Жураковский Г.Е. Очерки по истории античной педагогики

Подождите немного. Документ загружается.

должала свою работу и в эпоху Юстиниана до 551 г., когда после

бывшего в этом году в Бейруте землетрясения она была переведена

в Сидон.

Возвращаясь к Атенеуму и к высшей константинопольской

школе, следует также отметить наличие только одного препода-

вателя философии в каждой из них. Изучение философии в рас-

сматриваемое время вообще все более и более приходило в упадок

в связи с общим разложением античной философской мысли,

отражающей упадок рабовладельческого общества.

Этот упадок мы можем констатировать даже в афинских

философских школах, слитых в одно учено-учебное заведение

еще в предшествующий период. Родники живого философского

творчества уже давно иссякли в Аттике, и ее когда-то просла-

вленные философы в последние столетия пребывали в печальном

положении эпигонов и компиляторов.

Закрытие философских школ Юстинианом в 529 г. с после-

дующим выселением философов в Персию только ускорило тот

естественный конец бытия философских школ, который и бее

того был близок.

Если, таким образом, философская мысль и философское

образование находились в упадке даже в Афинах, то в центрах

новой греко-римской культуры, независимо от того, идет ли речь

о Западе или о Востоке, они влачили притязательное по

внешности, но весьма приниженное по сути дела существо-

вание.

Moi уже отмечали выше, с каким издевательским пренебре-

жением относится к положению философов один из указов импе-

ратора Антонина Пия. Конечно, подобным же образом, объединяя

внешнее

«уважение» с признанием полной бесполезности данной

области знаний по существу, расценивает преподавание философии

и анализируемый позднейший статут Валентиниана III и Феодо-

сия II 425 г., соединяющий минимальные штаты для философов

(как отмечалось, по одному на каждую высшую школу) с указа-

нием, что именно философы (наряду с преподавателями риторики

и права) должны сообщать учащимся более глубокие знания, чем

руководители по остальным предметам.

В общем статут 425 г. свидетельствует о фактическом упадке

высшего образования в Империи, который не могла скрыть внеш-

няя пышность, господствующая в римской и константинополь-

ской школах. В частности,-были приняты меры и затрачены круп-

ные средства на то, чтобы окружить последнюю торжественным

блеском: она была устроена поблизости от императорской рези-

денции, на Капитолии, под тремя северными портиками, вклю-

чающими обширные «экзэдры» (exedrae), т. е. большие площадки,

окруженные портиками, специально приспособленные для учеб-

ных занятий. Отведенных помещений, однако, оказалось недо-

статочно, и их число было расширено присоединением к ним ряда

соседних зданий, причем преследовалась специальная цель: так

разместить учащихся, чтобы отдельные группы были бы совер-

шенно изолированы друг от друга и не мешали бы взаимно в про-

цессе занятий.

Веб эти внешние заботы не выкупали, однако, низкого уровня

учебной работы.

Если в таком печальном положении были важнейшие высшие

школы Империи, то нетрудно представить себе уровень того

упадка, в котором пребывали обычные риторические школы.

Как общее правило, эти риторические школы идут по наклон-

ному пути вниз, говорящему о внутреннем «оскудении» и форма-

листическом перерождении всей системы образовательной ра-

боты^ этот наклонный путь становится все более крутым с каждым

последующим столетием.

В несколько лучшем положении, чем в других областях Им-

перии, находились риторические школы в Галлии в III и IV вв.,

где в это время приобрели известность школы в Boprfo, Тулузе,

Пуатъе, Норбонне, Оше и Ангулеме.

Императорская власть рассматривала местные высшие школы

как один из путей укрепления своего влияния на окраинах госу-

дарства.

Этим прежде всего и объясняются служебные успехи отдель-

ных галльских риторов.

Так, далеко не исключением была судьба известного ритора

и поэта IV в. Авзония, о детских годах которого уже пришлось

говорить в этой главе в иной связи.

