Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории

Подождите немного. Документ загружается.

вооруженных купеческих кораблях и бретонских и голландских судах и о приключениях при

схватках с иностранными пиратами, пытавшимися вернуть обратно добычу, захваченную

англичанами. И среди всей этой старой, знакомой болтовни о морях, окружающих Британию,

можно было услышать странные речи о чем-то совершенно новом: о том, что некоторые

иностранные моряки надеялись достигнуть Индии морским путем — или огибая с юга Африку,

или через океан, пересекая его в западном направлении, — и о том, что в Бристоле кое-кто с

интересом прислушивался к этим разговорам о морских путях в Индию.

В господских домах нового дворянства, во дворцах знати и при дворе короля дух поэта нашел бы,

что та культура, которую он так любил, все еще жива, но уже на пути к увяданию. Он считал бы

отрадным явлением, что все еще продолжали читать его поэмы; ему показалось бы, что его

последователи немногое создали, помимо подражаний, имевших незначительный успех.

Воображение молодого поколения, казалось, все еще было в плену у общераспространенных

аллегорий, изображавших средневековые любовные томления с их условностями; оно все еще

восхищалось битвами греческих воинов против Трои, столь же бесконечными, как война Англии с

Францией. Но сказания о короле Артуре и рыцарях «Круглого стола» заново переводились «с

Французской книги» в бессмертной прозе Мелори. -•

* В Англии после периода использования тонкого кирпича и черепицы во времена римского господства кирпич

вообще не употребляли до тех пор, пока в XIV столетии его не начали ввозить из Фландрии. В XV веке кирпич

широко применяли в тех частях восточных графств, где было мало или совсем не было камня, за исключением

затвердевшей глины, и где теперь уже не хватало строевого леса. В Англии уже делали кирпичи из местной

глины. — Прим. авт.

И если бы дух Чосера, глядя из-за плеча Эдуарда IV, стоящего у машины, вывезенной из Фландрии

Кэкстоном, увидел, как она быстро делала один за другим оттиски с рукописи «Кентерберийских

рассказов», выглядевшие почти тождественно с оригиналом, то польщенный поэт усмехнулся бы,

глядя на такую забавную игрушку. Едва ли мог-бы он предвидеть в этом то грозное орудие, которое

разрушит до основания аббатства и дворцы, орудие, которое в непродолжительном времени

преобразует английское государство и религию.

После второго изгнания английской армии из Франции в самой Англии разгорелись войны двух Роз

(1455-1485). Как глубоко отразились они на социальной жизни Англии? Ответ зависит от того, что мы

понимаем под «войнами двух Роз». Если мы имеем в виду только короткие, случайные военные

походы (в которых участвовало от 2 до 10 тысяч человек с каждой стороны), закончившиеся битвами,

такими, как при Сент-Олбансе, Тонтоне, Барнете и на полях Босуорта*, то они не имели большого

значения. Такая битва, даже если сражение происходило в Йоркшире или в Центральной Англии,

обычно воспринималась без особого энтузиазма Лондоном и всем государством и рассматривалась как

решение вопроса о том, какая же партия знати будет теперь управлять Англией. Династии Йорков и

Ланкастеров не могли вести гражданскую войну способом, который впоследствии был принят Карлом I

и Долгим парламентом, когда многочисленные и полные энтузиазма армии содержались за счет

систематического грабежа и государственных налогов для того, чтобы совершать регулярные походы,

осаждая сразу десятки городов, обнесенных стенами, и сотни дворцов и манориальных усадеб. Лорды,

которые вели войну Алой и Белой розы, не имели такой моральной власти над своими соотечественни-

ками, ибо они не могли взывать к каким-либо принципам или к народному чувству в пользу

соперничающих претендентов на трон; ни одна сторона не могла бы рискнуть возбудить против себя

общественное мнение введением тяжелого

* Это были сражения все той же пехоты, что дралась и при Креси и Азенкуре, стрелков, стрелявших из лука,

рыцарей и солдат, сражавшихся рядом со стрелками. Но теперь уже иногда на полях сражения с успехом

применялись пушки. — Прим. авт.

