Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

в этнологическом, и в историческом отношенйях, повторяйся

те же мотивы, те же задачи и общие очертания действия?. .»-

Эта точка зрения была подсказана Веселовскому примером

классиков буржуазной этнографии. Он сам ссылается в цитируе-

мой статье на «Первобытную культуру» Тэйлора, которую он на-

зывает «замечательной книгой».

Во вступительной главе этой

книги Тэйлор выдвигает мысль о единообразии и постоянстве

явлений материальной и духовной культуры на одинаковых ста-

диях общественного развития независимо от внешней хроноло-

гии и района географического распространения, рассматривая

этот факт как подтверждение закономерности общего процесса

исторического развития человечества. Отсюда — выдвигаемый

Тэйлором метод «сравнения обществ, стоящих приблизительно

на одинаковом уровне культуры».

«Обитатели озерных жилищ

древней Швейцарии могут быть поставлены рядом со средневе-

ковыми ацтеками, а североафриканские оджибве — рядом с юж-

ноафриканскими зулусами». Вместе с тем Тэйлор отрицает расо-

вую замкнутость и изолированность культурного развития наро-

дов, рассматривая историю цивилизации как единый процесс.

«Отдельные моменты нашего исследования покажут, как я на-

деюсь, что фазисы культуры мы вправе сравнивать, не прини-

мая в расчет, насколько племена, пользующиеся одинаковыми

орудиями, следующие одинаковым обычаям или верующие в оди-

наковые мифы, различаются между собой физическим строением

и цветом своей кожи и волос».

Напомним, что и Энгельс вслед за классиками буржуазной

этнографии пользуется методом исторического сравнения, когда

в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»

сопоставляет развитие родового строя у греков и римлян с ана-

логичными явлениями, изученным Морганом в родоплеменных

союзах североамериканских индейцев.

Та же идея лежит в основе «Исторической поэтики» Весе-

ловского, которая, в самых своих противоречиях и незакончен-

ности, является грандиознейшей попыткой историко-литератур-

ного синтеза на базе литературоведения XIX в. При построении

исторической поэтики, охватывающей развитие всех литератур,

Веселовский исходит из невысказанной мысли о единстве и за-

кономерности процесса развития мировой литературы в его со-

циальной обусловленности. Эта общая концепция литературного

процесса, нигде отчетливо не формулированная и не обоснован-

ная, позволяет ему широко сопоставлять явления, не связанные

хронологической одновременностью и историческим взаимодей-

ствием, но находящиеся на одинаковой стадии общественного

развития: древнегерманский героический эпос — с «Илиадой»

или «Калевалой», лирические четверостишия, которыми обмени-

вались Алкей и Сапфо, — с итальянскими народными stornelli,

культовую драму древних греков — с так называемой «мед-

вежьей драмой» народов северной Сибири, родовых и дружин-

ных певцов у древних греков, германцев й кельтов — с кавказ-

скими ашугами, позднейших западноевропейских жонглеров и

шпильманов — с суданскими гриотами и т. п.

Такой метод сравнения, предполагая возможность рассмотре-

ния указанных явлений — независимо от их происхождения,

географического распространения и хронологического приуроче-

ния — как равноценных со стадиальной точки зрения, подразу-

мевает единство и закономерность процесса литературного раз-

вития, как и всего общественно-исторического процесса в целом.

Однако при конкретном сравнительном анализе исторически

сходных явлений в литературах различных народов вопрос

о стадиально-типологических аналогиях литературного процесса

неизбежно перекрещивается с не менее существенным вопросом

о международных литературных взаимодействиях. Невозмож-

ность полностью выключить эти последние вполне очевидна.

История человеческого общества фактически не знает примеров

абсолютно изолированного культурного (а следовательно, и лите-

ратурного) развития, без непосредственного или более отдален-

ного взаимодействия и взаимного влияния между его отдель-

ными участками. Основной предпосылкой этих взаимодействий

являются неравномерности, противоречия и отставания, характе-

ризующие развитие классового общества. В условиях неравно-

мерностей единого социально-исторического процесса страна,

«промышленно более развитая, — по словам Маркса, — показы-

вает менее развитой стране лишь картину ее собственного буду-

щего».

