Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

ском «Бамси-Бейреке» возвратившийся герой на состязании

с брачными гостями стрелой из своего старого богатырского лука

раскалывает перстень жениха (вероятно — ослабленный вариант

мотива мести). В татарской сказке Алпамыш из своего «богатыр-

ского ружья» весом в семь батманов убивает солдат падишаха.

Сходным образом в казахской богатырской сказке «Эркем-Айдар»,

совпадающей в своей развязке со сказанием о «возвращении

мужа», герой, получив в руки свой богатырский лук, одним выст-

релом уничтожает 500 врагов.

Таким образом, можно с уверенностью сказать, что лук как

орудие мести первоначально присутствовал в развязке «Алпа-

мыша», как и в «Одиссее». Позднейшее оттеснение этого мотива

связано, вероятно, с желанием сказителя, в соответствии с нра-

вами его времени, подвергнуть самозванца более жестокой и му-

чительной казни (различные пытки, четвертование с помощью ди-

ких коней и т. п.). Казахская версия имеет обе формы развязки

параллельно: ранение Ултана стрелою Ядгара и жестокую казнь.

В небольшом числе вариантов стрельба из лука сохранила, как

в «Одиссее», характер брачного состязания. Это имеет место в од-

ной из анатолийских сказок о Бейреке, где ставится условие: кто

попадет в цель, получает руку невесты. Особенно отчетливо это

условие формулировано в башкирской сказке: «Потом там собра-

лись люди по такому делу: позади дома Алпамыши была одна

толстая осина: кто, натянув лук Алпамыши, пробьет эту осину на-

сквозь, за того и должна выйти Барсын-Хылуу. Но натянуть лук

Алпамыши никто из них не мог. Алпамыша сказал: „В старое

время мой старший братец Алпамыша иногда заставлял меня на-

тягивать лук" Тогда Колтаба сказал: „Ну, не ворчи, плешивый!"

и погнал его отсюда. Но старики сказали: „Не прогоняй его, пу-

скай натягивает, если может натянуть" После этого Алпамыша

натянул лук, взял одну стрелу и прострелил насквозь ту осину,

которая стояла позади дома. Тогда они подумали: „Это должно

быть сам Алпамыша". После этого Колтаба убежал оттуда».

Мотив этот несомненно древний, поскольку в сказании о «воз-

вращении мужа» испытание женихов повторяет и в этом отно-

шении героическое сватовство.

Эта роль богатырского лука в испытании героя отражает в по-

этической форме реальные обычаи и бытовые представления воин-

ского века. Владение богатырским луком, часто исполинских

размеров, служит доказательством мужества и силы героя, более

специально — испытанием его воинской зрелости: отсюда —

стрельба из лука как первый подвиг богатыря (в узбекском «Ал-

памыше» и во многих богатырских сказках). Возможно, что лук

как символ мужественности играл специальную роль в брачных

обрядах (ср., например, свидетельства Геродота (I, 216) об обы-

чаях массагетов). Можно думать, что роль лука в развязке «Одис-

сеи» и «Алпамыша» связана с этой древней символикой брачных

испытаний.

1960.

Наконец, в «Алпамыше», как и в «Одиссее», основным содер-

жанием рассказа о возвращении мужа является не романтика лич-

ной судьбы героя (как в западных вариантах), а героическая

борьба за власть, родной дом и жену с узурпатором-насильником.

При этом, несмотря на глубокое различие всей культурно-

бытовой обстановки, «Алпамыш» (в особенности в классиче-

ской редакции Фазиля Юлдашева) сближается с поэмой Гомера

как героизованное изображение патриархального семейного

быта и уклада народной жизни на заре развития классового

общества. По сравнению со средневековыми, феодальными ва-

риантами сказания, как оно сложилось на Западе (и тем более

с позднейшими, современными), мы находим в «Алпамыше»,

как и в «Одиссее», живое и непосредственное отражение гораздо

более ранней исторической стадии человеческого общества,

еще близкой патриархально-родовому строю на высшей сту-

пени его развития, когда сложилась наиболее древняя форма

этого сказания.

Некоторые ученые, изучавшие историю сюжета «возвращения

мужа» (например, проф. И. Созонович), высказывали предполо-

жение, что в основе средневековых вариантов этого сюжета лежит

«Одиссея» Гомера, первая по времени зафиксированная в пись-

менной форме версия сказания.

