Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

стого. Однако доказать, что Пушкин выражал интересы обед-

невшего дворянства, а Гоголь — украинских мелких землевла-

дельцев,— задача чрезвычайно трудная, такому выводу проти-

воречит смысл и пафос их творчества, преодолевающего барье-

ры группы, класса и времени.

В кругу проблем, определяемых общественным состоянием

писателя, его социальной принадлежностью, мировоззрением,

социальное происхождение играет скромную роль — известно,

что писатели часто ставят себя на службу интересам другого

класса. Придворная поэзия в основном создавалась выходца-

ми из низших сословий, воспринявших мировоззрения и вкусы

своих покровителей.

К изучению классовой принадлежности и общественных сим-

патий писателя, как и его мировоззрения, привлекаются не

только его художественные произведения, но зачастую и био-

графические внелитературные документы. Будучи гражданским

лицом, он высказывался по актуальным общественно-полити-

ческим проблемам, участвовал в идейной борьбе своего вре-

мени.

Литературоведение проделало значительную работу, систе-

матизируя политические и общественные взгляды отдельных пи-

сателей, причем в последнее время акцент все больше смещает-

ся в сторону экономических предпосылок этих взглядов. Дока-

зывая, например, что в экономических вопросах Бен Джонсон

непоколебимо стоял на позициях средневековья, Л. С. Найт

констатирует, что объектом его (и некоторых драматургов-

современников) сатиры было набиравшее силу сословие

ростовщиков, монополистов, спекулянтов и «предпринимате-

лей».

В политическом контексте времени интерпретировались

многие произведения художественного слова — например, «хро-

ника» Шекспира, «Путешествия Гулливера» Свифта. Однако

никак нельзя смешивать действительное общественное значение

творчества с официальными заявлениями, обращениями и опре-

деленными действиями писателя. Характерный пример — Баль-

зак. На словах он постоянно признавался в симпатиях к ста-

рому порядку, к аристократии и церкви, а его интерес

и воображение художника были целиком поглощены образом

стяжателя, спекулянта, сильного человека буржуазной эпохи.

Между теорией и практикой, исповеданием веры и творческой

деятельностью может лежать пропасть *.

Систематизировав проблемы социального происхождения,

социальной принадлежности и мировоззрения, мы выходим к

вопросам социологии писателя как типа, который можно кон-

кретизировать условиями определенного времени и места. Писа-

телей можно различать по степени их участия в общественном

процессе: пример активного участия дает массовая литература,

но бывают и случаи крайнего антагонизма — «общественную

Дистанцию» выдерживают представители богемы, poete

111

maudit', вообще свободный творческий гений. В целом литера-

тор нового времени — особенно на Западе — заметным образом

qслабил свои классовые узы. Сложилась «интеллигенция» —

сравнительно независимая прослойка представителей свобод-

ных профессий. Задачи литературной социологии, таким обра-

зом,-— охарактеризовать ее общественный статус, зависимость

от правящего класса, определить ее экономическую базу и авто-

ритет звания писателя в современном ему обществе.

Общая картина истории вопроса представляется достаточно

ясной. В устном народном творчестве предстоит изучать роль

певца или сказителя, самым непосредственным образом завися-

щих от расположения своей публики,— древнегреческого аэда,

древнегерманского миннезингера, древнерусских и восточных

сказителей. В древнегреческом полисе авторы трагедий и сочи-

нители дифирамбов и гимнов (как Пиндар) занимали особое

место, они в известной степени были на положении жрецов;

сравнение Еврипида с Эсхилом выявит постепенную секуляри-

зацию профессии. Придворные римские поэты — Виргилий, Го-

раций, Овидий — все зависели от щедрости и милости Августа

и Мецената.

