Васильев Л.С. Древний Китай. Том 2. Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

Подождите немного. Документ загружается.

В свете всего сказанного значительный интерес представляют дан-

ные

о богатстве и богатых. В «Цзо-чжуань» текстов такого рода около

двух

десятков [189, с. 118], причем они достаточно разнообразны и

весьма содержательны. В сообщении от 558 г. до н.э. говорится о том,

что некий человек из Сун где-то раздобыл драгоценный кусок нефри-

та и преподнес его Цзы Ханю, который, однако, отказался его принять

под тем предлогом, что для него главная ценность — не быть коры-

столюбивым и что если он возьмет дар, то оба они потеряют то цен-

ное,

что у каждого из них есть [114, 15-й год Сян-гуна; 212, т. V,

с.

468^469

и 470]. В ответ на столь глубокую философскую идею

сунец заметил, что он не может вернуться с нефритом в свою дерев-

ню-сян,

ибо его там попросту

убьют.

Тогда Цзы Хань пригласил его к

себе домой и велел мастеру обработать нефрит, после чего сунец смог

вернуться домой богатым человеком. Текст не вполне ясен, но можно

предположить, что обычный кусок нефрита могли украсть, убив вла-

дельца, тогда как обработанное драгоценное изделие (возможно, с вы-

гравированным именем владельца) — это уже нечто иное. Можно

предположить, что высоко ценившееся в древнем Китае изделие из

нефрита

делало человека богатым, причем его богатство считалось ле-

гитимным и должно было признаваться там, где он жил.

Косвенно

все сказанное означает, что и в общинной деревне мог

быть богатый человек, хотя как именно использовал он там свое бо-

гатство и что это богатство могло ему в то время в его деревне дать,

остается неясным. Примерно к этому времени относится история с

циским

Цин

Фэном,

который был с позором изгнан из Ци и оказался

У, где ему дали землю и где он достаточно быстро разбогател, при-

влекши

к себе людей из своего клана. Наиболее интересна в рассказе

его богатстве на чужбине заключительная сентенция луского Шу-

суня Му-цзы на реплику о том, что Небо делает богатым недостойно-

го:

«Богатство — это награда хорошему и гибель для дурного. Небо

принесло

ему погибель!» [114, 28-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 538

542; 103, гл. 32; 71, т. V,

с.57-58

и 236, примеч. 88]. Как извест-

но,

спустя несколько лет напавшие на У чусцы уничтожили Цин

Фэна.

Обратим внимание на то общее, что характерно для обоих

эпизо-

дов: богатство для нечиновного, а также для бывшего чиновника

(изгнанного

за его дурные качества) — это опасность, а то и прямо

наказание

Неба. Богатых не любят. Когда власть в Лу захватил Ян Ху,

про

него в «Цзо-чжуань» было сказано, что он заводит

дружбу

с бога-

тыми,

а не с добродетельными [114, 9-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 771

773]. Вообще, чем ближе к концу периода Чуньцю, тем чаще встре-

чаются мотивы, связанные с осуждением богатства как такового.

562

В 497 г. до н.э. одного из богатых вэйских сановников придворный

историограф предупредил, что Лин-гун вэйский жаден и что поэтому

у сановника и его сына

будут

неприятности, особенно у сына, который

отличается гордым нравом. Так оно и случилось. После смерти санов-

ника

его сын был обвинен в мятеже [114, 13-й гад Дин-гуна; 212, т. V,

с. 783 и 785]. Но еще более печальна

судьба

чжэнского Сы

Циня,

ко-

торый был очень богат и экстравагантен. Он имел

статус

младшего

дафу,

а его колесница была намного богаче, чем у

цина.

Чжэнцы не

слишком долго скрывали свою ненависть к нему и вскоре его убили

[114, 7-й год

Ай-гуна;

212, т. V, с. 806 и 807].