Свое образование Авзоний получил под руководством дяди,

грамматика и ритора, в лучших школах риторики Бордо и Ту-

лузы. Короткое время по окончании этих школ Авзоний пробует

свои силы как адвокат, но затем переходит на педагогический

путь,,выступая сперва в качестве грамматика, а позже—ритора.

Обязанности последнего он исполнял тридцать лет с громадным

успехом. «Les eleves d'Ausone lui formaient une famille presque

aussi chere que ses propres enfants» характеризует H. De la Ville

de Mirmont

ту атмосферу, которая создалась вокруг Авзония

в его риторической школе.

Император Валентиииан вызвал его в Трир в качестве воспи-

тателя сына, будущего императора Грациана, и возвел его после-

довательно в ряд первых государственных должностей, последней

ив которых было консульство. При императорском дворе Авзоний

оставался до убийства Грациана (383), после чего вернулся в род-

ной Бордо—город, с которым связывали его детские и юношеские

воспоминания и которому он посвятил прочувствованные строки

в своей поэме «Ludus septem sapientum».

Успех Авзония в его преподавательской работе отнюдь не

был случайным, свидетельствуя в то же время о значении рито-

рического образования в условиях Галлии изучаемой эпохи во-

обще, хотя эти успехи не имели глубоких корней, будучи вызваны

к жизни требованиями бюрократического государства: бюрокра-

H. D e la Ville de Mirmont, H. с, стр. 711.

453

тическая паутина .этого государства все гуще и гуще опутывала

западные провинции Империи, и для того, чтобы в этой паутине

играть роль пауков, а не мух,—нужно было, кроме принадлеж-

ности к высшему классу общества, еще овладеть основами высшего

образования.

Какова же была организация учебной жизни в высших школах

Империи в изучаемый период?

Анализируя этот вопрос, прежде всего представляется необ-

ходимым остановиться на круге предметов, преподаваемых в выс-

ших школах.

В этой области господствовали застой и традиции.

Любопытным памятником этого господства является дошедшее

до нас сочинение карфагенского ритора IV—V вв. Марциана

Капеллы под названием «Satyricon».

В этом сочинении, состоящем из девяти книг и написанном

грубой, провинциальной латынью в прозе и стихах, дается изло-

жение всей школьной премудрости того времени, семи свободных

искусств

—

грамматики, диалектики, риторики, геометрии, ариф-

метики, астрономии и музыки.

В тексте нет ничего оригинального, и ббльшая часть материала

непосредственно заимствована из соответствующих трудов Вар-

рона и Плиния.

Однако в этом отсутствии оригинальности заложен свой ин-

терес: перед нами предстает картина изучаемых наук того вре-

мени в ее чистом, неприкрашенном виде.

По-своему данный труд не только в полной мере* удовлетворил

современников, но и пользовался большой популярностью в по-

следующие столетия. По свидетельству Григория Турского (VI в.)

стихи Капеллы учили наизусть в школах. На протяжении«всего

феодального средневековья «Satyricon» изучали и комментировали,

а мастера готических соборов увековечили отдельные аллегориче-

ские сцены этого трактата *.

Характеризуя практику галльской школы интересующего нас

периода в целом, Г. Блок говорит: «Из латинских авторов на пер-

вом месте стоял Вергилий, уже тогда очень популярный, затем

далеко не в такой степени любимый Гораций и Теренций. Прозаи-

ков ценили меньше. Но самым большим злом было отсутствие си-

стематизированных, положительных знаний. Конечно, объяснение

авторов было не чисто словесным, оно предполагало разнообразный

комментарий — географический, исторический, философский и

даже естественно-научный. Но все эти знания сообщались только

попутно, по поводу текстов. Они не составляли связного целого

и не побуждали к самостоятельным исследованиям. Эрудиция

заключалась в пережевывании сочинений В^ррона. Это та самая

бесплодная экзегеза, то преклонение перед книгой и буквой, ко-

торое будет угнетать мир в век схоластики.

