Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории
Подождите немного. Документ загружается.
держателя или через определенный срок. В результате одна группа крестьян копила деньги, не платя
ни гроша дополнительной ренты, в то время как на другую группу - социально не отличимую от
первой, исключая лишь сроки их аренд или юридические формы их держаний, - нажимали все больше,
чтобы получить компенсацию за то льготное положение, в котором находились другие. Между тем йо-
мен, который не платил лендлорду манора никакой ренты или лишь чисто символическую, продавал
свое зерно и скот в три раза дороже той цены, по которой мог бы продать его дед. Таким образом, в то
время как некоторые люди чрезмерно наживались и процветали, другие, включая многих лендлордов и
сквайров, оказались в поистине бедственном положении во время царствования Эдуарда VI и Марии в
значительной степени в результате бессовестных махинаций их отца с чеканкой монет. По этой же
причине безземельный рабочий также страдал вследствие отставания заработной платы от цен. Но
безземельные рабочие тогда составляли значительно меньшую часть рабочего класса, чем в настоящее
время. Так как до известной степени труд безземельного рабочего оплачивался натурой, то ущерб,
наносимый рабочему падением ценности денег, часто был не очень велик. С другой стороны,
ремесленник, организатор мануфактурного производства и купец выигрывали от роста цен столько же,
сколько и крестьянин, рента которого не могла быть повышена. В общем рост цен, разоривший одних и
обогативший других, явился стимулом для развития тор-
131
говли, производства и коммерческих предприятий как в городах, так и в деревне. Он был одним из
факторов, обусловивших развитие новой Англии - Англии смелого предпринимательства и
конкуренции, — сменившей старую Англию неизменных обычаев и незыблемых прав.
Еще до исхода XVI столетия было на время достигнуто равновесие. В последние годы царствования
Эдуарда VI было начато проведение настоящей финансовой реформы, которое продолжала Мария и
завершила Елизавета. Уже на второй год своего царствования (1560—1561) великая королева смогла
восстановить полноценность металлических денег. На время цены были стабилизированы. Постепенно,
по мере того, как сроки все большего числа аренд истекали, устанавливались справедливые размеры
ренты, и во времена Шекспира, за исключением годов плохого урожая, в деревне воцарялся мир,
общий высокий уровень благосостояния и общее довольство. К тому времени, когда установилось это
«новое» равновесие, произошли важные перемены, вызванные плохими урожаями. Число арендаторов
в современном смысле слова — людей, распоряжающихся значительным количеством пахотной земли,
которую они держали на условиях аренды на определенный срок, — возросло по сравнению с
прежним, и теперь гораздо реже встречался типичный средневековый держатель. Но все еще много
было мелких крестьянских хозяйств, и большую часть лучшей пахотной земли в центральных районах
Англии все еще составляли полосы открытых полей и крупные или мелкие наделы держателей.
Непрестанными усилиями всех последовательно сменявшихся тюдоровских правлений — путем
законодательства, решений королевских комиссий, юридических актов Звездной палаты и Палаты
прошений — кое-что было сделано для контроля над огораживаниями и для защиты «старомодного»
крестьянина от злоупотреблений его лендлорда. Но это не могло остановить медленно развивающийся
процесс неизбежных перемен.
В результате этих изменений класс, называвшийся йоменами, сделался многочисленнее, богаче и имел
большее значение, чем в какую-нибудь другую предшествующую эпоху. Многие из них частично или
полностью создавали свои богатства путем продажи шерсти своих овец. Похвала йомену, как лучшему
типу англичанина, объеди-
132
няющему общество, никогда не раболепствующему перед высшими и не презирающему своего соседа-
бедняка, добродушному, гостеприимному, отважному — постоянная тема тюдоровской и
стюартовской литературы; и эта тема соответствует определенному социальному явлению.
Йомены считались реальной силой в деле защиты страны. В старые времена они победили при
Азенкуре, и совсем недавно — при Флоддене и по-прежнему оставались надежной защитой страны.
«Если бы в Англии не было класса йоменов, то во время войны мы были бы в тяжелом положении.
Дело в том, что в них — главная защита Англии. Англичане хвалились, что в других странах не было
такого среднего класса, а только угнетенное крестьянство да знать и армия, которые грабили крестьян.
Уже тогда англичане относились к профессиональным солдатам с большим недоверием, в
значительной степени связанным с воспоминаниями о том, сколько приходилось терпеть мирному
населению от вооруженных свит лордов. Короли из династии Тюдоров всему этому положили конец и
отказались держать постоянную армию: отсюда и их популярность. Англичане дорожили и гордились
своей свободой, еще не определившейся как право управлять своим королем через парламент или
печатать против церковных и государственных властей то, что им нравится; они' просто пользовались
свободой жить так, как хотели, — спокойно, без феодального или королевского гнета.
Новый век все больше и больше выдвигал на первое место наряду с йоменом также и сквайра. Сквайр
выжил в тяжелый период скудного семейного бюджета во время денежного кризиса, и при Елизавете
он выдвинулся как руководящий класс в поместной Англии. Богатство и влияние сельских
джентльменов возросли отчасти благодаря возможности дешево приобрести монастырские земли,
отчасти благодаря недавним экономическим переменам в сельском хозяйстве их поместий, которые
оказались возможными в результате острого недостатка земли и необходимыми вследствие роста цен.