В Средние века мы застаем монаха в келье, трубадура и

миннезингера при дворе или в замке барона, бродячих школя-

ров на дорогах. Писателем был либо церковный клирик или

ученый, либо певец, шут, менестрель. Но уже были поэты-люби-

тели, дилетанты, и в их числе даже короли — Венцеслав II Бо-

гемский, Иаков I Шотландский. В Германии миннезингеры

организуются в специальные поэтические гильдии, это горожа-

не,

для которых поэзия стала профессией. В эпоху Возрожде-

ния формируется тип «гуманиста»: в достаточной степени сво-

бодный от общественных уз, он разъезжает по свету, предлагая

свои услуги то одному патрону, то другому. Петрарка, первый

в новой истории poeta laureatus

, чрезвычайно высоко ставил

миссию поэта; напротив, Аретпно*—прототип литературного

шантажиста-дельца, которого больше боятся, нежели уважают

и почитают.

В последующие века функции патрона переходят от всякого

рода знатных и незнатных покровителей к издателям, диктую-

щим конъюнктуру. К слову сказать, аристократия далеко не

везде монополизировала покровительство искусствам. Некото-

рые литературные виды находили поддержку у церкви, затем у

театра. В Англии практика меценатства идет на убыль с начала

XVIII века. Освободившись от своих благодетелей и еще не

имея возможности целиком полагаться на поддержку читатель-

ской публики, литература какое-то время буквально сидела на

хлебе и воде. Молодые годы д-ра Джонсона с их литературной

«Проклятый поэт» {франц.).

Поэт-лауреат (итал.).

112

поденщиной на Граб-стрит и дерзкой отповедью лорду Честер-

филДу * — яркое свидетельство этих перемен. А ведь поколени-

ем раньше перевод Гомера принес Попу целое состояние, по-

скольку, не считаясь с расходами, на него подписывались и

знать, и университеты.

Но настоящий финансовый успех литература познала лишь

в XIX веке, когда вкус и общественное мнение почти целиком

определялись влиянием Скотта и Байрона. В континентальной

Европе росту авторитета и независимости писателя в огромной

степени содействовали Вольтер и Гёте. Умножение читатель-

ской публики, основание влиятельных «обозрений» типа «Эдин-

бургского» и «Квотерли» все заметнее выдвигали литературу на

положение почти независимого общественного «института» (в

1822 году Проспер де Барант относил этот процесс уже к XVIII

веку).

«Отличительной чертой печатной продукции XIX столетия,—

отмечает Эшли Торндайк,— является не стремление к упрощен-

ности, к среднему уровню, а, скорее, ее специализация. Эта пе-

чатная продукция более не адресовалась некой однородной пуб-

лике: она имела дело с разномастной читательской публикой

и соответственно допускала великое разнообразие предметов

изображения, творческих и иных установок». Ту же мысль про-

водит К- Д- Ливне в работе «Беллетристика и читательская пуб-

лика»: в XVIII веке грамотный крестьянин вынужден был чи-

тать те же книги, что джентри и университетский люд; для XIX

же века правильнее говорить не «читательская публика», а

«разные читательские слои». В наше время издательские анно-

тации и роспись журналов буквально пестрят рубриками: для

детей от 9 до 10 лет, для подростков, «для одиноких», торговые

бюллетени, журналы для дома и семьи, еженедельники для вос-

кресных школ, вестерны, приключенческие романы. Издатели,

журналисты, писатели — все нынче специализируются.