военного налога, приостановкой торговли или опустошением страны, следуя дурному примеру

поведения английских армий во Франции в недавнем прошлом. В этом смысле действительно войны

Алой и Белой розы были с военной точки зрения лишь мелкими царапинами на поверхности

английской жизни.

Но если «войну Роз» мы рассматриваем как период об-щественных беспорядков, которые приводили

время от времени к вспышкам настоящих войн, то ясно, что вся социальная система была поражена

вследствие дурного управления. Вред, нанесенный «слишком важными персонами» и «слабостью госу-

дарственной власти», был настолько большим и столь широко распространившимся, что в следующем

столетии монархия Тюдоров была популярна потому, что она была сильной и могла «обуздать

строптивую знать и джентльменов».

В чем же состояли эти общественные беспорядки?

Они охватили преимущественно деревню и лишь в незначительной степени город. Но ведь население

Англии на девять десятых было деревенским, и общественные беспорядки были вызваны главным

образом борьбой землевладельцев друг с другом за землю.

Поведение большинства людей определяется той господствующей формой общественного устройства,

при которой они живут. Подобно тому как в XVIII столетии нельзя было

Военные доспехи феодального лорда, XVв.

себе представить сквайра, который не осушал бы болот и не огораживал бы землю, не перестраивал бы

сельских домов, не насаждал бы деревьев, не расширял бы своего холла и не украшал бы своих

участков перед домом, так и в XV веке нельзя себе представить сельского дворянина, который не

стремился бы подражать своим наиболее уважаемым соседям, наблюдая, как те уделяли лишь

незначительную часть своего времени и энергии поддержанию своих манориальных курий и

выжиманию ренты, а в основном были поглощены расширением своих родовых владений и богатств

брачными договорами, а часто вооруженным захватом владений соседа, пытаясь мошенническим

путем придать своим действиям видимость законности. И те, кто сами являлись жертвой такой

несправедливости, могли защищать свои законные права только подобным же образом, сочетая

судебные процессы с грубой силой. Английское графство, такое, как Норфолк, походило на Европу в

миниатюре — с ее крупными и маленькими государствами, с ее союзами, скрепляемыми детскими

браками, с ее равновесием сил, с ее территориальными требованиями и контртребованиями, всегда

бурлящими внутри и время от времени приводящими к какому-нибудь насильственному действию или

к судебной тяжбе. Связь между таким состоянием общества и официальными войнами Роз

иллюстрируется осадой в 1469 году замка Кейстер армией в 3 тысячи человек, оплачиваемой герцогом

Норфолкским, который сражался исключительно из личных интересов, решая свой спор о правах

владения.

Техника неожиданного захвата владений включала оскорбление действием или открытое убийство,

часто совершаемые в общественном месте, среди белого дня — для более сильного впечатления,

потому что не только соперник, предъявляющий сво'и права, но и присяжные в суде должны были

трепетать за свою жизнь. Нельзя было ожидать от присяжных справедливого решения, нельзя было

надеяться, что они будут руководствоваться только существом дела. Ливрея могущественного лорда

или рыцаря давала ему свободу не только срезать безнаказанно кошельки, но и перерезать глотки.

При таких условиях всякий претендент на влияние в графстве, всякий властолюбивый человек,

домогающийся земель своего соседа, или всякий тихий человек, желавший сохра-

нить свои владения, должен был находиться под защитой какого-нибудь крупного магната

королевства, чтобы тот был «хорошим лордом» для него, могущим держать в страхе судью и

присяжных, когда суд будет рассматривать его дело, и замолвить за него словечко в Тайном совете,

которое могло бы вызвать или, наоборот, предотвратить вмешательство короля в деятельность

местного правосудия. Восстановить справедливость, безразлично, в низшем или в высшем суде, можно

было или страхом, или благоволением.

