Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ II

вращение к «серому» идеалу равномерного благоденствия дикту-

ют Леонтьеву постоянно самые острые, непримиримые формулы.

«Не следует ли ненавидеть не самих людей, — спрашивает он в од-

ном месте

, — заблудших и глупых, — а такое будущее их?» «Ни-

когда еще в истории до нашего времени не видали такого уродли-

вого сочетания умственной гордости перед Богом и нравственного

смирения перед идеалом однородного, серого рабочего, только ра-

бочего, и безбожно бесстрастного всечеловечества».

8. Идейная диалектика Леонтьева заканчивается утверждени-

ем примата религиозно-мистического понимания человека и исто-

рии.

Леонтьев, когда пережил религиозный кризис, до последней

глубины ощутил внутренний аморализм современности, утрату

«страха Божия», то есть сознания надмирного источника жизни и

правды. Он воспринял в своем религиозном переломе христианское

откровение о спасенности мира во Христе со всей серьезностью,

но столь же глубоко он стал

перед вопросом о христианском смыс-

ле культуры и истории, о христианских путях истории. В этом пун-

кте Леонтьев примыкает к Гоголю, Чаадаеву, Толстому, Достоевс-

кому, а косвенно — к «теургическому беспокойству» в русском

социально-политическом радикализме. Он предвосхищает темати-

ку Соловьева и всех, кого вдохновил Соловьев, — и недаром луч-

шая книга о Леонтьеве написана Бердяевым, лучший этюд о нем

написан Булгаковым. Леонтьев с излишней, но вместе с тем плодо-

творной остротой ставит вопрос о возможности, о смысле и содер-

жании культуры с точки зрения христианства. Смешно сводить ре-

лигиозные идеи Леонтьева к «трансцендентному эгоизму», — тогда

как Леонтьев глубоко входит во всю диалектику русской историо-

софской мысли. Леонтьев действительно умел «бесстрашно» под-

ходить к самым трудным и основным проблемам современности, —

и если он так заострял вопрос о несоединимости всей современной

культуры с христианством, то это не значит, что он не болел этой

основной темой русских философских исканий. Если он, с другой

стороны, допускал «лукавство в политике»

во имя жизненной и

исторической силы в государстве, то в то же время он не отвергал

того,

что христианство, как он его понимал, «к политике само по

себе равнодушно»

. Он болел проблемами культуры (а политика

есть труднейшая сфера культуры), он во имя «страха Божия» от-

вергал «плоский» идеал всеобщего благоденствия и решительно

заявлял, что «гуманность новоевропейская и гуманность христиан-

ская являются несомненными антитезисами»^

, — а в то же время

не раз говорил: сгеёо дша аЪзигс1ит*...

Соч., т. IV, стр. 269.

Соч., т. V, стр. 333.

1Ы&, стр. 333.

" Соч., т.

VIII,

стр. 203.

434

XIX ВЕК

Неполнота христианского сознания не дала ему возможности

из религиозных принципов развить положительную программу

исторического делания. Он даже однажды (в письме к Розанову)

высказал среди «безумных своих афоризмов» такую мысль: «Бо-

лее или менее удачная повсеместная проповедь христианства» ве-

дет к «угасанию эстетики жизни на земле, то есть к угасанию са-

мой жизни»

. Леонтьев стал в этом остром пункте на сторону

христианства во имя его «трансцендентной» правды, — то есть ос-

тался в трагическом тупике, в котором оказался в силу неполноты

его религиозного сознания, неумения вместить то, что христиан-

ство есть спасение жизни, а не спасение от жизни... Но в острой

постановке этого корерного для русской философии вопроса и за-

ключается вся значительность Леонтьева

диалектике русской мыс-

ли.

Яркий писательский талант, острота ума, «бесстрашное» обна-

жение коренных тупиков современности отводят Леонтьеву в этой

диалектике одно из самых значительных мест.

Не менее драматична внутренняя проблематика религиозного

сознания у другого замечательного мыслителя

писателя — В.В. Ро-

занова, к изучению которого теперь мы и переходим.

9. Характеристика идейного содержания творчества Розанова

до крайности затрудняется тем, что он был типичным журналис-

том.