Таким образом, изучение экономического базиса литературы

и общественного статуса писателя теснейшим образом связано

с изучением аудитории, к которой обращено его творчество и от

которой он материально зависит. Даже покровитель-аристократ

уже аудитория, и зачастую аудитория требовательная, посколь-

ку он требует, чтобы произведение искусства не только курило

фимиам лично ему, но еще удовлетворяло потребности его клас-

са. На ранних же этапах общественного развития, в устном

народном творчестве, зависимость автора от аудитории была

вообще решающей: если сочинение не получало немедленного

одобрения, оно попросту дальше не распространялось. Доста-

точно ощутима и роль театральной публики. Делались даже

попытки объяснить периодизацию творчества Шекспира и эво-

люцию его стиля сменой публики: дававший спектакли под от-

крытым небом «Глобус» посещала разношерстная публика, а

ИЗ

в крытый «Блэкфрайэрс» ходила знать. Позже, когда читатель-

ская аудитория численно стремительно возрастает, рассеивается

и теряет однородность, неоднозначные взаимоотношения между

нею и автором исследовать труднее, они приобретают все более

опосредованный, косвенный характер. Увеличивается число по-

средников между автором и публикой. Предметом исследований

может стать роль таких общественных институтов и сообществ,

как салон, кафе, клуб, академия, университет. Или история кри-

тических обозрений и журналов, издательств. В роли ответст-

венного посредника все заметнее выступает критик; кружки

знатоков, библиофилов и книжных собирателей могут оказы-

вать поддержку определенным видам литературной продукции;

наконец, окололитературная среда может создать благоприят-

ную для писателя атмосферу. Например, в Америке женщины

(согласно наблюдениям Веблена *) стали законодательницами

литературного вкуса, поскольку их назначение сводилось к то-

му, чтобы доставлять утомленному бизнесмену искупительное

наслаждение досугом и искусствами.

Однако старый регулирующий механизм еще остается в си-

ле.

Все современные правительства * в той или иной степени

поддерживают, пестуют литературу, а опека, естественно, озна-

чает контроль и надзор. Это воздействие может быть как нега-

тивным (репрессии, сжигание книг, цензура, принуждение к

молчанию, травля), так и позитивным (поощрение национализ-

ма «крови и почвы», в Советской России — «социалистического

реализма»). Подчинив литературу специфической идеологии, го-

сударство все-таки оказалось неспособным создать подлинно

великое искусство, но это не меняет дела: правительственное

руководство литературой эффективно в том смысле, что дает

возможность творить всем, кто добровольно или поневоле при-

нимает официальные предписания. И поэтому в Советской Рос-

сии — во всяком случае, в теории — литература снова становит-

ся общественным искусством, художник возвращается к нераз-

рывному единству с обществом.

Успех книги, ее последующая жизнь и новое признание, как

репутация и слава писателя, — это, главным образом, социаль-

ный феномен. Отчасти, разумеется, это проблема истории лите-

ратуры, поскольку слава и репутация писателя измеряются его

влиянием на творчество других писателей, его способностью

преобразовать, обновить литературную традицию. С другой сто-

роны, репутация писателя есть вопрос литературной критики,

она складывается из более или менее официальных мнений,

якобы представляющих позицию «рядового читателя». Таким

образом, если «карусель вкусов» есть вопрос «социальный», то

под него можно подвести и более определенное социологическое

обоснование — тщательным исследованием можно раскрыть

секрет успеха произведения среди определенной категории чита-

телей, собственно говоря, и обеспечивших этот успех. Коли-

114

чество изданий, число проданных экземпляров подтвердят вер-

ность выводов.

Общественное расслоение прямым образом отражается в ка-

лейдоскопе общественного вкуса. Нормы, принятые в высших

слоях общества, обычно перенимаются низшими; но бывает и

обратная картина — например, интерес к фольклору и перво-

бытному искусству. Успехи в политической и общественной

жизни отнюдь не связаны с прогрессом в эстетике: буржуазия

завоевала литературу задолго до побед на политическом фрон-

те.

Общественное расслоение может быть запутано и даже как

бы отменено в вопросах вкуса разницей возрастной и половой,

деятельностью определенных групп и сообществ. Важным фено-

меном в современной литературе является также мода: дух со-

перничества в нашем непостоянном обществе приводит к тому,

что нормы высших классов стремительно перенимаются и посто-

янно требуют замены. Нынешняя лихорадка общественного вку-

са, безусловно, является отражением стремительных обществен-

ных перемен за истекшие десятилетия, а также свидетельством

ослабления связей между художником и публикой.

