Тузов Д.О. Теория недействительности сделок. Опыт российского права в контексте европейской правовой традиции

Подождите немного. Документ загружается.

Первый вывод, вытекающий из данного сравнения, состоит в том, что перед нами

две совершенно различные владельческие ситуации, что, таким образом, фигура

добросовестного приобретателя, у которого вещь не может быть истребована в силу ст.

302 ГК, не имеет практически ничего общего с фигурой давностного владельца,

предусмотренной ст. 234 ГК. Другой вывод заключается в невозможности рассматривать

добросовестного приобретателя в качестве не только давностного, но и вообще

беститульного владельца. Поскольку такой приобретатель защищен в петиторном

процессе, против виндикационного иска, то в глазах законодателя он является

обладателем права на вещь, хотя прямо и не именуется таковым. Именно этот вывод и

явился конечным пунктом в аргументации Конституционного Суда, не сумевшего,

однако, как увидим далее, ни дать ему должного теоретического обоснования, ни

определить вид и природу субъективного права, существование которого он провозгласил

в своем постановлении. Данный пробел восполняется третьим выводом: учитывая, что

право на вещь, принадлежащее добросовестному приобретателю, не зависит от каких бы

то ни было иных прав на ту же вещь и, более того, противопоставляется им в

виндикационном процессе, думается, что добросовестный приобретатель рассматривается

законом в качестве собственника спорной вещи с момента ее приобретения, и именно в

силу этого в отношении его невозможна ее виндикация <402>.

--------------------------------

<402> Подробнее см.: Тузов Д. Приобретение имущества от неуправомоченного

отчуждателя: сложный юридический состав или приобретательная давность? Ср.: Он же.

Реституция в гражданском праве: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. С. 14; Чуваков В.Б.

Приобретение права собственности от неуправомоченного отчуждателя. С. 21 и сл.

Независимо от того или иного решения вопроса о том, становится ли добросовестный

приобретатель немедленно собственником или нет, ввиду только что приведенных

доводов очевидна ошибочность его квалификации в качестве давностного владельца.

Примечательно, что сторонники последней так и не попытались эти доводы опровергнуть.

Действительно, если принять точку зрения противников конструкции сложного

юридического состава как основания возникновения у добросовестного приобретателя

права собственности, была бы совершенно необъяснимой позиция законодателя, занятая

им при формулировании правила п. 1 ст. 302 ГК. Зачем нужно, изначально лишая

собственника права на защиту, в то же время сохранять за ним "голое" право

собственности, а от добросовестного приобретателя, безусловно защищенного против

иска об изъятии вещи, требовать владения ею в течение соответственно пяти или

пятнадцати лет? Разумное объяснение этому найти трудно. Если предположить, что закон,

ab initio лишая собственника права на защиту (т.е. виндикационного притязания), все же

продолжает рассматривать его в качестве собственника, а добросовестного приобретателя

- в качестве давностного владельца, то такое решение можно было бы объяснить только

одним - стремлением законодателя дать собственнику "шанс" восстановить свое владение

не с помощью законных юридических средств, к каковым относится виндикационный иск,

а путем самоуправных действий (насильственного захвата вещи, тайного или обманного

завладения ею и т.п.), от которых давностный владелец по российскому законодательству

не защищен <403>. Но подобная (единственно возможная) мотивация выглядела бы столь

же абсурдной, сколь и бессмысленной: с одной стороны, трудно представить, чтобы в

намерения законодателя входило легализовать самоуправство, а с другой - если бы закон в

ситуации добросовестного приобретения действительно преследовал цель защиты

интересов собственника, то гораздо проще и логичнее было бы обеспечить эту защиту

путем установления правила о неограниченной виндикации, как это было в римском

праве.

--------------------------------

<403> И предположение об абстрактной возможности подобной мотивации вовсе не

является надуманным, как могло бы показаться на первый взгляд. Достаточно заметить,

что один из наиболее активных сторонников критикуемого взгляда приходит именно к

такому результату, пытаясь обосновать - впрочем, чисто позитивистски, не задаваясь

вопросом об истинных мотивах законодателя, - возможность и, более того, законность (по

крайней мере в том, что касается области частного права) подобного поведения

собственника. Кроме того, тот же автор утверждает, что собственник имеет право

предъявить добросовестному приобретателю кондикционный иск о взыскании стоимости

пользования вещью за весь срок приобретательной давности, поскольку приобретатель

якобы владеет и пользуется ею неосновательно, а значит, неправомерно сберегает свои

средства, которые бы потратил на наем той же вещи (см.: Скловский К. Защита владения

при признании договора недействительным. С. 39). Против последнего утверждения

следует возразить, что, если бы добросовестный приобретатель и был давностным

владельцем, а не собственником, все равно невозможно было бы констатировать какое-

либо его обогащение, даже в экономическом смысле, ибо он приобрел вещь возмездно.