Хотя у него было достаточно цельное мировоззрение, хотя в

его многообразном творчестве есть определенное единство, но са-

мая манера письма Розанова очень затрудняет раскрытие этого

внутреннего единства. Розанов оставляет впечатление прихотли-

вого импрессиониста, нарочито не желающего придать своим вы-

сказываниям логическую стройность, но на самом деле он был очень

цельным человеком и мыслителем. Тонкость и глубина его наблю-

дений, а в то же время «доверие» ко всякой мысли, даже случайно

забредшей ему в голову, создают внешнюю яркость, но и пестроту

его писаний. Но редко кому из русских писателей была присуща в

такой степени магия слова, как Розанову. Он покоряет своего чи-

тателя прежде всего этой непосредственностью, порой «обнажен-

ностью» своих мыслей, которые не прячутся за слова, не ищут в

словах прикрытия их сути.

Розанов едва ли не самый замечательный писатель среди рус-

ских мыслителей, но он и подлинный мыслитель, упорно и настой-

чиво пролагающий свой путь, свою тропинку среди запутанности

мысли и жизни современности. По основному содержанию неус-

танной работы мысли Розанов — один из наиболее даровитых и

сильных русских религиозных философов — смелых, разносторон-

не образованных и до последних краев искренних с самими собой.

28*

Цитирую по А г г е е в у. Труды К. Д. акад. 1909, VI, стр. 315.

435

ЧАСТЬ II

Оттого-то он имел такое огромное (хотя часто и подпольное) влия-

ние на русскую философскую мысль XX века. Как и Леонтьев, Ро-

занов занят вопросом о Боге и мире в их отношении, в их связи.

Было бы неверно видеть в Розанове человека, забывающего Бога

ради мира; его упования и искания он так глубоко держит в себе,

что его религиозное сознание деформируется, меняется для того,

чтобы не дать погибнуть ничему ценному в мире. В споре мира с

Богом Розанов (как и Леонтьев) остается в плоскости религиоз-

ной,

— но если Леонтьев ради Божией правды, как он ее понимал,

готов отвернуться от мира, «подморозить» его, то Розанов, наобо-

рот, ради правды мира отвергает христианство за его «неспособ-

ность», как он думает, принять в себя эту правду мира. Леонтьев и

Розанов — антиподы в этом пункте, но и страшно близки в нем друг

к другу. Любопытно, что того и другого нередко характеризовали,

как «русского Ницше », —

действительно у обоих есть черты, сбли-

жающие их (хотя в разных моментах) с Ницше.

Биография Розанова не сложна. Василий Васильевич Розанов

родился

* в 1856 году в Ветлуге, в бедной провинциальной семье.

Детство его проходило в тяжелой обстановке, ребенком Розанов

развивался вне семейной обстановки. По окончании гимназии он

поступил в Московский университет на филологический факуль-

тет и, по окончании его, получил место преподавателя истории в

глухом провинциальном городе. Здесь Розанов задумал философ-

ский труд, над которым трудился пять лет. Большая книга под на-

званием «О понимании» (737 страниц) появилась в 1886 году, но

осталась совершенно неотмеченной в русской печати. В то же вре-

мя Розанов вступил

на путь журнальной работы, который позднее

стал для него основным. Статья «Сумерки просвещения», в кото-

рой Розанов едко и сурово характеризовал учебное дело, вызвала

репрессии против Розанова, которому было очень трудно совме-

щать службу по учебному ведомству и свободное писательство.

Наконец, благодаря хлопотам Н.Н. Страхова (горячим поклонни-

ком которого был Розанов)

, с 1893 года Розанов получил место в

Петербурге (в Госуд. контроле). Здесь Розанов попал в среду «эпи-

гонов славянофильства», точнее, в среду журналистов и писате-

лей,

боровшихся с радикализмом, царившим тогда в русском обще-

стве.

1903—1904

гг. относится написание Розановым большой

книги о Достоевском («Легенда о Великом Инквизиторе»), — кни-

ги,

обратившей общее внимание на него. Ряд других статей доста-

вил Розанову громадную славу, — а в связи с этим стало улучшать-

ся и его материальное положение (Розанов стал писать в газете

Биографии Розанова до сих пор не написано, кроме небольшой книги Э. Ф. Г о л л е р б а-

х а. В.В. Розанов. Личность и творчество. Петроград, 1918, стр. 50.