Изоляция современного писателя от общества, выразив-

шаяся в существовании Граб-стрит, Богемы, Гринвич-вилледж и

американцев-экспатриантов, требует социологического изуче-

ния. Русский социалист Георгий Плеханов так объяснял проис-

хождение доктрины «искусства для искусства»: художники чув-

ствуют «непреодолимое противоречие между своими целями и

целями общества, к которому они принадлежат. Нужно, чтобы

они были чрезвычайно враждебно настроены к этому обществу

и не видели путей изменить его». Некоторые из этих проблем

затронул в «Социологии литературного вкуса» Левин Л. Шю-

кинг*; в другой своей работе он детально исследовал роль

семьи и женщины в формировании читательской публики XVIII

столетия.

И несмотря на богатейший собранный материал, можно по

пальцам пересчитать попытки обстоятельно разобраться в ха-

рактере отношений между литературным процессом и его эко-

номическими предпосылками или хотя бы уяснить, в чем кон-

кретно проявилось влияние публики на писателя. Ясно, что

вопрос не сводится к прямой зависимости либо послушному

следованию предписаниям патрона или публики. Случается, что

писатели создают свою собственную читательскую публику, и не

зря Кольридж полагал, что каждый новый писатель должен

сформировать вкус, чтобы иметь поддержку извне.

Что общество оказывает определенное влияние на писате-

ля—

это только одна сторона вопроса: писатель в свою очередь

сам влияет на общество. Искусство не просто воспроизводит

Жизнь, но дает ей определенное оформление. Следуя примеру

вымышленных героев и героинь, люди устраивают свою жизнь.

С оглядкой на книгу (это могут быть и «Страдания молодого

115

Вертера» Гёте, и «Три мушкетера» Дюма) люди любят, совер-

шают преступления, кончают жизнь самоубийством. Но воз-

можно ли точно определить влияние книги на ее читателей?

Или сатиры — будет ли нам когда-нибудь доступно оценить

масштабы ее воздействия? Нам говорят: Аддисон способствовал

смягчению нравов в обществе, Диккенс побудил к проведению

реформ, улучшивших положение в тюрьмах для должников, в

закрытых школах и работных домах — но верно ли все это?

И верно ли, что Гарриет Бичер Стоу действительно была той

«маленькой женщиной, которая развязала большую войну»?

И что отношение читателей-северян к великой войне миссис Би-

чер Стоу переменилось после «Унесенных ветром»? * Можно ли

говорить о воздействии Хемингуэя и Фолкнера на своих читате-

лей? И сколь велико участие литературы в зарождении совре-

менного национализма? Ведь исторические романы Вальтера

Скотта, Генрика Сенкевича и Алоиза Ирасека весьма опреде-

ленно поддержали растущее чувство национального достоинст-

ва, закрепили в народной памяти известные исторические со-

бытия.

Можно с достаточной уверенностью предположить, что на

молодежь литература воздействует вернее и сильнее, чем на

старшее поколение, что неискушенные читатели доверчиво ви-

дят в ней копию жизни, а не интерпретацию ее, и что, наконец,

читатели, чей круг чтения ограничен, больше благоговеют перед

книгой, нежели широко, профессионально начитанные люди.

А можно ли пойти дальше этих предположений? Например, ис-

пользуя анкеты либо иные методы социологического исследова-

ния? Нет, объективной картины мы так и не получим, поскольку

каждый индивидуальный случай будет целиком зависеть от па-

мяти и аналитических способностей испытуемого, полученные

же показатели подвергнутся кодификации и оценке столь же

небезупречного мыслительного аппарата испытателя. Однако

вопрос «Как литература воздействует на свою аудиторию?» —

вопрос эмпирический, и если отвечать на него, то только апел-

лируя к опыту; поскольку же литературу (и общество) в дан-

ном случае мы рассматриваем в самом широком смысле, то сле-

дует апеллировать не к опыту искушенного знатока, но к опыту

всего человечества. Мы только-только подошли к изучению этих

проблем.