Из

приведенных эпизодов видно, что замедленное движение про-

цесса приватизации имело свои психологически вполне понятные из-

держки: все чаще появлялись богатые — правда, пока еще в основном

не из числа простолюдинов, и их не соответствовавшее социальному

положению, должности и рангу богатство резало глаза не привыкшим

этому людям, включая и правителей царств. Что касается правителей,

то их положение было в этой связи особенно драматичным. Вспомним

циского Цзин-гуна, который в

беседах

с Янь-цзы горестно сетовал по

поводу того, что не может давать своим людям столько, сколько

дает

им

разбогатевший дом Тянь

(Чэнь).

В этой связи характерно предска-

зание уского Цзи Чжа трем цзиньским кланам, Вэй, Чжао и Хань:

эти

трое богаты и власть в Цзинь со временем перейдет к ним [114,

29-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 546 и 551; 103, гл. 31; 71, т. V,c. 31].

Богатство в обществе, уже затронутом приватизацией, пусть

даже

еще слабо, становится большой и грозной силой. Особенно опасно

оно

для старых феодальных порядков, державшихся во многом на

фундаменте аристократического ранга и родства, на старой системе

иерархии и вассально-сеньориальных связей. И самое неприятное для

старых порядков в этом новом социально-экономическом явлении —

богатстве, быстрыми темпами превращающемся в частную собствен-

ность, — является его неконтролируемость, особенно в условиях ос-

лабленной государственности.

Это несоответствие норме остро ощущается всеми: и

вверху,

где

могущественные богатые кланы вершат судьбами царств, и внизу, где

случайный обладатель драгоценного нефрита дрожит за свою жизнь, а

зарвавшегося

ся-дафу

простые люди ненавидят настолько, что убива-

ют. Конечно, убийство — это крайность. Но ненависть и недовольство

распространялись, видимо, вследствие непривычного расслоения об-

щества достаточно широко. Можно напомнить в этой связи еще раз

строки песни «Фа

тань»

(№ 112) из «Шицзина» о тех, кто не сеет и не

жнет, но хранит в своих амбарах зерно с 300 полей, а также песню

«Ши шу», (№ 113) о жадной большой мыши, поедающей зерно земле-

дельцев, которым ничего не остается как уйти в далекие

чужие

края

[74, с. 136 и 137].

Эти мотивы появляются в народных песнях именно потому, что в

обществе возникает нечто не соответствующее принятой норме. Нало-

ги в пользу власти, знати — это освященная веками норма. И совсем

другое

дело —

труд

на богатого выскочку, правдами и неправдами

разбогатевшего и вставшего над обычными земледельцами. Правда, в

нашем

распоряжении нет прямых данных, свидетельствующих о фак-

те существования земельной аренды в деревенской общине Чуньцю.

Поэтому говорить о выскочках из числа разбогатевших крестьян, по-

жалуй, в нашем

случае

еще рано. Но нечто в этом роде (скажем, появ-

ление выскочек типа Ян Ху) могло иметь место и рассматриваться как

явление,

не соответствующее принятой норме.

Как

бы то ни было, но крушение привычной нормы в конце перио-

да Чуньцю для многих — если не для

всех

— было очевидным. Более

того, это несоответствие осмыслялось на уровне философской реф-

лексии,

столь почитавшейся в ее этическом плане среди соответст-

вующим образом воспитанных чжоусцез. Осмыслялось, сразу скажем,

резко негативно. Вспомним хотя бы Конфуция с его этикой, весьма

четко оформившейся именно в эти годы, в период появления в Китае

нечиновных богачей или богатых не по чину людей.

Нормативно-этический аспект

процесса социально-экономической

трансформации

Появление

в строго иерархизованном феодальном обществе лиц и

тем более социальных слоев, не вписывающихся в привычную иерар-

хию, всегда было и не могло не быть социально болезненным явлени-

ем.

Люди привыкли к определенной норме, и любой

выход

за ее пре-

делы не мог не рождать недовольство и

даже

озлобление. Здесь гово-

рили

свое веское

слово

даже

не зависть — хотя вовсе отрицать ее бы-

ло бы нелепо, — но именно возмущение, т.е. нежелание мириться с

новым

и угрожающим благополучию многих социально-экономиче-

ским

явлением, вызванным к жизни процессом приватизации.