См. Е. Male, L'Art. religieux du XIII siecle en France. В этой книге,

между прочим, дается превосходный анализ «Satyricom'a Капеллы, какого я не

нашел ни в одной истории педагогики или в истории римской литературы.

454

Те же черты характеризуют высшие ступени образования.

Нас поражает узость программы: науки уже нет, она подорвана

ростом мистицизма; кроме того, римляне и прежде ценили ее только

в виду практических ее приложений. Философии также нет:

на Западе всегда относились к ней с некоторым недоверием, остав-

ляя монополию на нее афинской школе. Даже право — создание

и наиболее прочное наследие Рима — имело серьезных представи-

телей только в двух столицах и в школах Бейрута. Оставалась

риторика как комментирование предложенных текстов и разви-

тие поставленных тем. К этому сводилось все обучение. Красно-

речие, бывшее мужественным искусством в античном обществе,

стало пустым и поверхностным развлечением. Оно свелось к

условным приемам, где изящество формы прикрывало отсутствие

содержания. Эта дисциплина, изучаемая ради нее самой, ставшая

целью, оторванной от серьезного содержания, являлась бесплод-

ной и опасной работой, обедняющей и вместе обременяющей

мысль. Когда мы видим плоды этой работы в наиболее популярных

произведениях этой эпохи — в речах Гимерия, в панегириках

Евмена, в большей части стихотворений Авзония, когда мы видим,

как это все лишено сущности и мысли, — мы готовы приписать

этому образованию известную долю вины в общем упадке и разло-

жении Империи»

К этому^ конечно, следует прибавить, что если в порядке «об-

ратного влияния» риторическая образованность и действовала раз-

лагающе на галло-римское общество, то она сама в первую очередь

была порождением разложения этого рабовладельческого об-

щества.

Ослабление экономических связей между Восточной и Западной

половинами Империи и ее качавшееся

•

государственное распаде-

ние отразились на постепенном уменьшении значения греческого

языка в западных областях государства.

Прочнее, чем в других провинциях, укрепились элементы гре-

ческой культуры в Галлии, где она издавна имела свой центр

в древней греческой колонии Массилии (Марселе) и где еще в IV в.

греческий язык фигурировал как предмет изучения по всем более

или менее значительным грамматическим и риторическим школам.

Аналогичный процесс в еще скорейших формах протекал

на Востоке, где многие видные риторы сознательно выступали

в защиту «чистоты» эллинской культуры против языка и культуры

победителой.

Необычайно яркую фигуру в этом отношении представлял зна-

менитый антиохийский ритор IV в. Ливаний. Будучи человеком

громадных познаний в области всех видов греческой литературы,

он так и не удосужился изучить латинский язык, решительно

выступая против тех своих учеников, которые собирались пере-

нести свою работу в Рим.

Г. Блок, Независимая Галлия и Римская Галлия («Общ. Ист.

европ. культуры», т. VII, стр. 233—234).

455

После всего сказанного для нас не представляет уже особого

труда осознать особенности того положения, в котором находились

учащие и учащиеся риторических школ в изучаемый период.

Что касается преподавателей высших школ (как и низших сту-

пеней), то они по своему классовому составу принадлежали к тем

«средним» группам населения, которые, обладая формально юри-

дическими правами, фактически находились в экономической за-

висимости от сенаторов и всадников: то были прежде всего вольно-

отпущенники, малоимущие свободные провинциалы и т. д.

Нельзя отрицать того, что данной эпохе были не чужды по-

пытки ввести известную регламентацию и порядок в важное дело

назначения преподавателей в высшие школы.

Так, еще к эпохе Марка Аврелия относится первая попытка

введения научного экзамена для кандидатов на места преподава-

телей в эти школы. Однако нововведение не укрепилось на прак-

тике,

и Юлиану пришлось подтверждать его действенность.