В обычной литературоведческой практике взаимоотношения

между литературой и обществом чаще всего сводятся к тому,

что литературное произведение исследуют как общественный до-

кумент, якобы отразивший определенную общественную ситуа-

цию.

Разумеется, какое-то представление о социальной действи-

тельности литература дает, и эта функция литературы получила

признание еще в самом начале ее систематического иссле-

дования. Уже первый историк английской поэзии, Томас Уор-

тон *, признавал за литературой «то чрезвычайное достоинство,

116

чТ

о она правдиво сообщает черты своего времени и содержит

необычайно живые и выразительные картины нравов»; и он, и

множество наследовавших ему антикваров рассматривали лите-

ратуру как хранилище костюмов и обычаев, это был только ис-

точник для истории цивилизации, в первую очередь — истории

пришедшего в упадок рыцарства. А сегодня многие читатели

основывают свое знакомство с зарубежной жизнью на чтении

романов Синклера Льюиса и Голсуорси, Бальзака и Тургенева.

Если к литературе подходить как к социальному документу,

то естественно увидеть в ней отражение определенных моментов

истории общества. Чосер и Лэнгленд оставили каждый свою

картину общества XIV века. «Пролог» к «Кентерберийским рас-

сказам» издавна принято считать исчерпывающей галереей об-

щественных типов. О жизни средних слоев общества в елизаве-

тинской Англии некоторое представление дают «Виндзорские

насмешницы» Шекспира, пьесы Бена Джонсона, Томаса Дело-

ни.

Аддисон, Филдинг и Смоллет изображают новую буржуа-

зию XVIII столетия; сельское джентри и духовенство начала

XIX века сходят со страниц романов Джейн Остин; викториан-

скую Англию изображали Троллоп, Теккерей и Диккенс. В на-

чале нашего века Голсуорси отображал жизнь верхушки сред-

них слоев общества, Уэллс, напротив, выводил низшие слои об-

щества, быт провинциальных городишек описывал Беннет.

Американский роман от Бичер Стоу и Хоуэллса до Фаррел-

ла и Стейнбека также дает калейдоскоп фрагментов обществен-

ной жизни. Париж и Франция после Реставрации запечатле-

лись в судьбах сотен героев «Человеческой комедии» Бальзака.

С бесконечным вниманием перебирает различные оттенки рас-

пада французской аристократии Пруст. В романах Тургенева

и Толстого мы застаем помещичью Россию XIX века, чеховские

пьесы и рассказы приоткрывают мир купечества и интеллиген-

ции, Шолохов познакомил нас с колхозниками.

Примеры можно продолжать до бесконечности. Можно чет-

ко выявить «мир» каждого писателя, выяснить, какое место за-

нимают в нем любовь и брак, работа, интеллигенция, как изо-

бражается духовное сословие — глупы они или умны, непороч-

ны или лицемерны; можно поразмышлять о моряках Джейн

Остин, arrivistes

Пруста, замужних дамах Хоуэллса. Плодом

таких размышлений явятся монографии типа «Землевладелец

и арендатор в американской беллетристике девятнадцатого ве-

ка»,

«Моряки в английской прозе и драме», «Американцы ир-

ландского происхождения в художественной прозе двадцатого

века».

И однако ценность этих исследований невелика, если они

заведомо отводят литературе роль безучастного зеркала, мерт-

вой копии и, таким образом, низводят ее до положения

Карьеристы (франц.).

ft?