Между тем именно «Одиссея» занимает среди европейских ва-

риантов совершенно изолированное положение, резко отклоняясь

в ряде существенных мотивов от стандартной «западной» версии.

Гораздо более правильной представляется мне точка зрения совет-

ского исследователя, покойного академика И. И. Толстого, кото-

рый видел в «Одиссее» обработку древнего, широко распростра-

ненного сказочного сюжета «возвращения мужа», совпадающего

в основных чертах с гораздо более поздними по времени записи,

но в некоторых подробностях более архаическими европейскими

вариантами. Сопоставление «Одиссеи» с этими вариантами должно

служить, с точки зрения И. И. Толстого, доказательством, что

«Одиссея» в ряде случаев утратила или сохранила только в виде

рудиментов целый ряд признаков, засвидетельствованных в «за-

падной» версии.

Еще в большей степени это относится к «Алпа-

мышу», отражающему древнейшую героическую версию данного

сюжета.

Таким образом, близость сюжета «Одиссеи» и сказания об Ал-

памыше, часто даже в подробностях, не может пониматься

в смысле литературного «влияния» эпоса Гомера на среднеазиат-

скую поэму «Алпамыш», хотя бы на самых ранних этапах ее сло-

жения. Подобное «влияние» исторически непредставимо. Оба про-

изведения устного эпического творчества имели, вероятно, общим

источником древнейший сказочный сюжет, широко распространен-

ный в фольклоре многих народов и в другом, более позднем вари-

анте отложившийся в средневековых западных сказаниях о «муже

на свадьбе своей жены».

1960.

Существует целая группа волшебных сказок, которые, по-

добно сказанию об Алпамыше, объединяют в составе единого це-

лого двойной сюжет «героического сватовства» и «возвращения

мужа». Герой после ряда трудных подвигов (борьба с драконом,

с великанами и дивами и т. п.) добывает красавицу и с нею не-

сметные сокровища, или чудесного коня и птицу, или угнанные

в подземное царство отцовские табуны и т. п. На обратном пути

его спутники (старшие братья или товарищи), не сумевшие до-

стигнуть той же цели, коварно пытаются извести героя (наносят

ему тяжелые увечья, убивают или сбрасывают его в подземелье),

отнимают красавицу и другие трофеи и, вернувшись на родину,

приписывают себе его подвиги. Герою удается спастись (или ис-

целиться) , он возвращается домой в тот самый день, когда его со-

перник празднует свадьбу с похищенной красавицей. Различными

способами ему удается разоблачить и наказать самозванца и вер-

нуть себе похищенную возлюбленную. Переодевание героя и со-

стязание в стрельбе из лука, который становится орудием узна-

вания и мести, характерны для развязки во многих сказках этой

группы.

Из волшебных сказок этого типа наибольший интерес пред-

ставляет сказка о трех похищенных царевнах (иначе — «Три

царства», № 301 по указателю Аарне—Андреева). Герой этой

сказки (часто — чудесного происхождения) после ряда приключе-

ний спускается в подземное царство, где освобождает трех краса-

виц, находившихся в плену у дива-великана (или охраняемых

драконом). Его спутники (старшие братья или товарищи), обма-

ном завладев добычей, оставляют его на дне подземелья. После

долгих странствований в подземном мире герою удается подняться

на поверхность земли с помощью огромной сказочной птицы

(Симург или Алп-Кара-Куш), которая выносит его из подземелья

на своих крыльях, или при посредстве каких-нибудь других чу-

десных помощников.

Можно предположить, что скитания сказочного героя в под-

земном царстве (по типу сказки № 301 и некоторых других) ле-

жат и в основе рассказа о двадцатилетних чудесных странство-

ваниях Одиссея в поэме Гомера и связаны с мифологическими

представлениями о посещении героем загробного мира. «Путеше-

ствие Одиссея в загробный мир, его любовный плен на острове

Калипсо, его приезд в царство злой волшебницы Кирки и, нако-

нец, последнее местопребывание Одиссея перед его возвраще-

нием — лежащий далеко в море, счастливый остров Феаков, все

это, — как справедливо утверждает советский исследователь «Одис-

сеи» акад. И. И. Толстой, — реплики единого мифологического об-

раза, тесно связанного с представлениями о стране смерти».

К тем же сказочным (в более глубокой своей основе — мифологи-

ческим) представлениям восходит з конечном счете и рассказ

о семилетнем пленении Алпамыша в глубокой яме или в подзем-

ной темнице (зиндане) калмыцкого шаха или бека гяуров,

1960.