При Валентиниане 1(364) была сделана попытка отчетливо разде-

лить два основных «академических» понятия— занимаемого места

и дающей на него право научной степени. Сообразно этому были

установлены специальные экзамены в коллегиях преподавателей

высших школ, сдача которых давала право на преподавание

в этих школах уже без дальнейшего утверждения верховной вла-

сти.

Заключительная часть этого декрета не могла, конечно,

долго продержаться в самодержавных условиях: уже через пять

лет для преподавания философских дисциплин было возобновлено

требование утверждения со стороны верховной власти.

Императорские декреты требовали также конкурса в случае

наличия нескольких кандидатов.

Однако целый ряд исторических свидетельств говорит о том,

что в условиях быстро растущей бюрократизации все эти попытки

регламентировать замещение профессорских мест по существу

не имели широкого значения, что в данном случае большее значе-

ние,

чем научные заслуги и чем даже политическая благонадеж-

ность, имело умение своевременно открывать двери с заднего хода.

Равным образом можно утверждать, что не было регламентиро-

вано и вознаграждение преподавателей риторических школ,

вопреки указанному выше декрету Диоклетиана.

Фактически императорская власть была весьма мало озабо-

чена реальным вознаграждением преподавателей, совершенно

механически перелагая расходы по их содержанию на муници-

пальную казну. ^

Такая система позволяла императорам быть иногда очень

«щедрыми».

Так, Констанций Хлор назначил Евмену, отправленному им

старшим преподавателе^(summus doctor) риторики в г. Августо-

дун, годичный оклад в 600000 сестерций. Сам преподаватель

оказался настолько совестливым, что половину выданного

оклада он передал на ремонт помещения своей риторической

школы.

456

Конечно, такой значительный оклад являлся исключением,

но,

вообще говоря, факт его определения императорской властью

еще далеко не означал фактического его получения. «Правилом»

скорее было противоположное явление: катастрофическое поло-

жение городских финансов влекло за собой прекращение всех от-

ветственных платежей и ставило риторов во враждебные отношения

к муниципиям.

Отсутствие одной общей для всего государства системы окла-

дов,

конечно, не было случайным,^но составляло одну из основ

правительственной политики, направленной к разделению инте-

ресов соответствующих групп населения. В связи с этим препода-

вательские оклады в высшей школе делились на несколько кате-

горий, причем, как это заранее можно было предвидеть, princi-

pium divisionis далеко не всегда проходил по линии достоинств,

знаний и заслуг того или другого ритора или философа.

В наилучшем положении были, конечно, преподаватели Ате-

неума и римских риторических школ, уже в гораздо худшем поло-

жении— соответствующие представители афинских риторических

и философских школ. ,

Как правило, далеко от тех и других отставали провинциалы.

Даже согласно императорскому указу Грациана (375—383)

оклад ритора в некоторых провинциальных центрах не должен

был превышать 15000 сестерций, составляя в этом виде сумму,

меньшую одной шестой соответствующего римского оклада.

В то же время можно определенно сказать, что жизнь шла по-

зади этих официальных требований.

Факты раздела одного оклада между несколькими препода-

вателями и другие подобные махинации местных властей явля-

лись совершенно обычным делом на протяжении столетий.

Антиохийский ритор IV в. Ливаний так описывает положение

антиохийских риторов: «...Один ритор считает себя счастливым

тем, что имеет одного лишь ребенка, для другого — большое ко-

личество детей —прямое несчастье, того считают разумным, кто

избегает женитьбы. Бывало, риторы ходили к серебряных дел

мастерам, заказывали себе там посуду и вели с мастерами длин-

ные беседы: порицали представленную работу, указывали им

на лучшую, хвалили их за быстроту работы или же жаловались

на их медленность. Теперь же им приходится иметь дело с булоч-

никами, которым они остались должны за хлеб; они постоянно обе-

щают уплатить им деньги и принуждены при этом просить еще

хлеба в

долR.

