее интимных структурах и

процессах человеческого Я, его взаимоотношений с умершим и другими

людьми.

Отношение к смерти верующих качественно отличается от позиций

людей, не обретших веру в Бога. Первые уверены, что человек умирает только

телесно, но его душа – бессмертна, и ей уготована встреча с душами тех людей,

которые раньше покинули этот мир. Верующие, конечно, горюют, что не

смогут прожить до конца свою земную жизнь рядом с дорогим человеком, но

не впадают в отчаяние из-за временной разлуки. Многие руководствуются

принципом «все в воле Божьей», «Бог его(ее) дал, Бог и взял». Религия

запрещает впадать в грех уныния, отчаяния и, тем самым, помогает человеку

собрать все свои душевные силы в горькие минуты жизни. А что же делать, как

помочь страдающему человеку, если ему чужда религия? Распространенные

слова утешения, такие как «все люди смертны», или «но ведь и у вас такая же

судьба», «Что же делать, ничего не поделаешь» никогда еще и никому не

приносили утешения. Эти слова скорее усиливают горечь переживаний

непоправимости, необратимости случившегося. В скорбных ситуациях человек

страстно, хотя, как правило, неосознанно хочет – понять или найти смысл своей

собственной дальнейшей жизни, смысл случившейся трагедии.

«Подняться над своим горем» означает осмыслить свою жизнь как

продолжение жизни дорогого человека в форме не только образов, но и

сохраняющихся ощущений от его прикосновений, чувств, возникавших в его

присутствии. Мысленные беседы с ним, рассказы о своих неудачах, обидах и

успехах упрочивают переживание непрерывающейся связи с ним

(Анцыферова7Л.И., 1997).

Страдающие нередко сами находят приемы, облегчающие их

переживания и как бы продолжающие жизнь исчезнувших близких. Люди

трепетно заботятся о местах их последнего упокоения, при посещении могил

рассказывают о происходящем. Многие превращают комнату или уголок

любимых в своеобразный мемориал, даже музей, представляющий этапы жизни

ушедшего. Иногда помогают советы подготовить жизнеописание любимого

человека, припомнить не только важные события, но и мелкие эпизоды из его

жизни и рассказывать о них другим. Но каждый трагический случай уникален и

соответственно попытки помощи должны отвечать его своеобразию.

Комплекс шоковых реакций обычно истолковывается как защитное

отрицание факта или значения смерти, предохраняющее горюющего от

столкновения с утратой сразу во всем объеме. Будь это объяснение верным,

сознание, стремясь отвлечься, отвернуться от случившегося, было бы

полностью поглощено текущими внешними событиями, вовлечено в

настоящее, по крайней мере, в те его стороны, которые прямо не напоминают о

потере. Однако, мы видим противоположную картину: человек психологически

отсутствует в настоящем, он не слышит, не чувствует, не включается в

настоящее, оно как бы проходит мимо него, в то время как он сам пребывает

где-то в другом пространстве и времени. Мы имеем дело не с отрицанием

факта, что "его (умершего) нет здесь", а с отрицанием факта, что "я

(горюющий) здесь". Трагическое событие, не став психологически настоящим,

рвет связь времен, делит жизнь на несвязанные "до" и "после". Шок оставляет

человека в "до", где умерший был еще жив, еще был рядом. Чувство

реальности, чувство "здесь-и-теперь" застревает в объективном прошлом, а

настоящее со всеми его событиями не получает признания его реальности. Это

объясняет механизм и смысл возникновения и дереализационных ощущений,

душевной анестезии: ужасные события субъективно не наступили;

послешоковую амнезию – «я не могу помнить то, в чем не участвовал»;

снижение либидо – этих витальных форм интереса к внешнему миру; злость.