Для биографии Розанова очень важны письма Н. Н. Страхова к Розанову и примечания

Розанова к этим письмам (в книге «Литературные изгнанники»).

436

XIX

ВЕК

«Новое время», что дало ему достаточные средства). Постепенно

стали появляться один за другим сборники его статей: «Религия и

культура», «Природа и история», позже — «Семейный вопрос в

России» (2 тома), этюд «Место христианства в истории». Из даль-

нейших сочинений особенно надо отметить книгу «Метафизика

христианства» («Темный лик христианства» с нашумевшей стать-

ей «Об Иисусе Сладчайшем» и 2-я часть «Люди лунного света»),

«Около церковных стен» (2 тома), — еще позже «Уединенное» и

«Опавшие листья» (в двух частях). В годы революции Розанов ока-

зался в Сергиевском Посаде (где Троице-Сергиевская Лавра), и

здесь он издавал свой замечательный Апокалипсис

Розанов имел громадное влияние на Д.С. Мережковского (в его

религиозно-философских исканиях), отчасти — Н.А. Бердяева (в его

антропологии), отчасти — на о. П. Флоренского (с которым он сбли-

зился задолго до переезда в Сергиевский Посад, где жил Флорен-

ский, как профессор Московской Духовной академии). Но, кроме

друзей, Розанов имел много литературных врагов, — отчасти бла-

годаря особой его манере письма, приводившей многих в чрезвы-

чайное возмущение, отчасти благодаря нередко проявлявшейся у

него беспринципности

В 1919 году в крайней нищете и в тяжких бедствиях Розанов

скончался в Сергиевском Посаде (у Троицко-Сергиевской Лавры).

10. Духовная эволюция Розанова была очень сложна. Начав со

своеобразного рационализма (с отзвуками трансцендентализма),

легшего в основание его первого философского труда «О понима-

нии»,

Розанов довольно скоро стал отходить от него, хотя отдель-

ные следы былого рационализма оставались у него до конца дней.

Но с самого начала (то есть уже в книге «О понимании») Розанов

проявил себя как религиозный мыслитель. Таким он оставался и

всю жизнь, и вся его духовная эволюция совершалась, так сказать,

внутри его религиозного сознания. В первой фазе Розанов всецело

принадлежал Православию, — в свете его оценивал темы культуры

вообще, в частности проблему Запада. Наиболее ярким памятни-

ком этого периода является книга его, посвященная «Легенде о Ве-

ликом Инквизиторе», а также его статьи в сборниках: «В мире не-

ясного и нерешенного», «Религия и культура» и т. д. Однако уже и

Перепечатано в Париже в 1927 году в журнале «Версты» (№ 2). Полного собрания сочине-

ний Розанова не имеется. Отметим работы о Розанове: Голлербах, Розанов. Личность и

творчество; Курдюмов. Розанов (Париж,

1929);

Волжский. Мистический пантеизм Розанова

(в книге «Из мира литературных исканий»); См. также роман Н.Н. Р у с о в а «Золотое счастье», где

выведен Розанов; Чуковский. Книга о современных писателях. Бердяеве ранних религиозно-

философских статьях; См. мою книгу «Русские мыслители в Европе» (гл

VIII).

Образчик такой резкой полемики с Розановым представляет статья о нем В л. Соловьева

(т. VI). По поводу статьи Розанова о Л. Толстом, написанной в довольно «неудобном» тоне и

вызвавшей острое возмущение Розановым в литературных и общественных кругах, П.Б. Струве

предлагал «исключить Розанова из литературы». Из Религиозно-Филос. общества в Петербурге

Розанова исключили тоже за его острые высказывания по еврейскому вопросу...