Они бы рады были не встречаться с ними, но нужда

заставляет их вновь прибегать к ним... По окончании лекции им

не хочется итти домой, где все говорит им об их безвыходном поло-

жении, потому они стараются как можно дольше оставаться в ауди-

тории. Тут они встречаются со своими коллегами и сообща оплаки-

вают свою долю. К их немалому удивлению им приходится узна-

вать,

что есть люди, которым живется еще хуже»

. *

Текст из Ливания (И, 209) дан по переводу \\. Цветаева, Н. с, стр. 43.

Впрочем,G. Boissier (Н. с, Revue de deux Mondes,

332),

опираясь насвидетель-

г.

457

Неопределенному, неравному положению преподавателей соот-

ветствовала такая же пестрая и неопределенная картина положе-

ния учащихся высших школ Римской империи (среди которых

иногда мы находим и женщин).

Это общее замечание менее всего касается классового состава

учащихся, который был довольно однообразным: учились в выс-

ших школах представители богатых, а нередко одновременно и

знатных семей.

Зато необычайную пестроту находим мы в возрастном составе

учащихся и в области их общей и специальной подготовки.

Уже Квинтилиан, как мы видели, жаловался на смешение функ-

ций грамматических и риторических школ.

При приеме в риторические школы не требовалось никакого

минимума знаний, неимущие риторьь радовались каждому новому

ученику, появление которого означало то, что в ближайшее время

в жизни учителя будет несколькими голодными днями меньше.

В связи с этим в риторических школах иногда появлялись такие

дети, которые нуждались в том, чтобы их приводили и уводили

«педагоги».

Равным образом не было и определенного числа лет пребывания

у риторов. Только указ 370 года регламентировал этот вопрос, уста-

новив определенный возраст пребывания у риторов — до 20 лет.

То,

что подобные указы повторялись и впоследствии, свидетель-

ствует, что ни один из них не имел вполне реальной силы.

Конкуренция между риторами, иногда принимавшая очень

острую форму, о чем говорилось выше, иногда захватывала и уча-

щихся. С этим связан ряд хорошо нам известных из современных

источников эпизодов из жизни риторических школ. Эти эпизоды

рисуют нам попутно ряд светлых и темных моментов бытового ха-

рактера. Последние, однако, безусловно преобладают. Они на-

глядно рисуют то, что, впрочем, отчасти можно было -установить

a priori—отсутствие серьезного, научного интереса у слушателей,

материально обеспеченных и привыкших главный центр жизни

видеть в развлечениях, очень далеких от науки.

ВОПРОСЫ ВОСПИТАНИЯ И ОБРАЗОВАНИЯ

В ДРЕВНЕЙШИХ ХРИСТИАНСКИХ ОБЩИНАХ

Наш очерк жизни школы Римской империи эпохи разложения

государства был бы односторонним, если бы мы не остановились

хотя бы кратко на вопросах просвещения, возникавших в среде

ства того же Ливания, приводит отдельные факты, говорящие об исключитель-

ных случаях внимания некоторых городских муниципий к наиболее про-

славленным риторам. Так, ритор Антиох согласился взять на себя руководство

риторическою школой в Цезарее благодаря сделанным ему заманчивым пред-

ложениям. Жители Клазомены попытались переманить в свой город Ско-

пелиана, известного ритора, жившего в Смирне. Но, гордый своею славою,

последний отказался пе^Чвехать в Клазомену, находя, что в этом городке

нет амфитеатра, который был бы годен для его выступлений. Известен его

ответ клазоменцам: «Для соловьев нужны леса, они не поют в погребах».

Более точных сведений об Антиохе и Скопелиане у нас нет.

458

поборников новой религии — христианства, несмотря на то, что

последующему времени принадлежит не только развитие, но

и самое заложение основ христианских школ, так как в изучае-

мую нами эпоху можно отметить «существование лишь разрознен-

ных школьных единиц, отнюдь не образующих системы христиан-

ского просвещения.