В следующем столетии Тюдоры освободили Тайный совет и суды от влияния знати, упразднили

вооруженные свиты и навели порядок в стране. Но даже и они не мбгли изменить человеческую

природу, как свою, так и своих подданных.

В XV столетии непрестанные судебные тяжбы о правах на землю, тянувшиеся часто годами без

всякого решения, являлись серьезным вопросом для арендаторов оспариваемой земли, в особенности

если два лица, предъявляющие свои права на манор, посылали вооруженных людей и силой

добивались уплаты ренты. Расходы на содержание вооруженных слуг и ведение судебных дел, упадок

сельского хозяйства в этот период заставляли землевладельцев быть весьма скупыми в отношении

затрат на ремонт и чрезмерно требовательными при взимании причитающейся им ренты, поэтому

сельский дворянин регулярно заглядывал в свою арендную ведомость и добивался своевременной

уплаты ренты наличными деньгами.

В эти времена, если только сельский хозяин не был овцеводом, у него редко был иной источник,

поступления наличных денег, помимо денежной ренты, хотя продукты питания и одежда для его

домашних могли поступать из его собственного хозяйства или в виде ренты, уплачиваемой натурой.

Отношение землевладельца к держателям — безразлично, к держателям полос открытых полей или

огороженных фермерских участков — с каждым годом приближалось к практике Нового времени.

Типичный феодализм и крепостничество исчезали, но все еще сохранялись пережитки феодального

положения лорда, выражавшиеся в полновластном председательствовании его самого или его

управляющего в манориальной курии или в уголовных манориальных судах.

Там рассматривались и решались дела хозяина манора и его держателей-копигольдеров, а также

вопросы внутренних взаимоотношений членов сельской общины — держателей открытых полей и

совместно пользующихся общинными пастбищами и пустошами. Не всегда было возможно на

практике обуздать волю лорда или его управляющего, но держатели были судьям,и в суде, и

процедура открытого суда, действовавшего на основе установленного манориального обычая,

являлась реальной уздой, сдерживающей тирана-лорда, а также своего рода всеобщей школой

самоуправления, в которой мог приобретать опыт и «бедняк».

Споры между землевладельцем и держателем об обязанностях в отношении ремонтных работ и о

размерах и точных сроках уплаты ренты характерны для этого переходного периода — от старого

феодального способа к новой аренд-но-денежной системе, практика которой еще не регулиро-

валась традицией. Земельные собственники, как видно из их переписки, были весьма озабочены

этими спорами; их агентам — из мирян и духовенства — нелегко было справляться с упрямым

крестьянством. Джеймс Глойс — капеллан и фактотум семьи Пастонов, вместе с тем учитель их

сыновей, доверенный секретарь и земельный агент — описывал или грозился описать

крестьянский скот и плуги. Ему нельзя отказать и в некоторой доле гуманности. Он сам

признавался, что одного держателя он никогда не мог тронуть: «Я никогда не мог бы сделать

этого, до тех пор пока я не стал бы описывать его имущество в доме его матери, а на это я не

отваживался из-за ее проклятий».

Обязанности земельного агента часто исполнялись частным капелланом сельского дворянина или

даже приходским священником, который «навещал» свою паству, действуя уже в качестве этого

светского должностного лица. Такое мирское использование патроном церковного прихода часто

вовлекало священников в сомнительные дела.

Использование мирянами духовных лиц для своих светских дел, унаследованное из прошлого

века, когда только одно духовенство умело читать и писать, и теперь еще было распространено во

всех слоях общества. Разве «святейший» король Генрих VI не оплачивал своих светских слуг

епис-копствами и различными повышениями в духовном сане? А

как мог бы он оплачивать их иначе в стране, где народ не терпел обложения налогами?

Случалось, что приходский священник большую часть своего времени проводил как земледелец,

как прирожденный крестьянин, каким он и был в действительности, обрабатывая свой земельный

участок — обычно в 40—60 акров — в открытом поле и даже арендуя другие участки земли.