Приватизация

рождала новых людей, она объективно создавала

простор для деятельности энергичных и инициативных, жестоких и

беспринципных,

сильных и бесцеремонных. Именно они, богатея и

обзаводясь имуществом, выходили на передний план и громко заявля-

ли

о себе. Естественно, что они не пользовались любовью, но, напро-

564

тив,

рассматривались в качестве угрозы исторически сложившемуся

традиционному обществу. В наших источниках о них сказано очень

мало,

крайне мало, практически почти ничего. Но их присутствие тем

не

менее ощущалось, во всяком

случае

в конце периода Чуньцю. Это

видно не столько из прямых свидетельств, сколько из косвенных —

но

зато весьма громко прозвучавших — данных. Имеются в виду пре-

жде всего оценки мыслителей, хорошо улавливавших тенденции раз-

вития

современного ему общества.

Среди мыслителей периода Чуньцю более всего известен Конфу-

ций.

Конечно, были и

другие

высокочтимые и достаточно умные по-

литические деятели, такие, как чжэнский Цзы Чань, цзиньский Шу

Сян

или циский Янь-цзы. Каждый из них в свое время и по своему по-

воду

высказывал различные идеи, в том числе и весьма тревожные,

выражавшие озабоченность новыми и непривычными процессами, ко-

торые нельзя остановить, но можно попытаться ввести в более спо-

койное

и контролируемое властями русло. Но именно Конфуций, не

стоявший

— в отличие от перечисленных только что сановников —

у кормила власти, полнее

всех

ощутил то новое, что ему не нравилось

что он стремился заклеймить в своей доктрине.

Речь идет о новых

богачах,

о частных собственниках, правдами и

неправдами выбивавшихся наверх. Конфуций прозорливо заметил, и

разумно оценил это новое для периода Чуньцю социально-экономи-

ческое явление, и

уделил

ему много внимания в своих рассуждениях

об обществе. Практически он уже исходил не из того, что общество

состоит из аристократических верхов и производителей-крестьян, как

то в реальности все еще было. Оценивая новую социальную

структу-

ру, которая шла на смену традиционной, Конфуций подходил к ней с

иными

критериями.

Краеугольным камнем социальной структуры, по Конфуцию, было

деление людей на две основные категории, высокодобродетельных

щюнь-цзы

и низких

сяо-жэнь.

Разумеется, это была лишь идеальная

схема, соответствовавшая определенному принципу. Но принцип был

далеко не случайным. Более того, в учении Конфуция, улавливавшего

тенденции

эволюции общества и искавшего достойный ответ на вызов

со стороны этих не слишком-то благоприятных для гармоничного раз-

вития

тенденций, он стал генеральным, основополагающим.

Общество шло к расколу на имущих и неимущих и соответственно

острой социальной напряженности. Напряженность подобного рода

следовало снять или, во всяком случае, заранее ослабить. А для этого

создававшаяся усилиями поколений и завершавшаяся Конфуцием же-

сткая

нормативная традиция должна была включить в себя важные

позиции,

противостоявшие этому негативному процессу. Что кон-

кретно

следовало

сделать?

565

Во-первых, нужно было резко снизить притягательность богатства

как

такового и противопоставить ему иные ценности, прежде всего

социально-интеллектуального и

духовного

порядка. А во-вторых,

важно было напомнить, что нувориши — это в основном выскочки из

низов,

т.е. люди, лишенные высокоморальных основ, свойственных в

недавнем прошлом — во всяком

случае

теоретически — главным об-

разом образованной и воспитанной знати. То и

другое

в принципе бы-

ло в

русле

доктринальных основ конфуцианства. Важно было лишь

сделать определенные акценты, на которые Конфуций был великим

мастером.