Многие из них наряду с сельским хозяйством интересовались также суконным производством и за-
граничной торговлей.
Помимо абсолютного увеличения богатства сквайров, возросло также их относительное значение в
обществе бла-
133
годаря исчезновению феодальной знати — аббатов и настоятелей, занимавших прежде более высокое
положение, чем они. Джентри, которые теперь управляли графствами как представители короны, в
качестве мировых судей, могли уже больше не опасаться вмешательства в их обязанности «слишком
больших персон» и их вооруженных свит. Старая знать, беспокоившая и терроризировавшая Англию
План-тагенетов, потеряла свои земли и свое могущество при конфискациях во время войн Роз; первые
короли династии Тюдоров своей политикой продолжали подавлять их, как это было с арестом знатного
Бакингема. Последние представители знати старого типа сохраняли свою феодальную силу в
пограничных шотландских графствах, где о них говорили: «Нет другого короля, кроме Перси», — и
они также были уничтожены Елизаветой после восстания северных графов в 1570 году. В других
частях Англии такая полусуверенная знать давно уже исчезла.
Вместо них Тюдоры возвышали фамилии Расселов, Кавендишей, Сеймуров, Бэконов, Дедли, Сесилей и
Гербертов — не потому, что они принадлежали к феодальной знати, а потому, что они были
полезными слугами короны. Благодаря своим общественным связям они были близки к
возвышающемуся классу сельского дворянства, из которого вышли и к которому все еще, по существу,
принадлежали, даже если сами возвышались настолько, что становились пэрами английского
королевства.
Приниженное положение старой знати объяснялось не только политическими, но и экономическими
причинами. Она даже больше, чем джентри, пострадала от падения ценности денег, потому что
уделяла лично слишком мало внимания управлению своими далеко раскинувшимися владениями; она
была менее активна, чем мелкие землевладельцы; не могла выгонять держателей, прекращать аренду,
налагать штрафы и повышать ренту. В Тюдоровский период, взятый в целом, сельское дворянство
возвышалось, в то время как роль знати уменьшалась.
Отличительной чертой английского сельского дворянства, поражавшей иностранных
путешественников еще в царствование Генриха VII, был обычай отсылать из господского дома
младших сыновей искать счастья в другом месте, обычно в городах в качестве учеников у
преуспевающих
134
купцов и ремесленников; иностранцы объясняли этот обычай отсутствием у англичан чувства
семейственности. Но, пожалуй, это объяснялось также и мудрым чутьем, учитывающим, «что было
лучше для мальчика», и прозорливым расчетом, что было лучше для семейного благополучия. Обычай
оставлять всю землю и большую часть денег старшему сыну привел к росту крупных поместий,
которые в результате постепенного накопления богатств на протяжении многих лет сделались в
ганноверское время столь характерной чертой английской сельской экономики.
Младшему сыну джентльмена во времена Тюдоров не разрешалось слоняться без дела по господскому
дому, попусту растрачивать семейные доходы, как это делали дети обедневшей знати на континенте,
слишком гордые, чтобы работать. Он жил вдали, зарабатывая деньги торговлей или юриспруденцией".
Часто к концу жизни младший сын был более богатым и более влиятельным человеком, чем его стар-
ший брат, оставшийся в старом доме. Такие люди покупали земли, потому что были воспитаны в
сельской местности, куда они любили возвращаться. Здесь они основывали свои собственные
дворянские фамилии в графствах.
Иностранцев поражала любовь англичан к деревенской жизни. «Каждый джентльмен, — замечали они,
— стремится в деревню. Немногие живут в больших и маленьких городах и немногие ими
интересуются хотя бы сколько-нибудь».
Хотя Лондон, возможно, был уже самым большим городом в Европе, но Англия в основных чертах (по
уровню своей жизни и по своим взглядам) все еще была деревенским обществом, тогда как во Франции
и в Италии римляне глубоко внедрили городскую цивилизацию, которая притягивала к себе все
жизнеспособное из окружающей провинции. Английский сквайр не разделял настроений «знатных
итальянских джентльменов», изображенных Робертом Браунингом изнывающими в своем загородном
доме.
Подлинной обителью сквайра, безразлично, был ли он богат или беден, был его господский дом — он
это сознавал и радовался этому.
Благодаря обычаю сельских дворян устраивать своих младших сыновей в торговых предприятиях наша
страна избежала резкого деления на строго замкнутую касту знати и на непривилегированную
буржуазию, деления, которое при-
135
- вело французский «старый порядок» в 1789 году к катастрофе. В противоположность французам
английское дворянство, за исключением немногих избранных, заседавших в палате лордов, не считало
себя знатью. Владельцы господскогр дома, гостеприимно принимавшие своих соседей и друзей из са-
мых различных классов, не стыдились признавать, что один из их сыновей занят торговлей, другой - в
Судебном подворье, а третий, быть может, — в семейном церковном приходе. Люди, «владевшие
землей» и «обладавшие капиталом», могли спорить как политические противники, но в действи-
тельности они были связаны кровным родством и общностью интересов. Выходцы из помещичьего
класса непрерывно вливались в городскую жизнь; в то же самое время деньги и люди из города
непрерывно двигались в обратном направлении — в деревню, чтобы улучшать ее положение.