общественного документа. Они имеют смысл только в том слу-

чае,

если мы знаем художественный метод исследуемого рома-

ниста и можем ответить не общими словами, а конкретно на

вопрос, каково соотношение между изображаемой картиной и

социальной действительностью. Преследовал автор реалистиче-

ский замысел либо намеревался дать отчасти сатиру, карика-

туру или, положим, романтически идеализированную карти-

ну? В своей удивительно трезвой работе «Аристократия и сред-

ние слои общества в Германии» Кон-Брамштедт справедливо

предостерегает:

«Только зная структуру общества по другим, не чисто лите-

ратурным источникам, можно утверждать, что те или иные об-

щественные типы и их поведение воспроизведены в романе с той

или иной степенью полноты... В каждом отдельном случае над-

лежит со всей осторожностью выделить воображаемое, действи-

тельное и желаемое...»

Используя концентрацию идеальных «социальных типов»

Макса Вебера *, ученый исследует такие общественные явле-

ния, как классовая ненависть, поведение парвеню, снобизм, от-

ношение к евреям; выводы, к которым он приходит, убеждают,

что подобные общественные явления не столько даже объектив-

ная данность и модели поведения, сколько сложное переплете-

ние отношений, и потому наиболее полное выражение они полу-

чают в беллетристике. Историкам общественной жизни отнюдь

не возбраняется использовать литературный материал, но надо

уметь верно его интерпретировать. Изучая же древние эпохи,

ученые просто вынуждены пользоваться литературным и близ-

ким к нему материалом ввиду отсутствия современных социоло-

гических свидетельств — специальных политических и экономи-

ческих исследований и по вопросам, представляющим обще-

ственный интерес.

Любопытным показателем общественных взаимоотношений

являются герои и героини художественной литературы, напри-

мер злодеи и авантюристки. Изучение этих персонажей неиз-

менно подводит к истории этических и религиозных идей. Мы

знаем, кого средневековье считало «предателем», как оно отно-

силось к ростовщичеству, перекочевавшему в Возрождение и

давшему образ Шейлока, а позже — мольеровского «Скупого».

Какой «смертный грех» в новое время олицетворяла фигура

злодея, и какую мораль он попирал — личную или обществен-

ную? Был ли он вдохновенным мастером совращения либо про-

сто охотником за деньгами вдовы?

Классический пример — английская комедия Реставрации.

Прав ли Лэм *, видевший в ней только блаженное царство

рогоносцев, волшебный край адюльтера и инсценированных

браков? Или все же прав Маколей, убеждавший нас, что это

лишь — правдивое изображение нравов разлагающейся, легко-

мысленной и жестокой аристократии? А может, следует отбросить

118

обе крайности и попытаться выяснить, какая конкретно обще-

ственная группа создавала это искусство и в расчете на какую

публику? И попытаться также выяснить, было это искусство

натуралистическим или оно стилизация? Наконец, можем ли мы

забывать о таких вещах, как сатира и ирония, самоосмеяние

я вымысел? Как вся литература, эти пьесы не могут быть пря-

мыми документальными свидетельствами; как во всякой пьесе,

в них есть традиционные персонажи и ситуации, театральные

браки и сценические формы их урегулирования. Подытоживая

свои наблюдения над комедией Реставрации, Столл * пишет:

«Очевидно, перед нами не «реальное общество» и не правдо-

подобная картина хотя бы даже «светской жизни»; очевидно

также, что это не Англия, и даже не Англия «при Стюартах» —

ни до ни после Революции или Великого мятежа».

Работы Столла и подобные им справедливо акцентируют

роль литературного этикета и традиции в создании художест-

венного произведения, однако этим отнюдь не снимается про-

блема отношений между литературой и обществом. Даже самая

темная аллегория, или совершенно невероятная пастораль, или

до невозможности свирепый фарс — даже они, если с толком

разобраться, дадут какое-то представление об общественной

жизни на определенном этапе.

Являясь частью культуры, литература существует только в

социальном контексте, ей нужна среда. Знаменитая триада Тэ-

на— раса, среда и момент — на практике означала исключи-

тельно изучение среды. Раса — неопределенная по существу за-

фиксированная цельность, Тэн очень свободно оперировал ею.