Отсюда следует, что страны более отсталые не всегда

проделывают заново и самостоятельно тот этап исторического

пути, который уже пройден странами передовыми. «Всякая на-

ция может и должна учиться у других», — говорит по этому по-

воду Маркс.

Эта учеба может касаться не только новых научно-

технических завоеваний, которыми пользуется страна более от-

сталая для удовлетворения своих хозяйственных потребностей и

технического перевооружения. Подобный международный обмен

опытом наблюдается и в области политической практики, и

в сфере идеологии. В частности, в области литературы вопрос

этот встает перед нами как проблема так называемых «между-

народных литературных влияний».

Однако самый факт широкого наличия международных взаи-

модействий между литературами не снимает поставленной выше

боле^ общей проблемы параллелизма литературного развития.

Всякое исторически значимое «влияние» не есть случайный, ме-

ханический толчок извне, не эмпирический факт индивидуаль-

ной биографии писателя или группы писателей, не результат слу-

чайного знакомства с новой книжкой или увлечения модным ли-

тературным образцом или направлением. Литература, как и

прочие виды идеологии, возникает прежде всего на основе опре-

деленной социальной практики — как отражение общественной

действительности и как орудие для ее перестройки. Поэтому са-

мая возможность влияния со стороны обусловлена имманентной

закономерностью развития данного общества и данной литера-

туры как общественной идеологии, порожденной определенной

исторической действительностью. Всякое влияние исторически

закономерно и социально обусловлено: для того чтобы оно стало

возможным, необходимо, чтобы аналогичные более или менее

оформленные тенденции (идеи и настроения, темы и образы)

уже наличествовали в данной стране, у идеологов данного обще-

ственного класса. А. Н. Веселовский говорил в таких случаях

о «встречных течениях», вызванных аналогичным развитием об-

щественной мысли. «Заимствование, — справедливо замечает Ве-

селовский, — предполагает в воспринимающем не пустое место,

а встречное течение, сходное направление мышления, аналогич-

ные образы фантазии. Теория „заимствования-

вызывает, таким

образом, теорию „основ" и обратно.. .».

В своей незаконченной «Поэтике сюжетов» Веселовский

впервые поставил вопрос о «пределах, в которых приложима ги-

потеза заимствований»

в применении к вопросу о сходстве ли-

тературных сюжетов. Веселовский исходит в своем рассуждении

из противопоставления «мотива» и «сюжета», т. е. простейшей,

одночленной повествовательной единицы и сложной комбинации

таких единиц. «Под мотивом, — пишет Веселовский, — я разу-

мею простейшую повествовательную единицу, образно ответив-

шую на разные запросы первобытного ума или бытового наблю-

дения. При сходстве или единстве бытовых и психологических

условий на первых стадиях человеческого развития такие мо-

тивы могли создаваться самостоятельно и вместе с тем представ-

лять сходные черты». «Под сюжетом я разумею тему, в которой

снуются разные положения — мотивы».

«Чем сложнее комбина-

ция мотивов (как песни — комбинации стилистических моти-

вов), чем она нелогичнее и чем составных мотивов больше, тем

труднее предположить, при сходстве, например, двух подобных

разноплеменных сказок, что они возникли путем психологиче-

ского самозарождения на почве одинаковых представлений и бы-

товых основ. В таких случаях может подняться вопрос о заим-

ствовании в историческую пору сюжета, сложившегося у одной

народности, другою».

«Простейшие мотивы... могли самоза-

рождаться, серии мотивов — сюжеты возбуждают, при их сход-

стве, вопрос о заимствовании с той или другой стороны».

Весе-

ловский сообщает, что по расчету фольклориста Джекобса при

12 самостоятельных элементах в сюжете вероятность случайного

повторения одинаковой комбинации мотивов равняется 1:479

миллионов.

Не подлежит сомнению принципиальная правильность этого

разделения, которое с такою четкостью провел Веселовский.