Вообще, ситуация разъединения собственности и владения, попытки теоретического

обоснования которой предпринимаются в современной литературе, является аномальной

для права. Не случайно гражданско-правовые институты, с помощью которых

осуществляется ее регулирование (приобретательная давность, виндикация и ее

ограничение, а в известной степени и защита фактического владения), в конечном счете

направлены на ликвидацию указанной "расщепленности", на соединение собственника и

владельца в одном лице. И это - совершенно естественная общественная потребность, ибо

искать в состоянии разъединенности собственности и владения, права и факта как таковом

какие-либо позитивные моменты, обосновывающие его сохранение, было бы тщетно.

Действительно, в ряде случаев право признает и охраняет указанное состояние. Но, во-

первых, это лишь неизбежный компромисс между двумя заслуживающими правовой

защиты интересами - интересами собственника и добросовестного владельца, причем

компромисс временный, не способный окончательно разрешить возникшее противоречие,

а во-вторых, такое состояние может иметь место только тогда, когда виндикационное

притязание существует, но по каким-либо причинам остается нереализованным,

например, при добросовестном и возмездном приобретении вещи от неуправомоченного

отчуждателя, если эта вещь выбыла из владения собственника или титульного владельца

помимо их воли. Если же виндикационное притязание отсутствует изначально, то

никакого разъединения не происходит: недопущение виндикационного притязания в

отношении добросовестного приобретателя именно с тем и связано, что закон

рассматривает последнего в качестве собственника приобретенной вещи, в то время как

прежний собственник утрачивает свое право на ту же вещь.

Тем не менее в российском ГК, как уже было отмечено, отсутствовало прямое

указание на возникновение у добросовестного приобретателя права собственности

(подобное тому, которое содержалось в ст. 183 ГК РСФСР 1922 г.), а в отношении

движимых вещей оно отсутствует и до сих пор. Остался нерешенным этот острый вопрос

и в постановлении Конституционного Суда. Вероятно, последнее обстоятельство

объясняется тем, что Конституционный Суд опасался подменить собой законодателя (хотя

речь по существу шла не о создании новой нормы, а лишь об определенной

интерпретации уже существующих законоположений). В то же время решить проблему

защиты добросовестного приобретателя было бы невозможно, не коснувшись вопроса о

его правовом положении. В результате выводы Конституционного Суда о "правах

добросовестных приобретателей" оказались половинчатыми и крайне неопределенными.

В Постановлении говорится следующее: "В тех случаях, когда имущественные права на

спорную вещь, возникшие на предусмотренных законом основаниях, имеют другие,

помимо собственника, лица - владельцы и пользователи вещи, этим лицам также должна

быть гарантирована государственная защита их прав. К числу таких имущественных прав

относятся и права добросовестных приобретателей" (абз. 3 п. 2).

Таким образом, Конституционный Суд априорно исходит из существования у

добросовестного приобретателя некоторого права, возникшего на предусмотренном

законом основании (очевидно, имеется в виду ст. 302 ГК), которому, следовательно,

должна быть гарантирована защита. Но весь вопрос в том-то и состоит: принадлежит ли

добросовестному приобретателю какое-нибудь право, и если да, то какое именно?

В связи с данной мотивировкой в адрес Конституционного Суда уже прозвучал

упрек. "Парадокс заключается в том, - отмечает К.И. Скловский, - что КС РФ, взяв под

защиту именно незаконных владельцев против собственников, не считает нужным прямо

заявить об этом и говорит, что защищаются "права добросовестных приобретателей"

<404>. Однако парадокс, по-видимому, имел бы место как раз в противоположном случае

- если бы суд признал в лице добросовестного приобретателя незаконного владельца. И

дело даже не в том, что такое решение было бы неправильным по существу. В силу своего

статуса Конституционный Суд обязан обосновывать принимаемые им акты нормами

Конституции. Между тем Конституция гарантирует беспрепятственную реализацию и

охрану именно прав и ничего не говорит о защите фактических состояний. Даже из

общего смысла конституционных норм вывести какие-либо гарантии незаконного

владения было бы просто невозможно. При таких обстоятельствах Конституционный Суд,

как представляется, и не мог поступить иначе, кроме как признать за добросовестным

приобретателем определенные права на возмездно приобретенное им имущество.

--------------------------------

<404> Скловский К. Конституционный Суд России признал доброкачественность ГК

РФ // ЭЖ-Юрист. 2003. N 18. С. 4.