437

ЧАСТЬ II

в это время у Розанова попадаются мысли, говорящие о сомнениях,

которые вспыхивают в его душе. С одной стороны, Розанов резко

противопоставляет христианский Запад Востоку: западное хрис-

тианство ему представляется «далеким от мира», «антимиром»

В Православии «все светлее и радостнее», — поэтому дух Церкви

«на Западе еще библейский, на Востоке — уже евангельский»

В свете Православия христианство представляется Розанову, как

«полная веселость, удивительная легкость духа — никакого уны-

ния,

ничего тяжелого»

, — и несколько дальше тут же он пишет:

«Нельзя достаточно настаивать на том, что христианство есть ра-

дость — и только радость и всегда радость». Но в эти же годы он

пишет замечательную статью «Номинализм в христианстве», где

он остро говорит о всем христианстве, что оно «превратилось в

доктрину», — что «номинализм», риторика — не случайное явле-

ние в христианстве, что «это именно и есть христианство, как оно

выразилось в истории»

. Тут же читаем: «Христианство прямо еще

не начато, его пет вовсе,

и мы

поклоняемся ему, как легенде »

. «Вся

мука, вся задача на земле религии — стать реальной, осуществить-

ся»,

— читаем здесь

, — ив этих словах, в этой защите христиан-

ского реализма заключается как раз движущая сила в диалектике

религиозных исканий Розанова. Мы уже всецело на пороге второ-

го периода в его творчестве, — Розанов уже объят сомнениями от-

носительно «исторического» христианства, которое он противо-

ставляет подлинному и истинному христианству. Правда, тут еще

есть отзвуки былого противоставления Запада Востоку — вот что,

например, читаем почти рядом с приведенной защитой христиан-

ского реализма: «глубин христианства никто еще не постиг, — и

это задача, даже не брезжившаяся Западу, может быть, есть ори-

гинальная задача русского гения». Так или иначе Розанов начинает

скептически относиться к «историческому» христианству, — и вот

какие новые богословские идеи приходят ему в голову. «Религии

Голгофы» он впервые здесь противоставляет «религию Вифлее-

ма»

которая заключает в себе «христианство же, но выраженное

столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его

фазы„ оно представляется как бы новой религией»

Здесь мы уже совсем вступаем во второй период в творчестве

Розанова, в котором Голгофа противоставляется Вифлеему. Ро-

занов становится критиком «исторического» христианства во имя

Р о з а н о в. Религия и культура (Изд. 1901 г., стр. 64).

1ЪШ., стр. 65, 66.

Ша., стр. 243.

В сборнике «В мире неясного и нерешенного» (изд. 1901 года), стр. 47.

1Ыа„ стр. 267.

1Ыа., стр. 103.

1Ыа., стр. 57.

1Ыа., стр. 61.

438

XIX

ВЕК

«Вифлеема», и проблема семьи ставится в центре его богословских

и философских размышлений. Он еще не отходит от Церкви, он все

еще «около церковных стен» (как назвал он двухтомный сборник

своих статей), но в «споре» христианства и культуры у него посте-

пенно христианство тускнеет, теряет «жизненно-сладостную» силу

и постепенно отходит в сторону, чтобы уступить место «религии

Отца», — «Ветхому Завету». Любопытно отметить, что в первой

статье I тома книга «Около церковных стен» (статья носит харак-

терное название «Религия, как свет

радость») Розанов еще пишет:

«Тщательное рассмотрение убеждает, что среди всех философских

и религиозных учений нет более светлого и жизнерадостного ми-

ровоззрения, чем христианское»

. Но уже здесь идет речь о «ве-

ликом недоразумении, которое в судьбах христианства образова-

лось около момента Голгофы», — ибо «из подражания Христу и

именно

моменте Голгофы образовалось неутомимое искание стра-

даний». Через это «весь акт искупления прошел мимо человека и

рухнул в бездну, в пустоту, — никого и ничего не спасая»

. В этих

словах диалектически уже наличествует переход ко второму пери-

оду, только объектом критики у Розанова является не само христи-

анство, а его неверное понимание в Церкви. «Сущность Церкви и

даже христианства определилась, — пишет он в другой статье

, —

как поклонение смерти». «Ничто из бытия Христа, — читаем тут

же,

— не взято в такой великий и постоянный символ, как смерть.

Уподобиться мощам, перестать вовсе жить, двигаться, дышать —

есть общий и великий идеал Церкви».

Но со всей силой критика Церкви перешла в борьбу с Церко-

вью,

когда размышления Розанова сосредоточились на проблеме

семьи. Однажды Розанов написал

: «Всю жизнь посвятить на раз-

рушение того, что одно в мире люблю, — была ли у кого печальнее

судьба?