При Тюдорах, Стюартах и при первых Ганноверах удачливые юристы составляли значительную -часть
«новых людей», которые проникли в круг деревенской знати в графствах в результате покупки земли и
постройки господских домов. Число английских графских фамилий, основателями которых были
юристы, превышает даже число тех, которые имели предками сукноделов. Процесс начался в Средние
века: благосостояние норфолкских Пастонов было заложено одним из судей Генриха VI; еще шире
была открыта дорога перед законоведами при Генрихе VIII и при его детях - во времена волнений,
тяжб и хищничества; в эти времена законоведы с авантюристическим складом характера имели
исключительные возможности служить правительству и получать весьма высокое вознаграждение, в
особенности когда, как в процессе Бэконов и Сесилей, закон сочетался с угодничеством и политикой.
Много прекрасных домов Тюдоровской эпохи - маленьких и больших, - которые до сих пор еще
украшают английский ландшафт, были оплачены деньгами, полученными за ведение судебных дел.
Сквайр, юрист, купец и йомен имели много общего между собой. Все они были людьми нового
времени, которых не прельщали феодальные идеалы, теперь уже исчезавшие. Они стремились
переходить в протестантство как из-за выгоды, так и по убеждению. Они создали своеобразную
религию домашнего очага, по существу, религию «среднего класса» и совсем не средневековую.
136
Стремлением протестантского учения было превозносить брачное состояние, освящать религией
деловую жизнь; это было реакцией на средневековое учение, что истинная «религиозная жизнь»
заключается в целомудрии и удалении от мира в монастырь. Разрешение вступать в брак, полученное
духовенством при Эдуарде VI и при Елизавете, было одним из симптомов этой перемены взглядов.
Протестантским идеалом являлась религия семейного очага с домашним чтением Библии в дополнение
к церковным службам и таинствам. Эти идеи и обычаи были распространены не только среди пуритан-
диссидентов; при последних Тюдорах и в эпоху Стюартов они были приняты и в англиканских семьях,
которые любили и боролись, за «Книгу Общих молитв»*. Домашняя религия и Библия сделались
социальным обычаем — общим для всех английских протестантов. Может быть, чаще всего такую
картину можно было видеть в семьях сквайров, йоменов и купцов, но она была также типична и для
хижин бедняков.
Английская религия нового типа идеализировала труд, посвящая Богу свои дела в торговле и сельском
хозяйстве. Это была подходящая религия для страны лавочников и фермеров.
Царствование Эдуарда VI и его старшей сестры было временем зарождения этих обычаев и идей,
которые в следующем поколении сделались такими общепринятыми; оно было временем, когда
Кранмер создавал «Книгу Общих молитв», которая могла бы занять место рядом с Библией, и когда
королева Мария снабжала английский протестантизм житиями мучеников. Антиклерикальная
революция Генриха VIII с ее отнюдь не достойной подражания дракой из-за церковного имущества
была лишена моральной основы, но мученики придали такую основу национальной религии, которая
начала создаваться в этом хаосе. Когда Елизавета вступила на престол, Библия и «Книга Общих
молитв» составляли интеллектуальную и духовную основу нового социального порядка.
Учреждения каждой страны всегда отражаются в ее военной системе. Во время Столетней войны в
Англии были
* «Книга Общих молитв» — англиканский молитвенник, составленный в 1549 году и регламентирующий
богослужение в реформированной английской церкви. — Прим. ред.
137
две военные системы: защита внутри страны от народных мятежей и набегов шотландцев была
делом главным образом местной милиции, набиравшейся на основе ополчения; более трудная
война с Францией, которая требовала лучше обученных воинов, велась военными дружинами,
следовавшими за ведшими войну знатью и сельским дворянством, которые вербовали и
оплачивали их; король договаривался с их нанимателями о поставке ему такого-то числа обучен-
ных воинов за такую-то сумму. Эта двойная система продолжалась при Генрихе VII и Генрихе
VIII с тем различием, что подрыв военной мощи и земельных богатств старой знати
конфискациями во время войн двух Роз лишил значения систему договоров. Действительно,
система договоров с частными лицами о поставке армии для войны за границей была
несовместима с внутренней политикой Тюдоров, с упразднением частных военных дружин и
военных формирований, создаваемых крупными вассалами. Но так как король не имел своей
регулярной армии, то в случае надобности войска спешно набирались для службы за границей.
Они были недисциплинированны, мятежны и часто бесполезны, как это то и дело доказывала
история тюдоровских войн на континенте. Исчезли прежние стойкие, преданные военные отряды,
шедшие за крупными лордами в Креси и Азен-куре. А между тем у короля еще не было армии.
Английские лучники были по-прежнему настолько хорошими воинами, что огнестрельное оружие
еще не вытеснило их. Все еще были общеприняты лук и алебарда для пехоты и копье для
кавалерии. Артиллерия, на которую король имел монополию в своем королевстве, становилась
необходимым оружием не только для осады, но также и для сражений с мятежниками-или с
шотландцами, как это имело место при Лус Коут-Филде и Пинки-Клю. В таких условиях для
обеспечения безопасности короля в Англии, пока его политика не стала слишком непопулярной,
было достаточно демократически вербуемой милиции. Но у короля не было достаточных военных
сил, чтобы одерживать победы в Европе. В стране еще не было регулярной армии, но королевский
военно-морской флот уже становился грозной силой. Нельзя было больше полагаться только на
торговые суда, призывавшиеся для охраны узких морских проходов во время войны. Отцом
английского флота называли Генриха VIII,
138
хотя Генрих VII, быть может, мог бы оспаривать это прозвище. Флот был подчинен
самостоятельному административному управлению и организован как регулярная военная сила,
оплачиваемая королем. На это мероприятие Генрих VIII израсходовал много королевских и
монастырских богатств. Он не только строил королевские корабли, но соорудил военно-морские
базы в Вулидже и Детфорде, где устье Темзы затрудняло неожиданное вторжение; он
усовершенствовал морскую базу Портсмут и укрепил много гаваней.
