Веселовский А.Н. Историческая поэтика

Подождите немного. Документ загружается.

параллелизма. Аристотель не имел в виду этого хронологического момента, когда

говорил о метафоре по аналогии («Поэтика», гл. XXI). «Аналогия возникает, —

утверждал он, — когда 2-й член находится к 1-му в таком же точно отношении, в

каком 4-й — к 3-му, ибо в таком случае вместо 2-го можно поставить четвертый, а

вместо четвертого — второй. Иногда

прибавляют к метафоре нечто, относящееся не

до нее, а до того, вместо чего она стоит. Вот пример: чаша находится в таком же

отношении к Дионису, в каком щит к Арею. Следовательно, можно назвать щит —

чашей Арея, а чашу — щитом Диониса. Другой пример: что старость для жизни, то

вечер для дня.

Следовательно, вечер можно назвать старостью дня, а старость —

вечером жизни, или как у Эмпедокла употреблено: δυσμας βίου, заход жизни (вместо

старости). Для некоторых слов нет установленной аналогии, тем не менее

употребляется соответственное метафорическое выражение. Так «сеять» значит

разбрасывать «семена», но нет глагола, выражающего распространение солнечных

лучей. Так как действие разбрасывания находится

в одинаковом отношении как к

семенам, так и к солнечному свету, то поэт имел право сказать: «сеявши

божественный свет». Этим родом метафоры можно пользоваться еще и иначе, именно

прибавляя слово, отрицающее какое-нибудь существенное качество предмета; если,

например, щит назвать не чашей Арея, а «чашею без вина»

. Другие примеры

метафоры даны в «Риторике», III, XI: τόξον = φόρμιγξ άχορδος <гр. — лук =

бесструнная форминга>, ερείπιον = ράκος οικίας <развалины = лохмотья дома>

5б

Едва ли «чаша без вина» будет поэтическим образом при Арее, но такое

формальное развитие возможно, народная песня знает такие внешние перенесения,

которые можно продолжать, например, и для аристотелевского примера о Дионисе и

Арее

: стоит только применить некоторые из атрибутов первого ко второму, или

наоборот. Тучи находят = сваты идут, — поется в малорусской свадебной песне; от

туч можно оборониться, со сватами поговорит отец. Вместо того получается такая

формула: отец поговорит с тучей <...>.

Разумеется, на этом пути можно было дойти и до тех искусственных,

вымышленных сближений,

которые лежат в основе некоторых северных

<кеннингов>

и сродных им выражений, основанных на одночленной параллели,

сокращенной до значения эпитета. Воин высится между другими в битве, дерево

высится над другими в лесу; отсюда название для воина: дерево битвы; ветер рвет

паруса, волк добычу; отсюда: ветер — волк парусов; корабль — морской жеребец,

исполин — кит поля (hraunvalr). Нечто подобное наблюдается в метафорическом

языке «Ригведы»: солнечный конь (бьет как) стрела, прекрасен, как дева; отсюда:

стрела = дева; либо: вместо шума, молитвы употребляется метонимически: камень —

и становится возможной формула: говорить, сказывать камень (== молитву) и т. п.

Это почти загадка, как песенки из Аннама, приведенные выше, но ведь и известный

тип загадки покоится на одночленном параллелизме, причем

образы сознательно

умолчанного члена параллели, который приходится

- 142 -

угадать, переносятся порой на тот, который и составляет загадку. (Сл.: Аристотель.