Как

уже говорилось, в доктрине Конфуция очень важное место за-

нимал

искусственно созданный им высокоморальный эталон благо-

родного

мужа,

цзюнь-цзы,

рыцаря без

страха

и упрека, человека с доб-

родетельными убеждениями и большой внутренней силой, направ-

ленной

на отстаивание принципов гуманности, справедливости, долга,

бескорыстия и вечного внутреннего самоусовершенствования. Этот

эталон

создавался философом не столько сам по себе, сколько в рез-

ком

противопоставлении его антиподу

сяо-жэнь.

Сяо-жэнь

в буквальном переводе — маленький человек, в пере-

носном

смысле — мелкий,

низкий,

ничтожный. В доктрину Конфуция

сяо-жэнь,

будучи

искусственной социально-идеологической конст-

рукцией,

введен именно как антипод

цзюнь-цзы.

Иначе говоря, он был

призван

оттенять собой доблести благородного

мужа.

Обратим вни-

мание

на соответствующие изречения из

«Луньюя».

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

многосторонен и

не

пристрастен,

сяо-жэнь

пристрастен и односторонен» [94, II, 14];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

заботится о долге,

сяо-жэнь

думает

только о

выгоде»

[94, IV, 16];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

спокоен и сдержан,

сяо-жэнь

веч-

но

раздражен» [94, VII, 36];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

выискивает в людях хорошее и не об-

ращает внимания на дурное,

сяо-окэнь

поступает наоборот» [94, XII, 16];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

ищет согласия, не склонен приспо-

сабливаться,

сяо-жэнь

готов приспосабливаться и не склонен к согла-

сию»

[94, XIII, 23];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

полон величавого достоинства и не

заносчив,

сяо-жэнь

заносчив и не имеет достоинства» [94, XIII, 26];

— Учитель сказал:

«Цзюнь-цзы

познается не в мелочах, но в вели-

ких свершениях,

сяо-жэнь

не способен на великие свершения, но ис-

кусен в

мелочах»

[94, XV, 33].

Попытавшись

свести воедино все эти изречения, каждое из кото-

рых допускает варианты в толковании, но в целом соответствует об-

566

щему облику эталонов, мы без

труда

увидим главную мысль, которая

была заложена Учителем в противопоставление

цзюнъ-цзы

и сяо-

жэнъ.

Она сводится к

тому,

чтобы показать, как среди сильных мира

сего наряду с высокоблагородными

цзюнь-цзы,

воспитанными в

духе

аристократической этики, но в новых условиях дефеодализации гото-

выми поставить свои знания и моральные принципы на

службу

наро-

ду, появляются и люди иные. Речь идет именно о социальных

верхах,

а не о бедных простолюдинах, как это может показаться. Имеются в

виду те, кто высокомерен и заносчив, готов приспособиться к изме-

няющейся

жизни, но в то же время постоянно раздражен ее неприят-

ными

повседневными мелочами, кто пристрастен и односторонен в

своих интересах и оценках, всегда заботясь при этом о выгоде. Порт-

рет очень точный и понятный. Речь идет как раз о тех нуворишах, ко-

торых в традиционном Китае с его совсем иными привычными

уста-

новками

не любили, подчас были не прочь сжить со света.

Вообще-то говоря, частного собственника, особенно богатого, да к

тому же из простолюдинов, т.е. нечиновного, незнатного и уже по од-

ной

этой причине традиционно как бы не имевшего права на богатст-

во,

на выделение в -чем-то из широкого ряда обычных людей, тради-

ционно

в Китае не жаловал никто. В третьем томе

будет

показано от-

ношение

к ним моистов, которые стояли за всеобщее равенство, или

презиравших богатство даосов, не говоря уже о легистах, которые ус-

тами Шан Яна заклеймили частных собственников как социальных

паразитов, место которым — каторга, где гремят своими цепями рабы.

Такого рода весьма единодушная реакция в восточном обществе, как

раз и отличавшемся от античного тем, что вместо рыночно-частно-

собственнической в нем задавала тон традиционная административно-

распределительная

структура

связей, вполне естественна и

даже

зако-

номерна.