Создание специального военного флота было самым важным делом, потому что военная тактика
после двухты-сячелетнего существования вступала в новую эру. Установка пушек на борту
корабля изменила характер морской войны; вместо абордажа — простого сцепления корабля с
кораблем (способ, применявшийся со времен древних египтян и греков до позднего
средневековья) — важнейшим элементом атаки стало маневрирование плавучих батарей, которое
впервые показало свое преимущество в сражении с Армадой. Благодаря преуспеванию в этой
новой игре Англия смогла достигнуть морского могущества и сделаться империей, и военно-
морская политика Генриха VIII явилась первым шагом на пути к этому.
Несмотря на целый ряд экономических затруднений, уровень жизни в начале и в середине
Тюдоровского периода начал медленно повышаться. Когда при Елизавете благодаря заметному
повышению уровня жизни широко распространилось мнение о процветании Англии, приходский
священник Гаррисон в 1572 году отметил это улучшение домашнего уклада, начавшееся еще при
жизни его отца во многих местах на юге страны, «не только среди знати и дворянства, но также и
среди низшего слоя».
«Да, наши отцы и даже мы сами [пишет он] частенько лежали на соломенных циновках, покрытые
только простыней, под одеялами из дерюги или мешковины (я употребляю их собственные
выражения) и с хорошим круглым чурбаном вместо подушки под головой. Если случалось, что
какой-либо из наших отцов или хозяин дома имел матрац или тюфяк, набитый шерстью, и к тому
же мешок с мякиной, чтобы положить на него голову, то он уже считал себя благоустроенным, как
городской [или деревенский] лорд, который сам-то, быть может, редко лежал на постели из
139
пуха или из чистого пера. Считалось, что подушки нужны только для женщин, да и то лишь во
время родов. Что касается слуг, то было уже хорошо, если они были покрыты простыней, потому
что они редко даже спали на простыне, которая защитила бы их от колючих соломинок,
торчавших из их подстилок и царапавших их загрубелую кожу».
Солома на полу и солома в постелях; в ней разводились блохи, и иногда именно они были
распространителями чумы. Гаррисон отмечает также, что камины сделались обычными даже в
хижинах, тогда как «в деревне, где я нахожусь», старые люди вспоминали, что в «их молодые
годы» и при двух королях Генрихах в нагорных городках [деревнях] «имелось не больше двух или
трех каминов, а может быть, и того меньше, не считая церковных и господских домов их лордов»;
обычно каждый разводил свой огонь в жаровне в комнате, где он обедал и разделывал тушу.
Возросшее потребление угля вместо дров для домашнего очага делало более неприятным
отсутствие дымоходов; при все увеличивающемся применении кирпичей постройка дымоходов
облегчалась, даже если стены дома были из какого-нибудь другого строительного материала.
Обычные дома и хижины по-прежнему были деревянные или «полудеревянные», с глиной и
щебнем между деревянными стойками и поперечными балками. Лучшие дома были каменные,
особенно в районах, богатых камнем. Но постепенно в употребление входил кирпич, прежде всего
в районах, где не было камня и где было недостаточно строевого леса вследствие обезлесения,
главным образом в восточных графствах.
Гаррисон отмечает также происшедшую на его памяти замену «деревянных блюд оловянными и
деревянных ложек — серебряными или оловянными». Век вилок еще не наступил; где нож и
ложка не годились, даже королева Елизавета ловко подцепляла цыплячью косточку своими
длинными пальцами. До ее царствования «едва ли можно было найти четыре оловянных изделия в
доме земледельца». Фарфор вообще еще не был известен.
Так примитивны были в раннем Тюдоровском периоде условия ж"изни. Такими или хуже они
были на протяжении всех предыдущих веков. Но при Тюдорах дело шло к заметному улучшению,
отмеченному приходским священником
140
времен Елизаветы. Изображая наше прошлое, особенно более отдаленные времена, никогда не
следует забывать, что тогда не было комфорта и роскоши, которые сейчас мы принимаем как
должное. И если все же они сделались общим достоянием, то лишь путем медленного процесса
постепенных изменений; кое-какие из них, например развитие фермерства, вызывают у нас
сомнения, потому что в некоторых аспектах они были несправедливостью по отношению к
беднякам.
В царствование Генриха VIII завершилось длительное господство готической архитектуры, после
того как она расцвела окончательно в великолепии витиеватых украшений зала в Христчерч,
построенного Уолси в Оксфорде, и в веерообразном своде капеллы Кингс-колледжа в Кембридже,
законченной при Генрихе VIII. Затем наступил новый век. Итальянские зодчие украсили новый
квадратный портик Хэмптон Корт терракотовыми бюстами римских императоров — бюстами,
которые по своему исполнению и по замыслу были всецело в стиле Ренессанса.