«Риторика», III, II: загадки — «хорошо составленные метафоры»

<...>... Но загадка:

«что в избе за бычий глаз?» — указывает на перенесение: сучок в стене — глаз у

быка, как и следующие: красная девушка по небу ходит (солнце), «месяц новец, днем

на поле блещет, к ночи на небо слетел» (серп). Иные загадки напоминают образность

песенных запевов: замутиться (о воде) значит опечалиться, расстроиться

; отсюда

загадка: помутилася вода с песком (ссора мужа и жены); роса падает на заре, месяц

застает ее, солнце сушит, крадет; вместо того — одночленная параллель, загадка на

тему росы: «заря заряница, красная девица, врата запирала, по полю гуляла, ключи

потеряла, месяц видел, а солнце скрало». Иногда загадка построена на выключениях:

рябо,

да не пес, зелен, да не лук, вертится, как бес, и повертка в лес (= сорока);

«Красна, да не девка, зелена, да не дубрава» (морковь).

VIII

Загадка, построенная на выключении, обращает нас еще к одному типу

параллелизма, который нам остается разобрать: 4) к параллелизму отрицательному.

«Крепок — не скала, ревет — не бык», говорится

в «Ведах»; это может послужить

образцом такого же построения параллелизма, особенно популярного в славянской

народной поэзии*. Принцип такой: ставится двучленная или многочленная формула,

но одна или одни из них устраняются, чтобы дать вниманию остановиться на той, на

которую не простерлось отрицание. Формула начинается с отрицания либо и с

положения, которое

вводится нередко со знаком вопроса.

Не белая березка нагибается,

Не шатучая осина расшумелася,

Добрый молодец кручиной у бивается.<...>

Не бывать ветрам — да повеяли,

Не бывать бы боярам, да понаехали.

Не гром гремит, не стук стучит,

Говорит тут Ильюшка своему батюшке. <...>

Не ясен сокол в перелет летал,

Не белый кречет перепархивал,

Выезжал Добрыня Никитич млад.

* (Отрицательный параллелизм). Сп.: Пушкин <А.С.> «Полтава»: Не серна под утес уходит, //

Орла послыша тяжкий лет; // Одна в сенях невеста бродит, // Трепещет и решенья ждет.

- 143 -

Что не бель в поле забелелася,

Забелелася ставка богатырская,

Что не синь в полях засинелася,

Засинелися мечи булатные,

Что не крась в поле закраснелася,

Закраснелась кровь со печенью. <...>

Не две тучи в небе сходилися,

Слеталися, сходилися два удалые витязи.

Не орел под сени подлетел,

Ванька по сеням походил.

Ни в

тереми свечка ни жарка гарить,

Ни жарка, ни полымим вспыхиваить,

В тереми Настасьюшка пичальна сидить,

Жалостна, пичальна речи гаворить. <...>

Ой то не огни пылалы, не туманы уставалы,

Як из города, из тяжкой неволи,

Тры браткы втикалы.

Не вербы ж то шумилы и не галкы закричали,

Тож казаки з ляхами пиво варить

зачиналы.

(Сербские)

<…>

Jali grmi, jal’ se zemlja trese,

Jal’ se bije more о mramorje?

Jal’ se biju na Popina vile?

Niti grmi и т. д.

Zakukala crna kukavica,

Kad joj roka ni vremena njima.

Ono nije crna kukavica,

No je majka Beke Turčinova.

<Гром ли гремит, земля ли трясется,

Море ли о мрамор бьется?

Или вилы бьются на Попине?

То не гром гремит...

Закуковала черная кукушка

Не в свое время.

То не черная кукушка,

То мать Бека Турчина.>

<…>

(Чешская

)

U našeho jazera,

Stóji lipka zelena,

A na téj lipĕ, na téj zelenéj,

<У нашего озера

Стоит зеленая липка,

А на той липе, на той зеленой,

- 144 -

Zpivaju tři ptačkove;

A nejsu ptačkove,

To jsu šohajičkove,

Rozmluvaju о śvarnej dĕvčine,

Keremu se dostane.