Зачастую ее отождествляли с «национальным» характером, или,

как было принято говорить в Англии и Франции,— националь-

ным «духом». «Момент» легко сводится к понятию «среды».

Ведь перемены во времени суть перемены в окружающей обста-

новке. Вот и выходит, что, только заинтересовавшись непосред-

ственно понятием «среды», мы приблизимся к насущным зада-

чам литературоведческого анализа. Мы прежде всего уясним

для себя, что для художественного произведения ближайшая

«окружающая обстановка» — это лингвистическая и литератур-

ная традиция * и что в свою очередь эта традиция определяет-

ся общим культурным «климатом». Далеко не прямым образом

связана литература с конкретной экономической, политической

и общественной ситуацией. Само собой разумеется, все сферы

человеческой деятельности взаимосвязаны между собой, и в ко-

нечном счете можно проследить некую связь между способом

производства и литературой, коль скоро экономическая система

предполагает наличие власти и, стало быть, контролирует фор-

мы семейной жизни. А семье принадлежит чрезвычайно важная

роль — и в образовании, и в определении понятий идеальной

и земной любви, и, наконец, в сохранении традиционных форм

Душевных переживаний. Таким образом, даже лирическую

119

поэзию можно связать с этикетом любви, религиозными пред-

рассудками и принятыми в обществе взглядами на человече-

скую природу. Но это могут быть весьма косвенные, опосредо-

ванные связи.

И однако, кажется невозможным принять точку зрения, ко-

торая объявляет «первопричиной» всей многогранной челове-

ческой деятельности какую-то одну-единственную сферу его

проявления: например, Тэн обусловливает творчество комбина-

цией климатического, биологического и социального факторов;

Гегель и гегельянцы признают единственной движущей силой

истории «дух»; марксисты выводят все решительно из способа

производства *. Однако на протяжении многих веков, отделяю-

щих раннее средневековье от набирающего силу капитализма, не

произошло никаких радикальных перемен в технике, в то время

как культурная жизнь — и в особенности литература — измени-

лась до неузнаваемости. Да и не было, пожалуй, случая, чтобы

литература чутко откликалась на технический прогресс в обще-

стве—

в лучшем случае она это делала с запозданием: только

в сороковые годы XIX века промышленная революция потрясла

английский роман (Элизабет Гаскелл, Кингсли, Шарлотта

Бронте), но задолго до этого о ней свидетельствовали эконо-

мисты и общественные деятели.

Общественная ситуация может лишь способствовать реали-

зации определенных эстетических ценностей, но никак не их

возникновению. В общих чертах мы можем себе представить,

какие формы искусства возможны в данном обществе, а какие

нет; зато совершенно невозможно предсказать, что именно эти

формы искусства осуществятся. Многие марксисты (впрочем, не

только они) протягивают самые прямые связи между экономи-

кой и литературой. Например, Джон Мейнард Кейнс, в литера-

туре совсем небесполезный человек, объяснил появление Шекс-

пира тем обстоятельством, что «благодаря нашему материаль-

ному положению мы уже были в состоянии позволить себе

такую роскошь, как Шекспир. В бодрящей атмосфере всеобщего

оживления и экономической безоблачности нарождались вели-

кие писатели».

Но почему-то они не нарождались в другие времена — ска-

жем, во время экономического бума в Соединенных Штатах

20-х годов, не говоря уж о том, что этот оптимистический вари-

ант появления Шекспира вызывает желание поспорить. Проти-

воположная точка зрения, высказанная русским марксистом,

также мало проясняет суть дела: «Трагическое мировоззрение

Шекспира вытекало из драматического положения феодальной

аристократии, которая в царствование Елизаветы утратила

роль руководящей силы в обществе».

Растворенные в смутных категориях оптимизма и пессимиз-

ма, подобные взаимоисключающие суждения бессильны вы-

явить конкретное социальное содержание шекспировских пьес,

120