Васильев Л.С. Древний Китай. Том 2. Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

Подождите немного. Документ загружается.

Издание

осуществлено при финансовой

поддержке фонда Цзян Цзин-ro (Тайбэй)

Редактор издательства

З.М.ЕВСЕНИНА

Васильев Л.С.

В19 Древний Китай. Том 2. Период Чуньцю (VIH-V вв. до

н.э.).

—

М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН,

2000.

—

623 с: карта.

ISBN

5-02-018103-Х

ISBN

5-02-018070-Х

Том 2 трехтомника «Древний Китай» посвящен событиям периода Чуньцю

(V1I1-V

вв. до

н.э.).

Основное внимание уделено характеристике структуры

китайского общества, в частности проблемам древнекитайского феодализма и

дефеодализации чжоуского Китая.

ББК

бЗ.З(5Кит)

ТП-99-И-115

ISBN

5-02-018103-Х

ISNB

5-02-018070-Х

©Л.С.Васильев,

2000

О Издательская фирма

«Восточная литература»

РАН,

2000

Посвящаю

жене

Шепелевой

Нине

Васильевне

ВВЕДЕНИЕ

Второй том трехтомника «Древний Китай» посвящен описанию

исторических событий и анализу структуры древнекитайского обще-

ства в VIII-VBB. ДО Н.Э. ЭТОТ период получил свое наименование

(«Чуньцю»

— «Вёсны и осени») от хроникальной летописи, которая

велась в царстве Лу. Летописи подобного рода существовали пример-

но

в то же время и в

других

царствах чжоуского Китая

, но ни одна из

них не сохранилась. До VIII в. до н.э. хроникальные записи были,

скорее всего, фрагментарными и велись в лучшем

случае

лишь при

дворе чжоуского вана (о чем косвенно свидетельствуют анналы

«Чжушу

цзинянь»). В Шан не было и таких записей. В первом томе

уже шла речь о том, что шанскому обществу была свойственна исто-

рическая амнезия [24, с.

166-167].

Чжоусцы сразу же после крушения Шан умело использовали в

своих интересах это обстоятельство и придали историописанию — как

сочинению исторических преданий о далеком и не известном им

прошлом — огромное значение [25], что нашло свое проявление в

ранних

главах

первого слоя «Шуцзина» (примерно X-IX вв. до

н.э.).

Но

эти главы, как известно, были написаны по свежим следам завое-

вания

Шан и посвящены в основном рассказам о некоторых деталях

обустройства новой династии Чжоу. Хронологической летописи чжо-

усцы в ту пору еще не вели, так что нам неизвестны

даже

годы прав-

ления

первых чжоуских ванов (до Ли-вана).

Дело в том, что чжоусцам было очень важно утвердиться в своем

новом

статусе

правителей Поднебесной, и потому их интересовали

только события сегодняшнего дня и в самом общем виде — недалекое

прошлое, т.е. все то» что еще как-то можно было восстановить по па-

мяти и оформить в виде документа. В памяти же шанцев (с их

гада-

тельными надписями) сохранилось кое-что лишь о том времени, когда

О хроникальных записях есть упоминания в различных источниках. Попытавшийся

собрать

все эти данные воедино К.В.Васильев со ссылкой на «Цзо-чжуань» [114, 15-й год

Чжуан-гуна;

23-й и 28-й годы Си-гуна] упоминает о том, что архивные записи докумен-

тального

характера имелись в

Цзинь

по меньшей мере с VIII в. до н.э. Хроникальные и

сходные

по типу

записи,

как он пишет, велись в VII в. до н.э. в царствах Чу,

Чжэн

и в

некоторых

других [14, с. 26-38]. Согласно данным Ю. Л.

Кроля

[46, с. 205, 218], летопись

«Цинь

цзи», нечто вроде анналов с астрологическим уклоном, имелась и в царстве

Цинь.

они

во главе с Пань Гэном совершали переход через Хуанхэ, дабы

осесть на

рубеже

XIV—XIII

вв. до н.э. в районе Аньяна. Да и эти вос-

поминания

были весьма смутными и во многом неясными. Чжоус-

цы

— надо отдать им должное — немало потрудились над тем, чтобы

восстановить все то, что запечатлелось в шанской памяти, и на этой

скудной основе создать нечто вроде генеральной линии историчес-

кого процесса (теория небесного мандата). В первом томе было под-

робно рассказано о том, какое огромное значение имела эта теория

для упрочения

статуса

чжоусцев в бассейне

Хуанхэ

[24, с. 230 и ел.].