Злость – это специфическая эмоциональная реакция на преграду, помеху в

удовлетворении потребности. Такой помехой бессознательному стремлению

души остаться с любимым оказывается вся реальность: ведь любой человек,

телефонный звонок, бытовая обязанность требуют сосредоточения на себе,

заставляют душу отвернуться от любимого, выйти хоть на минуту из состояния

иллюзорной соединенности с ним.

Следующий шаг на этом пути – фаза поиска – отличается, по мнению С.

Паркеса, нереалистическим стремлением вернуть утраченного отрицанием не

столько факта смерти, сколько постоянства утраты. Трудно указать на

временные границы этого периода, поскольку он довольно постепенно сменяет

предшествующую фазу шока и затем, характерные для него феномены еще

долго встречаются в последующей фазе острого горя, но, в среднем, пик фазы

поиска приходится на 5-12-й день после известия о смерти. В это время

человеку бывает трудно удержать свое внимание во внешнем мире, реальность

как бы покрыта прозрачной кисеей, вуалью, сквозь которую сплошь и рядом

пробиваются ощущения присутствия умершего: звонок в дверь – мелькнет

мысль: это он; его голос – оборачиваешься – чужие лица; вдруг на улице: это

же он входит в телефонную будку. Такие видения, вплетающиеся в контекст

внешних впечатлений, вполне обычны и естественны, но пугают, как признаки

надвигающегося безумия. Иногда такое появление умершего в текущем

настоящем происходит в менее резких формах. Существование ушедшего в

сознании скорбящего отличается в этот период от того, которое нам открывают

патологически заостренные случаи шока: шок внереалистичен, поиск –

нереалистичен: там есть одно бытие – до смерти, в котором душой

безраздельно правит гедонистический принцип, здесь – "как бы двойное бытие"

("Я живу как бы в двух плоскостях", – говорит скорбящий), где за тканью яви

все время ощущается подспудно идущее другое существование,

прорывающееся островками "встреч" с умершим. Надежда, постоянно

рождающая веру в чудо, странным образом сосуществует с реалистической

установкой, привычно руководящей всем внешним поведением горюющего.

Ослабленная чувствительность к противоречию позволяет сознанию какое-то

время жить по двум, не вмешивающимся в дела друг друга законам – по

отношению к внешней действительности по принципу реальности, а по

отношению к утрате – по принципу "удовольствия". Они уживаются на одной

территории: в ряд реалистических восприятий, мыслей, намерений ("сейчас

позвоню ей по телефону") становятся образы объективно утраченного, но

субъективно живого бытия, становятся так, как будто они из этого ряда, и на

секунду им удается обмануть реалистическую установку, принимающую их за

"своих". Эти моменты и этот механизм и составляют специфику фазы "поиска".

Затем наступает третья фаза – острого горя, длящаяся до 6-7 недель с

момента трагического события. Иначе ее именуют периодом отчаяния,

страдания и дезорганизации и – не очень точно – периодом реактивной

депрессии. Сохраняются, и первое время могут даже усиливаться, различные

телесные реакции – затрудненное укороченное дыхание: астения: мышечная

слабость, утрата энергии, ощущение тяжести любого действия;

психофизиологические дисфункции. В этот период наибольших страданий,

острой душевной боли появляется:

• множество тяжелых, иногда странных и пугающих чувств и мыслей;

• ощущения пустоты, бессмысленности;

• чувство брошенности, одиночества;

• злость, вина, страх и тревога;

• отчаяние, беспомощность.

Типичны необыкновенная поглощенность образом умершего и его

идеализация – подчеркивание необычайных достоинств, избегание

воспоминаний о плохих чертах и поступках. В отношениях с окружающими

может наблюдаться утрата теплоты, раздражительность, желание уединиться.