Но вся сложность проблемы в том, что, несмотря на непри-

ятие частного собственника и рынка с его безличностными товарно-

денежными отношениями, то и

другое

на глазах становилось в древ-

некитайском

обществе вполне ощутимой реальностью (как то было в

других

восточных обществах). И уже по одной этой весьма веской

причине

с новыми неприятными явлениями приходилось считаться.

Впрочем, это

никак

не мешало

тому,

что общество в целом

энер-

гично сопротивлялось новому и непривычному и что идеологи обще-

ства как могли объясняли причины этого неприятия. Более того, идео-

логия и этика как важная ее составная часть были во многом едино-

душны в оценке новой, будоражащей

всех

проблемы. Этические

уста-

новки

конфуцианства, моизма, даосизма и тем более легизма были во

многом несовместимы. Совершенно по-разному относились предста-

вители

всех

этих школ древнекитайской мысли к человеку, его роли и

567

месту в жизни, его социальным правам и обязанностям. Но если оста-

вить в стороне даосов с их экстравагантными суждениями о государ-

стве и цивилизации, с их призывами уйти от мира в аскезу или

даже

небытие, то все остальные древнекитайские мыслители достаточно

единодушно противопоставили безудержному развитию и тем более

не

ограничиваемому ничем расцвету частной собственности и рынка

сильное государство с его веками наработанными эффективными ры-

чагами строгого контроля над экономикой страны и социальной жиз-

нью подданных.

Новые

принципы социально-экономического бытия, к которым ло-

гично вела приватизация и которые в силу этого были неотвратимы,

большинство в Китае воспринимало по меньшей мере со сдержанным

неудовлетворением, чаще — с активным неприятием. Перед нами па-

радокс, с которым не раз встречалось человечество. Объективные

процессы — при всей крайней замедленности темпов их развития —

опережают определенные традицией нормы и формы восприятия.

А если принять во внимание, что Конфуцием (да и еще до него) были

расставлены в идеологии акценты, целеустремленно обращенные на-

зад, к умело воспетому золотому веку прошлого, к мудрости великих

древних правителей, то не приходится удивляться

тому,

сколь непри-

язненно

воспринимала нормативная традиция происходившие в обще-

стве серьезные социально-экономические сдвиги.

Общество и нормативная традиция не желали того, что происхо-

дит. Они противились этому изо

всех

сил, воспевая совершенно иные

идеалы (гармоничное общество, упорядоченное сильное государство,

управляющие людьми достойные и добродетельные высокоморальные

грюнъ-цзы).

Но они не

были

состоянии

остановить уже шедший и по

инерции

набиравший темпы процесс. Это как раз тот очень частый в

истории

и практически хрестоматийный случай, когда субъективные

устремления тех, кто пытается определить направление движения об-

щества, резко искажаются привходящими объективными обстоятель-

ствами, так что

результат

оказывается неожиданным едва ли не для

всех.

Итак,

нормативная этика, возглавлявшаяся школой Конфуция, уже

на

рубеже

VI-V вв. до н.э. попыталась поставить барьер развитию

частной собственности и рынка, стремясь в идеале противопоставить

им

сильное государство и мощную бюрократическую машину, кото-

рые были бы в состоянии разумно и без серьезных конфликтов руко-

водить обществом вполне удовлетворенных жизнью подданных. Соб-

ственно,

именно в этом направлении и шло последующее развитие

Китая

вплоть до создания империи. И хотя в царствах чжоуского Ки-

тая периода Чуньцю реализовывались несколько отличавшиеся

друг

568

от

друга

модели эволюции, разница

между

этими моделями, во мно-

гом зависевшая от степени развития в них феодальных связей и норм

аристократической традиции, не была решающей. В конечном счете

все эти модели, при

всех

их различиях и особенностях, вели к одной

конечной

цели, о которой только что было сказано.

Резюмируя,

следует

заметить, что нормативно-этический аспект

(а

если точнее — то вся древнекитайская идеология, весь мощный по-

ток

древнекитайской мысли, начиная с Конфуция) внес серьезные

коррективы в объективный процесс социально-экономической транс-

формации.