В большинстве случаев оно может служить методическим указа-

нием и критерием для исследователя, однако — с одной сущест-

венной оговоркой. Вычисление Джекобса основано на предпо-

сылке, что скикет является механической комбинацией мотйвой,

к которой именно ввиду ее случайности может быть приложена

математическая теория вероятности. Между тем на самом деле

развитие повествовательного сюжета и последовательность в нем

мотивов имеют внутреннюю логику, обусловленную логикой

самой объективной действительности и историческими особенно-

стями человеческого сознания, отражающего эту действитель-

ность. Поэтому при определенной исходной ситуации дальней-

шее движение сюжета в конкретных условиях исторической жи-

зни до известной степени предопределено особенностями быта,

общественной жизни и общественной психологией. Точно также

и комбинация стилистических мотивов в лирике возникает не

случайно; она группируется вокруг стержня определенного типа

лирического переживания, которое подсказывает поэту целую

серию лирических образов, связанных между собою единством

настроения, бытовой обстановки и социальных представлений

(как, например, образы любви как рыцарского служения даме

в средневековой поэзии трубадуров). Это обстоятельство, которое

Веселовский не учел в достаточной мере, позволяет в ряде слу-

чаев расширить круг фактов так называемого «самозарожде-

ния» и за пределы одночленных мотивов, о которых в этом смы-

сле говорил Веселовский.

Стадиально-типологические аналогии в развитии литературы

выступают особенно отчетливо в тех случаях, когда отдельные

произведения, жанры и стили в литературах, не связанных ме-

жду собою прямыми взаимодействиями и влияниями, обнаружи-

вают черты более или менее значительного сходства, обуслов-

ленного общими социально-историческими причинами. Такое

сходство между идеологическими (в частности — литератур-

ными) явлениями, принадлежащими к одинаковой стадии обще-

ственного развития и одинаковыми по своему классовому содер-

жанию и направлению, даже при отсутствии между ними непо-

средственной генетической связи и взаимного влияния, встречается

в мировой литературе гораздо чаще, чем принято думать,

Особенно многочисленные и поучительные аналогии можно от-

метить между произведениями народного творчества и средне-

векЛых литератур Запада и Востока.

Героический эпос, возникающий на высшей ступени варвар-

ства, в пору прекрасного «детства человеческого общества»

(Маркс) и получающий окончательное оформление на ранних

стадиях развития классового общества, — эпос Гомера, герман-

ский дружинный эпос, французские и испанские средневековые

поэмы, русские былины, сербские «юнацкие песни», тюркский и

монгольский богатырский эпос, финская «Калевала» и эстонская

«Калевипоег» и др. — обнаруживают при сравнении черты суще-

ственного сходства, неоднократно уже отмеченные исследовате-

лями. Сперва это сходство в более узких пределах индоевропей-

ских народов пыталт^ь объяснить общностью происхождения от

«праарийских» мифов и эпических сказаний, общих всем наро-

дам этой группы. Но сходство между эпосом монгольским (на-

пример, «Джангариадой») и русским не менее значительно, чем

между русскими былинами и германским эпосом. В дальнейшем

была выдвинута гипотеза заимствования: существует ряд работ,

рассматривающих с этой точки зрения аналогии между герман-

ским и кельтским,

германским и русским эпосом,

возводящих

французский и испанский эпос к более ранним утраченным

германским эпическим песням.

а русский к монгольским и тюрк-

ским источникам (ср. в особенности В. В. Стасова).

Однако

универсальный характер аналогий между собою не связанных

народов поставил под сомнение и эту гипотезу. Наконец,

А. Н. Веселовский в своей «Поэтике сюжетов», следуя указа-

ниям этнологов, пытался объяснить наличествующие в эпосе

сходные «мотивы» (чудесное рождение героя, побратимство и др.)

как образные формулы, сложившиеся в одинаковых условиях

общественности: «.. единство бытовых условий и психологиче-

ского акта, — говорит Веселовский, — приводило к единству или

сходству символического выражения».