Период Тюдоров отнюдь не был веком, благоприятным для возведения церквей. Свинец и камень
аббатских церквей забирались для возведения «дворянских жилищ», которые сооружались на их
местах, или для ферм йоменов нового века. Теперь в господских домах повсюду строили простор-
ные комнаты или увеличивали старые, делали хорошо освещенные галереи, широкие окна с
переплетами и ниши вместо узких бойниц; все это должно было говорить о мире и комфорте
Тюдоровской эпохи. Большой господский дом обычно имел теперь форму закрытого двора с
входом через башенные ворота гигантских размеров; часто дома возводились из кирпича. В
следующем поколении, при Елизавете, когда люди совершенно забыли о необходимости превра-
щать свой дом в крепость, вошло в обычай устраивать открытый двор, окруженный только тремя
стенами, или, иначе говоря, была принята Е-образная форма.
При каждом господском доме, хоть сколько-нибудь претендующем на зажиточность, имелся парк
— заповедник для оленей, засаженный группами прекрасных деревьев различного возраста и
обнесенный высокой деревянной изгородью. Иногда было два заповедника — для оленей разной
масти. Заповедники уменьшали пахотную землю домена, а иногда —
141
как не без оснований полагают — и общинные земли деревни. По утрам, когда назначалась охота,
гомон гончих гнал круг за кругом красивого зверя по заповеднику, и джентльмены и леди манора со
своими гостями спокойно следовали за ними верхом на лошадях. Но за оградой парка на просторе
имелось множество оленей, на которых можно было охотиться более благородно, «на свободе», по
всей округе. Большие стада красного оленя бродили по Пеннинам, по горам Чевиот и по северным
вересковым зарослям. На юге более светлые олени бегали свободно по дубравам, лесам и болотистым
местам, часто выходя на поля и нанося ущерб посевам. Одним из назначений изгородей было
обеспечить защиту против этих ночных посещений, когда деревня спала.
Обычно охота на лисицу не считалась охотой; земледельцы большей частью могли свободно убивать
рыжего вора любым подходящим способом. Джентльмены охотились на оленей, а простой народ,
пешим или верхом
%
охотился на зайцев, за «бедным косым, там далеко на холме». По долинам
всадники и борзые преследовали быстроногих дроф. Браконьерская охота на оленей была большим
развлечением в жизни; оксфордские ученые открыто охотились в соседнем Рэдли-парке до тех пор,
пока собственник, доведенный до отчаяния, не был вынужден снять изгородь. Что касается охоты за
дичью, то сокол и лук и арбалет все еще не имели соперников, потому что «охотничье ружье» еще не
употреблялось для охоты на дичь. Ловля всякого рода дичи и животных — силками, капканами и
ветками, намазанными клеем, — все еще была принята не только для потребления, но и ради спорта.
Англичане уже славились и Европе своей любовью к лошадям и собакам, которых они разводили и
держали в большом количестве и самых разнообразных пород. Но держать лошадь только для охоты
все еще считалось обременительным делом. Изящной беговой лошади и гунтера восточных кровей в
Англии еще не было; по-прежнему разводили джентльменскую верховую лошадь, на которой рыцарь в
военных доспехах мог ехать полной рысью, но она не могла мчать охотника во весь опор. Постепенно
рабочая лошадь начала разделять с волом его труд на пашне.
Это все еще был век турниров рыцарей, скачущих перед восторгающимися леди и критикующей
толпой:
142
По гравию, со спущенным забралом, На взмыленном коне, с мечом, в кругу друзей -как это описывает
Серрей, придворный поэт Генриха VIII. Он воспевает также другую забаву при дворе: Веселый бал, и
долгий разговор, И взгляды зависти, свирепей, чем у льва, Когда мы о правах своих вдруг заводили
спор. Для тенниса площадки, где порой, Покинув бал, один из нас бродил И взор ловил здесь дамы
молодой, Тот взор, что на балу всех за собой манил. Характер этого веселого двора создавался
молодым, атлетически сложенным Генрихом VIII, одним из лучших стрелков в своем королевстве,
который еще не превратился в ожиревшего, озлобленного тирана, - он был еще «зеркалом» моды и
образцом тона. Поручив управление государством Уолси, которому он все еще доверял, Генрих
растрачивал на
Одежда знати 143
забавы, пышные зрелища и маскарады государственную казну, скопленную его бережливым
отцом. По словам поэта Тач-стоуна, не быть принятым при дворе считалось быть отверженным.
При дворе английские джентльмены обучались не только любовным интригам и политике, но и
музыке и поэзии; они обретали интерес к науке и искусству; семена этой культуры они приносили
с собой обратно в свои деревенские дома, чтобы посеять их там. Культура, искусство и ученость
итальянских дворов эпохи Ренессанса имели большое влияние на придворных и на английскую
знать со времени войн двух Роз и до начала царствования Елизаветы. Средневековая грань между
ученым и невежественным воякой-бароном исчезала. Создавался идеальный тип законченного
«джентльмена». Сочетание «зоркости придворного, речи ученого и силы военного» — идеал
Елизаветы, впоследствии воплощенный в сэре Филиппе Сиднее.