Анализ исторических причин, повлекших за собой превращение

слабых христианских общин, насчитываЪщих в конце I века

2500

—

3000 человек на всей необъятной территории Римской

империи, в господствующую на протяжении многих столетий ре-

лигию Ев-ропы, не может входить в нашу задачу.

В данном случае,

однако,

уместно и важно припомнить несколько

ярких высказываний Энгельса по этому вопросу.

Характеризуя настроения, господствующие в римском обще-

стве эпохи Империи, Энгельс говорит: «Настоящее невыносимо;

будущее, пожалуй, еще более грозно. Никакого выхода. Отчаяние

или же спасение в самом пошлом чувственном наслаждении, по

крайней мере для тех, которые могли себе это позволить, но та-

ких было ничтожное меньшинство. Для остальных не оставалось

ничего, кроме тупой покорности перед неизбежным.

Но во всех классах должно было быть известное количество

лиц, которые, отчаявшись в материальном освобождении, искали

взамен него освобождения духовного, утешения в сознании,

которое спасало

бы

их от полного отчаяния. Это го утешения не могла

дать ни стоическая философия, ни школа Эпикура, во-первых,

потому, что это были философские системы, рассчитанные, следо-

вательно, не на рядовое сознание, а, во-вторых, потому, что образ

жизни их приверженцев вызывал недоверие к учению этих школ.

Для того, чтобы дать утешение, нужно было заменить не утрачен-

ную философию, а утраченную религию. Утешение должно было

выступить именно в религиозной форме, как и все то, что должно

было захватывать'массы...

Во время этого-то всеобщего экономического, политического,

умственного и морального разложения и выступило христианство».

И тут же Энгельс отмечает, «...что среди этих людей, страстно

стремившихся к этому идеальному утешению, к этому бегству

от внешнего мира в мир внутренний, большинство должны были

представлять

— рабы»

Это,

конечно, совершенно справедливо; при этом важно отме-

тить,

что уже во II в. в процессе быстрого роста числа христиан

заметны перемены в их классовом составе. Если в 1в. христиане—

преимущественно рабы,вольноотпущенники, мелкие ремесленники^

то в дальнейшем в их число включаются многочисленные предста-

вители плутократии. В IIIв. среди христиан насчитывается много

представителей сенаторского сословия.

В таких условиях можно понять те величайшие внутренние

противоречия, которые раздирали на враждующие лагери об-

Ф. Энгельс, Бруно Баудр и раннее христианство, XV, 608.

30*

' 459

щины представителей новой религии, противоречия, нашедшие

свое отражение и в педагогических высказываниях вождей и учи-

телей нового религиозного мировоззрения. -

Эти противоречия обнаружились и в практике христианской

школы первых веков ее, существования.

Согласно общему плану нашего изложения, представляется до-

статочным остановиться лишь на краткой характеристике этих

моментов истории педагогики.

При этом представляется совершенно очевидным, что основным

вопросом первых деятелей в области христианского просвещения

являлся вопрос об отношении новой системы религиозного миро-

воззрения, выдвинутой христианством, к старой системе. /

В данном случае мы встречаемся с разительными противоре-

чиями, обусловленными различными классовыми предпосылками,

бывшими исходным пунктом того или иного автора.

Принадлежность последнего к «высшему обществу» по своему

происхождению, образованию, условиям жизни — нередко вела

к терпимому отношению к великому греко-римскому культурному

наследству; противоположные условия часто были причиной пре-

небрежительного отношения к этому наследству, которое особенно

ярко обнаруживается у авторов негреков и неримлян, хотя

это положение

ОТРПОДЬ

не следует обобщать ц правило

В данном случае уместно остановиться на нескольких конкрет-

ных примерах.

К представителям первого течения в школьной практике и в,ли-

тературе первых столетий новой эры принадлежали между прочим.

Иустин Философ (ум. в 165т.), Аполлинарий Старший и не раз

уже упоминаемый ритор Авзоний—деятели IV в.; к представителям

второго — ученик Иустина Та циан и Тертуллиан (II—III вв.).

