Зеньковский В. История русской философии

Подождите немного. Документ загружается.

ЧАСТЬ II

всем тем ценным, что созрело в науке, в философии, вообще в куль-

туре нового времени. Новый «эон» мыслился не как синтез Право-

славия и западной культуры, но как построение нового культурно-

го творческого сознания, органически развивающегося из самых

основ православно-церковной установки. Не без оттенка утопиз-

ма славянофилы жили верой, что все подлинные ценности Запада

окажутся «уцелевшими», хотя в своих корнях они окажутся связа-

ны совсем иной духовной установкой.

Возврат к церковной установке и ожидание новой культуры на

ее основе и является тем важнейшим, что внесли славянофилы в

работу русской мысли. Но прежде чем мы обратимся к тому, как

всходили эти семена, посеянные славянофилами, нам нужно еще

изучить другие проявления русской мысли в это же время. Обра-

тимся, прежде всего, к изучению первых проявлений русского ге-

гельянства.

Глава V

Гегельянские кружки,

Н.В. Станкевич. М.А. Бакунин.

В.Г.

Белинский

1. Мы переходим теперь к тому течению русской мысли, кото-

рое в 30-е и 40-е годы, т. е. одновременно с славянофилами, разви-

валось вне церковной идеи и стремилось укрепить и утвердить эс-

тетический гуманизм, как основу всего мировоззрения. Этот, если

угодно, воскресший эстетический гуманизм приобретает новую

творческую силу, обнаруживает бесспорную живучесть, как основ-

ной принцип русского секуляризма. В этом его движущая

вдохнов-

ляющая сила, — и в этом же притягательность его для тех русских

мыслителей, которые движутся в линиях секуляризма и решитель-

но отделяют религиозную сферу от идеологии, от философской

мысли. У многих представителей этого течения мы встречаем под-

линную и глубокую личную религиозность, которая кое у кого со-

храняется на всю жизнь, но это не мешает им вдохновляться нача-

лами автономизма, развивать свои построения в духе секуляризма.

В этом смысле не случайно, что почти все защитники секуляризма

оказываются в то же время «западниками», — т. е. открыто и пря-

мо примыкают к западной секулярной культуре и стремятся свя-

зать пути русской мысли с проблемами Запада. Другой характер-

ной чертой этого же течения является социально-политический

радикализм, в котором по-новому воскресает

своеобразно углуб-

ляется «теургическое беспокойство» — чувство ответственности

за историю и искание путей к активному вмешательству в ход ис-

тории. Все эти черты вместе образуют идеологию русской внецер-

ковно мыслящей интеллигенции, замыкающейся, по верному выра-

жению одного писателя, в своеобразный «орден» — с прочной

традицией в путях мышления, с своеобразной психологией секты —

фанатической и нетерпимой.

Все это очень неблагоприятно, конечно, было для развития

философии как таковой. Ряд бесспорных философских дарований

(Бакунин, Герцен, Чернышевский, позже Михайловский) отдают

235

ЧАСТЬ II

свое вдохновение не философии, а философской публицистике (до-

статочно ярко представленной и в Западной Европе). Мы увидим

далее, что это

известной степени было связано с некоторыми прин-

ципиальными моментами, в частности с идеей непосредственного

«перехода работы мысли в действие, в конкретную историческую

деятельность. Это явление не случайное для русской мысли, — в

нем по-новому выступает мотив целостности, уже знакомый нам.

Даже те мыслители, которые от трансцендентализма переходят к

позитивизму, даже они по существу остаются «полупозитивиста-

ми»,

так как привносят в свое мировоззрение элементы идеализма,

невыводимые из позитивного материала, а просто присоединяемые

ими — явно или тайно — к своему позитивизму.