При дворе Гольбейн и его школа спешно писали портреты Генриха и его крупнейшей знати. Эта
мода была перенесена в деревенские дома. Здесь фамильные портреты заняли место рядом с
гобеленами, украшавшими стены. Некоторые из них были прекрасными произведениями при-
дворных художников, но большая часть была творчеством доморощенных талантов. С
раскрашенных полотен на потомство чопорно взирали белолицые рыцари и леди. Это было
началом моды, приведшей к Гейнсборо и Рейнольдсу.
Музыка королевской капеллы, быть может, была лучшей во всей Европе. При английском дворе,
начиная с самого короля, вошло в моду подбирать музыкальные мотивы и сочинять к ним стихи.
Эпоха Тюдоров была славным ве-, ком английской музыки и лирической поэзии — двух сестер,
рожденных одновременно; исследование истоков их приведет ко двору молодого Генриха VIII. Но
уже по всей стране люди распевали песенки, подбирали мотивы и писали стихи. Эта манера была
создана свободным радостным духом Ренессанса; но в Англии это была деревенская жизнерадос-
тность, сливавшаяся с пением лесных птиц и приводящая к апофеозу звуков шекспировской
Англии.
При наступлении эпохи Тюдоров Восток все еще находился в ленном владении Венеции. Ценные
товары из Индии, как и в прежние времена, привозились в Левант сухим путем на горбах
верблюдов. Отсюда венецианские корабли
144
вывозили специи в Англию. Возвращаясь обратно, нагруженные шерстью, они снабжали сырьем
ткацкие станки на всем адриатическом побережье. Поэтому венецианский купец был хорошо
знакомой фигурой на наших островах. В 1497 году один из них сообщил на родину об открытии
Ньюфаундленда, сделанном его соотечественником Джоном Ка-ботом через 5 лет после
величайшего открытия Колумба.
«Наш соотечественник, венецианец, который отправился на корабле от Бристоля в поисках новых
островов, вернулся обратно и рассказывает, что в 700 лье отсюда (от Бристоля) он открыл землю
«Великого хана». Он проплыл вдоль берега 300 лье и причалил к нему; он не видал ни одного
человеческого существа, но нашел несколько сваленных деревьев; из этого он предположил, что
там были обитатели. Сейчас он в Бристоле со своей женой. Ему оказывают огромные почести; он
одевается в шелка, и англичане бегают за ним как помешанные... Этот «открыватель» новых
земель водрузил на своей вновь открытой земле большой крест с флагом Англии и другой, св.
Марка, по той причине, что он венецианец; так что наш флаг заплыл очень далеко».
Но для будущего было знаменательно то, что флаг св. Марка заплыл так «далеко» не на
венецианском корабле.
В течение двух последующих поколений это открытие, знаменующее конец венецианского
могущества и начало могущества Англии, не имело никаких серьезных последствий; конечно, за
исключением ловли трески у побережья Ньюфаундленда английскими, французскими и
португальскими рыболовами*. В течение всего периода — в начале и в середине царствования
Тюдоров - английская торговля, как и прежде, велась с европейским побережьем от берегов Бал-
тийского моря и до границ Испании и Португалии; преимущественно Англия торговала с
Голландией и больше всего с Антверпеном — центром тогдашних европейских коммерческих дел
и финансовых операций. Экспорт сукна отече-
* Расширение рыболовства в открытом море было отличительной чертой эпохи первых Тюдоров и
способствовало росту числа моряков и могущества страны, что было вскоре использовано в интересах Англии.
Незадолго перед этим сельдь перешла из Балтийского моря в Северное; в результате наша ловля сельдей получила
большее значение. — Прим. авт.
145
ственного производства лондонской торговой компании «предприимчивых купцов» возрастал
даже быстрее, чем в XV веке, за счет уменьшения экспорта сырой шерсти Королевской торговой
компанией, и объем иностранной торговли Лондона продолжал возрастать. В царствование
Генриха VII и Генриха VIII английские корабли стали торговать и в Средиземном море, доходя до
Крита. В 1486 году в Пизе было учреждено английское консульство, где бывали и английские
купцы, которые использовали в своих интересах вражду Флоренции с тогдашним монополистом
Венецией. Но наши товары все еще попадали в Италию главным образом на итальянских судах.
Тем временем португальцы огибали мыс Доброй Надежды и открывали морской путь восточной
торговле. Это было роковым ударом для Венеции. Англичане более медленно следовали за
португальцами по их пути вдоль западного африканского побережья, явно не считаясь с их
претензией монополизировать Африку. Уже в 1528 году Уильям Хокинс — родоначальник
большой «династии» моряков - дружески торговал с неграми побережья Гвинеи, выменивая у них
слоновую кость. Но его сын Джон — более знаменитый, чем отец, — сделал в царствование
Елизаветы предметом торговли уже самих негров и тем самым почти расстроил законную торгов-
лю с туземцами, которые стали смотреть на белого человека как на своего смертельного врага. В
царствование Эдуарда VI и Марии западноафриканская торговля в своем настоящем виде еще
только развивалась наряду с путешествиями на Канарские острова; английские товары
доставлялись даже в Архангельск и в такие далекие пункты, как Москва; но до начала
царствования Елизаветы за Атлантическим океаном, за исключением ловли ньюфаундлендской
трески, англичанами ничего не делалось.