<…>

Поют три птички

Да не птички,

То три молодца,

Говорят о пригожей девице,

Кому из них она достанется.>

Отрицательный параллелизм встречается в песнях литовских, новогреческих, реже

в немецких; в малорусской <песне> он менее развит, чем в великорусской. Я отличаю

от него те формулы, где отрицание падает не на объект или действие, а на

сопровождающие их количественные или качественные определения: не столько, не

так и т.п. Так в «

Илиаде», XIV, 394, но в форме сравнения: с такою яростью не

ревет, ударяясь о каменистый берег, волна, поднятая на море сильным дуновением

северного ветра; так не воет пламя, надвигаясь с шипячими огненными языками; ни

ураган,., как громко раздавались голоса троянцев и данаев, когда с страшным кликом

они свирепствовали друг против друга. Или в

VII секстине Петрарки: «Не столько

зверей таит морская пучина, не столько звезд видит над кругом месяца ясная ночь, не

столько птиц водится в лесу, ни злаков на влажной поляне, сколько дум приходит ко

мне каждый вечер» и т. п.

Можно представить себе сокращение дву- или многочленной отрицательной

формулы в одночленную, хотя

отрицание должно было затруднить подсказывание

умолчанного члена параллели: не бывать ветрам, да повеяли (не бывать бы боярам, да

понаехали); или в «Слове о полку Игореве»: не буря соколы занесе через поля

широкие (галичь стады бежать к Дону великому). Примеры отрицательной

одночленной формулы мы встречали в загадках.

Популярность этого стилистического приема в

славянской народной поэзии дала

повод к некоторым обобщениям, которые придется если не устранить, то ограничить.

В отрицательном параллелизме видели что-то народное или расовое, славянское, в

чем типически выразился особый, элегический склад славянского лиризма.

Появление этой формулы и в других народных лириках вводит это объяснение в

надлежащие границы; можно говорить

разве о большем распространении формулы на

почве славянской песни, с чем вместе ставится вопрос о причинах этой

излюбленности. Психологически на отрицательную формулу можно смотреть, как на

выход из параллелизма, положительную схему которого она предполагает

сложившеюся. Та сближает действия и образы, ограничиваясь их парностью или

накопляя сопоставления: не то дерево хилится, не

то молодец печалится;

отрицательная формула подчеркивает одну из двух возможностей: не дерево хилится,

а печалится молодец; она утверждает, отрицая, устраняет двойственность, выделяя

особь. Это как бы подвиг сознания, выходящего из смутности сплывающихся

впечатлений к утверждению единичного; то, что прежде врывалось в него как

соразмерное, смежное, выделено, и если притягивается снова,

то как напоминание, не

предполагающее единства, как сравнение. Процесс совершился в такой

последовательности формул:

- 145 -

человек — дерево; не дерево, а человек; человек, как дерево. На почве

отрицательного параллелизма последнее выделение еще не состоялось вполне:

смежный образ еще витает где-то вблизи, видимо, устраненный, но еще вызывая

созвучия. Понятно, что элегическое чувство нашло в отрицательной формуле

отвечающее ему средство выражения: вы чем-нибудь поражены, неожиданно,

печально, вы

глазам не верите: это не то, что вам кажется, а другое, вы готовы

успокоить себя иллюзией сходства, но действительность бьет в глаза,

самообольщение только усилило удар, и вы устраняете его с болью: то не березынька

свивается, то свивается, кручинится твоя молодая жена!

Я не утверждаю, что отрицательная формула выработалась в

сфере подобных

настроений, но она могла в ней воспитаться и обобщиться. Чередование

положительного параллелизма, с его прозрачною двойственностью, и

отрицательного, с его колеблющимся, устраняющим утверждением, дает народному

лиризму особую, расплывчатую окраску. Сравнение не так суггестивно, но оно

положительно.

