Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

ценностью, и, во-вторых, будто «знаменитая триада Тэна — ра-

са, среда и момент — па практике означала исключительно изу-

чение среды». Говорить так можно, лишь забыв историко-лите-

ратурные и критические работы Тэна, а он был критиком с

большим художественным вкусом. Не обязательно соглашаться

со всеми его оценками, однако было бы грешно игнорировать

многие страницы его книг, содержащие блестящий анализ худо-

жественной формы у классиков Англии и Франции. Позволю

себе сказать, что страницы, посвященные поэтической образ-

ности у Шекспира, предвосхитили многое, что потом было ска-

зано критикой XX в.

Второй крупнейший представитель культурно-исторической

школы — Георг Брандес. Его «Главные течения литературы XIX

века» оказали исключительно большое влияние не только на

развитие литературоведения, они были важным явлением ду-

ховной жизни XIX в. вообще. Брандес сочетал историзм, пони-

мание философии, чуткость к политическим событиям с тонким

чувством своеобразия художественных форм романтической ли-

тературы.

А культурно-историческая школа в России? Работы Алексан-

дра и Алексея Веселовских, С. А. Юрьева, Н. И. Стороженко,

Д. К- Петрова, Н. А. Котляревского и других — сколько в них

глубоких суждений о литературном творчестве как таковом.

Марксисты всегда видели недостатки культурно-истори-

ческой школы, но из всех течений буржуазного литературоведе-

ния она более других прокладывала путь и подготовила почву

для социологического изучения истории литературы.

Отрицательное отношение Уэллека и Уоррена к этим, особен-

но «внешним», методам изучения литературы уже достаточно

очевидно, однако глава «Литература и общество» полезна уже

хотя бы признанием того, что вопрос о соотношении литературы

и общества интересует не только марксистов. Отметим также,

что с тех пор, как была написана «Теория литературы», в бур-

жуазном литературоведении изучение проблем социологии по-

лучило большое развитие и появилась обширная литература

по этому вопросу. Может быть, я не ошибусь, сказав, что в

западном литературоведении социологией литературы сейчас

занимаются даже больше, чем у нас. Усиление интереса к этому

разделу литературоведения имеет различные причины, в том

числе эстетические. Да, именно эстетические. Изучение совре-

менной художественной жизни со всей наглядностью показало,

что вопросы, казалось бы относящиеся к чисто художественной

сфере, не могут быть решены только в ее замкнутом круге.

° чем причина массового распространения так называемой

<<т

ривиальной» литературы? Почему подлинно художественные

Ценности игнорируются и «публика» отдает предпочтение «мас-

совой» культуре? Противоречия развития искусства в современ-

ном капиталистическом обществе сделали изучение социологии

литературы настоятельно необходимым. Вот почему странно чи-

тать в заключении главы слова Уэллека: «Существует великая

литература, соотносимая с обществом слабо, даже вовсе не со-

относимая». Нет смысла возвращаться к старому спору о

«чистом искусстве». Он решен жизнью, решен и теоретически

в пользу марксизма и всех признающих взаимосвязь искусства

с социальной действительностью.

Да, бесспорно, есть немало произведений, лишенных непо-

средственной социальной и политической тематики. Но если

признать, что содержанием искусства является человек, то ни-

куда не уйдешь от того, что самые тонкие и возвышенные чувст-

ва его в конечном счете отражают бытие индивида определенно-

го социально-психологического склада во вполне определенном,

но,

конечно, очень сложном общественном организме. Лю-

бовь—

что есть более общечеловеческого? Но разве мы не зна-

ем,

что античный эрос был иным, чем индивидуальная половая

любовь средневекового рыцарства? Что эротическая поэзия

XVIII в. дает иное представление о любви, чем сентименталь-

ный роман того же столетия? Обусловлено ли это социально —

на это ответить легко, даже без особого углубления в социоло-

гию.

Но Уэллеку, как, впрочем, и Уоррену, важно сделать все

возможное для того, чтобы отдалить изучение литературы от

всего, что составляет ее реальное содержание и является поч-

вой, на которой она развивается. Даже в буржуазном литерату-

роведении такая точка зрения все менее признается правильной.