Что же это за права? По мнению К.И. Скловского, в данном случае "права

добросовестных приобретателей" могут трактоваться "не как субъективное право на вещь,

а как права самих лиц, в том числе право противостоять самоуправству, включая

самоуправство собственника. Ведь именно по модели защиты от самоуправства обычно и

выстраивается владельческая защита" <405>.

--------------------------------

<405> Там же.

Отдавая должное стремлению автора обосновать необходимость закрепления в

нормах российского права полноценной владельческой защиты, нельзя в то же время не

отметить, что подобное толкование менее всего соответствует действительной позиции

Конституционного Суда, нашедшей отражение в анализируемом Постановлении.

Во-первых, Конституционный Суд прямо указывает, что "права добросовестных

приобретателей" относятся к числу "имущественных прав на спорную вещь". Как по-

иному можно истолковать это выражение, если не признать, что речь идет о вещных

правах или, по крайней мере, о так называемых правах с вещным элементом? Во всяком

случае, трактовать "имущественное право на вещь" как "право самого лица противостоять

самоуправству" является очевидной натяжкой.

Во-вторых, остается непонятным, какое отношение имеет владельческая защита, о

которой упоминает К.И. Скловский, к добросовестному приобретению имущества от

неуправомоченного лица. Постановление Конституционного Суда не связано ни с

проблемой владельческой защиты, ни с более общей проблемой защиты от самоуправства.

Предметом рассмотрения явился вопрос о конкуренции двух исковых требований: с одной

стороны, требования, основанного на нормах о виндикационной защите (ст. 301, 302 ГК),

а с другой - требования в порядке реституции вследствие недействительности сделки (п. 2

ст. 167 ГК). Заявление как того, так и другого - не самоуправство, а реализация права на

иск (в материальном или процессуальном смысле - в зависимости от того, подлежит ли

такой иск удовлетворению). Понятно, что ни о какой владельческой защите против иска

говорить не приходится.

Итак, Конституционный Суд конструирует "право добросовестного приобретателя" в

качестве права на вещь. В то же время из Постановления определенно следует, что это

право не рассматривается им в качестве права собственности, ибо добросовестные

приобретатели отнесены к числу "других, помимо собственника, лиц", имеющих

"имущественные права на спорную вещь". Таким образом, не ясно, какими именно

имущественными правами обладает добросовестный приобретатель, каково их

содержание и формы реализации. По-видимому, за туманной формулировкой

Постановления, хотя, возможно, она, по словам Скловского, и "предпочтительнее

отдающего откровенным примитивом "права владения" <406>, на самом деле все-таки

скрывается признание этого последнего. К сожалению, оснований для более

определенных выводов Постановление не дает. В этом его главный недостаток и слабость.

--------------------------------

<406> Там же.

В связи с отсутствием ясности в правовом положении добросовестного

приобретателя одно только абстрактное указание на его "права", очевидно, не могло быть

достаточным доводом в пользу его защиты против иска собственника. Видимо, хорошо

понимая это, Конституционный Суд в конечном счете прибег к чисто цивилистическому

обоснованию своей позиции, аргументировав ее положениями Гражданского кодекса, а не

нормами Конституции, достаточно далекими от существа рассматриваемого вопроса.

Ссылаясь на положение ст. 168 ГК, предусматривающее ничтожность незаконной

сделки, но допускающее при этом возможность установления законом "иных последствий

нарушения", Конституционный Суд делает вывод, что, "поскольку добросовестное

приобретение в смысле статьи 302 ГК... возможно только тогда, когда имущество

приобретается не непосредственно у собственника, а у лица, которое не имело права

отчуждать это имущество, последствием сделки, совершенной с таким нарушением,

является не двусторонняя реституция, а возврат имущества из незаконного владения

(виндикация)" (абз. 6 п. 3.1). "Следовательно, - говорится в Постановлении, - права лица,

считающего себя собственником имущества, не подлежат защите путем удовлетворения

иска к добросовестному приобретателю с использованием правового механизма,

установленного пунктами 1 и 2 статьи 167 ГК... Такая защита возможна лишь путем

удовлетворения виндикационного иска, если для этого имеются те предусмотренные

статьей 302 ГК... основания, которые дают право истребовать имущество и у

добросовестного приобретателя..." (абз. 7 п. 3.1).