Иногда открытое поле огораживалось и делилось на отдельные укрупненные участки по

соглашению самих крестьян-земледельцев между собой. И всегда у обычных держателей имелся

избыток свободной земли — свободный земельный рынок. Рачительный крестьянин Англии XV

столетия, подобно крестьянину Франции XIX столетия, частенько делал сбережения, стремясь

увеличить свое небольшое держание прикупкой соседских полос.

XV век в целом был хорошим временем для крестьянина и рабочего и плохим для лендлорда.

Вследствие повторяющихся время от времени вспышек чумы убыль населения после «черной

смерти» еще не была восполнена, и исчезновение крепостной зависимости позволило рабочему в

полной мере использовать этот факт, устанавливая высокую цену на свой свободный труд.

Землевладельцу было не только очень невыгодно обрабатывать свою домениальную землю при

помощи наемного труда; ему теперь было также трудно сдавать фермы в аренду на своей

домениальной земле или в открытом поле. Земельный голод XIII столетия, столь благоприятный

для лендлордов, сменился избытком земли и голодом на рабочую силу, необходимую для ее

обработки; и такое положение продолжалось на протяжении большей части XIV и XV столетий,

вплоть до начала царствования Тюдоров.

Во время войн Алой и Белой розы Англия стала беднее, чем раньше, вследствие неудачной войны

с Францией, сопровождавшейся гражданской борьбой внутри страны, а также вследствие убыли

населения. Повторяющиеся эпидемии чумы чаще всего разражались в городах и в портах, где

было очень много крыс — носителей блох; иначе говоря, именно та часть общества, которая

являлась главным производителем богатств, сильнее всего подвергалась дезорганизующему и

смертоносному воздействию эпидемий. По этим причинам национальный доход был меньше, чем

во време-

на Чосера; но он теперь был распределен более равномерно. Общая экономическая конъюнктура

была благоприятной для крестьянина и бедняка.

Деревенское общество этого периода лучше всего известно нам по письмам семьи Пастонов и

другим собраниям документов. XV век был первым веком, в котором люди из высших классов —

как мужчины, так и женщины — и их агенты, не только из светского населения, но и духовные

лица, имели обыкновение писать письма; следует отметить, что они писали «на английском

языке». Может быть, эти времена и не были периодом нормального развития, но ясно, что

образование сделало большие успехи с тех пор, когда короли и бароны прикладывали свои печати

и кресты к документам, которые они .не умели прочесть.

Во времена Кэкстона письма писались не для времяпрепровождения или из любви к болтовне; они

писались с какой-нибудь практической целью и обычно касались или судебных процессов, или

коммерческих дел, или местной политики. Но попутно письма сообщают нам кое-что о семейном

быте. Заслуживают большого внимания картины семейной жизни, любви и браков, которые

всплывают из этих писем XV столетия. Некоторые взгляды, которые нашим современным

читателям покажутся странными, были столь же или даже еще более характерными — как мы не

без оснований полагаем — и для более раннего времени, которое не оставило интимных

документов.

Читателей не изумит, быть может, чрезвычайное и вместе с тем формальное почтение, какое дети

должны были проявлять к своим родителям; жестокая дисциплина в доме и в школе,

непрестанные избиения детей (как мальчиков, так и девочек) и слуг. Но некоторые читатели,

привыкшие смутно представлять себе Средние века как время рыцарства и любви, с рыцарями,

всегда коленопреклоненными перед дамами, быть может, будут поражены тем, что в рыцарском и

знатном обществе выбор супругов обычно не имел ничего общего с любовью; часто невеста и

жених были еще младенцами, когда их на всю жизнь связывали брачными обязательствами, и

даже совершеннолетних родители продавали тому, кто предлагал больше. Пастоны и другие семьи

в графстве Норфолк рассматривали браки своих детей как своего рода козыри в игре семейного

обогащения, как сред-

ство для приобретения денег и поместий или для обеспечения поддержки влиятельных патронов.