Чжоусцы создали древнекитайскую историю. Более того, они пре-

вратили Китай в страну истории. Но сделать это было нелегко. Внача-

ле, увлеченные записями о событиях, столь бурных и важных для их

утверждения на новом месте и в новом статусе, они практически не

обратили внимания на основу основ истории — на строгое ведение

летописания.

Для этого у них, видимо, не было ни времени, ни сил,

поэтому позже возникло столько версий по поводу датировки победы

чжоусцев над шанцами

. Вплоть до сегодняшнего дня полностью дос-

товерными считаются лишь даты, идущие после свержения чжоуского

Ли-вана (841 г. до

н.э.).

И это при том, что в отдельных надписях на

бронзовых

сосудах

встречаются упоминания об определенных

годах

правления

предшествовавших ему правителей, например, 19-й год

правления

Чэн-вана, 35-й год правления Кан-вана и т.п. [14, с. 118].

Видимо, какой-то

учет

годов правления велся, но ему не придавалось

государственного значения

Такое бывает в истории крайне редко. Но как бы то ни было, стро-

гий

подход

к летописанию выработался в Китае лишь в середине IX в.

до н.э. и был связан, как можно полагать, с экстремальными обстоя-

тельствами (отстранением правителя от власти). Только с этого мо-

мента древнекитайские летописцы, строго просчитавшие годы, когда

Ли-ван был свергнут со своего трона, стали, возможно вначале просто

по

инерции, считать и годы правления его преемников, что впоследст-

вии

нашло отражение в полном летописном своде Сыма

Цяня

[103,

гл.

13-22;

71, т. III]. Если принять это во внимание, то не покажется

странным,

что и в крупнейших

уделах,

быстро становившихся именно

на

рубеже

IX—VIII вв. до н.э. политически самостоятельными царст-

Основными до сих пор считаются 1122 и 1027 гг. до н.э. (см., в частности, [15,

прил.}. Однако буквально каждое десятилетие специалисты предлагают новые вариан-

ты, рассчитанные с немалыми сложностями. Д.Нивисон, например, предложил цифру

1040 г. до н.э. [223].

Недавно Д.Нивисон опубликовал специальную статью, в которой попытался с

помощью упоминаний

года

и дня правления в некоторых текстах на западночжоуских

бронзовых

сосудах

предложить свой вариант датировки правления ранних чжоуских

ванов [224].

вами,

практика летописания стала заимствоваться примерно с VIII в.

до н.э. Нам не известно, сколь строго велись записи и как они выгля-

дели. Как упоминалось, все они, за одним исключением, так или иначе

исчезли уже в древности.

Единственная

из хроникальных погодовых летописей, которая

полностью дошла до наших дней, более того, стала канонической,—

что луская, охватывавшая период с 722 по 481 г. до н.э. Сохранилась

она

потому, что текст этой хроники был, согласно преданию, в заклю-

чительной его части написан и затем целиком отредактирован самим

Конфуцием

Стоит заметить, что сам по себе текст летописи, доволь-

но

скудный и бесцветный, к тому же содержащий не всегда понятную

заслуживающую внимания информацию,

никак

не соответствует

столь высокой оценке, на что не раз обращали внимание исследовав-

шие

его специалисты. Летопись

«Чуньцю»

входила в число конфуци-

анских

канонов и

поэтому

была

хорошо

знакома всем тем, кто в ста-

ром Китае учился в школе и вообще овладевал грамотой. В импера-

торском Китае она была одним из тех текстов, что входили в состав

тем, предлагавшихся на экзаменах.

Из

числа специалистов, которые переводили

«Чуньцю»

с коммен-

тариями

на иностранные языки,

следует

прежде всего упомянуть

Д.Легга

[202, т. II] и С.Куврера [167]. На русском языке перевод и

некоторые пояснения к нему издал Н.Монастырев [54; 55]. Канониче-

ский

текст

«Чуньцю»

обстоятельно изучают и в наши дни [88], иногда

исследуют только сам

канон,

не принимая, или почти не принимая, во

внимание

комментарии [31-33]. В прошлом в нем нередко искали

некий

скрытый смысл, эзотерическую тайнопись с использованием

знаков,

имеющих оценочное значение . Но как бы то ни было, у чита-

теля остается стойкое впечатление, что составители луской хроники,

как

и ее всеми почитаемый редактор, не ставили своей целью под-

робно описывать события и тем более давать им обстоятельную оценку.