В развитии русского западничества, русского социально-по-

литического радикализма по-разному влияет немецкая или фран-

цузская мысль, — но над всем этим возвышается, все объединяет

эстетический гуманизм. На путях секуляризма и построения «не-

зависимой» и автономной системы мысли последней заветной иде-

ей является вера в «правду» и «красоту», но не столько в форме,

какую этому придал Шиллер (ЗсЬбпе 5ее1е!), а в несколько иных то-

нах (хотя по существу это остается шиллерианством). Шеллинг и

Гегель, оба вдохновляют русскую мысль в рамках шиллерианства

(как

сами вначале вдохновлялись Шиллером). И конечно, при изу-

чении всего этого течения важны не только отдельные мыслители,

но и та духовная атмосфера, в которой они жили. Это была атмо-

сфера философской культуры; в широких кругах русского обще-

ства интересовались и жили философскими вопросами. Об этом

много пишет Герцен в своих мемуарах «Былое и думы», об этом

много рассказывает Тургенев (напр. в «Рудине

или «Гамлете Щиг-

ровского уезда»). Очень интересно с этой точки зрения погрузить-

ся в изучение семьи Бакуниных

, с которыми были связаны столь

многие выдающиеся люди этого периода.

Философские кружки (преимущественно в Москве)

собирали,

главным образом, молодежь, но их влияние не ограничивалось толь-

ко периодом юности, а переходило в дальнейшие годы. О кружках,

с которыми были связаны Чаадаев и Хомяков, Киреевские, Сама-

рин и К. Аксаков, нам уже приходилось говорить. Сейчас мы пере-

ходим к двум другим кружкам, — один из них возглавлялся

Н.В.

Станкевичем, другой Герценом, но оба кружка были очень свя-

заны между собой персонально. Обратимся сначала к изучению

кружка Н.В. Станкевича, к которому одно время принадлежал и

К. Аксаков и в который входили М.А. Бакунин, В.Г. Белинский,

См. об этом, главным образом, книги Корнилова (т. I и И)*.

О философских кружках, в частности гегельянских кружках, см. у Чижевского «Гегель

в России». Книга Аронсона и Рейсера «Литературные кружки и салоны»

(1929)

заключает

в себе очень много лишнего материала.

236

XIX

ВЕК

В.П. Боткин и другие.

На

изучении

их

«лидера», наиболее яркого и

замечательного в кружке человека

— Н. В.

Станкевича, остановим-

ся теперь.

Николай Владимирович Станкевич

(1813—1840)

писал очень

мало

за

свою недолгую жизнь,

—

наиболее существенной

(как и у

других мыслителей этого времени) является

его

переписка

Но и

она

не

дает достаточного представления

Станкевиче

—

нужно

вчитаться

переписку Бакунина, Белинского,

различные воспо-

минания из того времени, чтобы почувствовать всю значительность

этого человека и понять

его

исключительное влияние.

Первоначальное образование Н.В. Станкевич получил

Воро-

неже

в так

наз. «Благородном пансионе»: 17-ти

лет он

поступил

Московский университет,

жил

известного

нам

шеллингианца

проф. Павлова. Здесь Станкевич целиком погрузился

мир немец-

кой романтики

— и

особенно залегло

в его

душе эстетическое

ми-

ровоззрение Шиллера. «Искусство

для

меня делается Боже-

ством»,

—

писал

в эти

годы Станкевич,

а к

концу

его

жизни

эта

формула сменилась несколько иной: «Искусство есть первая сту-

пень познания Бога».

Все это

созвучно тому примату эстетическо-

го начала, который столь глубоко связан

романтизмом,

—

Стан-

кевич, конечно, во всю свою недолгую жизнь

был

романтиком

, хотя

в нем

чрезвычайной силой стала развиваться позже строгая мысль.

Во всяком случае, у Станкевича (как у всех русских мыслителей того

времени) чувство интимнейше связано

работой мысли,

и это и

делает

его

неисправимым романтиком.

Станкевич обладал поэтическим даром (небольшого калибра),

но

его

личности было присуще постоянное одушевление, которое

неотразимо действовало

на

всех окружающих людей.

Он

был весь

проникнут своеобразным поэтическим оптимизмом;

его

любимой

фразой было изречение:

«Ез

ЬеггзсЬ!