а также и все другие разнообразные случаи пленения или ски-

таний героя в заморских странах, которые встречаются в запад-

ных вариантах сказания о «возвращении мужа» как различные

формы его позднейшей исторической конкретизации. Не случайно

поэтому все версии этого сказания сохранили (как и сказка

№ 301) характерный сказочный мотив чудесного возвращения из

чужой страны с помощью волшебного помощника — демона, свя-

того, волшебного коня и т. п. В «Одиссее» чудесный характер

имеет ночной переезд героя во время сна на волшебном корабле

феакийцев. В сказании об Алпамыше героя спасает из подземной

темницы его сказочный богатырский конь (как в сказке № 301

волшебная птица Симург или другие чудесные помощники). Позд-

нее его заменит в этой роли дочь врага, влюбленная в героя чуже-

земная красавица.

Эти древние сказочно-мифологические черты сказания об Ал-

памыше наиболее отчетливо выступают, как уже было сказано,

в алтайской богатырской сказке «Алып-Манаш». Ее герой, сказоч-

ный богатырь («алп»), отправляется в брачную поездку в страну,

откуда нет возврата («назад следов нет»); путь туда лежит через

широкую реку, которую «на крылатом коне не перелететь, на се-

мивесельной лодке не переплыть»; фигура старого перевозчика

напоминает Харона, перевозчика в царство смерти античной ми-

фологии; едва переступив границы этой страны, герой засыпает

магическим сном и спящий попадает в плен к врагам; враги эти —

богатыри подземного мира (злобный Ак-кан, семиглавый великан

Делбеген, пожирающий людей); пленника чудесным образом спа-

сает его волшебный богатырский конь.

В международном репертуаре волшебной сказки нет сюжета,

который можно было бы считать прямым сказочным источником

эпического сказания об Алпамыше, рассказа о возвращении Одис-

сея и родственных ему сказаний. Сказка № 301 и другие назван-

ные дают лишь общее преставление о типе сказочного сюжета, ко-

торый послужил основой для сюжета эпического. Реконструкция

этого сюжета скорее возможна на основе анализа его разнообраз-

ных эпических и фольклорных отражений и приводит нас к бога-

тырской сказке, основные мотивы которой хорошо известны в ска-

зочном эпосе тюркских и монгольских народов.

Герой сказки имеет чудесное происхождение (рождается от

престарелых родителей, первоначально — от божественного родо-

начальника или «предстателя»). Он наделен магической неуяз-

вимостью и другими признаками чудеснбго происхождения, кото-

рые в дальнейшем служат средством узнавания. Он растет не по

дням, а по часам и достигает воинской зрелости в сказочно юном

гвозрасте. Его первый подвиг — стрельба из лука. Он получает

с помощью своего «предстателя» или добывает себе сам предназ-

наченного ему свыше волшебного коня. Этот зачин может встре-

чаться в богатырских сказках разного содержания.

Герой узнает о своей «суженой», указанной ему «свыше»

1960.

(«небесной деве» — в более древнем мифологическом аспекте

сказки). Он побеждает ее в богатырских состязаниях (если она

выступает как богатырская дева), или он побеждает в таких же

состязаниях своих соперников (первоначально — богатырей под-

земного мира, стремящихся похитить его невесту и увезти ее

в свое царство). Чтобы обмануть бдительность соперников, он яв-

ляется на брачное состязание (имеющее характер свадебного

пира) в неказистом виде, превратив и коня своего в жалкого пар-

шивого жеребенка (конька-горбунка). После победы он увозит не-

весту в свою родную страну.

За этим следует «второй круг» повествования: пленение героя

его врагами (соперниками) во время магического богатырского

сна, семилетнее пробывание в плену (в «подземном мире» или

в подземной темнице), похищение невесты соперником (или со-

перниками) и угроза насильственного брака, чудесное освобожде-

ние героя с помощью коня (или другого волшебного помощника),

возвращение на родину в день свадьбы жены с соперником-само-

званцем, узнавание и наказание соперника. Эпизоды «возвраще-

ния» в значительной части повторяют события сватовства (встреча

с пастухами, перемена облика или одежды, стрельба из лука

как развязка).