Несмотря на принципиальную правильность этой точки зре-

ния, следует все же оговорить, что сходство между произведе-

ниями героического эпоса не ограничивается отдельными моти-

вами: оно имеет более глубокий и всесторонний характер и

охватывает общие жанровые признаки эпоса, его идейное содер-

жание, круг эпических сюжетов, идеализирующих воинские

подвиги народных героев, художественные типы и ситуации, тра-

диционные особенности эпического стиля с его типическими фор-

мулами, повторениями, постоянными «украшающими» эпите-

тами, моменты жанровой эволюции (циклизация сюжетов, рас-

пространение краткой героической песни в эпическую поэму),

наконец, условия общественного бытования эпических песен, их

сложения, исполнения и устной передачи, социальное положение

родового, дружинного или народного певца и т. п., т. е. в сущно-

сти весь сложный комплекс как внешних, так и внутренних

признаков, характеризующих эпическое творчество как опреде-

ленную стадию развития поэзии.

Так, во всех произведениях героического эпоса идеальный об-

раз эпического «богатыря», выразителя «народного духа, стрем-

лений народа, его чаяний»,

наделен сверхчеловеческой силой,

героизмом и воинской доблестью, неукротимой энергией и сво-

бодолюбием.

Чудесным является прежде всего рождение героя. Легенды

о чудесном зачатии и рождении будущего героя имеют одина-

ково широкое и повсеместное распространение в эпосе, мифе и

сказке. Герой родится от вкушения яблока его матерью (во мцо-

гз

гих сказках), от запаха цветка, от воды чудесного источника,

в котором купалась его мать (Санасар и Багдасар в «Давиде

Сасунском») или из которого она испила (Конхобар и Кухулин

в кельтском эпосе), от солнечного света, от дождя, ветра (Вей-

немейнен) или огня и т. п. По своему происхождению подобные

сказания, как указал Веселовский, связаны с первобытными

представлениями о партеногенезисе (т. е. «девственном зача-

тии»), восходящими к эпохе материнского рода.

Именно по-

этому они распространены повсеместно: типичный случай «моти-

вов» в смысле Веселовского, возникающих путем самозарожде-

ния. Народное воображение, стремившееся к идеализации образа

эпического героя, охотно пользовалось для этой цели традицион-

ным сказочным мотивом такого чудесного рождения.

В более позднюю, феодальную эпоху мотив чудесного рожде-

ния героя принимает новые формы: для рыцаря типа Роланда

рождение от воды или от яблока вряд ли могло рассматриваться

как достаточно благородное происхождение. Однако исключи-

тельный характер событий, сопровождающих появление на свет

эпического героя, сохраняется и в новой героико-романической

форме. Во французском рыцарском эпосе Тристан, Ланселот,

Парсифаль рождаются при трагических и печальных обстоятель-

ствах, после смерти отца, погибшего в феодальных распрях или

на турнире, от матери-изгнанницы.

Другая «феодальная» формула необычайного рождения ге-

роя — рассказ о гибели его отца, верного слуги, несправедливо

оклеветанного и наказанного жестоким властителем (в эпиче-

ских сказаниях тюркских народов — отец Кёроглы, отец Еди-

гея). Мальчик, потерявший отца, воспитывается среди простых

людей: отсюда впоследствии его связь с народом, демократиче-

ские симпатии, характер «доброго властителя».

В эпосе и сказке мусульманского Востока широкое распро-

странение получила такая сюжетная формула: герой рождается

от бездетных родителей, терпящих стыд и поношение за свое

бесплодие. В разных вариантах эта формула встречается в уз-

бекской поэме «Алпамыш» (и уже в ее прототипе — огузском

«Бамси-Бейрек», рукопись XVI в.), в некоторых редакциях «Еди-

гея», в эпической новелле «Тахир и Зухра», в казахских были-

нах «Кобланды-батыр», «Шора-батыр», «Ер-Саин», в киргизском

«Манасе» и др. Распространению этой формулы, вероятно, содей-

ствовала библейская легенда об Аврааме и Сарре. Ее глубокая

древность засвидетельствована египетской сказкой. Позднейшее

мусульманское оформление наслоилось, вероятно, на очень древ-

нюю основу: бог или святой, к которому обращалась с молитвой

бездетная мать, первоначально должен был мыслиться как

племенной тотем, являющийся подлинным отцом чудесного ре-

бенка.