ете

а11^е1$е Ой1:е йЪег

(Не

Мек»*.

Эта

вера

«премудрую благость», царящую

мире,

это

живое ощущение гармонии

благообразия в мире вытекали

из са-

мой глубины

его

души

определяли

тот

эстетический гуманизм,

изящнейшим представителем которого был он сам. Надо заметить,

что

Станкевиче

этому присоединялись удивительная доброта

очень глубокая

живая религиозность, что

придавало личности

Станкевича исключительное очарование.

См. Н.В. Станкевич

—

Переписка.

Москва, 1914. См. также книгу Н.В. Станкевич.

(Стихотворения.

Трагедия.

Проза).

Москва,

1910 г.

О Станкевиче особенно важны статьи П. В. А

н-

к о в а.

(Воспоминания, ч.

III,

1881);

Гершензон

а.

(История молодой

России);

Чижев-

ского.

«Гегель

России»; 5егсЬкагег"г". 5сЬеШп§з

Етйизз тс1ги8$. Ькегатг

с1ег

20—30

}аЬгеп

аез XIX ]аЬгЬигк1ег1з.

Ье1р21§,

1939.

Образ

Станкевича прекрасно обрисован Тургеневым

романе «Рудин»

лице Покорского.

Противоположный взгляд высказывают Сечкарев

(Ор.

ск. $. 75)

Чижевский

(О р.

ск.,

стр.

78). Оба историка свое категорическое отрицание романтизма у Станкевича не аргументируют.

237

ЧАСТЬ II

Под влиянием Павлова и еще более профессора словесности

Н.И. Надеждина Станкевич увлекается Шеллингом, но затем под

влиянием М. Бакунина, с которым он знакомится, он увлекается

Фихте, а вслед затем Гегелем. К этому времени философские инте-

ресы у Станкевича решительно выступают на первый план. Он едет

в Германию (этого требовало и его пошатнувшееся здоровье), слу-

шает в Берлине лекции. Еще в Москве Станкевич носился с мыслью

об магистерском экзамене по философии, в Берлине он углубляет

свои занятия, но здоровье становится все хуже и хуже; он едет в

Италию, где не бросает своих занятий. Летом 1840 г. жизнь его обо-

рвалась, философские замыслы остались незаконченными...

Философски Станкевич прежде всего испытал влияние Шеллин-

га,

на которого он, по его словам, «напал нечаянно». Любопытно,

что сам Станкевич считает

, что Шеллинг «опять обратил меня на

прежний путь, к которому привела было эстетика». Именно Шел-

линг вернул Станкевича к целостному восприятию мира и жизни:

«Я хочу полного единства в мире моего знания, — пишет он вслед

за упоминанием о влиянии Шеллинга

, — ...хочу видеть связь каж-

дого явления с жизнью целого мира, его необходимость, его роль в

развитии одной идеи». У Шеллинга (по свидетельству самого Стан-

кевича) он научается понимать единство истории и природы, на-

учается связывать разные стороны бытия в живое целое. Вместе с

тем у того лее Шеллинга Станкевич берет его трансцендентализм

его концепцию космоса. В отрывке «Моя метафизика» (написан-

ном до знакомства с Гегелем), еще очень юным, мы встречаем пере-

певы шеллингианства, — но есть существенное и важное отличие

между Станкевичем (этого периода) и, напр., кн. Одоевским в его

период шеллингианства — у последнего натурфилософские моти-

вы и эстетический идеализм выдвигается на первый план, у Станке-

вича же гораздо сильнее интерес к трансцендентализму как тако-

вому. Ярче всего это обнаруживается в том, что после Шеллинга

Станкевич изучает — Канта! Любопытно тут лее отметить нотки

имперсонализма у Станкевича в этом периоде: он хотел бы исход-

ным пунктом считать не трансцендентальное Я, а Разум («Разум

предшествует всему» — пишет он)

. Если и можно исходить, по

Станкевичу, из трансцендентального Я, то лишь потому, что «я в

своей безначальности современно разумению» (это все написано

Переписка. Стр. 450.