Если принять эту реконструкцию, подтвержденную обычной

композицией волшебных сказок указанного типа, необходимо при-

знать изначальную связь между сюжетами «героического сватов-

ства» и «возвращения мужа», не случайно объединенными в ска-

зании об Алпамыше. Добыча невесты героическими подвигами,

пленение героя его врагами в подземном царстве и захват его не-

весты соперником-самозванцем, наконец возвращение героя

с обычным узнаванием и наказанием похитителя (или похитите-

лей, как в сказке № 301) —все это образует единую цепь сюжет-

ного развития, в которой «возвращение мужа» — только второй

круг повествования, по своему содержанию теснейшим образом

связанный с первым, второе сюжетное звено, оторвавшееся в даль-

нейшем развитии от первоначального единства.

Действительно, при сравнении с обычным типом волшебной

сказки с сюжетом сватовства и чудесных подвигов героя непол-

нота и несамостоятельность этой второй части («возвращение

мужа») становится вполне очевидной: она могла обособиться

лишь в позднейшую эпоху, с разрушением традиционного содер-

жания и жанровой формы подобных сказок и с превращением

сказочных испытаний мужа на свадьбе своей жены в самостоя-

тельную бытовую и историческую новеллу, местное предание, эпи-

ческую или церковную легенду, в связи с реалистическим интере-

сом к замечательной судьбе пропавшего в дальних странах героя,

как это имело место на Западе, в особенности в обстановке кресто-

вых походов.

Значение «второго круга» сказочного или эпического сюжета

заключается в том, что сказитель или рассказчик еще раз выводит

1960.

популярного героя в серии новых приключений, аналогичных тем,

которые хорошо известны слушателю, и снова ставит его перед

препятствиями и испытаниями, которые он преодолевает еще раз

и теперь уже окончательно. Поэтому основные эпизоды такого

второго круга обычно повторяют первый: встреча с пастухами

(или с пастухом), изменение внешнего облика (переодевание),

состязание с соперником (стрельба из лука) в сюжете возвраще-

ния мужа в сущности являются вариантом аналогичных эпизодов

богатырского сватовства.

Создание этого нового варианта облегчается самим содержа-

нием первого круга: поскольку брачная поездка в богатырской

сказке является поездкой за «суженой», указанной герою свыше,

он является на брачные состязания со своими соперниками как

жених на свадьбу своей нареченной невесты. В ряде алтайских

сказок о сватовстве («Келер-Куш», «Козин-Эркеш», «Кан-Толо»

и др.) ситуация вполне аналогична «мужу на свадьбе своей

жены»: невеста ждет своего суженого в течение семи лет; ее вы-

дают замуж насильно (часто — за богатыря подземного мира, ко-

торый грозит увезти ее в свое царство). До свадьбы осталось всего

три дня, герой приходит на свадьбу в облике «лысого паршивца»,

в богатырских состязаниях он побеждает и убивает своих сопер-

ников. Особенно яркий переходный случай представляет казах-

ская сказка «Алеуко-батыр»: здесь богатырь Алеуко обручился

со своей невестой в волшебном любовном сне (а потом и в тайном

ночном свидании) и приходит, переодетый и неузнанный, на ее

свадьбу со слепым великаном (сокур-дау) Карьке, за которого отец

отдает ее насильно. Свадебные игры-состязания (борьба, байга,

стрельба из лука) превращаются в смертельный поединок между

настоящим женихом и его соперником-самозванцем.

С этой точки зрения особенно важно отметить, что об Одиссее,

герое древнейшего по времени записи сказания о «возвращении

мужа», также сохранилось не вошедшее в гомеровский эпос пре-

дание о героическом сватовстве (состязание в беге с женихами

Пенелопы).

Можно думать, что приурочение сказочных стран-

ствований Одиссея к историческим событиям Троянской войны и

к циклу рассказов о «возвращениях» (ѵоотоі) ее героев нарушило

эту исконную связь и сделало ненужной «предысторию» Одиссея

и Пенелопы.

Как известно, в сложении гомеровского эпоса, в частности

«Одиссеи», существенная, если не решающая роль принадлежала

ионийским колониям в Малой Азии.

Отсюда следует вести и сю-

жет возвращения Одиссея и связи этого сюжета со среднеазиат-

ским сказанием об Алпамыше. При этом близость «Одиссеи» и

«Алпамыша», в особенности в его кунгратской редакции, на-

столько значительна, что вряд ли можно говорить о случайном

совпадении мотивов: «Алпамыш» и «Одиссея» восходят, по-види-

мому, к общему, «восточному» (героическому) варианту древнего

сказочного сюжета. Свидетельство «Одиссеи» позволяет отнести

1960.