Это очень верно: Розанов действительно не мог оторваться

от Церкви, да и умирать поехал «около церковных стен» (возле

Троицкой Лавры), но внутренняя диалектика его мысли вела к ост-

рой и беспощадной борьбе с Церковью, а позже и со Христом. Что-

бы понять эту внутреннюю диалектику в Розанове и оценить всю

значительность его идей, необходимо углубиться в изучение того,

что мыслил Розанов о человеке. В его антропологии ключ ко всей

его идейной и духовной эволюции.

11. Мы говорим именно об антропологии Розанова в целом, а не

только о построенной им «метафизике

пола

»,

которая хотя

являет-

ся важнейшей частью его антропологии, но не выполняет ее всю.

«Около церковных стен» (1906 г.). Т. I, стр. 15.

1Ыа., стр. 18.

«Около церковных стен», т. II

(1906),

стр. 446.

«Уединенное» (Петерб.

1912),

стр. 213.

439

ЧАСТЬ

Исходная интуиция Розанова

его исканиях и построениях

области антропологии есть вера

«естество» человека

нежная

любовь

нему. Розанов вообще любил «естество», природу,

— и

это так сильно звучало всегда

нем, что его мировоззрение часто

характеризовали, как «мистический пантеизм»

—

что, впрочем,

неверно. «Природа — друг, но не съедобное», —

сарказмом гово-

рит Розанов

. «Все

мире любят друг друга какой-то слепой,

безотчетной, глупой

необоримой любовью... каждая вещь даже

извне отражает

себе окружающее...

эта взаимная "зеркальность"

вещей простирается даже

на

цивилизацию,

и в ее

штрихи входит

что-то из ландшафта природы»

. Ощущение жизни природы дей-

ствительно исключительно у Розанова (хотя вовсе не пантеистич-

но).Ъ замечательной статье «Святое чудо бытия» есть строки, близ-

кие

тому ощущению природы, которое особенно часто встречается

действительно

пантеизме. «Есть действительно некоторое

тайно

с но

в ание принять весь мир, универс за мистико-ма-

теринскую утробу, в которой рождаемся мы, родилось наше солн-

це и от него земля». О «тайном основании» думаю, что дело идет

софиологической концепции,

которой вообще, насколько я знаю,

Розанов нигде, кроме приведенного места, не высказывался. Но дело

сейчас не в этом,

в очень частом

Розанова чувстве жизни в мире

и связи человека с природой. «Наша земля, — пишет он

, — из каж-

дой хижинки, при каждом новом "я", рождающемся в мир, испуска-

ет маленький лучик, — и вся земля сияет коротким, не досягающим

неба, но своим собственным зато сиянием. Земля, поскольку она

рождает, плывет в тверди сияющим телом, — и именно религиозно

сияющим». «Мир создан не только рационально, — пишет в другом

месте Розанов

—

но и священно,

—

столько же по Аристотелю,

сколько

и по

Библии... Весь мир согревается

связывается лю-

бовью».

Из всего этого «чувства природы», очень глубокого

Розано-

ва,

питались разные его размышления. Этот принципиальный био-

центризм (сказавшийся уже

первой книге Розанова «О понима-

нии») совсем не вел его

«мистическому пантеизму», как часто

полагают,

к другому выводу, который он сам однажды формули-

ровал в таких словах

: «Всякая метафизика есть углубление по-

знания природы». Это есть космоцентризм. Но так как

Розанова

См.

особенно статью Волжского «Мистический пантеизм» (это лучшее,

что

было

написано

Розанове)

сборнике

«Из

мира литературных исканий».

«Около церковных стен»,

т. I,

стр.

12.

1Ыа.,

стр.

77—79.

Сборник статей «Семейный вопрос

России»

(1903),

т. II,

стр.

53.

«Семейный вопрос»,

т. I,

стр.

54.

«Литературные изгнанники», стр.

248

(примеч.

письму Страхова

Розанову).

Рус. вестник,

1892 (VIII), стр. 196.

440

XIX ВЕК

всегда было очень острое чувство Творца, была всегда существен-

на идея тварности мира,

то

космоцентризм

не

переходил

него

пантеизм.

Вся антропология Розанова тоже ориентирована

космоцен-

трически. Я не

разделяю мнения Волжского

, что «любовь к жизни

у Розанова

вне личности

человека

Бога». Наоборот,

него

ис-

ключительно велико чувство личности

(в

человеке),

но это

чувство

у него окрашено космоцентрически.