Изменяется повседневная деятельность: трудно бывает сконцентрироваться,

трудно довести дело до конца, а сложно организованная деятельность может на

какое-то время стать и вовсе недоступной. Порой возникает бессознательное

отождествление с умершим, проявляющееся в невольном подражании его

походке, жестам, мимике. Утрата близкого – сложнейшее событие,

затрагивающее все стороны жизни, все уровни телесного, душевного и

социального существования человека. Горе уникально, оно зависит от

единственных в своем роде отношений с ушедшим, от конкретных

обстоятельств жизни и смерти, от всей неповторимой картины взаимных

планов и надежд, обид и радостей, дел и воспоминаний.

Самое важное в исполненном акте острого горя, считает Ф.Е.7Василюк, –

не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В этот момент не просто

происходит отделение, разрыв и уничтожение старой связи, как полагают все

современные теории, но рождается новая связь. Боль острого горя – это боль не

только распада, разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего же

именно? Двух новых "я" и новой связи между ними, двух новых времен, даже –

миров, и согласования между ними. Возникает новое "я". Прежнее могло либо

отвлекаться от утраты – "думать, говорить, работать", либо быть полностью

поглощенным "тобой". Новое "я" способно видеть не "тебя", когда это видение

переживается как видение в психологическом времени, которое мы назвали

"настоящее в прошедшем", а видеть "нас в прошлом". "Нас" – стало быть, его и

себя, со стороны, так сказать, в грамматически третьем лице. "Мой двойник

отделяется от меня и повторяет все то, что я тогда делала". Прежнее "я"

разделилось на наблюдателя и действующего двойника, на автора и героя. В

этот момент впервые за время переживания утраты появляется частичка

настоящей памяти об умершем, о жизни с ним как о прошлом. Это первое,

только-только родившееся воспоминание еще очень похоже на восприятие ("я

вижу нас"), но в нем уже есть главное – разделение и согласование времен

("вижу нас в прошлом"), когда "я" полностью ощущает себя в настоящем и

картины прошлого воспринимаются именно как картины уже случившегося,

помеченные той или другой датой. Бывшее раздвоенным бытие соединяется

здесь памятью, восстанавливается связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из

настоящего за двойником, действующим в прошлом, не больно. Происходит

рождение первичного эстетического феномена, способности человека смотреть

на прожитую, уже свершившуюся жизнь с эстетической установкой.

Наше восприятие другого человека, в особенности близкого, с которым

нас соединяли многие жизненные связи, насквозь пронизано прагматическими

и этическими отношениями; его образ пропитан незавершенными совместными

делами, неисполнившимися надеждами, непрощенными обидами и т.д.. Многие

из них почти изжиты, другие – в самом разгаре, третьи отложены на

неопределенное будущее, но все они не закончены, все они – как заданные

вопросы, ждущие каких-то ответов, требующие каких-то действий. Каждое

заряжено целью, окончательная недостижимость которой ощущается остро и

болезненно. Эстетическая установка способна видеть мир, не разлагая его на

цели и средства, без нужды моего вмешательства. Когда в акте острого горя

человеку удается сначала полно погрузиться в частичку его прежней жизни с

ушедшим, а затем выйти из нее, отделив в себе "героя", остающегося в

прошлом, и "автора", эстетически наблюдающего из настоящего за жизнью

героя, то эта частичка оказывается отвоеванной у боли, цели, долга и времени

для памяти. В фазе острого горя скорбящий обнаруживает, что тысячи и тысячи

мелочей связаны в его жизни с умершим ("он купил эту книгу", "ему нравился

этот вид из окна", "мы вместе смотрели этот фильм") и каждая из них увлекает

его сознание в "там-и-тогда", в глубину потока минувшего, и ему приходится

пройти через боль, чтобы вернуться на поверхность. Боль уходит, если ему

удается вынести из глубины воспоминание и рассмотреть его на свету

настоящего, в "здесь-и-теперь", преобразовать "настоящее в прошедшем" в

"прошедшее в настоящем".

Переживание становится ведущей деятельностью – занимающей

доминирующее положение в жизни человека, через которую осуществляется

личностное развитие. Консультирование людей, перенесших утрату, – это

нелегкое испытание духовных сил и профессиональной компетентности.