Именно усилиями идеологов была в конечном счете — не-

редко в

результате

умелых

реформ — создана фундаментальная база

для империи, в рамках которой частный собственник и рынок заняли

свое хотя и жизненно необходимое, но в общем-то достаточно скром-

ное

место.

Трансформация

сфере

экономики

Процесс

развития частной собственности, рыночных связей, то-

варно-денежных отношений и накопления не связанного с властью

богатства реализовывался в чжоуском Китае на фоне заметного эко-

номического роста. Рост, о котором идет речь, был в конце периода

Чуньцю еще столь же мало заметен, как и трансформация общества во

всех

остальных направлениях. Но он тем не менее ощущался, и осо-

бенно

в сфере демографии. Население Поднебесной за два с полови-

ной

века периода Чуньцю заметно увеличилось и продолжало расти.

Правда, прямых данных на этот счет нет. Но зато есть косвенные.

Прежде всего, в текстах второй половины периода уже достаточно

часто упоминается о большом количестве поселений-и. Сам по себе

этот термин, хорошо известный с шанского времени и использовав-

шийся

для обозначения понятий «поселение»,

«город»,

иногда

даже

«владение», в текстах встречается буквально на каждом шагу (в одном

только

«Цзо-чжуань»

около сотни раз [189, с. 379]). Но из сообщения

«Цзо-чжуань»

от

27-го

года

Сян-гуна явствует, что в середине V! в.

до н.э. такого рода поселения в сравнительно небольшом царстве Вэй

жаловались уже многими десятками, причем считалось, что сановни-

ку-цину полагалось иметь их около сотни [212, т. V, с. 531 и 535]. Чуть

позже, в 537 г. до н.э., в Лу одному из аристократов клана Цзи за

удачный план в борьбе с кланом Шу было предложено в качестве на-

грады 30 и, принадлежавших прежде Шу [114, 5-й год Чжао-гуна; 212,

т. V, с. 600 и 604]. А в надписи на бронзе, повествующей о событиях в

Ци

в том же VI в. до н.э., говорится о 299 и [84, т. 8, с. 210].

Из

всех

этих данных видно, что число поселений-u в VI в. до н.э. и

особенно

в конце его было в царствах Чжунго довольно значитель-

ным.

Десятки их переходили из рук в руки в

ходе

междоусобных

схваток уделов-кланов в сравнительно небольшом Лу, сотни дарились

единовременным пожалованием в Ци, Можно предположить, что в

среднем по размеру царстве такие поселения-u

ИСЧИСЛЯЛИСЬ

тысячами,

а в крупном — многими тысячами. Скорее всего, эти поселения явля-

ли

собой деревни примерно в 100 дворов. Этот размер считался сред-

ним,

стандартным, хотя в наших источниках столь привычная для бо-

лее поздних текстов цифра встречается довольно редко.

В эпизоде из

«Цзо-чжуань»

от 574 г. до н.э. зафиксировано, что

один

из потомков циского Бао Шу-я, Бао Го, прибыв в Лу, стал долж-

ностным

лицом в луском клане Ши, весьма второстепенном по значе-

нию

[114, 17-й год Чэн-гуна; 212, т. V, с. 401 и 404]. Плата за

службу

выражалась во владении поселением-м в 100 дворов, т.е. в кормлении

за

счет

налогов

этого

поселения.

Скорее

всего,

цифра 100 условна.

Видимо, условно и упоминание о ста деревенских дворах в песне

«Шицзина» «Лян сы» (№ 291) [74, с. 439—440]. Но при всей ее услов-

ности

эта цифра все же отражает средний размер поселения-u (о го-

родских поселениях с их более многочисленным населением речь не

идет). Что касается размеров крестьянского двора, то семья, скорее

всего, состояла из 5-10 человек (несколько позже цифра 5 стала счи-

таться средней для семьи земледельца).