Чудесная доблесть и сила героя проявляются уже с детских

лет» Богатырский младенец растет «не по дням, а цо часам»,

Этот сказочный мотив хорошо йзвестен нам из русских былий.

Ср. «Саул Леванидович»:

А и цзрско дитя не по годам растет.

А и царско дитя не по месяцам.

А который ребенок двадцати годов,

Он Константинушка семи годов.. .

Аналогичный характер имеет детство богатыря в эпической

поэзии всех народов. В «Давиде Сасунском» мотив этот неиз-

менно повторяется о каждом из четырех поколений героев этой

поэмы. Ср. о Давиде: «Другие дети растут по годам, а Давид вы-

растает по дням.. .».

О Мгере, младшем сыне Давида: «У дру-

гих ребята растут по годам, а Мгер по дням, у других по меся-

цам, Мгер по часам.. .».

То же рассказывается об ойратском

витязе в поэме «Дайни Кюрюль»: «По прошествии суток он был

похож на годовалового ребенка, по прошествии двух суток — на

двухгодовалового, по прошествии трех суток — на трехгодовало-

го»

и т. д. Ср. еще о герое казахской эпической песни «Ер

Саин»:

Не по дням стал Саин расти

От мозгов кобыльей кости.

Стал Саин расти по часам.

Он в три месяца ходил уже сам,

В год он был в борьбе искушен,

А двух лет достигнув, он был

У почтенных мужей в чести.

Когда трех лет достиг Саин,

Целый день скакал на коне...

Четырех лет достигнув, Саин

Сосновую пику метал... и т. д.

Силы будущего богатыря нередко чудесным образом прояв-

ляются уже в колыбели. Новорожденного Рустема еле-еле могут

накормить двенадцать мамок. Младенца Роланда (в версии ис-

ландской «Karlamagnus-saga») также кормят четыре мамки; при

этом он не дает себя пеленать.

То же в гиперболически пре-

увеличенной форме рассказывает армянский эпос о Давиде Са-

сунском:

Так был силен Давид, что ремни колыбельные рвал,

Железною цепью обматывать стали его,

Но Давид был настолько силен,

Что и цепь не выдерживала, рвалась.

Чем его ни спеленывали, все он рвал.. .

2в

Младенческая сила богатыря раньше всего проявляется в том,

что он калечит во время игры своих сверстников. Русские бы-

лины знают этот мотив в биографии Добрыни Никитича, Васи-

лия Буслаева, молодого Константинушки, сына Саула Леванидо-

вича, и др. Ср. «Добрыня и Илья»:

Еще стал-то Добрынютка пятй-тестй лет,

Еще стал-то на улочку похаживать,

ЁЩѳ с малыми рѳбяткамй пойгрываіѣ:

Да которого хватит за праву руку,

Оторвет он у того да праву ручушку;

Да которого он хватит да за леву ножку,

Оторвет он у того да леву ножечку.. .

2І

Так же тешатся со своими сверстниками герои армянского

эпоса: Санасар и Багдасар «выходили гулять, с детьми играть,

да били детей, колотили до слез».

Мальчик Давид калечит са-

сунских ребят: «Махнул кулаками Давид, трем мальчишкам шеи

скривил...».

В арабском народном романе «Антар», вобравшем

в себя много чисто эпических мотивов, герой «тиранит мальчи-

ков своего возраста и бьет своих братьев»; «и когда кто-нибудь

обижал его, он бил его палкой и мучил его, так что весь табор

был с ним во вражде».

Отметим тот же мотив в поздних вер-

сиях сказания о Нибелунгах (в норвежской «Саге о Тидреке» и

немецкой «Песне о Зейфриде»), где рассказывается, как маль-

чик Зигфрид, находящийся на обучении у кузнеца, избивает

своих товарищей и самого учителя.