В данном построении прежде всего бросается в глаза некорректная ссылка на ст. 168

ГК. Эта статья предусматривает, что законом могут быть установлены изъятия из общего

правила о ничтожности незаконной сделки, т.е. ее оспоримость или иные последствия

нарушения (например, перевод прав и обязанностей одной из сторон сделки на третье

лицо - п. 3 ст. 250 ГК). При этом очевидно, что исключения из правила о ничтожности

могут касаться только самого этого правила, но не положения об общих последствиях

недействительности сделки (п. 2 ст. 167 ГК), представляющего собой совершенно

самостоятельное правовое предписание. Поэтому для того, чтобы обосновать защиту

добросовестного приобретателя путем применения норм об ограничении виндикации (ст.

302 ГК), следовало бы сослаться не на ст. 168, а скорее на п. 2 ст. 167 ГК,

предусматривающий двустороннюю реституцию, но допускающий установление законом

и "иных последствий недействительности сделки". Впрочем, и такое обоснование защиты

добросовестного приобретателя было бы ошибочным, на что уже указывалось выше

<407>.

--------------------------------

<407> См. в предыдущем параграфе.

Вряд ли рассматриваемую аргументацию можно признать логически безупречной и

по существу. Проблема добросовестного приобретения, действительно, возникает лишь

тогда, когда имущество приобретено по сделке у лица, не управомоченного на его

отчуждение. Указание на данное обстоятельство в Постановлении Конституционного

Суда справедливо и не вызывает возражений. Но следует ли из этого, что "последствием

сделки" (или "последствием недействительности сделки"?), совершенной

неуправомоченным лицом <408>, не может быть двусторонняя реституция?

--------------------------------

<408> Строго говоря, как будет показано в следующем параграфе, недействительной

в данном случае является не сама сделка купли-продажи, а совершенная на ее основании

сделка-предоставление (передача вещи неуправомоченным лицом в собственность

покупателя).

Безотносительно к уже рассмотренному вопросу о том, вправе ли участник

недействительной сделки, никаких прав на вещь не имеющий, истребовать эту вещь в

порядке реституции, заметим, что сама по себе неуправомоченность лица на отчуждение

вещи не означает отсутствия у него вообще каких-либо прав на нее, включающих, в

частности, правомочие владения. Так, например, арендатор, хранитель, залогодержатель

(при закладе) имеют определенные права на переданное им имущество, хотя и не могут

его отчуждать. Вправе ли они в случае нарушения указанного запрета и продажи вещи

третьему лицу (хотя бы и недобросовестному) требовать реституции? Отрицательный

ответ, вытекающий из аргументации Конституционного Суда, хотя и может

представляться разумным, далеко не очевиден. По крайней мере, он не следует из

буквального смысла закона, и потому нуждается в специальном обосновании, которого

постановление не дает.

Априорно, хотя по существу правильно, и другое суждение, положенное в основание

выводов Конституционного Суда, - о том, что механизм реституции неприменим для

защиты интересов собственника, не являющегося участником недействительной сделки.

Имеется в виду уже рассмотренная выше, в прошлом достаточно распространенная

ситуация, когда в судебном процессе вместо рассмотрения одного виндикационного иска

собственника признавались недействительными все сделки, совершенные с его вещью и

составляющие непрерывную цепочку, с применением реституции (можно предположить,

чисто номинальной) в отношении сторон каждой из них, в результате чего вещь

возвращалась собственнику. Конечно, подобная процедура выглядит аномальной. Ее

практический смысл состоял единственно в том, чтобы обойти установленные ст. 302 ГК

ограничения и истребовать вещь у конечного добросовестного приобретателя. И все-таки,

чтобы утверждать о ее юридической невозможности, необходима определенная

интерпретация тех положений ГК, в которых она до сих пор находила свое формальное

обоснование. Речь идет, во-первых, о п. 2 ст. 167, согласно которому при

недействительности сделки каждая из сторон обязана возвратить другой все полученное

по этой сделке, а во-вторых, о п. 2 ст. 166, в соответствии с которым, если сделка

ничтожна, иск о применении указанных последствий вправе предъявить любое

заинтересованное лицо. Как при наличии этих норм отказать собственнику в реституции?

<409> Конституционный Суд не дает ответа на этот вопрос. Нуждается в обосновании и

мнение о том, что собственник не является лицом, заинтересованным в реституции, а

следовательно, не подпадает под категорию указанных в п. 2 ст. 166 ГК субъектов,

имеющих право на иск <410>. До тех пор, пока господствует воззрение, согласно

которому добросовестность иррелевантна для механизма реституции - а такой взгляд

выражен, кстати, и в анализируемом Постановлении Конституционного Суда (см. абз. 4 п.