Разумеется, размеры семьи (двора) и число дворов в общинном по-

селении

никогда не были одинаковыми, но мы тем не менее вправе

оперировать цифрой в

500-1000

человек для поселения-и (если пред-

положить, что в число таких поселений-u без особых оговорок вклю-

чались небольшие города, где население было более многочисленным,

то средняя цифра окажется, видимо, ближе к 1000) и исходить из того,

что владение сотней поселений-u — и тем более несколькими сотнями

их — предполагает, что сановники царств имели в VI в. до н.э. многие

десятки, а то и сотни тысяч подданных.

Естественно, что для такого количества людей пахотной земли не

всегда хватало. Вообще-то эту землю обычно стремились равномерно

распределить по дворам. Об этом упоминалось в проекте реформ

Гуань Чжуна. Существуют и иные упоминания. В «Го юе», например,

есть обращение от имени юэского Гоу

Цзяня

к своим

дафу

с требова-

нием

распределять пахотные земли справедливо и равномерно [85,

с. 226; 29, с. 287]. Но как известно, всегда

существуют

пределы воз-

можного расширения пахотных угодий. Так что рано или поздно на-

ступал момент, когда земли начинало не

хватать.

Лишние люди долж-

ны

были перемещаться на новые места и осваивать новые земли.

570

Клин

пахотных земель за счет этого должен был постоянно расти.

Точных данных на этот счет, тем более какой-либо статистики, есте-

ственно,

нет. Но косвенные сведения (рассуждения о расселении кре-

стьян

на новые места и об

уходе

недовольных в

чужие

края)

поншнн-

ют судить о том, что по мере естественного прироста земледелыкчх»-

го населения

неизбежно включались в оборот новые земли, подчпу,

видимо,

более трудные для освоения.

Для успешного их освоения требовались новая техника и техноло-

гия.

То и

другое

в конце периода Чуньцю стали появляться, Речь идет

первую очередь о сельскохозяйственных орудиях (рабочих наконеч-

никах) из металлг Не из бронзы — она была для этого слишком доро-

га, да и недостаточно прочна, — но из железа.

Вопрос о начале железного века в Китае принадлежит к числу не

вполне ясных. Уже в IV в. до н.э. железоделательное и даже, быть

может, высококачественное сталелитейное производство были доста-

точно широко распространены в разных районах страны. Однако на

рубеже

Чуньцю—Чжаньго, т.е. VI-V вв. до н.э., железо в Китае было

еще редким, едва известным металлом

. И хотя некоторые современ-

ные

специалисты, прежде всего археологи, настаивают на том, что с

железом (пусть вначале метеоритным) китайцы впервые познакоми-

лись еще в шанское время (см. [53, с.

98-105]),

до конца VI в. до н.э.

железо было редкостью. О том свидетельствуют скудость археологи-

ческих находок (считанные изделия — нож, короткий меч, мотыга и

серп в разных районах страны) и соответствующих упоминаний в тек-

стах.

Только на

рубеже

Чуньцю—Чжаньго железо в Китае уже было из-

вестно и, видимо, начинало достаточно быстрыми темпами распро-

страняться. Использовалось же оно не для изготовления сосудов с

надписями,

а для оружия (стальные мечи впервые, по преданию, были

изготовлены в царстве У в годы правления Хэ Люя) и для орудий тру-

да (лопат, топоров, мотыг, ножей, серпов и т.п.).

Появление

орудий

труда

из железа было важным признаком серь-

езного экономического роста чжоуского Китая. Эти орудия могли

способствовать* увеличению объема работ по подготовке к пахоте но-

* Стоит еще раз напомнить, что в многочисленных войнах взаимоуничтожались

прежде всего ведшие их аристократы,

тогда

как на земледельческом населении эти

войны

сколько-нибудь заметно не сказывались.

Попытки представить дело иначе и тем более приписать китайцам изобретение

плуга

с железным наконечником в VI в. до н.э. [238, с. 5] несостоятельны. Археология

этого не подтверждает. Нет оснований для утверждения о развитии железоделания в

период Чуньцю, о чем пишет Ян Куань [141]. В лучшем

случае

конец этого периода

был началом энергичного проникновения в Китай весьма развитой металлургии желе-

за, которая в последующий период — Чжаньго — уже была хорошо известна.