Вся

метафизика человека

со-

средоточена

для

Розанова

тайне

пола, — но это

абсолютно дале-

ко

от

пансексуализма Фрейда*,

ибо все в

тайне пола

очеловечено у

Розанова. Мы еще будем иметь случай коснуться замечательной

его

формулы:

«То, что

человек потерял

мироздании,

то он

находит

истории»

Для нас

сейчас существенно

этой формуле указание

на

то, что

человек «теряет»

мироздании,

— но он не теряется в

нем,

— он

«включен

порядок природы,

точка этой включеннос-

ти

есть

пол, как

тайна рождения новой жизни. Именно

эта

«тво-

рящая» функция пола нужна

дорога Розанову; ведь пол,

по

Роза-

нову,

«и есть наша душа»

Оттого Розанов даже утверждает,

что

человек вообще есть «трансформация пола»

— но это

совсем

не

есть какой-то антропологический «материализм»,

а как раз

наобо-

рот. «Нет крупинки

в нас,

ногтя, волоса, капли крови,

—

пишет

тут

же Розанов,

—

которые

не

имели

бы в

себе духовного начала»

Появление личности есть огромное событие

жизни космоса,

ибо

во всяком

«я»

мы находим обособление, противоборство всему,

что

не есть «я»

Понимая

пол, как ту

сферу

человеке,

где он

таинственно свя-

зан

со

всей природой,

то

есть понимая

его

метафизически, Розанов

считает

все

«остальное»

человеке,

как

выражение

развитие тай-

ны пола. «Пол выходит

из

границ естества,

он —

внеестественен

сверхъестественен»

. Если вообще «лишь

там, где

есть

пол,

возни-

кает лицо»

то в

своей глубине

пол

есть «второе, темное, ноуменаль-

ное лицо

человеке»

: «Здесь пропасть, уходящая

антипод бытия,

здесь образ того света»

. «Пол

человеке подобен зачарованному

лесу,

то

есть лесу, обставленному чарами; человек бежит

от

него

ужасе, зачарованный

лес

остается тайной»

В о л ж с к и й. Из

мира литературных исканий,

стр. 363.

Сборник «Религия

культура»,

стр. 21.

«В

мире неясного

нерешенного»,

стр. 7.

«Люди лунного света»

(1911),

стр. 71.

1Ыа., стр. 70.

1Ыа., стр. 28.

«В

мире неясного

нерешенного»,

стр. ПО.

1Ыа., стр. 5.

1Ыа.,

стр. 110.

«Из

восточных мотивов» (Тетради),

стр. 24.

441

ЧАСТЬ

В замечательной статье «Семя

жизнь» (в сборнике «Религия

и культура») рассыпано много характерных

существенных раз-

мышлений Розанова на те же темы. «Пол не функция

не орган»,

—

говорит здесь Розанов против поверхностного эмпиризма

уче-

нии

поле; отношение же

полу, как органу,

«есть разрушение

человека»

. В

этих глубоких словах ясно выступает вся

человеч-

ность

этой метафизики; никто не чувствовал так глубоко «священ-

ное»

человеке, как Розанов, именно потому, что он чувствовал

священную тайну пола. Его книги напоены любовью

«младенцу»

(особенно замечательно все, что он писал

«незаконнорожденных»

детях),

— и

не случайно то, что последний источник «порчи» со-

временной цивилизации Розанов видит

том разложении семьи,

которое подтачивает эту цивилизацию.

Углубление

проблемы пола

Розанова входит, как

общую

рамку,

в систему персонализма, — в этом

вся значительность его

размышлений. Метафизика человека освещена

него из признания

метафизической центральности сферы пола.

«Пол не есть вовсе

тело,

—

писал Розанов однажды

, — тело клубится около него и

за него»... В

этой

иных близких формулах Розанов неизмеримо

глубже всего того «тайновидения плоти», которое Мережковский

восхвалял

Толстом: никто глубже Розанова не чувствует «тай-

ны» пола, его связи

трансцендентной сферой («связь пола

Бо-

гом большая, чем связь ума

Богом, даже чем связь совести

Бо-

гом»)

101

12.