существование этой восточной версии сказания о «возвращении

мужа» по крайней мере уже к VII в. до н. э. (если считать, что

«Одиссея» около 600 лет до н. э. была уже зафиксирована в своей

окончательной редакции).

Пути распространения сказания в эту

древнюю эпоху истории Передней и Средней Азии пока еще оста-

ются неясными, однако в свете других аналогичных фактов это

сходство «Одиссеи» и «Алпамыша» позволяет поставить вопрос

о древнейших связях между античной и среднеазиатской культу-

рой, точнее — о восточных влияниях на греческую культуру.

Западные варианты «возвращения мужа» представляют, по-

видимому, самостоятельную и значительно более позднюю фикса-

цию того же сказочного сюжета, получившую в эпоху крестовых

походов в условиях феодального общества новый характер быто-

вой новеллы, местного предания, эпической или церковной ле-

генды, со специфической для этой западной версии романической

окраской. Героическое сватовство как предыстория «возвращения»

наличествует в отдельных случаях и здесь (Добрыня и Настасья,

Карл Великий, средневековый роман о Вове, английская поэма

«Король Горн» XIII в. и немногие другие); возможно, однако, что

иногда эта предыстория имеет здесь вторичное происхождение

(как результат включения в рамки авантюрного рыцарского ро-

мана или эпического цикла). В качестве второго тура повество-

вания рассказ о похищении жены, добытой богатырскими подви-

гами, и о возвращении похищенной и мести похитителю неодно-

кратно встречается начиная со второй половины XII в. в немецких

эпических поэмах с сюжетом богатырского сватовства («Ко-

роль Ротер», «Орендель», «Вольф-Дитрих» и др.), обычно с сохра-

нением традиционной ситуации прихода мужа переодетым и не-

узнанным на свадьбу своей жены с захватившим ее в свою

власть соперником.

Вероятно, и здесь мы имеем дело с исполь-

зованием в эпосе старинной богатырской сказки о сватовстве.

Проф. Фрингс в своих исследованиях по средневековому немец-

кому эпосу настаивает на восточном происхождении этого сю-

жета.

1957.

К ВОПРОСУ О МЕЖДУНАРОДНЫХ

СКАЗОЧНЫХ СЮЖЕТАХ

Вопрос о наличии между сходными фольклорными сюжетами

типологических аналогий или контактных взаимодействий есть

прежде всего вопрос исторический. Он должен рассматриваться не

абстрактно, а с учетом конкретных условий исторического развития

народов и культурного взаимодействия между ними. На разных

ступенях исторического процесса различные фольклорные жанры

обнаруживают разную «проницаемость» для международных влия-

ний (термин, получивший распространение в советском языко-

знании для возможных взаимодействий между разными языками).

В другом месте мы говорили, что сходные черты в героическом

эпосе различных народов в значительной степени объясняются

типологическими аналогиями.

Эпос представляет историческое

прошлое народа в масштабах героической идеализации; как писал

Д. С. Лихачев, он воплощает в поэтической форме понимание и

оценку народом своего прошлого.

Поэтому эпос не «мигрирует» и

сравнительно редко заимствует сюжеты и образы у других

народов.

Иначе обстоит дело с народной сказкой. Способность сказки

переходить от народа к народу и перевоплощаться в националь-

ные формы, сохраняя международную структурную основу, обус-

ловлена, с одной стороны, занимательностью ее содержания, вол-

шебного или анекдотического, отсутствием в ней специальных на-

ционально-исторических и географических приурочений, харак-

терных, например, для местных преданий (Lokalsagen); с другой

сторвны, ее прозаической формой, облегчающей пересказ с од-

ного языка на другой и одновременно творческие подстановки,

связанные с местным колоритом, с приспособлением к другой

национальной среде.

Международный характер имеют сюжеты очень многих из-

вестных нам европейских и азиатских сказок — волшебных, жи-

вотных, новеллистических и анекдотических. Об этом с несомнен-

ностью свидетельствуют многочисленные каталоги международ-

1960.