Искусственный

лаконизм текста заставил некоторых исследовате-

лей предположить, что он заранее был рассчитан на подробный к нему

комментарий

[14, с. 43]. Это едва ли так, особенно если принять во

внимание,

что первый комментарий к

«Чуньцю»

появился два века

Этот текст был очень высоко оценен крупнейшим из конфуцианцев древности

Мэн-цзы,

который приписал Конфуцию следующие слова: «Благодаря „Чуньцю" люди

будут

знать обо мне и судить меня». Мэн-цзы заметил далее: «Конфуций написал

„Чуньцю"

—и все мятежные чиновники и скверные

сыновья

стали

трепетать»

[101,

ШБ,

IX, 8 и 11; 212, т. II, с.

157-158

159-160]

(см. также [60]).

К.В.Васильев [14, с.

39-40]

со ссылкой на О.Франке [187, с. 16] и Д.Кеннеди

[210, с.

40-48]

приводит как наиболее типичные аргументы в пользу этой длительное

время бытовавшей среди специалистов версии, так и свидетельства ее несостоятельности.

спустя, примерно на

рубеже

IV—III вв. до н.э., и что Мэн-цзы, которо-

му он мог,

даже

должен был быть известен, не счел нужным обратить

на

него внимание и восхвалял только саму хронику. Словом, факт

остается фактом: комментарии со временем появились, и только с их

бесценной

помощью отредактированный Конфуцием текст луской

хроники

стал представлять интерес. Без него он был лишь насыщен

дидактической морализацией. Конечно, мораль для Конфуция, а вслед

за ним и для Мэн-цзы, значила многое, но стоило ли ради нее писать

лаконичную и мал

информативную,

порой просто непонятную хро-

нику

событий за два с половиной века?

Оставив этот спорный вопрос в стороне, обратим внимание на то,

что появление летописи в отредактированном Конфуцием виде и по-

следующее превращение ее в важную часть конфуцианского канона

создали уникальную ситуацию, сыгравшую для исследователей древ-

некитайской

истории решающую роль. Скелет событийной истории

огромного исторического периода, представленный в

«Чуньцю»,

пре-

вратился в наполненную жизнью яркую и красочную панораму, рав-

ную которой трудно найти, причем далеко не только в китайской ис-

тории.

В этом уникальность исторического периода Чуньцю в глазах

исследователя.

Другой важной особенностью этого периода была ярко выражен-

ная

феодально-удельная

структура

общества. Из материалов первого

тома известно, что периферийные владения и пожалования окраинных

территорий в управление доверенным лицам имели место еще при

Шан.

Однако расцвела практика создания

уделов

феодального типа

лишь

с начала Чжоу, когда стало очевидным, что попытка создать

систему централизованной администрации оказалась безуспешной.

Это выяснилось не сразу. Вначале Чжоу-гун

и его окружение, види-

мо,

рассчитывали с помощью перешедших к ним на

службу

шанцев

создать эффективную систему администрации (подробнее см. [174]).

Но

после Чжоу-гуна с каждым новым поколением ванов становилось

все очевиднее, что центробежные силы в Чжоу намного превосходят

центростремительные .

Обычно его считают всевластным регентом при малолетнем Чэн-ване, сыне

У-вана, но Масааки Мацумото [98] пытался доказать, что Чжоу-гун,

судя

по данным

«Шуцзина», был истинным правителем (царем, ваном). Мне кажется, что попытка

такого рода имеет мало смысла и может рассматриваться лишь как некий казус. Чжоу-

гун, хотя он и был по

сути

правителем страны,

всегда

сохранял за собой лишь

статус

регента. Таковым он и вошел в историю.

Интересно заметить, что вскоре после появления капитальной монографии

Г.Крила [174], в заголовок которой было включено слово «империя», в центральном

китайском

историческом журнале «Лиши яньцзю» стали появляться работы, смысл

которых сводился к

тому,

что доциньский Китай не был империей.

Естественно, что это вело к развитию феодально-удельной струк-

туры, которая стала достаточно заметной задолго до периода Чуньцю,

по

меньшей мере с Ли-вана. Разгром Ю-вана варварскими племенами

вынужденное перемещение столицы Чжоу на восток (начало Вос-

точного Чжоу,

771-770

гг. до н.э.) положили конец попыткам восста-

новить

хоть

какую-то централизованную администрацию в Чжоу.