На значение 5) сравнения в развитии психологического параллелизма указано было

выше. Это уже прозаический

акт сознания, расчленившего природу; сравнение — та

же метафора, но с присоединением (частиц сравнения?) — говорит Аристотель

(<«Риторика»,> III, X); оно более развито (обстоятельно) и потому менее нравится; не

говорит: это = то-то, и потому ум не ищет и этого

. Пояснением может служить

пример из IV-й главы: лев (= Ахилл) ринулся — и Ахилл ринулся, как лев; в

последнем случае нет уравнения (это = то-то) и образ льва (то-то) не останавливает

внимания, не заставляет работать фантазию

. В гомерическом эпосе боги уже

выделились из природы на светлый Олимп и параллелизм является в формах

сравнения. Позволено ли усмотреть в последнем явлении хронологический момент —

я сказать не решаюсь.

Сравнение не только овладело запасом сближений и символов, выработанных

предыдущей историей параллелизма, но и развивается по указанным им стезям;

старый материал

влился в новую форму, иные параллели укладываются в сравнение,

и наоборот, есть и переходные типы. <...>

Выражение наших былин: «спела тетивочка» — не что иное, как отложение

параллели: человек поет — тетива звенит, поет. Образ этот можно выразить и

сравнением, например в «Ригведе»: тетива шепчет, говорит, как дева; точно богиня

заворковала натянутая на лук

тетива (см. там же: стрела, как птица, ее зуб, точно зуб

дикого зверя); луки щебечут, словно журавли в гнезде <...> <«Нибелунги»>, как и у

Гомера <...> <«Одиссея», XXI , 410-411>.

В олонецком причитании вдова плачется, как кукушка, но сравнение перемежается

образом, выросшим из параллели: вдова = кукушка.

Уж как я бедна кручинная головушка,

Тосковать буду под косевчатым окошечком,

Коковать буду, горюша, под околенкой.

Как несчастная кокоша на сыром бору...

- 146 -

У На подсушней сижу на деревиночке,

Я на горькой сижу да на осиночке.

Многочленному параллелизму отвечает такая же форма развитого сравнения

(например, у Гомера, в англосаксонском эпосе и т. д.), с тою разницею, что, при

сознательности самого акта, развитие является более синтаксически-сплоченным, а

личное сознание выходит из границ традиционного материала параллелей к новым

сближениям, к новому пониманию образов и виртуозности описаний, довлеющих

сами себе. В «Илиаде» (II, 144 след.) два сравнения идут подряд, заимствованные от

образа ветра; там же, 455 след., впечатление ахейской рати и ее вождей выражено в

шести сравнениях, взятых от огня, птиц, цветов, мух, пастухов и быка. Позднее это

накопление сравнений становится формулой, едва ли служащей цели единства

впечатления (ел., например, Макферсона,

Шатобриана и др.)

. Эпическая

обстоятельственность, так называемая retardatio <лат. — замедление>

— поздний

стилистический факт. Следующие примеры, взятые главным образом из гомеровских

поэм, ответят за многие другие.

Как море, надвигаясь волна за волной, взволнованное зефиром, бьется об

утесистый, звонко отзывающийся берег, и сначала высоко вздымается, затем,

разбившись о твердыню, громко ревет, крутясь вокруг мыса и далеко извергая

соленую воду, — так шли данаи («

Илиада», IV, 422). Беспокойство ахейцев

сравнивается («Илиада», IX, 4) с бурным морем, взволнованным западным и

северным ветрами и выбрасывающим на берег морскую траву. Пенелопа плачет, что

снег тает; это развито таким образом («Одиссея», XIX, 205 след.):

Как тает

Снег на вершинах высоких, заоблачных гор, теплоносным

Евром согретый и прежде туда нанесенный Зефиром, -

Им же расхаянным реки полнеют и льются быстрее, -

Так по щекам Пенелопы прекрасным струею лилися

Слезы печали...

Битва сравнивается с вихрем, ломающим деревья, которые по этому поводу и

упоминаются раздельно: тут и питательный ясень, и дёрен с плотною корою

(«Илиада», XVI, 765 след. Сл. такие же риторически развитые сравнения —

«Илиада», IV, 141 след.; XVI, 385 след.). Бытовые впечатления, окружавшие певца,

вторгались в его сравнения, и параллелизм обогащался сценами, всегда реальными,

если не

всегда поэтичными. Тревожимый думами Одиссей не находит себе покоя на

ложе, вращаясь, как кусок мяса на вертеле («Одиссея», XX, 25 след.):

Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полный

Жиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюду

Мог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем непрожжинный,

Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожась

- 147 -

В мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной

Шайкою сладить.