Неверно поэтому утверждать (см. Чижевский. 1Ыс1. Стр. 79), что «отдельные философ-

ские замечания, рассыпанные в письмах Станкевича,

стоят всецело

рамках гегельянства».

В дей-

ствительности влияние Шеллинга не исчезало никогда у Станкевича; не надо ведь забывать о близо-

сти во многом Гегеля и Шеллинга (см., впрочем, Чижевского, 1Ыс1. Стр. 80).

Чижевский (1Ыс1. Стр. 78) поэтому не прав, когда относит к влиянию Гегеля обращение

Станкевича к «действительному философскому мышлению»— вкус к «строгой» философии у

Станкевича идет от изучения Шеллинга.

Переписка, стр. 293.

238

XIX

ВЕК

до изучения Фихте). Наконец отметим еще один момент в раннем

шеллингианстве Станкевича: доставление религии над философи-

ей.

«Выше (системы Шеллинга) возможна только одна ступень, —

пишет он, — проникновение этой системы религией: она может раз-

виться (!) в чистое христианство». Несколько позже Станкевич ска-

жет иначе: «упрочить религию может одна философия» (писано в

1835 г. — за год до изучения Гегеля), но перед этой формулой резче

выступает мысль об иерархическом примате религии: «Только для

души, примиряющейся с Богом... вся природа обновляется; тяже-

лые нравственные вопросы, неразрешимые для ума, решаются без

малейшей борьбы, жизнь снова становится прекрасной

высокой»

Слепая апапке* «не тяготит над бытием »

для того, кто верит

муд-

рую Благость. Станкевич и в эти годы признает «автономию» разу-

ма,

но констатирует недостаточность автономного разума (т. е.

философии

^иапс^

ткте) в отношении проблем, которые может ре-

шить только религия.

От Канта Станкевич (под влиянием М. Бакунина — см. о фих-

теянстве последнего в § 4) переходит к беглому изучению Фихте.

Справедливо была отмечена

недостаточность этого изучения

Фихте — но и у Станкевича и Бакунина и Белинского краткое их

увлечение фихтеянством отразилось

том примате этики, потреб-

ность и праь-ду которого они носили в себе. Этический радикализм

Фихте, вообще этический мотив, столь доминирующий в его систе-

ме,

был дорог им всем, как второй основной момент в эстетическом

гуманизме. Во всяком случае, Станкевич, а Белинский в особеннос-

ти,

через всю жизнь проносят моральный патетизм, — уже у них в

сущности выступает то тяготение к «панморализму», которое с

исключительной силой проявится позже у Толстого и (по-иному) у

Н.К. Михайловского... В фихтеянстве для Станкевича и его друзей

была очень дорога идея личности и притом в ее укорененности в

трансцендентальной сфере — что открывало для них всех возмож-

ность освобождения от романтического субъективизма.

Именно этот момент объясняет нам тот парадокс в диалектике

развития всей группы Станкевича, что к Гегелю они приходят от

Шеллинга через фихтеянство. Но все это менее парадоксально, чем

может показаться сразу. Шеллингом увлекались у нас раньше в его

натурфилософии и эстетике; группа же Станкевича хотя и увлека-

лась (слегка) натурфилософией Шеллинга и связыванием истории

с природой, а также

эстетикой, но больше всего его трансцен-

дентализмом. С другой стороны, учение о личности, вообще

очень слабое у Шеллинга, не могло быть развито на почве шеллин-

Переписка, стр. 293.

1Ыа., стр. 249.

Ч и ж е в с к и й, ор. ск., стр. 78.