Домен вана в Лои не был в состоянии содержать те прежние восемь

гак

называемых иньских армий; которые еще в сравнительно недав-

нем

прошлом располагались близ новой чжоуской столицы. Он пре-

кратился в один из обычных средних по размеру уделов, на которые

распалось государство Чжоу.

Распад Чжоу на ряд крупных и средних (не считая многочислен-

ных мелких)

уделов

феодального типа, быстрыми темпами обретав-

ших фактическую политическую независимость и становившихся

самостоятельными царствами и княжествами, способствовал форми-

рованию правящей верхушки — наследственной феодальной знати с

ее аристократическими нормами жизни. Присущие слою высшей зна-

ти особенности, включая хорошее знание ритуального церемониала,

высокое

чувство

самоуважения, развитую аристократическую этику,

постоянные

столкновения в борьбе за сохранение своего высокого

социального

статуса

и связанные с этим междоусобицы, а также по-

вседневная готовность взять на себя основную тяжесть ведения

войн

— все это вместе взятое считается типичным для феодализма как

системы.

Разумеется, древнекитайский феодализм имел определенные отли-

чия

от считающегося классическим средневекового западноевропей-

ского (см. [151; 161]). Но это был именно феодализм как социально-

политическая система со всеми свойственными ей признаками, в том

числе с институтом инвеституры

, интригами и заговорами, борьбой

за власть

между

близкими родственниками, а также многочисленны-

ми

феодальными войнами, ведшимися по преимуществу аристократа-

Распространению этой свойственной феодальным структурам практики посвяще-

на

статья Ци Сы-хэ [J17], где рассказано и о самом обряде, и о многочисленных упо-

минаниях

о нем, особенно в надписях на раннечжоуской бронзе. Исследуя вопрос об

инвеституре, Чэнь Ши-цай [159, с. 648] указывает на некоторые связанные с ней осо-

бенности:

наименование

«Ле-го»

(рядовые государства), иногда употреблявшееся для

обозначения

царств и княжеств периода Чуньцю, касалось лишь тех государств, кото-

рые имели право на получение инвеституры от сына Неба. Те, кто не имел этого права

(а

это могло быть и могущественное Чу в самом начале периода Чуньцю, и бесчислен-

ные варварские и полуварварские мелкие государственные образования), в число

Ле-го

не

входили. Достаточно сложно обстояло дело и с теми государствами, которые оказы-

вались под протекторатом более сильных. Они не считались равными Ле-го, хотя и

сохраняли формальное право на получение инвеституры от сына Неба.

ми

на боевых колесницах. Здесь можно найти параллели со средневе-

ковым

европейским рыцарством.

Еще одной весьма существенной особенностью периода Чуньцю

было созданное именно феодальными междоусобицами, заговорами и

интригами драматическое несоответствие между декларированными и

действительно высоко ценившимися этическими и ритуальными нор-

мами,

с одной стороны, и неприглядностью повседневного бытия с

беззастенчивым нарушением всех этих норм — с другой. Это несоот-

ветствие проявлялось постоянно и повсюду. Можно вспомнить о фор-

мальном сакральном величии сына Неба и его фактическом политиче-

ском

бессилии, о шумно декларируемой верности вассалов, нередко

скреплявшейся

клятвами и актами инвеституры, и о той легкости, с

какой

они изменяли своим клятвам.

Никогда

более в длительной истории Китая такого рода неприкры-

тые, вызывающие несоответствия — особенно на уровне правящей

элиты — не проявлялись столь наглядно. Да и в чжоуском Китае пе-

риод расцвета феодализма с его наиболее яркими особенностями и

многочисленными политическими эксцессами оказался, к счастью для

страны, достаточно кратким. Если не считать западночжоуское время,

когда сильные правители, вроде Ли-вана и Сюань-вана, изо всех сил

боролись за восстановление и укрепление централизованной власти,

феодализм в Чжоу длился едва ли более трех веков — срок незначи-

тельный для истории Китая. К тому же в последний период Чуньцю

(по

меньшей мере полвека) происходила постепенная деградация

древнекитайского феодализма, его дефеодализация

Проблематика темы

Суть основной проблемы второго тома — показать специфику

древнекитайского феодализма, а также обратить внимание на послед-

ние

этапы его становления, на недолгое время — век-два — его зрело-

сти и особенно на причины и формы его угасания, дефеодализации.