Получивший прекрасное грамматическое и риторическое обра-

зование Иустин выступает решительным защитником той точки

зрения, что «учение Платона... стоиков, поэтов и историков»

в основном не противоречит христианству — мысль, которую

он подробно развивает в своей второй «Апологии».

Об еще более неразрывной связи основ греческой и римской

культуры в жизни и деятельности отдельных представителей позд-

него римского просвещения говорят нам имена Аполлинария Стар-

шего и Авзония. Аполлинарий Старший, выдающийся христиан-

ский грамматик, родился в Александрии, ряд лет учительствовал в

грамматической школе в Бейруте (в Финикии), после чего переехал

около 335 г. в Лаодицею — один из многих городов западной Азии,

носивших это имя,— где он и возложил на себя священнические обя-

занности. В этой новой должности он подвергся преследованиям

со стороны ревнителей христианского правоверия за свои друже-

ские связи с двут^я языческими риторами, а затем и был отлучен

от церкви за составление гимна в честь Вакха. Только после вы-

Ср. В .^Преображенский, Восточные и западные школы во

времена Карла Великого, СПБ 1881, стр. 287—354.

460

нужденного покаяния он получил возможность вернуться в «лоно

церкви». Запрещение императора Юлиана читать христианам язы-

ческую литературу (362) не послужило препятствием для Аполли-

нария (работавшего в данном случае совместно cb сбоим сыном)

приступить к своеобразной работе —

переделке библии по образцу

«Илиады» и «Одиссеи», для чего пришлось разложить содержание

первой на двадцать четыре песни. К такого же рода работам Апол-

линария относится изложение евангелия и апостольских деяний

в форме и стиле платоновских диалогов.

В личности Авзония мы видим также сплетение двух (языче-

ских и христианских) начал, настолько неразрывным,, что иссле-

дователями до сих пор не решен вопрос, к какому из двух вероис-

поведаний он собственно принадлежал. Подводя итоги полемике по

данному вопросу, Н. De la Ville de Mirmont между прочим говорит:

«Quant a nous, il nous semble qu'Ausone a puetre Chretien de nom,

mais que sa croyance intinie, que son inspiration poetique sont.tou-

jours restees profondement payennes»

Итак, как это мы можем после сказанного легко допустить,

языческие боги мирно уживались со складывающимися традициями

новой религии в сознании Аполлинария и Авзония.

Но наряду с этими путями мирного слияния были и другие,

говорящие об исключительности, о борьбе и подавлении мира ста-

рых богов.

По этим путям пошел Тациан, весьма ограниченный по своим

образовательным данным. Резко критикуя с точки зрения хри-

стианского правоверия античную философию, Тациан заодно вы-

, ступает и против достижений античной науки, высмеивая попытки

измерения земли, астррномические исследования и т. д., и тем

самым как бы предваряет мрачные времена раннего средне-

вековья.

То же раннее средневековье напоминает страстная, прямолиней-

ная,

готовая на крайние выводы в своих религиозных увлечениях

натура Тертуллиаыа. В таких условиях даже довольно широкое

юридическое образование, полученное им, не помешало ему высту-

пить с призывом ниспровержения всего античного культурного

наследия,-

Всепожирающее пламя правоверия поглощает у Тертуллиана

науку, философию, искусство.

В своем основном сочинении «De cultu feminarurn» Тертуллиан

выдвигает положение, возвращающее человечество на его перво-

бытную ступень: «Quod nascitur, opus dei est, ergo quod

fingitur, diaboli negotium est» — («то, что рождено, есть со-

здание бога; следовательно, что выдумано, является делом

диавола»).

В свете этого грозного лозунга становится понятным требование

признать всякую мирскую умственную самодеятельность — порож-

дением сатаны.

Н. D в

a Ville de Mirmont, H. с, стр. 712.

461