Хотя «вывоз сукна» все еще преимущественно шел по старым путям и на старые европейские
рынки, он увеличивался за счет непрерывно возрастающего производства суконной мануфактуры
в английских городах и в деревнях. После периода застоя в XV столетии суконная торговля снова
стала быстро возрастать. Результатом этого было «огораживание под пастбища». Иностранцы
поражались невероятно большому числу овец в Англии еще до того, как такие огораживания
стали вызывать очень много жалоб.
146
Переработка сырой шерсти в готовое сукно состояла из целого ряда процессов, из которых не все
производились одними и теми же лицами и в одном и том же месте. Капиталист-предприниматель
передавал сырье, полуобработанное и готовое сукно из одного места в другое, нанимая рабочих
различных специальностей или скупая его у мастеров на различных стадиях производственных
процессов.
Большая часть ткацких работ производилась на дому (домашняя система). Станок, который
принадлежал хозяину дома и на котором он работал, стоял на чердаке или на кухне. Но валяльное
мастерство возле западных проточных вод, несомненно, уже больше походило на фабричное; не-
которые процессы ткачества частично производились, можно сказать, фабричным способом.
Объем внутренней торговли Англии во много раз превышал объем внешней торговли: Англия все
еще импортировала только предметы роскоши для богачей. Население питалось, одевалось,
обстраивалось и согревалось отечественной продукцией.
Реки, подобно современным железным дорогам, были важнейшими путями сообщения, особенно
удобными для перевозки тяжелых грузов. Даже города внутри страны, такие, как Йорк, Глостер,
Норидж, Оксфорд, Кембридж, являлись в большой мере речными портами.
Но для всего местного сообщения и для большей части перевозок массовых грузов тогда, так же
как и теперь, пользовались грунтовыми дорогами. Дороги, отвратительные по сравнению с
современными, безотносительно были не так уж плохи; В сухую погоду пользовались фургонами,
и во всякую погоду — караванами вьючных лошадей.
Где это было возможно, торговые маршруты проходили по меловым и другим твердым породам
почвы, из которых состоит большая часть поверхности Англии, в болотистых или глинистых
местностях перевозки совершались по гатям; при отсутствии сколько-нибудь деятельной
дорожной администрации некоторые из таких гатей устраивались купцами, которые в них
нуждались. Леленд упоминает гать между Уэн-довером и Эйлсбери: «Иначе дорога в сырую
погоду по вязкой глинистой низине была бы труднопроходима». Но даже в отношении перевозок
тяжелых грузов на далекие расстояния господствующее положение водных путей по сравнению с
147
гужевыми не было повсеместным явлением. Например, Са-утгемптон развился как порт,
обслуживающий Лондон. Некоторые виды товаров перегружались регулярно в Саутгемп-тоне и
отправлялись далее в столицу по гужевым дорогам, чтобы избавить суда от необходимости
объезжать вокруг Кента.
Глава VI
АНГЛИЯ ВРЕМЕН ШЕКСПИРА (1564-1616)
О Города. Сельские местности. Q Классы и образ жизни. Q Уэльс. Q Северные графства. Q Дома
елизаветинского времени. Q Гостиницы. О Социальные отношения. О Милиция. О Закон. Q Мировые судьи. Q
Закон о бедных.
После экономических и религиозных волнений среднего периода эпохи Тюдоров наступил
золотой век Англии. Золотые века не бывают сплошь из золота, и они никогда не долговечны. Но
Шекспиру посчастливилось жить в самое лучшее время и в такой стране, где, не зная почти
никаких помех и всесторонне поощряемые, могли развиваться высшие способности человека. Лес,
поля и город — все они были тогда подлинным совершенством и были необходимы для создания
совершенного поэта. Его соотечественники, еще не закабаленные машинами, были вольными
творцами и созидателями. Их умы, освобожденные от средневековых оков, еще не были опутаны
пуританским или каким-либо другим современным фанатизмом. Англичане эпохи Елизаветы
были влюблены в самое жизнь, а не в какой-то теоретический призрак жизни. Широкие слои
общества, освобожденные теперь от гнета нищеты, чувствовали подъем душевных сил и выражали
его в остроумных изречениях, музыке и пении. Английский язык достиг полнейшей красоты и
силы. Мир и порядок наконец воцарились во всей стране, даже во время морской войны с
Испанией. Проводившаяся до тех пор политика страха и угнетения на несколько десятилетий
стала более простой и сводилась к служению
149
женщине, которая была для своих подданных символом их единства, процветания и свободы.
Ренессанс, задолго перед этим переживший снова весну на своей родине в Италии — где теперь
жестокие морозы погубили его, — достиг наконец, хотя и с опозданием, своего торжествующего
лета на этом северном острове. Во времена Эразма Ренессанс в Англии ограничивался кругом
ученых и королевского двора. Во времена Шекспира он, в некоторых отношениях, дошел до
народа. Библия и классическая культура древнего мира больше уже не оставались достоянием
немногих ученых. Благодаря классическим школам классицизм проникал из кабинета ученого в
театр и на улицу, из ученых фолиантов в народные баллады, которые знакомили самые
простонародные аудитории с «Тиранией судьи Аппия», «Злоключениями царя Мидаса» и другими
великими сказаниями греков и римлян. Древнееврейский и греко-римский образы жизни,
воскрешенные из могил далекого прошлого волшебством науки, стали понятны англичанам,
которые воспринимали их не как мертвый археологический материал, а как новые области
воображения и духовной силы, которые свободно смогут найти свое преломление в современной
жизни. В то время как Шекспир превращал «Жизнеописания» Плутарха в своего Юлия Цезаря и
своего Антония, другие использовали Библию как основу для создания новых форм жизни и
мышления религиозной Англии.