Известно, что термин

«феодализм»

в современном Китае вплоть до наших дней

используют в марксистском смысле, имея в

виду

некую формацию, которой

будто

бы в

древности предшествовала рабовладельческая и которая должна была в позднем сред-

невековье передать эстафету буржуазной. Такая постановка вопроса

вынуждает

многих

китайских исследователей искать

выход

из противоречия

между

историческими фак-

тами и марксизмом.

Отсюда

— огромные проблемы и неясности в трактовке понятия

«феодализм»

(подробнее см. [3]). Но показательно, что при всем разнообразии мнений

оценок никто не осмеливается

даже

поставить проблему дефеодализации. Ее в истма-

те просто не

может

быть,

бывает

лишь смена феодальной формации буржуазной.

Тема эта в западной синологии отнюдь не нова. После публикации

уже свыше века назад первого капитального перевода

«Чуньцю»

комментариями

на английском [212, т. V] синологи — да и не только

они

— получили возможность знакомиться с феноменом древнеки-

тайского феодализма.

Наше

положение несколько иное. Исторический материализм с его

обязательными для

всех

обществоведов формациями не мог не нало-

жить отпечаток на многие проблемы, связанные с изучением древне-

китайского общества. Дело осложнялось тем, что дореволюционное

русское китаеведение сильно отставало в своем развитии как от за-

падного, так и от китайского. Это касалось и древности. Многое,

включая классические каноны, еще не было изучено. Появлялись

лишь

первые переводы, как правило, не слишком высокого качества.

Поэтому для отечественного китаеведения догматика истмата сыграла

роковую роль. А если к этому добавить уничтожение подавляющего

большинства специалистов в годы сталинского террора, то станет

вполне очевидным, что изучение древнего Китая начиналось в по-

слесталинское время почти что с нуля.

Имея

это в

виду,

следует

с особой тщательностью рассмотреть

древнекитайский

феодализм периода Чуньцю во

всех

его проявлени-

ях, как в закономерных взаимосвязях, так и в специфических особен-

ностях. Это касается политики, экономики, администрации, военного

дела, ритуально-культурных отправлений, морально-этических норма-

тивов, повседневного быта верхов и низов и т.д. Обо всем этом и пой-

дет речь в данном томе.

Феодализм как феномен мировой истории богат существенно не-

сходными

друг

другом

разновидностями. На эту

тему

написано ог-

ромное количество специальных исследований. К сожалению, едва ли

не

ббльшая их часть окрашена в цвета марксистского истмата и пото-

му лишь запутывает проблему. Но есть и

другие

труды,

в основном

связанные

с европейской медиевистикой, в которых проблема феода-

лизма излагается в ее истинном свете, свободном от марксистско-

истматовских наслоений. Это в первую очередь книги представителей

так

называемой, школы Анналов [2]. Среди отечественных авторов

стоит упомянуть

А.Я.Гуревича,

стремившегося показать сущность

феодализма еще в те годы, когда бросить прямой вызов истмату было

практически

невозможным [30]. Одним из первых в отечественной

историографии выступил против представления о феодализме как о

формации

В.П.Илюшечкин [39], который пытался возвратить этому

понятию

его первоначальный истинный смысл, не

уходя

при этом (в

отличие от

А.Гуревича)

слишком далеко как от марксизма, так и от

истмата.

Но

вне зависимости от того, принимать марксистскую теорию фор-

маций

или нет, несомненен тот факт, что феодализм как феномен вы-

ходит

за рамки этой привычной для многих теории. Начнем с того,

что феномен феодализма присущ различным историческим эпохам, и

частности глубокой древности, как это видно на примере чжоуского

Китая,

И напротив, средневековье как эпоха отнюдь не обязательно

имеет какое-либо отношение к феодализму, хотя многие отечествен-

ные

специалисты, особенно востоковеды, до сих пор по традиции

пытаются связать одно с другим

Некоторые отечественные исследователи выдвигают концепцию

особого восточного феодализма, смысл которой обычно не очень

ясен.

Дело в том, что в этой концепции нет того главного, что являет-

ся

специфичным именно для феодализма. Имеется в виду нечто общее

для

всех

феодальных обществ, всегда и везде, а оно сводится к немно-

гому.