239

ЧАСТЬ II

гианства — в силу чего Станкевич в этот период и возвышал над

философией религию. В Фихте же с его исключительным мораль-

ным пафосом Станкевич и его группа нашли то, чего не могли найти

у Шеллинга — идею личности. В одном позднем письме

Станке-

вич пишет Бакунину: «Действительность есть поприще настоящего

человека — только слабая душа живет в }еп8екз»*. Это, конечно,

уже влияние Гегеля, но к утверждению реальной, конкретной лич-

ной жизни Станкевич и его друзья шли через Фихте. Этот мотив

фихтеянства сохранился и в период увлечения Гегелем и в свое вре-

мя привел к критике Гегеля. Особенно сильно это было выражено

Белинским, но

у Станкевича мы встречаем протест против раство-

рения индивидуальности во всеобщем

Гегеля Станкевич изучал внимательно и с большим подъемом —

он глубоко чувствовал всю силу синтеза у Гегеля. Он перевел очень

недурную статью Вильма о Гегеле

: кроме сочинений самого Геге-

ля,

он изучает произведения его последователей — в том числе

Фейербаха

и Цешковского (польского гегельянца, о котором бу-

дем еще говорить в главе о Герцене). Станкевич написал сам статью

на тему «О возможности философии как науки», но статья почему-

то не была напечатана, а рукопись ее утеряна.

Еще изучая Фихте, Станкевич увлекался идеей философии, как

строгой науки, но сам же писал в письме к своему другу Неверову:

«Фихте сумел так тонко, так удовлетворительно превратить весь

мир

модификацию мысли, что самую мысль сделал модификацией

какого-то неизвестного субъекта... построил из законов ума целый

мир призраков и из ума сделал призрак»... «Из Фихте, — добавля-

ет он, — я уже провижу возможность другой системы». В Гегеле

Станкевич как раз и нашел эту новую систему, над изучением кото-

рой он очень много работал

. Справедливо было указано Чижев-

ским

, что Станкевич был совершенно свободен от тех недо-

разумений в истолковании одного из основных понятий Гегеля —

«действительности», вокруг которого (мы увидим это при изуче-

нии Белинского) было немало этих недоразумений. «Действитель-

ность, в смысле непосредственного, внешнего бытия — есть слу-

чайность, — писал Станкевич, — действительность в ее истине есть

разум, дух». Очень тонко и верно (в смысле следования Гегелю)

Станкевич оценивал значение государства, вообще истории.

Высказывания Станкевича в его переписке, конечно, отрывоч-

ны и не могут нам позволить восстановить построения Станкевича,

Переписка, стр. 650.

1Ыа., стр. 624.

Этот перевод напечатан в томе его сочинений (Москва,

1890).

Любопытный отзыв о Фейербахе, см. Переписка, стр. 669.

См. об этом в биографическом очерке А н н е н к о в а, ор. а*., стр. 355.

Ор. а*, стр. 80.

240

XIX ВЕК

которые у него слагались. Но из переписки Станкевича мы убежда-

емся в том, что в лице Станкевича русская философия потеряла,

бесспорно, одаренного человека, философское творчество которого

могло оы много дать. Но значение Станкевича все же велико имен-

но тем, что он был живым, одушевленным вождем целой группы

молодых мыслителей. Его духовное влияние и его преданность фи-

лософии не должны быть забыты при изучении истории русской

мысли. И все же в нем еще важнее его значение в утверждении эс-

тетического гуманизма, как основной черты новой секулярной иде-

ологии у русской интеллигенции. Сочетание веры в прогресс с эн-

тузиастическим поклонением красоте и искусству сообщает

русской интеллигенции тот оптимизм

действенный идеализм, ко-

торый насыщает и умеряет ее «теургическое беспокойство». «Вера

в человечество, — писал однажды Станкевич, — одно из сладчай-

ших моих верований»

, — и это упоение красотой будущей жизни

характерно отражает те новые формы секуляризма, которые сло-

жились под воздействием романтизма во всей Европе.

3. Переходим к изучению М.А. Бакунина. Философское твор-

чество его, незначительное по объему и преимущественно заклю-

ченное в письмах

, имеет все же большое значение для правильно-

го понимания диалектики развития философской мысли в России.

Если у Станкевича его гегельянство, достаточно близкое к перво-

источнику, остается в мирном и гармоническом сочетании с основ-

ной линией эстетического гуманизма, то у Бакунина гегелианство

воспринимается всецело, как учение об историческом бытищ о ди-

алектике абсолютного духа в его историческом самопроявлении.