Показательно, что уже в пору, когда создавалась книга, авторы

не могли уклониться от освещения разнообразия аспектов лите-

ратурной социологии, включающей как социально-философскую

проблематику, так и конкретные вопросы: социальное бытие ли-

тературы и положение писателя в обществе; классовое проис-

хождение и положение писателя и его мировоззрение; писатель

и читатели; контроль над литературой; литература и экономика;

литература и общественные нравы, их взаимодействие; литера-

тура как отражение общества; социальные типы в литературе;

достоверность картин общества, создаваемых писателями; гео-

графическая среда, расовые и национальные особенности лите-

ратурного творчества; писатель и общественные конфликты его

времени; классовая борьба в литературе, — уже один пере-

чень вопросов, затрагиваемых Уэллеком в данной главе, свиде-

тельствует о том, насколько они значительны. Но для авторов

«Теории литературы» они лишь «внешние» факторы, относящие-

ся к смежным явлениям, а не к самой литературе как таковой.

Согласиться с этим можно только, если видеть в литературе

нечто безотносительное к жизни, какою мы живем, какою жили

сотни поколений, память о которых осталась в бессмертных тво-

рениях поэтов.

Явно больше симпатии проявляет Уэллек к ученым, изучаю-

щим отражение идей в литературе. Нельзя не согласиться с

критикой чрезмерного интеллектуализма в литературоведении,

превращающего художественную литературу просто в иллюстра-

цию философских идей определенной эпохи. Реакция против та-

кой прямолинейности возникла уже давно. Духовно-историче-

ская школа более тонко понимала идейное содержание произве-

дений искусства. Уэллек хорошо суммировал позицию этого

направления: «Литература не является философским знанием,

переведенным в образную систему и стихи, а выражает общее

отношение к жизни...» Но он не совсем согласен и с этой точкой

зрения. Если сторонник духовно-исторического метода Р. Унгер

предлагает изучать такие проблемы, как отношение человека

к смерти, любви, семье, обществу, государству, то, по мнению

Уэллека, все это к литературоведению не относится и может

быть предметом истории идеологии или истории человеческих

чувств. Для Уэллека значение «Фауста» и «Братьев Карамазо-

вых» не связано с их философским содержанием. По Уэллеку,

философская правда, как таковая, не имеет никакой художе-

ственной ценности, точно так же, как не имеют ее психологиче-

ская и социальная правда в искусстве. Если исходить из

формальной логики, то это может показаться верным, но диа-

лектическая логика не позволяет отрывать жизненный смысл

произведения от художественного мастерства.

Духовно-историческая школа была, однако, идеалистиче-

ским направлением в литературоведении. Она односторонне

рассматривала идеологическое содержание литературы, ибо бы-

ла в резкой оппозиции к культурно-исторической школе. Если

последняя выводила творчество писателя из влияния внешних

факторов, то последователи Дильтея утверждали обратное: не

среда воздействует на литературу, а литература влияет на об-

щество. Как выразился видный представитель этого направле-

ния Ф. Гундольф: «Мы не из эпохи доходим до Шекспира, а из

Шекспира постигаем его эпоху»,— и трудно не согласиться с

тем, что в этом парадоксе есть доля истины. Но, конечно, не

более того, так как, в сущности, здесь имело место взаимодей-

ствие гения и его времени.

Пренебрегая социальными факторами, духовно-историческая

школа исследовала имманентно специфику образа человека в

мировоззрении и искусстве определенных эпох, своеобразие

идейно-эмоционального строя в тот или иной исторический пе-

риод и отражение этого в литературе. Сам Дильтей был не

столько литературоведом и еще менее литературным критиком,

сколько историком духовной культуры в целом. Но его влияние

испытали на себе критики и литературоведы, проявившие тон-

кий вкус и глубокое понимание искусства, как, например, уже

названный Фридрих Гундольф.

Нельзя не согласиться с Уэллеком, когда он критикует неко-

торые догматические построения духовно-исторической школы,

в частности слишком ригористические определения разных ти-

пов мировоззрений. Но едва ли можно признать разумным его

отрицание попыток некоторых литературоведов связать оп-

ределенные типы идеологий с соответствующими их духу сти-

лями, найти связь между духовными исканиями и стилевыми

особенностями барокко, выявить родство рационализма и клас-

сицизма и другие опыты в этом направлении. Разумеется, скоро-

спелые и поверхностные суждения об этом скорее повредят, чем

помогут, но эта сторона историко-литературного процесса за-

служивает разработки.