Если жертва, предназначенная к алтарю, сопротивлялась, ее протест подавлялся, по крайней мере

если это была дочь или опекаемая женщина, невероятно грубой физической силой. Елизавету

Пастон, когда она не решалась выходить замуж за потрепанного уродливого пятидесятилетнего

вдовца, в течение почти трех месяцев «избивали один или два раза в неделю, а иногда дважды в

один день; голова ее в двух или трех местах была проломлена». Таковы были методы ее матери

Агнессы, чрезвычайно религиозной и всеми уважаемой женщины, которая с успехом управляла

огромным пастоновским домашним хозяйством. Но были и такие родители, которые, по-

видимому, очень мало внимания обращали на то, кто вступал в брак с их детьми, если только они

сами добывали себе деньги. Джон Уайндхем, один из соседей Пастонов, намеревался даже

продать одному лондонскому купцу право устроить брак его младшего сына.

Эти старые, традицией установленные средневековые обычаи, еще прочно сохранявшиеся в XV

столетии, с первого взгляда могут показаться несовместимыми с общим тоном средневековой

литературы, потому что на протяжении трех прошлых столетий поэзия занималась анализом

любовных томлений, служения и преданности рыцаря своей даме, воспевавшихся в восторженных

тонах и в формах мистических аллегорий. Такова в действительности и была литература — такой

ее знали Пастоны и их соседи. Но эта поэзия любви — наивысшего взлета к небесам в дантевском

целомудренном обожании жены другого и до более обычной идеализации галантного адюльтера

— редко имела что-нибудь общее с браком.

Для образованных людей средневековья — мужчин и женщин - брак был одной стороной жизни,

любовь - другой. Конечно, могло посчастливиться и любовь могла вырасти в браке, как,

несомненно, это часто и бывало. Если же этого не было, то жена пыталась отстаивать свои права

своим языком, и иногда с успехом.

Но считалось, что муж облечен «властью господина», и, когда он утверждал ее кулаком и палкой,

общественное мнение редко его осуждало. В этой неравной борьбе женщина, кроме того, страдала

под бременем постоянного дето-

рождения, причем большая часть детей вскоре умирала, и приходилось восполнять эти потери. Такой

брак не был идеальным, но на протяжении веков он способствовал росту населения Англии — трудная

задача в те времена чумы и медицинского невежества.

Более благородный взгляд на брак, каким он мог и каким должен был бы быть, еще не был установлен

широким общественным мнением. Даже церковь едва ли была здесь полезной, потому что ее идеал

аскетизма был чужд среднему человеку. Отцы церкви смотрели на женщин с подозрением, как на

скрытые сети дьявола. Правда, церковь старалась защитить их своим авторитетом от беззаконных

вожделений и насилий; благодаря ее поддержке брачных уз, во всяком случае, мужчине было труднее

бросить свою жену, хотя за деньги иногда получали развод. Но церковная власть, которая настаивала

на том, что священник должен быть безбрачным, смотрела на брак как на нечто низкое. В этом

несовершенном мире церковь вынуждена была разрешить мирянам вступать в брак, но интимные

отношения между мужем и женой не должны были касаться высокой духовной области. Поэтому

никого не удивляло, что духовенство своими церковными обрядами санкционировало обычай

обручения детей и детские браки; церковь принимала материальный взгляд мирян, считавших, что

совсем не нужен сознательный выбор тех, кого это касалось больше всего, и что браки между детьми

могут быть настоящим предметом торговой сделки между третьими лицами. Так как любовь не

являлась естественной основой брака, то трубадуры Лангедока конца XI века и французские и

английские поэты, унаследовавшие их гимны в честь языческого «бога любви», считали, что страстная

любовь не должна считаться с таким не относящимся к ней фактом, как брачный союз. Автор

«Аллегории любви» тонко заметил: «Всякая идеализация половой любви в обществе, где брак

рассматривается чисто утилитарно, должна начаться с идеализации адюльтера». Но она не должна

кончаться этим.