Свой первый подвиг богатырь совершает в чрезвычайно юном

возрасте. Молодой Зигфрид убивает дракона, юный Рустем —

взбесившегося слона, пятнадцатилетний Мгер (в «Давиде Сасун-

ском») раздирает руками льва, двенадцатилетний Дигенис Ак-

рит ударом кулака убивает медведя, ловит руками оленя и раз-

рывает его пополам и мечом разрубает голову львице. Француз-

ский эпос особенно охотно изображает героическое «детство»

(enfances) и первый подвиг своих паладинов (Карла Великого,

Роланда, Вивьена, Эмери Нарбоннского и др.). Молодой герой,

которого старшие считают слишком юным, рвется в битву и со-

вершает подвиги, непосильные старшим. Иногда при этом он

трагически погибает, как Вивьен в Алисканской битве (или как

в немецких поэмах о Дитрихе Бернском — молодой Альпхарт,

племянник Хильдебранта, или сыновья Атилы — там же). Чаще

он выходит из битвы победителем, как юный Карл (Mainet)

в сражении с сарацинским эмиром Брюйаном или молодой Ро-

ланд, спасающий войско Карла в битве при Аспремонте («As-

premont»}.

Роланд и Эмери Нарбоннский совершают свои первые подвиги

во главе целой ватаги своих сверстников, таких же юных, как

они сами. То же рассказывает «Джангариада» о трех мальчуга-

нах-богатырях, сыновьях Джангара и его старших витязей Хон-

гора* и Алтана-Цеджи, которые спасают свою родину от хана

Бадмин Улана и его войска.

В узбекском эпосе, в поэме «Кун-

дуз и Юлдуз» (вариант сказителя Эргаша Джуманбулбул-

огли), малолетние внуки Горогли, Нурали и Равшан отправля-

ются на выручку отца Нурали — Аваз-хана, окруженного в го-

рах бесчисленными полчищами врагов. Девятилетний Нурали

побеждает вражеское войско и освобождает отца раньше, чем по-

доспели Горогли и его джигиты. В казахском эпосе (поэма

«Урак и Мамай» из цикла Едигея) сыновья Урака, Карасай и

Казы, один девяти, другой семи лет, за отсутствием старших бо-

гатырей выезжают вдвоем против калмыков и одерживают над

ними победу.

Герои монгольского эпоса совершают свои первые подвиги

в сказочно юном возрасте. Сам Джангар уже в возрасте двух лет

«узнал войну»; в третье лето вступив едва, он сел на коня и

разрушил три крепости, покорив себе Гулджин-мангаса; в чет-

вертое лето вступив, он разрушил четыре крепости и покорил

Дердинг Шармангаса; в пятилетнем возрасте «пять тулмусов он

превозмог, пять владык захватил в полон».

Первый свой под-

виг, которому посвящена отдельная былина, — угон табунов Алта-

на-Цеджи — Джангар совершает в шестилетнем возрасте; в этом

ему помогает его друг, пятилетний Хонгор, будущий главный

богатырь Джангара.

В ойратской былине «Бум-Эрдени», запи-

санной Б. Я. Владимирцовым, трехлетний герой собирается ис-

кать себе невесту. Его мудрый дядюшка Ак-Сахал советует ему

«переждать год», чем вызывает гнев своего властителя.

Сопер-

ник «трехлетнего Бум-Эрдени», как называет своего героя бы-

лина, — Хаджир-Хара — немногим его старше. «Ему седьмой

год, а он заставляет всех дрожать». «Удовлетворял он свою

охоту, — говорит о нем былина, — побивал всех мужей, удовле-

творял свое желание, похищал жен».

В «Дайни-Кюрюль», дру-

гой эпической песне того же цикла, трехлетний герой вступает

в бой с двухлетним Зан-Будингом.