Начнем с того, что никакого феодализма как социально-полити-

ческой структуры не бывает и не может быть при сильной и

эффек-

тивно

функционирующей власти центра, вне зависимости от того, где,

когда и в какой форме эта власть

существует.

Иными словами, там,

где есть сильная централизованная власть (а на средневековом Восто-

ке

это было нормой, лишь изредка нарушаемой кратковременными

периодами кризисов и катаклизмов'социально-политического харак-

тера), феодализму нет места.

Ведь

феодализм — это прежде всего

система политической раздробленности, спаянных рыцарско-аристокра-

тической этикой и ритуальным церемониалом вассально-сеньориаль-

ных связей и в гораздо меньшей степени система жесткой, иногда

крепостной

зависимости земледельца от землевладельца. Можно до-

бавить к этому, что для феодализма как структуры характерна четкая

сословная грань

между

аристократическими верхами с их рыцарскими

этическими

нормами и обслуживающими эти верхи производящими

низами

— вне зависимости от того, насколько тесно в правовом плане

эти

последние были привязаны к своим господам.

Разумеется, в политической реальности бывали различные вариан-

ты. В средневековой Японии, например, в эпоху сёгуната власть

сегу-

нов

была относительно прочной, что не мешало существованию не-

скольких сотен князей-даймё, которые успешно противостояли этой

власти, опираясь на своих вассалов-самураев с их жестко структури-

рованной

аристократической этикой (бусидо), проповедовавшей вер-

ность господину до гроба, включая харакири. Крестьянство в средне-

вековой Японии, как правило, не испытывало жесткого гнета со сто-

роны

верхов. Японский вариант средневекового феодализма — при

См, в частности, второй том коллективной монографии «История Востока», из-

даваемой Институтом востоковедения РАН [40].

всех

оговорках о его специфике — действительно

следует

считать фео-

дализмом. Это немаловажное обстоятельство, помешавшее становлению

японского

политического централизма и связанной с ним бюрократи-

ческой вертикали административно-чиновничьей власти, сыграло ре-

шающую роль в успешном развитии страны после реставрации Мэйдзи.

Стоит в связи с этим сказать несколько слов и о русской истории,

во многом близкой историческому пути Востока. До конца татарского

ига на Руси практически не было эффективной власти деспотического

центра, способного при помощи чиновничье-бюрократической верти-

кали

жесткими обручами сковать феодально-раздробленное общество

(о

специфике русского феодализма в то время см., в частности, работы

Н.П.Павлова-Сильванского [57]). А когда после крушения татарского

ига первые русские цари варварскими методами

(будь

то

Иван

Гроз-

ный,

заливший страну кровью, или Петр Первый, вынудивший ее

ориентироваться на Европу) создали такого рода администрацию,

дворяне с их крепостными и при централизованной власти безо вся-

ких вассально-сеньориальных связей и тем более рыцарской этики

(зачатки ее появились лишь после указа о вольности дворянской и

начали расцветать в годы правления Екатерины II) сохраняли многое

от прежнего феодализма (имеется в

виду

не только рабская зависи-

мость производителей от их хозяев, но и сервильный комплекс в об-

ществе в целом).

В японском варианте мы вправе говорить о длительном сохране-

нии

стандартов феодализма преимущественно в верхних слоях обще-

ства в условиях недостаточной централизации власти, в русском —

сохранении жесткой системы эксплуатации крестьянских низов и о

сервильном комплексе во

всех

слоях общества как пережитке фео-

дального прошлого при сильной власти деспотического центра. Но и

японский

и русский варианты феодализма весьма специфичны,

даже

маргинальны. В первом

случае

свою роль, вне всяких сомнений, сыг-

рала длительная децентрализация политической структуры. Во вто-

ром — специфика взаимоотношений в обществе (нечто вроде «пого-

ловного рабства»), которая сохранялась довольно

долго

даже

после

установления эффективной власти центра и изменения

статуса

дво-

рянства, особенно высшего. К

слову,

русское общество прошлого века

едва

ли можно считать феодальным,

хотя

к этому у нас все привыкли.

Это было трансформирующееся общество с очевидными чертами клас-

сической централизованной восточной

структуры

(власть-собствен-

ность и централизованная редистрибуция) при сохранении значитель-

ной

роли децентрализованного феодализма прошлых веков.

Для всего остального средневекового (да и древнего) Востока нор-

мой было существование централизованной деспотии (или командно-