Утраты, как и многие события нашей жизни, не только болезненны, они

предоставляют и возможность личностного роста. Консультант может

способствовать реализации этой возможности, если он понимает природу

утраты, ее связь с другими переживаниями и интенциями, роль в становлении

человека (Кочюнас7Р., 1999, с, 1999, с. 206).Фазу острого горя можно считать

критической в отношении дальнейшего переживания горя и всего жизненного

пути.

Фаза "остаточных толчков и реорганизации" (Дж.7Тейтельбаум) – жизнь

входит в свою колею, умерший перестает быть главным средоточением жизни.

Переживание горя теперь – не ведущая деятельность, остаточные приступы

горя могут быть столь же острыми, как и в предыдущей фазе, на фоне

нормального существования субъективно восприниматься как еще более

острые. Поводом для них чаще всего служат какие-то даты, традиционные

события или события повседневной жизни. Эта фаза длится в течение года: за

это время происходят практически все обычные жизненные события, которые в

дальнейшем начинают повторяться. Утрата постепенно входит в жизнь.

Практические задачи переплетаются с самим переживанием. Человек часто

сверяет свои поступки с нравственными нормами умершего, с его ожиданиями,

с тем, "что бы он сказал". Постепенно появляется все больше воспоминаний,

освобожденных от боли. Некоторые из этих воспоминаний становятся особенно

ценными, часто входят в семейную "мифологию". Высвобождаемый актами

горя материал образа умершего подвергается эстетической переработке. «Из

эмоционально-волевой установки поминовения отошедшего рождаются

эстетические категории оформления внутреннего человека (да и внешнего), ибо

только эта установка по отношению к другому владеет ценностным подходом к

временному и уже законченному целому внешней и внутренней жизни

человека...» (Бахтин7М.М., 1969, с. 94–95).

Через год переживание горя вступает в последнюю фазу – "завершения".

Смысл и задача работы горя состоит в том, чтобы образ умершего занял свое

постоянное место в продолжающемся смысловом целом жизни человека и был

закреплен во вневременном, ценностном измерении бытия

В целом, как отмечает Ф.Е.7Василюк, составляющие острое горе

процессы начинаются с попытки не допустить соприкосновения двух текущих

в душе потоков – жизни нынешней и былой; проходят через непроизвольную

одержимость минувшим: затем сквозь борьбу и боль произвольного отделения

от образа любимого, и завершаются "согласованием времен", возможностью,

стоя на берегу настоящего, вглядываться в ноток прошедшего, не соскальзывая

туда, наблюдая себя там со стороны и потому уже не испытывая боли.

В промежутках между этими этапами наблюдаются фазы "поиска", когда

фокус произвольного восприятия удерживается на реальных делах и вещах, но

глубинный, еще полный жизни поток былого вводит в область представлений

лицо погибшего человека. Оно видится расплывчато, но вскоре внимание

непроизвольно притягивается к нему, становится трудно противостоять

искушению прямо взглянуть на любимое лицо, и уже, наоборот, внешняя

реальность начинает двоиться, и сознание полностью оказывается в силовом

поле образа ушедшего, в психически полновесном бытии со своим

пространством и предметами ("ты здесь"), ощущениями и чувствами ("слышу",

"чувствую"). В следующей, шоковой фазе также выделяется ряд фрагментов.

Сказать и почувствовать "я теряю власть над собой" – это значит ощущать, как

слабеют силы, но все же не впадать в абсолютную погруженность,

одержимость прошлым: это бессильная рефлексия, еще нет "власти над собой",

не хватает воли, чтобы управлять собой, но уже находятся силы, чтобы хотя бы

"внутренне сжаться и ждать", то есть удерживаться краешком сознания в

настоящем, сознавая, что "это пройдет". "Сжаться" – это удержать себя от

действования внутри воображаемой, но кажущейся такой действительной

реальности. Состояние "оцепенения" – это отчаянное удерживание себя здесь,

одними мышцами и мыслями, потому что чувства – там, для них там – здесь.