И в эти плодотворные годы царствования Елизаветы «узкие моря»*, в бурях которых английские
моряки закалялись в течение столетий, расширились в беспредельные океаны мира; здесь на вновь
открытых берегах отважная и предприимчивая молодежь искала в торговле и сражениях
романтических приключений и добивалась богатств. Молодая жизнерадостная Англия,
излечившаяся наконец от навязчивой идеи Плантагенетов завоевать Францию, осознала себя как
островное государство, судьбой связанное с океаном, с радостью почувствовавшее после бури,
которую несла ей Армада, свою безопасность и свободу, которую могли дать ей охраняемые моря;
тогда еще бремя далеких земель империи не лежало на ее плечах.
Разумеется, была и оборотная сторона всего этого, как бывает во всякой картине человеческого
благополучия и по-
* «Узкие моря» - Ла-Манш и Ирландское море. - Прим. перев.
150
ведения. Жестокие нравы прошлых столетий не могли быть изжиты легко и быстро. Заокеанская
деятельность англичан Елизаветинской эпохи не считалась с правами нефов, которых они увозили
в рабство, или с правами ирландцев, которых они грабили и убивали; даже некоторые из
благороднейших англичан, такие, как Джон Хокинс на Золотом Береге и Эдмонд Спенсер в
Ирландии, не отдавали себе отчета в том, посеву каких семян зла они способствовали. Да и в
самой Англии женщине, преследуемой соседями, считавшими ее ведьмой; иезуитскому
миссионеру, четвертуемому живым на эшафоте; унитарианцу, сжигаемому на костре, и пуритани-
ну-диссиденту, которого вешали или «заковывали в железные оковы в страшных и
отвратительных тюрьмах», — всем им мало радости принесла эта великая эпоха. Но в елизаве-
тинской Англии такие жертвы были не так многочисленны, как в других местах Европы. Мы
избежали пучин бедствий, в которые были ввергнуты другие народы: испанской инквизиции,
массовых мученичеств и убийств, которые обратили Нидерланды и Францию в место кровавой
бойни, совершаемой во имя религии. Наблюдая все это через Ла-Манш, англичане радовались, что
живут на острове и что мудрая Елизавета — их королева.
Как некогда исследователь старины Леленд объехал Англию Генриха VIII и записал свои
наблюдения, так величайший из всех наших исследователей Уильям Кемден объездил счастливое
королевство Елизаветы и увековечил его в своей книге «Британия». Незадолго до него священник
Уильям Гаррисон и после него путешественник Файнс Морисон оставили нам картины
английской жизни своего времени, которые можно с удовольствием сопоставить с еще более
живыми и блестящими образами Шекспира.
По всей вероятности, численность населения Англии и Уэльса к концу царствования королевы
превышала четыре миллиона, то есть равнялась одной десятой части ее современного населения.
Более четырех пятых населения жило в сельской местности, но значительная часть его была занята
в промышленности, поставляя деревне почти все необходимые ей промышленные товары или
работая на более широкий рынок в качестве ткачей, горнорабочих, рабочих каменоломен. Большая
часть населения обрабатывала землю или разводила овец.
151
Даже многие из городского населения, составлявшего меньшую часть населения страны, уделяли
земледелию хотя бы часть своего времени. Провинциальный город средней величины имел до
5000 жителей. Города не были перенаселены, и в них было много красивых парков, фруктовых са-
дов и хозяйственных построек, перемежающихся с рядами мастерских и лавок. Некоторые
небольшие города и порты находились в состоянии упадка. Отступление моря, занесение илом
русла рек, увеличение размеров кораблей, требующих более обширных гаваней, продолжающееся
перемещение суконной и других мануфактур в деревни и хижины -все это было причинами упадка
некоторых старых центров промышленности и торговли.
В целом население-в городах все же возрастало. Йорк — столица севера; Норидж — крупный
центр торговли сукном, ставший убежищем квалифицированных мастеров, бежавших из
Нидерландов от герцога Альбы; Бристоль с его меркантильной системой и внутренней торговлей,
совершенно независимый от Лондона, — эти три города были городами особой категории, с 20
тысячами жителей в каждом. Новые океанские условия морской торговли благоприятствовали
развитию и других портовых городов на западе, вроде Бидефорда.
Но из всех их Лондон, все более и более сосредоточивавший в себе внутреннюю и внешнюю
торговлю страны, росший за счет многих малых городов, был уже по своей величине чудом не
только в Англии, но и в Европе. Когда умерла Мария Тюдор, в Лондоне было приблизительно 100
тысяч жителей, а когда умерла Елизавета, число жителей в нем достигало уже 200 тысяч. Еще
более быстрым был рост населения в городских «вольных округах», за старыми стенами города; в
центре Сити имелись небольшие открытые площади и дома с садами, дворами и конюшнями.
Несмотря на периодические посещения чумы («черной смерти») и появление нового ли-
хорадочного эпидемического заболевания — «потогонной болезни», Лондон Тюдоров был