Крупным вкладом средневековых поэтов в западную культуру явилось это новое понимание любви

между мужчиной и женщиной как духовного явления — лучшего духовного явления, возвышающего

их над их обычным эгоистическим «я» во всей их мягкости и добродетели:

Здесь появился в жизни человечества новый и неиссякаемый источник вдохновения, основанный на

«законах природы». Это была новая идея, чуждая людям древнего мира и ранней христианской церкви.

Могла ли эта столь ценная идея средневековых поэтов путем ее дальнейших радикальных изменений

стать родственной идее брачной жизни? Могли ли сами возлюбленные стать мужем и женой? Мог ли

союз двух юных любящих сердец продолжаться всю жизнь — до старости, до гроба? Эта перемена (во

взглядах на брак) произошла в Англии путем постепенной эволюции идеи брака и брака в

действительности. Но это не было неизбежным Изменением. Например, во Франции до сих пор приня-

ты браки, устроенные третьими лицами, хотя, конечно, культурные французские родители больше

считаются с желаниями и взаимными симпатиями молодежи, чем Агнесса Пастон. Часто даже такие

браки бывали очень счастливы. Но в Англии устроенные браки уступили место бракам по любви;

родители предоставили детям выбор своей судьбы.

Однако победа свободы и любви имеет позади себя длинный список неведомых борцов и мучеников,

но, несомненно, на протяжении всех Средних веков было много случаев браков по любви. Во-первых,

не всегда люди подчинялись своим отцам, во-вторых, отцы иногда были человечны, и, в-третьих, часто

родители умирали в молодости.

В чосеровском «Рассказе Франклина» имеется прекрасный рассказ о браке по любви, сохранившейся в

брачной жизни. И в XV столетии наблюдался медленный прогресс. Шотландский король Яков I (поэт-

король) был влюблен в свою королеву и ей посвятил свою «Книгу короля».

Но даже и в прозаическом обществе Пастонов мы имеем указания в письмах по крайней мере на два

брака по любви. В первом случае это был брак Мергери Брюэс с Джоном Пас-тоном, заключенный в

1477 году. Девушка добилась от своей добродушной матери разрешения на брак по любви. Ниже в

подлиннике приведено любовное письмо Мергери к Джону, написанное, когда еще не совсем успешно

шли обычные тогда переговоры о чисто финансовой стороне брака:

«Самый чтимый и почитаемый и мой самый глубоко любимый! Моя госпожа, моя мать, потрудилась

со всем усердием изложить дело моему отцу, но она не может получить больше [речь идет о приданом.

— Дж. М. Тревельян], чем то,

о чем Вам уже известно, и поэтому я полна грусти. Но если Вы меня любите - а я твердо верю в

это, - то Вы меня из-за этого не покинете».

Ее второе письмо по этому же поводу, хотя и не очень грамотное, но одно из самых трогательных

в английской прозе (приводится в современной орфографии):

«Поэтому если бы только Вы могли быть довольным этим добром [приданым. - Дж. М.

Тревельян]н моей бедной особой, то я была бы самой веселой девушкой на земле. Но если Вы

считаете себя неудовлетворенным этим или же полагаете, что Вы можете иметь гораздо больше

добра, как я поняла ранее (с ваших слов), то, дорогой, верный и любящий, не берите на себя такого

труда, чтобы снова возвращаться к этому делу; пусть оно забудется и никогда больше о нем не

будет разговоров, так как я могу быть Вашей верной возлюбленной и молельщицей в течение всей

моей жизни [то есть: молиться за Вас весь остаток моей жизни. — Дж. М. Тревельян}*. Это

письмо для Джона было последней каплей. Он больше, чем многие другие молодые люди, мог сам

распоряжаться собой, потому что отец его уже умер, и он решил этот вопрос вопреки сомнениям

его матери и его родных.