Как легко убедиться, читая конец главы, Уэллеку не по серд-

цу литература идей. От него достается даже самому Гёте за

вторую часть «Фауста» и Томасу Манну, как автору «Волшебной

горы». Можно не сомневаться, какой приговор вынес бы

Уэллек «Доктору Фаустусу», появившемуся позднее. Кстати, вто-

рую часть «Фауста» за «нехудожественность» критиковали, на-

чиная с выхода ее в свет. Хотя отдельные голоса в защиту ее

раздавались и раньше, только в XX в., и особенно после второй

мировой войны, началась эстетическая реабилитация этой части

великого творения Гете. И парадоксально, что именно Уэллек,

провозвестник «новой критики», оказался не в состоянии

оценить художественные достоинства второй части «Фауста»

Между тем отказ от старого мнения по этому вопросу

произошел как благодаря некоторым важным явленияем ин-

теллектуальной поэзии XX в., так и под влиянием исследовате-

лей, применивших к анализу «Фауста» приемы, родственные

тем, какими пользуется «новая критика», — изучение иронии в

стиле автора, применение теории мифов и символов и т. п.

В главе «Литература и идеи» говорится также о сравнитель-

но новом направлении гуманитарных наук, посвятившем себя

изучению «истории идей», понимаемой в несколько специфи-

ческом смысле. Здесь речь идет о том, что в каждую эпоху

существует определенный круг понятий, унаследованных

частично от прошлого, дополненных новыми понятиями и со-

ставляющих ту кладовую мыслей, которые входят в умственный

обиход эпохи. Нередко все это лишь «ключевые слова», стан-

дартные фразы, которыми люди пользуются в повседневном об-

щении, не вдумываясь в их смысл, считая их само собой разу-

меющимися. Эти стереотипы мышления небезынтересны. Круп-

нейший представитель «истории идей» А. О. Лавджой показал,

как на протяжении веков, от классической античности, существо-

вала концепция «великой цепи бытия», утверждавшая иерархи*

ческое строение всего мира. Механическое применение принципа

«истории идей» в литературоведении может привести к искаже-

нию идейного облика писателя. Однако осторожное применение

этого принципа весьма полезно в целях достижения подлинного

историзма в изучении исторической семантики, то есть конкрет-

ного смысла, какой имели те или иные понятия, бытовавшие

в языке определенной эпохи.

Глава «Литература и другие искусства» вводит читателя в

область, пожалуй менее всего изученную наукой,— о переклич-

ках между пластическими искусствами и музыкой, с одной сто-

роны, и литературой — с другой. Здесь до сих пор господствует

эмоциональное восприятие, интуитивность в определении соот-

ветствий между, скажем, поэзией и музыкой, композицией

больших поэм и архитектурных сооружений, как, например, го-

тические храмы. Критические замечания Уэллека здесь чаще

всего справедливы, ибо направлены против субъективных вку-

совых сопоставлений. Правильно предостерегает Уэллек и про-

тив механического перенесения категорий, служащих для опре-

деления стиля в живописи, на литературу. Сравнительная

история искусств еще находится на пороге научной стадии

своего развития, несмотря на то что попытки создания такой

истории начались довольно давно. Пока что эта область зна-

ния открывает простор больше для скепсиса, чем для уверен-

ности.

Третья часть книги посвящена принципам анализа литера-

турного произведения как такового. Здесь Уэллек и Уоррен де-

монстрируют свою методологию. Они последовательно рассмат-

ривают различные слои литературного произведения, начиная

с таких первоэлементов литературного языка, как благозвучие

(эвфония), ритм и метрика. Затем следует рассмотрение сти-

листики речи, образных средств, композиции повествовательных

произведений и, наконец, жанров. В этом разделе, как и в дру-

гих частях книги, для читателя представит несомненный интерес

обзор различных литературоведческих теорий. Речь идет здесь

о литературоведческих понятиях и категориях. Они освещены

широко, указаны варианты определений, существующие по от-

ношению к некоторым понятиям. Может быть, небесполезно на-

помнить, что Уэллек и Уоррен адресовали свою книгу амери-

канским читателям, для которых такие элементарные сведения

в самом деле были новыми в середине нашего столетия. Но

квалифицированные читатели знают, что этот материал давно

уже освещался в советском литературоведении. Впервые он был

систематизирован у нас в широко известной «Теории литерату-

ры» Б. Томашевского, выдержавшей с 1925 по 1931 г. шесть

изданий. Книга имела подзаголовок «Поэтика» и содержала

определения ее основных понятий. Труд Б. Томашевского,

несомненно, послужил образцом для третьей части книги Уэл-

лека и Уоррена. Различие между ними лишь в том, что амери-

канские ученые нередко касаются литературоведческой исто-

рии категорий, тогда как Б. Томашевский ограничился изложе-

нием существа понятий поэтики. Заметим, что в русской науке

Давно были книги подобного рода. До революции они называ-

лись теориями словесности, и уже там можно найти многие ка-

тегории и определения, вошедшие в более поздние труды по

поэтике.