«Запевы» сравнения облекаются порой в одну и ту же форму <...>: «Как человек

дает мужам шкуру большого быка, текущую туком, дабы они растянули ее, а они,

разойдясь в кругу, тянут ее, пока не исчезнет сырость и не сойдет жир, — так на

небольшом пространстве тянули оба в ту и другую сторону

тело Патрокла»

(«Илиада», XVII, 399 след.); «Как человек, искусный объезжать коней, запряжет

четверню и стремительно едет по столбовой дороге с поля в город, и многие мужи и

жены дивятся ему, а он попеременно скачет с одного коня на другого, пока они летят

вперед, — так, широко расставляя ноги, шагал Аякс с одной палубы

на другую»

(«Илиада», XV, 679 след.). Боли роженицы сравниваются с болью от раны («Илиада»,

XI, 219); Одиссей, спрятавшийся в ворохе листьев, — с тлеющей головней, которую

муж спрятал в золе на краю поля, чтобы таким образом сохранить огонь и не искать

его вдали, коли нет соседей.

Многое отзывается искусственностью, придуманностью, тогда как в других

случаях

веет непосредственностью народнопоэтической параллели: героя со львом

(«Илиада», XX, 164 след.; сл. V, 782 след; IV, 253) или с кабаном, как в французском

эпосе; Одиссей сравнивает Навзикаю с финиковою пальмою, виденною им в Делосе у

алтаря Аполлона («Одиссея», VI, 162); красавица французской chanson de geste алее

розы на кусте, белее снега; голова героя склоняется, как головка мака («Илиада», VIII,

306):

Словно как мак в цветнике наклоняет голову набок,

Пышный, плодом отягченный и крупною влагой весенней,

Такой голову набок склонил, отягченную шлемом.

Это напоминает параллель: хилиться = склониться, как сближению листа —

девушки по идее удаления, разлуки, дан иной оборот, в превосходном сравнении:

Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:

Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,

Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;

Так человеки: сии нарождаются, те погибают.

(«Илиада», VI, 146)

Сл. «Илиада», XXI, 464. «Я мала (беспомощна), как листок» (<...> <«Первая песнь

о Гудрун»>, 19,5), говорится в песенной «Эдде», одинока, как осина в лесу, без ветвей

и листьев (<...> <«Речи Хамдира»,> 5), -как вдова русского причитанья, кукующая на

осиночке.

Радостные слезы Одиссея и Телемаха в сцене признания («Одиссея», XXVI, 216)

вызывают в памяти жалобный клехт птиц, морских орлов

или кривокогтистых

ястребов, у которых крестьяне похитили птенцов, еще

- 148 -

не умевших летать, тогда как заботы Ахилла о своих людях под Троей, среди

бессонных ночей и бранных подвигов, напоминают образ птицы, пекущейся о своих

детенышах, которым она приносит пищу, забывая себя. Иные из этих образов нам до

сих пор суггестивны, другие понятны, но их поэтическая суггестивность исчезла,

потому что наше понятие

о герое стало более исключительным, чтобы не сказать

салонным, да и в природе умалился элемент свободы и героизма с тех пор, как

человек овладел ею, пересадил в свои сады и стойла. Мы не сравним более витязя с

гончим псом, как часто в «Илиаде» (VIII, 338; X, 360; XV, 579; XVII, 725 след.; XXII,

189), или в «Песни о Роланде» <CXL, 1874-1875>:

Si com li cerfs s'en vait devant les chiens,

Devant Rolant si s'en fuient paiens.