3.1), - юридический интерес собственника в "распутывании" путем реституции цепочки

сделок, совершенных с его вещью, которая не может быть истребована у добросовестного

приобретателя в силу ст. 302 ГК, казалось бы, не вызывает сомнений <411>. Таким

образом, проблема конкуренции между реституцией и виндикацией в части обоснования

недопущения такой конкуренции остается в постановлении нерешенной.

--------------------------------

<409> Ср.: Моргунов С. Указ. соч. С. 48: "В рассматриваемой правовой ситуации

довольно трудно отказать собственнику в наличии интереса к предъявлению подобного

иска, ибо по данной сделке отчуждалось его имущество. Заявляя требование о признании

этой сделки недействительной, собственник юридическими средствами реализует

имущественный интерес к утраченной вещи".

<410> См., напр.: Скловский К. Конституционный Суд России признал

доброкачественность ГК РФ. С. 4.

<411> О некорректности предписания п. 2 ст. 166 ГК и отсутствии у собственника

(если даже признать, что добросовестный приобретатель не становится собственником

непосредственно в момент приобретения) материального, как, впрочем, и

процессуального, интереса в реституции уже говорилось выше (§ 45).

Между тем обоснование защиты добросовестного приобретателя могло бы

выглядеть достаточно простым <412> и логичным, если бы Конституционный Суд

исходил из того, что такой приобретатель в силу сложного юридического состава

становится собственником полученной вещи, и именно поэтому защищен от каких бы то

ни было к нему притязаний. Кроме того, следовало бы пойти далее и, отбросив старые

стереотипы, прямо признать, что всякое внедоговорное требование об изъятии вещи из

чужого незаконного владения в пользу лица, считающего себя собственником или иным

титульным владельцем, в том числе и заявленное в порядке п. 2 ст. 167 ГК, по своей

природе является виндикационным. При таком подходе защита добросовестного

приобретателя, рассматриваемого уже в качестве собственника вещи, против иска об ее

истребовании, независимо от того, кем и в каком порядке этот иск заявлен,

обосновывалась бы отсутствием необходимых для виндикации предпосылок - титула

владения истца и незаконности владения ответчика, а формально опиралась бы на норму

ст. 302 ГК об ограничении виндикации.

--------------------------------

<412> Предвидя возможный упрек в "упрощении и примитивизации", который

однажды уже был мне сделан в связи с темой реституции, замечу, что простота

предлагаемого решения обусловлена его объективным соответствием рассматриваемым

правоотношениям, а никак не стремлением к искусственному упрощению проблемы.

Однако вместо этого Конституционный Суд предпочел признать за добросовестным

приобретателем неведомое доселе имущественное право - право с совершенно

неопределенным содержанием, превосходящее по своей силе право собственности. Но

существует ли такое право в действительности? Может ли вообще какое-либо право, даже

конституционное, давать своему обладателю более полную и абсолютную власть над

вещью, чем право собственности? Не является ли в связи с этим так называемое право

добросовестного приобретателя просто правом собственности, возникшим у нового

обладателя вещи? Такие вопросы неизбежно возникают при анализе Постановления

Конституционного Суда и свидетельствуют о слабости его теоретической проработки.

В заключение отметим, что уже после принятия данного Постановления

законодатель все же сделал первый шаг в признании за добросовестным приобретателем

права собственности, причем в наиболее важной сфере применения ст. 302 ГК - сфере

оборота недвижимости. Речь идет о Федеральном законе от 30 декабря 2004 г. <413>,

дополнившем п. 2 ст. 223 ГК абзацем 2, согласно которому "недвижимое имущество

признается принадлежащим добросовестному приобретателю (пункт 1 статьи 302) на

праве собственности с момента такой (т.е. государственной. - Д.Т.) регистрации, за

исключением предусмотренных статьей 302 настоящего Кодекса случаев, когда

собственник вправе истребовать такое имущество от добросовестного приобретателя"

<414>. При этом очевидно, что если регистрирующий орган выявит факт отчуждения

недвижимости неуправомоченным лицом, он будет вправе зарегистрировать право

собственности добросовестного приобретателя лишь на основании судебного решения -

либо об отказе в иске собственнику на основании ст. 302 ГК, либо об установлении по

заявлению добросовестного приобретателя наличия всех элементов сложного

фактического состава, предусмотренного той же ст. 302 ГК, т.е. об установлении в

порядке особого производства фактов, имеющих юридическое значение. Без судебного

решения возникновение у добросовестного приобретателя права собственности на

недвижимость возможно в том случае, когда на момент регистрации неуправомоченный

отчуждатель фигурировал в реестре в качестве собственника и его право собственности не

было оспорено в судебном порядке <415>.