Вдумываясь

то, как складывается судьба семьи

развитии

христианской истории, Розанов сначала был склонен, как мы виде-

ли, обвинять Церковь, вообще «историческое христианство»

од-

ностороннем уклоне

сторону аскетического «гнушения» миром.

Но постепенно его взгляд меняется,

—

он уже начинает перено-

сить свои сомнения на самую

сущность

христианства. «Христиан-

ство давно перестало быть бродилом, дрожжами», оно «установи-

лось»

102

. Оттого «вокруг нас зрелище

обледенелой в сущности

христианской цивилизации...

где все номинально»

103

. Источник

этого, по новому сознанию Розанова,

том, что «из текста Еванге-

лия естественно вытекает только монастырь»

104

. «У Церкви нет

чувства детей»,

— в

другом месте утверждает Розанов

105

. Высшей

точки эти сомнения его достигли

его нашумевшей статье об «Иису-

се Сладчайшем» (в сборнике «Темный лик христианства»). Здесь

«Религия

культура»,

стр. 173.

«В мире неясного

нерешенного»,

стр. 123.

«Уединенное»,

стр. 169.

«Около церк. стен»,

т. I,

стр.

91.

«Религия

культура»,

стр. 150.

Письмо

Голлербаху. См. Голлербах. Розанов (Письма, его), стр.

44.

«Сем. вопрос»,

т. I, стр. 35.

442

XIX

ВЕК

Розанов утверждает, что «во Христе мир прогорк»

106

. У Розанова

начался период христоборчества, решительного поворота к Ветхо-

му Завету (религии Отца). Теперь оказывается, что он «от роду не

любил читать Евангелия, — а Ветхим Заветом не мог насытиться »

307

что «иночество составляет метафизику христианства»

108

. Христи-

анство он теперь называет «христотеизмом», в котором «только

одна треть правды теизма»

109

. Особенной силы

острой выразитель-

ности христоборчество Розанова достигает

его предсмертном про-

изведении «Апокалипсис нашего времени». Это — очень жуткая вещь

с очень острыми, страшными формулами. «Христос невыносимо отяг-

чил человеческую жизнь», Христос — «таинственная Тень, навед-

шая отощание на все злаки»; христианство «бессильно устроить

жизнь человеческую» со своей «узенькой правдой Евангелия». Есть

здесь и такие слова: «Зло пришествия Христа...»

110

Христианство — «истинно, но не мочно», — написал однажды

Розанов

111

, — и историческое «бессилие» Церкви, тот факт, что она

не овладела историческим процессом, не смогла внести в него свой

свет, чтобы во всем преобразить его, — все это для Розанова есть

«грех» Церкви. И тут перед нами выступает никогда до конца не

выявленная его историософская концепция. Мы уже приводили

очень глубокую его мысль, что «все, что потерял человек в миро-

здании, он находит в истории». Однако это совсем не возвеличива-

ет человека, как делателя истории: царственное значение, утерян-

ное человеком в космосе, но вновь обретенное в истории, совсем не

создается человеком. «Человек не делает историю, — читаем

той

же книге, откуда взята только что приведенная цитата, — он в ней

живет, блуждает, без всякого ведения, длячего, к чему»

111

. Это боль-

ше,

чем агностицизм, — это уже историософский мистицизм, час-

то близкий к историософскому алогизму Герцена или имперсона-

лизму в истории философии у Л. Толстого. В той же книге в одном

месте Розанов говорит о «неверных волнах истории», движение

которых разбивается о монастырь, — но в личном сознании чело-

века власть истории гораздо больше, чем это нам кажется. «Быть

обманываемым в истории есть постоянный удел человека на земле.

Можно сказать, надежды внушаемы человеку для того, чтобы, ма-

нясь ими, он совершал некоторые дела, которые необходимы — для

приведения его в состояние, ничего общего с этими надеждами не

имеющее, но очень гармоничное, ясно необходимое в общем строе

106

«Темный лик...», стр. 265.

107

«Опавшие листья». Кол. I, стр. 255.

108

«Люди лунного света», стр. 194.

109

«Из восточных мотивов» (стр. 15). Ср. «Сем. вопрос», т. I, 25.

110

«Апокалипсис нашего времени» (Версты, 1927, № 2), стр. 336, 307, 303, 316, 345.

111

1Ыа., стр. 305.

112

«Религия и культура», стр. 126.

443