Именно на этом шаге острого горя, начинается отделение, отрыв от образа

любимого, готовится пусть пока зыбкая опора в "здесь-и-теперь", которая

позволит на следующем шаге сказать: "тебя здесь нет, ты там...". Именно здесь

появляется острая душевная боль. Боль вызывается самим горюющим:

феноменологически в приступе острого горя не умерший уходит от нас, а мы

сами уходим от него, отрываемся от него или отталкиваем его от себя. Этот

собственный уход, это изгнание любимого: "Уходи, я хочу избавиться от

тебя..." и наблюдение за тем, как его образ действительно отдаляется, исчезает,

и вызывают, собственно, душевную боль.

Поэтому помощь в переживании острого горя предполагает процессы

прямо обратные: человек учится сохранять и помнить, не отталкивая, близкого

человека. Любовь «освобождается» от «практического интереса» обыденной

жизни, понимание другого становится более целостным и сложным. Таким

образом, трагическое или экстремальное событие инициирует развитие

новой системы отношений, нового понимания другого человека и нового

самопонимания и идентичности; происходит процесс развития личности.

То есть еще раз, более ярко подтверждается сказанное нами выше –

переживание катастрофического события становится шагом на пути

личностного развития человека. Однако, фраза: «То, что вас не убивает, делает

вас сильнее», – имеет два истолкования. Существует возможность не

справиться со свалившимся на человека горем, даже с помощью

психосоциального работника. Вместе с тем, отказ от дальнейшей жизни, по

мнению психологов, специализирующихся в суицидологии, – результат

осознанного решения уже у шестилетних детей. Поэтому, ни близкие, ни

психосоциальные работники не несут объективной ответственности за такой

выбор. Для того, чтобы избежать психологического сгорания в работе с

клиентами, вызывающими связанное с их желанием уйти из жизни чувство

беспомощности, важно понимать, что окружающие такого человека могут

создавать условия, помогать преодолеть потери и переработать новый опыт, но

шаг в сторону жизни или смерти делает сам человек.

Одним из центральных моментов, объединяющих переживания

умирающего и его близких – вопрос о смысле жизни. Смысл жизни – идея,

содержащая в себе цель жизни человека, «присвоенная» им и ставшая для него

ценностью чрезвычайно высокого порядка. Настолько высокого, что потеря

смысла жизни может привести к решению человека покончить со своим

существованием на земле…

Проблема смысла жизни рассматривается в нескольких аспектах:

1. Смысл жизни и проблема относительной эмансипации от «внешнего».

В проблеме смысла жизни узловым является вопрос ответственности человека

за свою жизнь.

2. Смысл жизни и проблема относительной эмансипации от

«внутреннего»: суть феномена трансценденции в том, что «…человеческое

бытие всегда ориентировано вовне, на нечто, что не является им самим…».

«Суть смысла жизни как психологического феномена в том, что, возникая в

результате взаимодействия «внешнего» и «внутреннего», он вместе с тем

эмансипируется от того и другого и начинает действовать как «буферный

механизм», как «система сдержек и противовесов», не допускающих

одностороннего подчинения «внешнему» и, вместе с тем, препятствующих

превращению человека в раба собственных потребностей, влечений, своих

непосредственных сиюминутных интересов».

3. Смысл жизни и проблема неосознаваемого. Человек свободен сказать

«нет» и этическим требованиям и влечениям. Процесс свободного и

сознательного принятия решения на самом деле не свободен в полной мере. Он

с самого начала «отягощен» влиянием неосознаваемого. Формирование смысла

жизни – способ относительной эмансипации личности от «внешнего» и

«внутреннего». Чрезмерная эмансипация приводит к инертности самого

жизненного смысла, который отрывается от реальности, становится