Именно в этой точке гегелианство получает в русской мысли чрез-

вычайное

творческое влияние, —

как раз Бакунин является здесь

пионером и застрельщиком. Его личная позднейшая эволюция к

проповеди всеобщего разрушения, к пламенной защите анархизма

и нигилизма на основе философского материализма не до конца еще

понята и истолкована, но в Бакунине и бакунизме мы находим уже

много «семян» того, что впоследствии развернулось с чрезвычай-

ной силой, например, в философии Ленина и его последователей.

Поскольку, однако, нас здесь интересуют философские идеи и по-

Переписка, стр. 290.

См. издание сочинений и переписки Бакунина под редакцией С те к л о в а (особенно важен

т. III), а также переписку Бакунина с Герценом и Огаревым (издание Драгоманова). Очень важна

книга «Материалы для биографии Бакунина» под редакцией В. Полонского

(1923),

где напечатана

его «Исповедь » — документ, долгое время остававшийся неизвестным. О Бакунине — см. книги

Корнилова. «Молодые годы М. Бакунина» («Из истории русского романтизма»), 1915. Его же:

«Годы странствий М. Бакунина, 1925. Вяч. Полонский. «Бакунин», 1922 (т. 1); Ю. М. Стек-

лов. «Бакунин». См. также большой очерк М. Драгоманова (стр.

1—112)

в издании Балашова

«М.А. Бакунин», 1906. См. также книгу «Спор о Бакунине и Достоевском» (статьи Л. Гроссмана и

Полонского), 1926. В книге Чижевского «Гегель в России» Бакунину посвящена большая глава,

написанная с большим знанием всего материала. См. еще книгу Маззагук. 2иг гиз. СезсЫсп1з ипс!

КеНдюпзрЬПозорЫе, В. И.

16 Зеньковский В. В.

241

ЧАСТЬ

строения Бакунина, мы должны пройти мимо его революционной

деятельности, его скитаний и авантюр, но, чтобы понять в Бакуни-

не то, что является философски существенным, нам необходимо все

же коснуться его биографии.

Михаил Александрович Бакунин

(1814—1875)

родился в очень

культурной и зажиточной семье

, —

настоящем «дворянском

гнезде». Отец М.А. был очень образованным для своего времени

человеком (он учился в Италии в Падуанском университете),

не-

которым поэтическим талантом. Вся семья (в ней оыло

детей)

жила культурными интересами; село Премухино, в котором жили

Бакунины, долго было местом, куда съезжалась талантливая моло-

дежь того времени (Станкевич, Белинский, Боткин и др.). Четыр-

надцати лет юноша Михаил поступил в военную школу

Петер-

бурге, окончив которую (в

лет), Михаил Бакунин был выпущен

офицером. Спасаясь от «тоски и апатии», которые он испытывал,

по его словам, на военной службе, Бакунин уходит в напряженную

умственную работу. Уже

эти ранние годы основные черты его

характера — чрезвычайное развитие фантазии, потребность экзаль-

тации, экстремизм, «одержимость» какой-либо идеей, склонность

к отвлеченному мышлению — проявлялись в полной силе. Он очень

скоро бросает военную службу, тайком от отца едет в Москву, где

пробует устроиться самостоятельно.

Москве происходят реша-

ющие в жизни Бакунина встречи

Станкевичем, Белинским, Герце-

ном.