--------------------------------

<413> Федеральный закон от 30 декабря 2004 г. N 217-ФЗ "О внесении изменений в

статью 223 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации и Федеральный

закон "О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним" //

СЗ РФ. 2005. N 1. Ст. 43.

<414> В связи с рассматриваемой новеллой В.В. Ровный, ранее утверждавший, что

добросовестный приобретатель становится собственником лишь в силу приобретательной

давности (см.: Ровный В.В. Эвикция: проблемы конкуренции исков и права

собственности. С. 136 и сл.), теперь предлагает толковать ст. 302 ГК в том смысле, что и

добросовестный приобретатель движимой вещи "становится ее собственником также

независимо от истечения приобретательной давности (иначе будет невозможно объяснить,

почему для движимых вещей устанавливается более длительная и сложная, чем на

объекты недвижимости, процедура установления права собственности)" (Ровный В.В.

Добросовестность ответчика при виндикации. С. 182). Однако в указанном смысле норму

ст. 302 ГК следовало толковать и ранее, до принятия указанной новеллы, которая в этом

отношении ничего не добавила.

<415> Нельзя в связи с этим согласиться с мнением В.В. Ровного о том, что в

соответствии с данной новеллой для возникновения у добросовестного приобретателя

права собственности на недвижимость собственник должен обязательно предъявить

виндикационный иск и проиграть процесс (см.: Ровный В.В. Добросовестность ответчика

при виндикации. С. 182). Это совершенно не вытекает ни из текста, ни из смысла закона.

Однако несмотря на все отмеченные недостатки в обосновании защиты

добросовестного приобретателя Конституционным Судом, трудно отрицать общее

позитивное значение принятого акта. В сложившейся ситуации, при инертности

законодателя и неспособности доктрины выработать приемлемое решение, которым могла

бы руководствоваться судебная практика, лишь Конституционный Суд оказался в

состоянии решить столь наболевшую проблему, хотя для этого ему пришлось выйти за

пределы своей компетенции. Возможно, признание права собственности за

добросовестным приобретателем также движимых вещей станет следующим

правоприменительным или законодательным шагом <416>, однако сегодня важно уже то,

что защита такого приобретателя становится более адекватной реальным общественным и

правовым отношениям, которые она призвана обеспечивать.

--------------------------------

<416> Как отмечают О.Г. и Э.Ю. Ломидзе, законопроект о введении в ГК нормы о

немедленном приобретении добросовестным приобретателем, защищенным от

виндикации ст. 302 ГК, права собственности на движимое имущество уже рассматривался

в Государственной Думе (см.: Ломидзе О.Г., Ломидзе Э.Ю. Формирование основания

договорного отчуждения и значение causa как цели праводателя // Вестник ВАС РФ. 2004.

N 11. С. 157, сн. 28).

§ 50. Действительность продажи чужой вещи и эвикция

Другая форма защиты интересов добросовестного приобретателя, уже обозначенная

выше, применима в случае, когда вещь в силу той же ст. 302 ГК может быть истребована у

добросовестного приобретателя. Это имеет место, когда она утеряна собственником или

лицом, которому она была передана собственником во владение, либо похищена у того

или другого, либо выбыла из их владения иным путем помимо их воли (п. 1 ст. 302).

В данном случае защита состоит в том, что добросовестный приобретатель, у

которого вещь отсуждена по этому основанию, вправе требовать от своего контрагента

возмещения убытков (ответственность за эвикцию) <417>. Впрочем, как увидим ниже, эта

форма защиты связана с не меньшим количеством доктринальных проблем и

недоразумений, чем только что рассмотренное ограничение виндикации и приобретение

добросовестным приобретателем права собственности a non domino. Вызвано это, как

представляется, не всегда правильным пониманием правоотношений, существующих

между добросовестным приобретателем и неуправомоченным отчуждателем. В рамках

уже рассмотренного вопроса об ограничении виндикации эти правоотношения и их

квалификация отступали на второй план, поскольку не имели определяющего значения

для защиты добросовестного приобретателя: ведь если налицо все условия,

предусмотренные п. 1 ст. 302 ГК, последний получает защиту независимо, например, от

того или иного решения теоретического спора о действительности или

недействительности заключенной между ним и неуправомоченным лицом

отчуждательной сделки (важна лишь правильная квалификация требования истца,

истребующего вещь). Напротив, как увидим далее, признание права добросовестного

приобретателя на возмещение убытков в случае эвикции у него вещи напрямую связано с

квалификацией существующих между ним и неуправомоченным отчуждателем правовых

отношений. Впрочем, сама по себе такая квалификация не зависит от возможности или

невозможности изъятия вещи у добросовестного приобретателя, а потому имеет общий,

универсальный характер.