Как известно, книга Б. Томашевского была в свое время

воспринята в контексте той литературной ситуации, которая

сложилась во второй половине двадцатых годов. Так как уче-

ный ограничился только характеристикой формальных ка-

тегорий литературоведения, то его труд был оценен как

принадлежащий к формалистической школе. Марксистское ли-

тературоведение не отвергало изучения формы как таковой, но

ставило ее в общий круг вопросов литературоведения, вклю-

чавший вопросы идейного содержания произведений литерату-

ры,

чего не было в книге Томашевского. В советском литерату-

роведении победило направление, синтезировавшее изучение

всех сторон художественного произведения. Уже названные вы-

ше первые труды такого рода, созданные Л. Тимофеевым и

Г. Поспеловым, содержали рассмотрение всех элементов лите-

ратуры. В ходе развития советской науки многие понятия тео-

рии литературы были уточнены, хотя и до сих пор еще

ведутся споры о таких важных категориях, как стиль, или о

таких частных понятиях, как, например, фабула и сюжет, по-

разному объясняемых нашими учеными. Важнейшая принци-

пиальная разница между нашим пониманием теории литерату-

ры и формалистическим состоит в том, что факторы, которые

Уэллек и Уоррен считают внешними, наша наука признает су-

щественными и основополагающими. Как мы видели, амери-

канские ученые старательно отгораживали изучение литературы

от других гуманитарных наук. Насколько отличается позиция

нашей науки в этом вопросе, можно судить хотя бы по труду

«Введение в литературоведение», созданному кафедрой теории

литературы МГУ имени Ломоносова под редакцией Г. Н. Пос-

пелова (Москва, 1976). Книга тоже начинается с рассмотрения

того,

как относится литературоведение к лингвистике, искусст-

вознанию, к другим историческим наукам, но наши ученые за-

вершают его следующим выводом: «Литературоведение — это

одна из филологических наук и одна из многих искусствоведче-

ских наук. Вместе с тем — это историческая наука, связанная

со всеми науками об истории человечества и с их помощью

стремящаяся установить закономерности своего предмета —

истории литературы народов мира.

Поэтому литературоведам недостаточно овладеть методоло-

гическими принципами в их общем виде. Вместе с искусствове-

дами, театроведами, музыковедами литературоведы должны со-

здавать на этой основе конкретную теорию существенных осо-

бенностей художественного творчества, или, иначе — теорию

искусства, его содержания и его формы. С такою же конкрет-

ностью они должны разрабатывать вместе с тем и теорию худо-

жественной литературы как вида искусства» (с. 21). Эта точка

зрения более глубока, чем узко формальный подход к литерату-

2(5

ре.

Такое изучение литературы больше соответствует общему

направлению современного научного знания, сближающего раз-

личные области как общественной жизни, так и природы.

В эпоху биохимии, астрофизики, космической биологии обособ-

ленное изучение «чистой» поэтики, якобы единственно способ-

ной объяснить существо литературы как искусства, выглядит

анахронизмом.

Возвращаясь к книге Уэллека и Уоррена, остановимся

вкратце на двух ее заключительных главах. Первая из них, на-

писанная Уорреном, трактует принципы оценки литературных

произведений. Как и в других главах, читатель найдет здесь

обзор различных мнений по данному вопросу, освещенных с об-

щей позиции авторов — попытки свести все к чисто формальным

критериям. Они цитируют, правда, слова — и автор их, как ни

неожиданно звучит это, Т. С. Элиот, — что величие произведения

определяется значительностью его внеэстетических качеств. Но

специфически литературная оценка не может с этим примирить-

ся,

она нуждается в обоснованиях чисто художественных. Ког-

да же Уоррен обращается к этим критериям, то, рассмотрев

различные варианты, признается, что критическая мысль захо-

дит в тупик. Выход из него, по Уоррену, в том, чтобы, во-пер-

вых, отказаться от обязательных критериев художественности

и, во-вторых, чтобы «составить суждение о стихотворении как

таковом». Но тогда возникает новая проблема: где обретаются

эстетические ценности — в стихотворении, или у того, кто его

читает, или, наконец, в их взаимодействии? Ответ Уоррена гла-

сит: «оценивать стихотворение — значит испытать, реализовать

эстетические качества и связи, которые для компетентного чита-

теля существуют в стихотворении как его структура». Это воз-

вращает нас к сугубо имманентному толкованию произведения,

и «новая критика» дала много образцов такой интерпретации.