Сходное развитие этого мотива в его внутренней художест-

венной логике подсказано героическому эпосу не просто быто-

выми условиями эпохи варварства с ранним наступлением воин-

ской зрелости (особенно на Востоке), о котором может свиде-

тельствовать хотя бы обычный возраст обрядов инициации,

гражданского и брачного совершеннолетия; более существенное

значение имеет общий принцип эпической идеализации народ-

ного героя, исключительные воинские качества которого дол-

жны проявляться уже в самом детстве. Более архаические в ста-

диальном отношении восточные (монгольские) эпические поэмы

придают этому мотиву сказочную гиперболичность,

рассказы-

вая о воинских подвигах трехлетнего Бум-Эрдени, отправляю-

щегося на поиски невесты; в средневековом западноевропейском

эпосе, романском и германском, эти сказочные черты уже в зна-

чительной степени поблекли и уступили место более реалистиче-

скому изображению героического задора и необычной физиче-

ской силы молодого витязя.

Изображая своего героя как мужественного защитника ро-

дины, эпическая поэма охотно посылает его на богатырскую «за-

ставу» охранять ее границы от иноплеменников: выезд героя на

«богатырскую заставу» известен и русским былинам, и монголь-

скому эпосу, и средневековой немецкой поэме «Смерть Альп-

харта» («Alpharts Tod», XIII в.). Исследователь средневекового

арабского романа «Антар» отметил в нем ситуацию, сходную

с «Песней о Роланде», и назвал это сходство «поразительным»:

арабский богатырь, окруженный полчищем врагов, не желая,

чтобы меч его достался победителям, пытается, подобно Роланду,

разбить его о скалу, но меч не разбивается, а рассекает ка-

мень.

Однако не менее поразительно сходство между Роландом

и калмыцким богатырем Улан-Хонгором, который один на вер-

шине горы удерживает полчища наступающих мангусов. «Перед

ними, на маковке высокой белой горы — Асар-Улан-Хонгор.

С восемью тысячами смертельных ран он не дает отбить у себя

Докшин-Шара-Мангус-хана, не дает семи их полкам. Один-оди-

нешенек на маковке высокой белой горы уже шесть месяцев

спокойно мечет туда и сюда черные камни, величиною с быка.

Ровно семь их полков восемь тысяч раз окружали эту белую

гору, но не могли они и в восемь месяцев добраться до Буумин-

Улан-Хонгора, как ни порывались. Нечеловеческой крепости бо-

гатырей их без промаха валил он своими дикими черными кам-

нями. Боевые их кони, со своими седлами под брюхом, вскачь

убегали к зеленому холму».

Мотив побратимства, боевого товарищества между героями

эпоса Веселовский объясняет из обрядов принятия в род.

Ин-

тересно и здесь отметить одинаковую художественную разра-

ботку бытового мотива: побратимству предшествует поединок

между будущими названными братьями, в котором они оказы-

ваются равными по силе и в то же время проявляют благород-

ство и великодушие (например, Добрыня и Илья, Роланд и Оли-

вье, Антар и Ралиа ибн Мукаддам,

Бум-Эрдени и Хаджир-

Хара). Из фольклорных или эпических источников этот мотив

проникает и в позднейший французский рыцарский роман (ана-

логичные поединки Говэна с Ланселотом и рядом других рыца-

рей в романах «Круглого стола») .

Древность эпической традиции в фольклорных источниках

объясняет наличие в ней целого ряда архаических, пережиточ-

ных мотивов, также имеющих почти универсальное распростра-

нение. Таков, например, мотив девушки-воина,

восходящий по

своему происхождению к бытовым отношениям матриархата:

образ «удалой поленицы» в русском эпосе, «амазонки» — в грече-

ском, девы-воительницы в эпосе древнескандинавском (Schild-

maid), в кельтских сагах, в «Шах-намэ» (Гурдаферид), в кир-

гизском «Манасе» и др. И здесь возможны совпадения в дета-

лях/ подсказанные логикой разработки сюжета: Брюнхильда

в брачную ночь оказывает сопротивление своему мужу Гунтеру,

связывая его своим поясом, как это делает дочь Рустема Бану

Гушасп со своим слабосильным мужем в эпосе иранском («Бану

Гушасп-намэ) ,

— мотив, встречающийся и в русских сказ-

ках.

Деву-воительницу укрощает в германском эпосе назван-

ный брат Гунтера, его «сват» Зигфрид (аналогичная ситуация —

и в русских сказках) , н «Гушасп-намэ» помощником мужа вы-