--------------------------------

<417> Другой возможный способ в рамках данной формы защиты, компенсация

собственником добросовестному приобретателю покупной цены, которую тот уплатил за

вещь, был известен некоторым законодательствам, однако в настоящее время практически

не встречается и особого интереса для исследования не представляет.

Речь идет об отношениях двоякого рода: это, во-первых, отношения, основанные на

обязательственной сделке-каузе (например, купле-продаже), заключенной между

неуправомоченным отчуждателем и добросовестным приобретателем, а во-вторых,

отношения, связанные с передачей вещи по такой сделке. Для удобства целесообразно

остановиться сначала на отношениях второго типа, возникающих в связи с передачей

вещи (traditio), которая, как было установлено выше <418>, представляет собой

двустороннюю распорядительную каузальную сделку и, как и всякая сделка, может быть -

по основаниям, общим для любых сделок или же характерным лишь для сделок

распорядительных, - действительной или недействительной, ничтожной или оспоримой.

--------------------------------

<418> См.: § 39, 40.

Одним из специфических условий действительности традиции, как и всякой

распорядительной сделки, является наличие у традента распорядительной власти

(Verfugungsmachf), т.е. правовой власти распоряжаться субъективным правом <419> -

передавать его другому лицу или же, сохраняя за собой, обременять иными правами

других лиц <420>. Обычно такая власть, именуемая также распорядительным

правомочием (Verfugungsbefugnis) <421>, принадлежит самому обладателю права, однако

в ряде случаев управомоченным на распоряжение может быть в силу закона или договора

иное лицо - или наряду с правообладателем, или же замещая его полностью. Поскольку

наиболее "чистым" и характерным способом распоряжения является отчуждение права

<422>, а с точки зрения практической значимости - именно права собственности <423>, в

дальнейшем о распорядительной власти или ее отсутствии речь будет идти именно

применительно к этому виду распоряжения.

--------------------------------

<419> См.: Brox H. Op. cit. S. 61 ff.

<420> Распоряжение возможно также в форме отказа от права собственности на

вещь без передачи его другому лицу, однако применительно к рассматриваемому вопросу

этот вид распоряжения интереса не представляет.

<421> См., напр.: Medicus D. Op. cit. S. 20.

<422> В отличие от большинства других способов распоряжения, например от сдачи

имущества в аренду, обременения его сервитутами или иными правами, отчуждение

связано со сменой правообладателя.

<423> Это обусловлено той ролью, какую играет в отчуждении имущества

материальный элемент (фактическая передача), отсутствующий, например, в

распоряжении обязательственным правом (цессии): при неуправомоченности отчуждателя

передача имущества приводит к "расщеплению" владения и собственности, в чем уже

потенциально заложен конфликт интересов.

Отчуждение имущества представляет собой способ реализации правомочия

распоряжения, входящего в содержание субъективного права собственности, поэтому

распорядительная власть в отношении отчуждения имущества, по общему правилу,

принадлежит его собственнику. Вместе с тем из данного правила существует ряд

исключений, когда эта власть по закону или договору признается за иным лицом. Как

известно, кроме собственника распоряжаться вещью в форме ее отчуждения могут в

определенных законом границах субъекты права хозяйственного ведения или

оперативного управления, а также иные субъекты, управомоченные на отчуждение

законом, компетентными должностными лицами либо самим собственником.

Непосредственно в силу закона распорядиться чужим имуществом могут, например,

подрядчик - в отношении результатов выполненных работ при уклонении заказчика от их

приемки (п. 6 ст. 720, ст. 738, 778 ГК), перевозчик - в отношении задержанного или

невостребованного груза (напр., ч. 6 ст. 34, ч. 3 ст. 35, ч. 3 ст. 46, ч. 2 ст. 90, ст. 92 УЖТ

<424>), хранитель - в отношении невостребованной в срок поклажи (п. 2 ст. 899, ст. 920, п.

3 ст. 923 ГК), ломбард-залогодержатель - в отношении предмета залога (п. 5 ст. 358 ГК).

По указанию компетентного должностного лица продажа чужого имущества возможна, в

частности, в ходе исполнительного производства (ст. 54 Федерального закона "Об

исполнительном производстве" <425>). Наконец, по договору с собственником отчуждать

вещь от своего имени могут комиссионер, агент, доверительный управляющий <426>.

--------------------------------

<424> СЗ РФ. 2003. N 2. Ст. 170.

<425> СЗ РФ. 1997. N 30. Ст. 3591.

<426> Что касается поверенного и законных представителей, то, отчуждая

имущество, принадлежащее представляемому, они действуют от имени последнего, а

значит, лишь осуществляют своими действиями его правомочие.