Им нельзя отказать в тонкости, но тонкость эта формальная,

техническая, она сочетается с очень умозрительным отношением

к поэзии.

В целом же глава оставляет впечатление растерянности и

свидетельствует о том, что автор запутался в круге форма-

листических и весьма субъективистских критериев художествен-

ности. Иначе и не могло быть, так как, отказавшись от внеэсте-

тических критериев, от учета возможностей эмоционального

восприятия, от реальной истории вкусов, от общественного резо-

нанса произведения, от соответствия его содержания насущным

потребностям времени, а также от других обстоятельств, сопро-

вождающих реальное бытие явлений искусства, Уоррен сам за-

крыл себе возможность самого прямого выхода из тупика. Про-

читав эту главу, скорее, можно подумать, что действительная

оценка невозможна, так неопределенны и туманны критерии;

по которым предлагается определить ценность художественного

произведения. Между тем человечество сумело каким-то обра-

зом выделить из огромной массы литературной продукции про-

изведения, обладающие непреходящим значением. Критерии

есть,

но они шире и разнообразнее, чем это представляется ав-

торам «Теории литературы».

Примерно такое же ощущение оставляет и последняя глава

книги, в которой Уэллек рассуждает о принципах истории

литературы. Из всего сказанного авторами ранее естественно

вытекает вывод, что необходима будто бы «чистая» история

«чистой» литературы, то есть история художественных форм и

ценностей, взятых вне контекста социально-идеологического бы-

тия литературы. «Перед литературной историей,— откровенно

заявляет Уэллек, — стоит ... проблема: по возможности отвлек-

шись от социальной истории, от биографий... и оценки отдель-

ных работ, очертить историю литературы как вида искусст-

ва».

Ну что ж, такая история возможна, но только она не будет

историей, ибо ей не хватит того важного качества, без которого

невозможна никакая история, в ней будет отсутствовать столь

неприемлемая для авторов «причинно-следственная связь». По-

лучится самодвижение литературных форм, не объяснимое ни-

какими причинами.

Анализ художественных форм, расположенных в хронологи-

ческом порядке, историей литературы не станет, но сам по себе

он отнюдь не бесполезен в качестве одного из элементов науч-

ного изучения предмета. История развития рифмы, метрики,

композиции лирического стихотворения, драмы, романа, рас-

смотренные в их обособленном виде, дает лишь материал для

истории, но сама ею еще не является. Даже Уэллек вынужден

признать, что «выделить эстетическую структуру литературного

произведения» трудно. Вместе с тем он верно замечает, что рас-

смотрение исторического процесса развития литературных форм

невозможно без оценки, что тоже не просто, ибо постоянно

происходит изменение ценностей и норм. Отсюда он делает

верный вывод, что «историю можно написать только в согласо-

вании ее с переменными системами ценностей».

В главе много верных критических замечаний о дефектах

существующих историй литературы, но можно было бы больше

сказать об их достоинствах, ибо если неудовлетворителен один

труд или группа их, то в целом сумма знаний, даваемая различ-

ными школами современного литературоведения, дает представ-

ление о процессе исторического развития. Мы отнюдь не так

бедны, как может показаться, читая критику Уэллека. Он сни-

сходительно не отказывает «в правомерности никакому иному

подходу», но твердо убежден, что только его идеальная «исто-

рия литературы как искусства» сможет привести к необходимо-

му результату. Такой истории, признает он, еще не существует.

Мы же убеждены в том, что никакая исключительность не мо-

жет привести к полноте знания. Ни в малой степени не подвер-

гая сомнению необходимость тщательного изучения искусства

как такового, мы знаем, что подлинное постижение его возмож-

но только в диалектической взаимосвязи всех элементов, опре-

деляющих содержание и форму литературного творчества.

Больше верных оценок найдет читатель в тех главах, которые

посвящены конкретным сторонам литературного искусства, хо-

тя здесь тоже много спорного, не до конца проясненного, и

авторы, следуя принятой ими системе изложения, знакомят чи-

тателя с разными определениями литературных понятий, су-

ществующими в современной науке. Особенного внимания за-

служивает раздел, посвященный образности, символам и мифу.