<Быстрее, чем олень от псов бежит,

Арабы рассыпаются пред ним.>

Чем-то архаичным веет от сравнения Сигурда с оленем (<«Вторая Песнь о

Гудрун»>, 2, 5), Хельги с оленьим теленком, покрытым росою, рога которого сияют

до неба, тогда как сам он высится над всеми другими зверями (<«Вторая Песнь о

Хельги»>, 38, 5); или Агамемнона с быком, выдающимся по величине из всего

пасущегося стада («Илиада», II, 480); двух

Аяксов, рядом стоящих в битве, — с парой

быков в ярме («Илиада», XIII, 703), троянцев, следующих за своими вождями, — со

стадом, идущим за бараном к водопою («Илиада», XIII, 429 след.), Одиссея с тучным

бараном («Илиада», III, 196 след.). Стрела Гелена отскакивает от лат Менелая, как

бобы и горох от тока («Илиада», XIII, 588 след.); мирмидоняне, мужественно

стремящиеся в битву, напоминают

ос, нападающих на мальчика, разорившего их

гнездо («Илиада», XVI, 641 след.); мужи, сражающиеся вокруг тела Сарпедона

(«Илиада», XVI, 641 след., ел. II, 469 след.) — что мухи, слетевшиеся к наполненному

молоком сосуду; храбрость, внушенная Менелаю Афиной («Илиада», XVII, 570) —

храбрость мухи, постоянно сгоняемой и все же нападающей на человека, чтобы

полакомиться его кровью, тогда как троянцы, бегущие от Ахилла

к Ксанфу,

сравниваются с саранчой, спасающейся в реку от пожара, или с рыбой, бегущей от

дельфина («Илиада», XXI, 12 след., 22 след.).

Одиссей злобствует на служанок, потворствовавших женихам Пенелопы: таково

озлобление пса, защищающего своих щенят («Одиссея», XX, 14); Менелай оберегает

тело Патрокла, готовый отразить нападение, как корова не отходит от своего первого

теленка («Илиада», XVII, 14). Когда

Аяксы, влекущие тело Патрокла, напоминают

певцу («Илиада», XVII, 743) двух мулов, что тащат мачтовое дерево с горы, когда

Аякс медленно уступает перед напором троянцев, точно упрямый осел, забравшийся

в поле и туго уступающий перед ударами, которыми осыпают его мальчики

(«Илиада», XI, 558), — мы не уясним себе значения этих образов, если не вспомним,

что в

гомеровских поэмах осел еще не является в том типическом освещении, к

которому мы привыкли, которое присваиваем, например, образам овцы и козы, тогда

как в «Илиаде» (IV, 433 след.) говор троянского войска сравнивается с блеянием овец

в загоне богача, троянцы — с бле-

- 149 -

ющими козами, боящимися льва («Илиада XI, 383), радость товарищей при виде

Одиссея, вернувшегося от <Цирцеи>, — с радостью телят, скачущих навстречу

матери, идущей с поля, и бегающих вокруг нее с мычанием («Одиссея», X, 410 след.).

«Ригведа» пошла еще далее, сравнивая красоту песни с мычанием молочной

коровы, как и в одном четверостишии Hâla говорится, что отвести глаза

от красавицы

так же трудно, как малосильной корове выбраться из ила, в котором она завязла. Все

это было так же естественно, как образы убиваемых или околевших животных,

которые вызывает у Гомера смерть того или другого героя («Илиада», XVII, 522;

«Одиссея», XX, 389; «Илиада», XVI, 407), когда, например, спутники Одиссея,

схваченные Скиллой, сравниваются с рыбами, вытащенными из

воды и трепещущими

на берегу («Одиссея» XII, 251):

Так рыболов, с каменистого берега длинно согбенной

Удой кидающий в воду коварную рыбам приманку,

Рогом быка лугового их ловит, лотом, из воды их

Выхватив, на берег жалко трепещущих быстро бросает:

Так трепетали они в высоте, унесенные жадною Скиллой.