Бакунину живется в это время (ему было уже 22 года, когда он

приехал в Москву) очень тяжело в материальном отношении, но он

переносит это довольно легко. Еще до переезда в Москву Бакунин

познакомился со Станкевичем, который убедил его заняться изу-

чением Канта («Критики чистого разума

»),

а в Москве Бакунин изу-

чает Фихте и становится на время горячим и страстным проповед-

ником его учения, заражая,

со

свойственным ему стремлением к

прозелитизму, и своих друзей (особенно Белинского) интересом к

Фихте. Справедливо было отмечено

чрезвычайное влияние стиля

и терминологии Фихте (его сочинения

«Ап^е1$ип§

гит $ееН§еп

ЬеЪеп»)*

на СТИЛЬ Бакунина. В следующем

(1837)

году Бакунин впер-

вые изучает Гегеля, отчасти — Шеллинга (к изучению которого он

еще раз вернулся, когда попал в Берлин). Воооще в эти годы Баку-

нин читает чрезвычайно много как по философии, так и по исто-

рии,

по богословию, даже по мистике (например, С. Мартена, Эк-

картсгаузена). Его тянет за границу, — и после долгих мытарств он

наконец (благодаря материальной помощи Герцена) попадает

1840

году (26-ти лет!) в Берлин. Сначала Бакунин много занимается, за-

тем сближается

левыми гегелианцами и в

1842

году печатает в их

Очень подробно о семье Бакуниных у Корнилова.

Ч и

ж е в с к

й, ор. аг.., стр. 88.

242

XIX

ВЕК

журнале яркую статью «Реакция в Германии», под псевдонимом

Жюль Элизара. Статья эта, написанная очень сильно и ярко

, про-

извела очень большое впечатление в международных кругах

, и

она действительно очень важна для понимания диалектики в фило-

софском развитии не одного Бакунина. Именно в этой статье нахо-

дится известная фраза Бакунина: «Радость разрушения есть твор-

ческая радость».

Полонский

верно заметил, что «Бакунина гнала на Запад ро-

мантическая тоска по каким-то необычайным свершениям». Баку-

нину нужна была экзальтация, страстное горение, — и когда он

убедился в торжестве «реакции» (о смысле этого см. дальше) в Гер-

мании, его потянуло из нее. Как раз в это время ему попалась книга

Ь.

31е1п.

В1е 5ос1аш1:еп т ГгапктсЬ*, оставившая очень сильное впе-

чатление в Бакунине и впервые познакомившая его с социальными

течениями во Франции

. Бакунин переехал затем в Швейцарию, а

оттуда — в Бельгию. Начались «годы скитаний». Не будем расска-

зывать о бурной политической деятельности Бакунина до 1848 года,

о его участии в славянском съезде в Праге (1848 год), об его аресте

и заключении в крепость, о выдаче его русскому правительству,

заключении в Петропавловской крепости (где и была написана его

«Исповедь») с 1851 по 1854 год и затем

Шлиссельбургской крепо-

сти (до 1859 года), откуда его сослали в Сибирь. Не будем говорить

о бегстве Бакунина в Америку (1861 год) и его дальнейших скита-

ниях уже в Европе. За это время Бакунин от экзальтированной ре-

лигиозности перешел к атеизму, от планов всеславянской федера-

ции — к анархизму. В этой эволюции есть кое-что важное и для

понимания судеб философских исканий в России — об этом ска-

жем позже.

Обратимся к изучению философских идей Бакунина в разные

периоды его жизни.

4. Бакунин был настоящим романтиком, — вне этого нельзя по-

нять ни очень сложной и достаточно путанной его натуры, ни всей

переполненной авантюрами его жизни, ни, наконец, его философ-

ского развития. Романтизм его был всю жизнь (даже

период прин-

ципиального атеизма) окрашен религиозно, но в религиозности

Бакунина, даже в период самой пламенной обращенности его души

к Богу, не было ни грамма церковности. Чижевский не совсем не-

прав,

когда говорит о религиозности Бакунина, как «псевдоморфо-

зе христианской мистики»

, но он и не до конца прав. В Бакунине

См. ее перевод в собрании сочинений (ред. Стеклова), т. III.

Редактор БеийсЬе ]апгЪисп Руге писал позже о статье Бакунина, что она была «замечатель-

ной» (см. очерк Драгоманова, стр. 37).

В. Полонский. «Бакунин», стр. 87.

См. об этом в «Исповеди» («Материалы», стр. 105).

ж е в с к

й, ор. ск, стр. 86.

16*

243