Здесь раскрывается многое, что необходимо для понимания как

поэзии, так и прозы в западных литературах XX в. У нас чаще

пишут об идейных особенностях и общих проблемах художест-

венной формы современного литературного процесса на Западе.

Данная глава приближает читателя к пониманию специфики

образности в новейшей литературе. Столь же полезна и глава

о формах повествовательного искусства, хотя, как признает

Остин Уоррен, поэтика романа разработана меньше, чем эле-

менты лирической поэзии. Надо, однако, сказать, что со вре-

мени написания книги положение несколько изменилось и сей-

час разработка проблем романа продвинулась значительно впе-

ред как на Западе, так и у нас.

И не только в этом отношении продвинулась литературная

наука. Когда Уэллек и Уоррен создавали свой труд, структура-

лизм еще не занял того места, какое он завоевал теперь. Круг

проблем, связанных с этим, дискуссии о структурализме еще не

могли быть освещены в книге *.

«Теория литературы» Уэллека и Уоррена не исчерпывает

проблем литературоведения как в силу позиции авторов, так

и потому, что они не учитывают разработки этих проблем в

советском литературоведении. Различные аспекты его поэтому

освещены с марксистских позиций в Комментарии к книге.

Буржуазная наука считает, что изучение художественной фор-

мы—

ее привилегия, тогда как марксисты занимаются исключи-

тельно социальным и идейным аспектами литературы. Совет-

ская наука, какою она стала в результате уже достаточно

Длительного развития, давно доказала свою глубокую заинтере-

сованность вопросами художественности во всех видах искус-

ства.

Поэтика, как она изложена Уэллеком и Уорреном, имеет

несколько односторонний характер в силу отказа авторов от

синтетического подхода к литературе, в силу отрицания ими

органичности искусства. Построения этой школы литературове-

дения уже получили глубокое освещение с марксистских пози-

ций в работе выдающегося немецкого литературоведа Роберта

Об этом см.: «Структурализм: «за» и «против». Сб. статей под ред.

Е. Я. Васина и М. Я. Полякова. М., «Прогресс», 1975.

Веймаиа «Новая критика» и развитие буржуазного литературо-

ведения», переведенной на русский язык (М., 1965). Ознакомле-

ние с этой книгой поможет читателю разобраться в проблемах

поэтики, как они понимаются американскими авторами. Здесь

дана детальная критика положений «новой критики»; интерес-

ные позитивные результаты работы в области поэтики с марк-

систских позиций нынешнего времени содержатся в трехтомном

собрании исследований «Теория литературы», изданном Инсти-

тутом мировой литературы имени Горького (М., 1962—1965), в

серии критических исследований «Теории, школы, концепции»,

выпускаемой тем же институтом, а также во многих трудах,

указанных в Комментарии.

Теория литературы в целом, а также проблемы поэтики от-

нюдь не являются областью знания, в которой все решено.

Однако в XX в. литературоведение стало наукой в подлинном

смысле слова, наукой движущейся, развивающейся. Перевод

книги Уэллека и Уоррена вызван отнюдь не нашей бедностью

в данной области. Книга американских ученых в сравнительно

краткой форме охватывает большое количество вопросов лите-

ратуроведения, все или почти все его аспекты, хотя, как убедит-

ся читатель, многое освещено авторами либо негативно, либо

проблематично. Поэтому знакомство с нею принесет тем боль-

шую пользу, чем объективнее сумеет читатель отделить верное

от спорного и просто неправильного. Большим достоинством

книги является ее информативность, привлечение значительного

количества работ литературоведов различных направлений.

Нередко приходится отмечать объективизм иных буржуаз-

ных ученых. В данном случае мы имеем дело с его противопо-

ложностью. В своем роде «Теория литературы» Уэллека и Уор-

рена — произведение «партийное», выражающее позиции весь-

ма воинствующего формалистического течения в литературной

науке. Эту буржуазную «партийность» наше литературоведение

встречает во всеоружии своих достижений во всех областях тео-

рии и истории литературы, с запасом широких теоретических

построений и детальных разработок частных вопросов, проблем,

категорий. С этой точки зрения к положительным сторонам кни-

ги,

несомненно, следует отнести и остроту, с какою авторы трак-

туют принципы литературоведения, вызывая желание полеми-

зировать с ними. Столкновения точек зрения полезны в науке

для стимулирования творческой мысли, для уточнения и упроче-

ния своих позиций, а они есть у нас, и это позволяет думать, что

советские читатели должным образом оценят достоинства и

недостатки книги, предлагаемой их вниманию.

А.

Аникст