Герой — осел, песня — мычанье коровы и т. п. — все это далеко от нашего

миросозерцания, не в наших вкусах. Материал сравнений сузился, ограничился

выбором, подсказанным изменениями быта, отделением художественной поэзии от

народной, увлечениями моды, случайностью культурных скрещиваний. Кто скажет,

например, почему роза и соловей удержались на высоте наших эстетических

требований, и

надолго ли они удержатся? Со сравнениями произошло то же, что с

теми параллельными формулами, которые и нарождались в народной песне, и

забывались, тогда как немногие пережили, отложившись в прочные очертания

символа, определенного и, вместе, широко суггестивного. Новый подбор может

решить иначе: он выдвинет забытое, устранит, что некогда нравилось, но перестало

подсказывать

; даст место и новообразованиям.

Метафора, сравнение дали содержание и некоторым группам эпитетов*, с ними

мы обошли весь круг развития психологического параллелизма, насколько он

обусловил материал нашего поэтического словаря и его образов

. Не все, когда-то

живое, юное, сохранилось в прежней яркости, наш поэтический язык нередко

производит впечатление детритов

, обороты и эпитеты полиняли, как линяет слово,

образность которого утрачивается с отвлеченным пониманием его объективного

содержания. Пока обновление образности, колоритности остается в числе pia desideria

<лат. — бла-

*О них см. выше: Из истории эпитета. <С. 59 след.>

- 150 -

гих пожеланий>, старые формы все еще служат поэту, ищущему самоопределения в

созвучиях — или противоречиях природы; и чем полнее его внутренний мир, тем

тоньше отзвук, тем большею жизнью трепещут старые формы. «Горные вершины»

Гёте написаны в формах народной двучленной параллели:

Über allen Gipfeln

Ist Ruh,

In allen Wipfeln

Spörest du

Kaum einen Hauch.

Die Vögelein schweigen im Walde;

Warte nur, balde

Ruhest du auch!

<Горные вершины

Спят во тьме ночной,

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы...

Подожди немного –

Отдохнешь и ты!>

Другие примеры можно найти у Гейне*, Лермонтова**, Верлена***

и др.;

«песня» Лермонтова — сколок с народной, подражание ее наивному стилю:

Желтый лист о стебель бьется

Перед бурей,

Сердце бедное трепещет

Пред несчастьем;

если ветер унесет мой листок одинокий, пожалеет ли о нем ветка сирая? Если

молодцу рок судил угаснуть в чужом краю, пожалеет ли о нем красна девица?

Одночленную метафорическую параллель, в которой смешаны образы двучленной,

человек и цветок, дерево и т. п., представляет гейневское «Ein Fichtenbaum steht

einsam» <«Стоит одиноко сосна»> и, например, Ленау <...>.

Подобные образы, уединившие в формах внечеловеческой жизни человеческое

чувство, хорошо знакомы художественной поэзии****. В этом направлении она

может достигнуть порой конкретности мифа.

* «Lyrisches Intermezzo» <«Лирическое интермеццо »> 23 («Warum sind denn Rosen so blass?»

<Почему же так бледны розы?>); 25 («Die Linde blühte, die Nachtigal sang» <Липы цвели, пел

соловей>); 59 («Eg fällt ein Stern herunter» <Звезда упала вниз>) и др.

** «Волны и люди»; «Стояла серая скала» и др.

*** «В pleurt dans mon coeur, Comme il pleurt surlaville». <фр. — Слезы льются в моем сердце, как

дождь над городом>.

**** См. например: Heine. «Lyr<isches> Intermezzo», 10: «Die Lotosblume» <Гейне Г. «Лирическое

интермеццо. Цветок лотоса»>; Лермонтов <М.>:«

Парус», «Утес»: «Ночевала тучка золотая»;

Бальмонт <К.> «Падучая звезда» и др.

- 151 -