Отсутствие распорядительной власти естественно приводит к ничтожности

отчуждения, т.е. к недействительности традиции как распорядительной сделки <427>. Это

является неизбежным логическим следствием известного принципа nemo plus iuris ad

alium transferre potest, quam ipse haberet <428>, сформулированного римской

юриспруденцией, но отражающего саму сущность распоряжения и являющегося поэтому

одной из фундаментальных предпосылок построения любого правопорядка. В нем нашла

концентрированное выражение простая логика: передать другому можно лишь то, что

имеешь, не больше. Вряд ли существуют какие-либо аргументы, способные опровергнуть

действие этого принципа и в современном российском праве. Между тем в последнее

время он все чаще ставится под сомнение. Л.Ю. Василевская, например, утверждает,

ссылаясь также на Л.А. Новоселову, что в римском праве данный принцип приводил к

недействительности договора купли-продажи и что в современных условиях, при наличии

норм об ограничении виндикации, он уже не имеет абсолютного значения <429>.

Согласно Д.В. Мурзину, "принципы римского права не могут быть положены в основу

рассуждений о действительности распорядительных сделок" <430>; "признание

недействительным обязательственного договора (ввиду неуправомоченности

отчуждателя) не влечет ничтожность распорядительной сделки и, следовательно, не

затрагивает статуса добросовестного приобретателя как собственника" <431>.

--------------------------------

<427> О ничтожности римской traditio вследствие неуправомоченности традента см.,

напр.: Windscheid B. Op. cit. § 179. S. 616 ff.; Schulz F. Roman Classical Law. Oxford, 1951.

P. 350. В.А. Слыщенков, верно квалифицируя современную традицию как сделку и

признавая ее способность, как и всякой другой сделки, быть действительной или

недействительной (см.: Слыщенков В.А. Указ. соч. С. 166 и сл.), приходит, однако, к

выводу, что в рассматриваемой ситуации она тем не менее "не является ни ничтожной, ни

оспоримой". "Воля сторон направлена на переход права собственности, - пишет он, -

однако существенно, что такой переход невозможен, ибо собственность не приобретается

от несобственника. Закону нечего упразднять здесь: передача от несобственника и без

санкции в виде недействительности - юридический ноль" (Там же. С. 174). Это

рассуждение основано на весьма распространенном представлении о том, что ничтожная

сделка порождает "неправомерные" правовые последствия, которые необходимо

"уничтожать", а сама ничтожность является санкцией за совершение такой сделки

(критику этого представления см. выше, § 3). На самом деле при ничтожности сделки

правовые последствия не "упраздняются", а просто не наступают, и в этом смысле любая

ничтожная сделка есть "юридический ноль". Именно потому, что traditio направлена на

переход права собственности, а такой переход в данном случае невозможен, она и

является ничтожной сделкой.

<428> Ulp. 46 ad ed., D. 50, 17, 54 (лат. - "Никто не может передать другому права

большего, чем сам имеет").

<429> См.: Василевская Л.Ю. Указ. соч. С. 203.

<430> Мурзин Д.В. Указ. соч. С. 113.

<431> Там же. С. 112.

Уже самих приведенных высказываний достаточно, чтобы увидеть беспочвенность

подобной критики, которая, исходя из неверных посылок, бьет мимо цели. Во-первых,

непонятно, на чем основан вывод о том, что принципы римского права не могут служить

исходным пунктом для решения проблемы действительности распорядительных сделок,

но к этому вопросу еще предстоит вернуться позже. Во-вторых, в римском праве действие

рассматриваемого принципа не приводило, вопреки мнению Л.Ю. Василевской, а в

действующем не приводит, вопреки утверждению Д.В. Мурзина, к недействительности

обязательственного договора купли-продажи, который может быть заключен и

неуправомоченным продавцом, о чем также речь еще впереди. И наконец, в-третьих, оба

автора, оспаривая абсолютное действие правила nemo plus iuris... пытаются таким путем

обосновать защиту добросовестного приобретателя, но это означает, что они сражаются,

по существу, с ветряными мельницами, ибо сам критикуемый ими принцип, будучи

общим принципом юридического преемства <432>, решительно никакого отношения к

ограничению виндикации и статусу добросовестного приобретателя не имеет.

Ограничение виндикации и возникновение у приобретателя права собственности закон

связывает отнюдь не с действительной распорядительной сделкой, а с наличием

определенных условий, перечисленных в ст. 302 ГК <433>. Известно также, что в данном

случае речь идет именно о первоначальном возникновении права собственности <434>, а