ных сказочных сюжетов, составленные по «системе Аарне»

(Аарне—Томпсон, Аарне—Андреев и ряд других национальных

каталогов, группирующих сказки данного народа в рамках этой

общей системы). К таким международным сказочным сюжетам

принадлежат, например: сказка о царевиче и жар-птице, «Конек-

горбунок», «Кот в сапогах», «Спящая красавица», «Золушка»,

«Мальчик с пальчик», сказка о ловком воре («Сокровищница

Рампсенита»), муж и жена («Кто заговорит первый»), три жела-

ния; волк (или медведь) и лиса у проруби; как лиса крадет рыбу

с воза, притворившись мертвой, и многие другие. А. М. Горький

писал по этому поводу в предисловии к «Книге тысячи и одной

ночи»: «Ученые специалисты установили, что сказки китайцев

были собраны и уже напечатаны за 2200 лет до нашей эпохи...

и что в этих сказках есть много общего по темам, по смыслу со

сказками индусов и европейских народов. Это утверждение дает

мне право думать, что вопрос о распространении сказок пра-

вильно решают те специалисты, которые — как наш знаменитый

Александр Веселовский — объясняли тематическое сродство и ши-

рочайшее распространение сказок заимствованием их одним наро-

дом у другого».

По отношению к таким сложным по своему сюжету сказкам,

как, например, сказка об Иване-царевиче, жар-птице и сером

волке в ее русской, немецкой и узбекской редакции («Царевич

Хасан-паша») ,

нельзя говорить о внутренней логике развития

сюжета, так как отдельные эпизоды таких сказок в своей после-

довательности обычно нанизываются друг на друга как цепь при-

ключений, без внутренней логической необходимости, что видно,

в частности, и из того обстоятельства, что некоторые из этих эпи-

зодов легко выпадают или замещаются другими без ущерба для

целого. Поэтому можно, например, утверждать, что в сказке о Зо-

лушке общая тема злой мачехи с ее дочерьми и юной падчерицы,

или мотив лежанья в золе очага, или помощь умершей матери,

а в более архаических версиях — дерева, выросшего на ее могиле,

или чудесного животного (тотемного предка) объясняются сход-

ными социальными отношениями, обычаями и верованиями и по-

тому могут наличествовать независимо друг от друга в сказках

самых разных народов,

однако это никак не может относиться

к цепи последовательных эпизодов, составляющих конкретный

повествовательный сюжет этой сказки.

Между тем до сих пор голословно повторяется утверждение,

будто сказочные сюжеты подобного рода могут «самозарождаться»

либо на основе одинаковых обычаев и верований, как утверждают

некоторые представители антропологической школы на Западе,

либо на основе одинаковых социальных отношений, как ска-

зали бы наши «антимиграционисты». Поскольку такое утврежде-

ние обычно ничем не доказывается, а только постулируется и по-

тому может показаться неоспоримым и теоретически правильным,

попробуем опровергнуть его бесспорными фактами.

- М. Жирмунский

337

Во многих волшебных сказках встречаются вставные стихи.

Стихи эти обычно очень стойки и переходят в довольно точном

переводе из одной национальной версии в другую.

Известная сказка об Аленушке («Братец и сестрица», каталог

Аарне, № 450) в кратком переложении Н. П. Андреева имеет

такой сюжет: «Брат превращается в козленочка, живет с сестрой

в лесу; царь женится на ней; мачеха топит ее и заменяет родной

дочерью; козленочка хочет зарезать; всё выясняется».

В «Сказках» Афанасьева и в большинстве других русских ва-

риантов имеется следующий стишок (диалог братца и сестрицы

у пруда).

Козленочек, прибежав к пруду:

— Аленушка, сестрица моя!

Выплынь, выплынь на бережок.

Огни горят горючие,

Котлы кипят кипучие,

Ножи точат булатные,

Хотят меня зарезати!

Аленушка со дна пруда:

— Иванушка-братец!

Тяжел камень ко дну тянет,

Люта змея сердце высосала!

Из многочисленных разноязычных версий ср., например, италь-

янскую:

— Sorellina mia,

И coltello ammolato.

II secchio preparato,

Mi vogliano ammazare.

— Fratellino mio,

Io sono dentro nel pozzo,

Non te posso diffendere.

Или немецкую:

— Ach, Schwesterchen, errette mich!

Des Herren Hunde jagen mich!...

— Ach, Brüderchen, gedulde!

Ich lieg'im tiefen Grunde;

Die Erde ist mein Unterbett,

Das Wasser ist mein Oberbett

Ach, Brüderchen, gedulde!

Ich lieg'im tiefsten Grunde.

Или узбекскую:

— Сестрица, милая моя сестрица!

Царь велит зарезать твоего братца.

У царя злые и лживые жены.

Уж приготовил веревку резник,

1960.