Другая любовная история в семье Пастонов с таким же счастливым концом была более

длительной и бурной. Мер-гери Пастон имела смелость тайно помолвиться с Ричардом Келле,

бейлифом пастоновских поместий. На такие помолвки смотрели как на нерасторжимые, и церковь

не могла отказываться закреплять их. Но иногда, по обоюдному согласию сторон, они

расторгались. В течение нескольких лет девушка противостояла ярости и угрозам семьи; наконец,

утомленные ее упорством и желая сохранить незаменимые услуги бейлифа, домогающегося ее

руки, Пастоны разрешили возлюбленным оформить брак окончательно.

Уже в народных балладах конца XV века тема брака по любви все больше и больше привлекала к

себе внимание, как, например, в «Деве с каштановыми волосами», предшественнице баллады

«Дочь бейлифа из Излингтона», и в сотнях других баллад, посвященных романтическим бракам

героинь. Ближе к веку Шекспира в литературных и драматических произведениях взаимная

любовь рассматривается как подлинная основа брака, хотя отнюдь не единственная. Борь-

ба детей с родителями во имя свободы заключения браков владела сочувствующим народным

воображением, и театр времени Елизаветы интересовался больше всего самоотверженностью

возлюбленных, стремящихся к браку, и приключениями сбежавших влюбленных парочек. Ясно,

что к концу эпохи Тюдоров браки по любви были более часты, но детские браки все еще

оставались обычным явлением: реформированная церковь вначале была в такой же степени

повинна в них, как и средневековая. В 1582 году епископ Чадертон выдал замуж свою

единственную девятилетнюю дочь Джоан за мальчика одиннадцати лет — последствия были

плачевны. В другом случае трехлетний Джон Ригмарден был принесен на руках священником,

который произносил слова подвенечной клятвы жениха и, лаская мальчика, заставлял его

повторять эти слова своей пятилетней невесте. В конце обряда мальчик пытался сползти вниз,

заявляя, что сегодня он больше не хочет учиться, но священник сказал: «Ты должен еще немного

поговорить, а потом пойдешь играть».

Таким образом, медленное и долго сдерживаемое движение за браки по любви продолжалось на

протяжении всей нашей истории; наконец во времена Виктории свободный выбор и любовь были

признаны как основа брака даже в высшем обществе, и всякое корыстное соглашение стало рас-

сматриваться как из ряда вон выходящее и неблаговидное.

Возможно, что среди неимущих выбор при вступлении в брак был в меньшей степени стеснен

корыстными мотивами. У нас мало сведений по этому вопросу, но мы можем предположить, что в

Средние века, как и во все века, крестьянские Дик и Нан гуляли вместе по лесу, а затем шли в

церковь; причиной была любовь и, кроме того, уверенность, что Нан сделается хорошей матерью

и хозяйкой и что Дик -хороший работник или что у него «свинья в хлеву», кроме нескольких

полос в открытом поле. Браки для узаконения последствий пылкости темперамента были

чрезвычайно распространены, в особенности в низших слоях общества, где девушек нельзя было

охранять бдительно день и ночь. Но девушки из класса Пастонов находились под строгим мате-

ринским надзором и охраной. Поэтому свободные любовные интриги дворяне обычно должны

были заводить или с дочерьми бедняков, или с женами богатых.

Как только женщина высшего класса выходила замуж,

она вступала в новую область жизни, где становилась деятельной, влиятельной и даже авторитетной.

Пастоновскне письма рассказывают историю замужних женщин на протяжении нескольких поколений;

они ни в какой степени не были рабынями своих мужей, а скорее их советниками и даже доверенными

заместителями во время Их отсутствия. Замужняя женщина изображается всецело преданной

интересам своего повелителя, в угоду которому она рожала много детей. Прежде всего она жена и

хозяйка и затем уже мдть. Из пасто-новских писем мы видим этих женщин принимающими участие в

судебных тяжбах и в торговых делах семьи, а также в чисто домашней сфере, где в их руках была

высшая власть. Организовать питание и снабжение одеждой населения одного или нескольких

господских домов - уже одного этого было достаточно, чтобы заполнить повседневными заботами всю

жизнь женщин, требуя от них таких же административных способностей, какие современные женщины

часто отдают общественной или профессиональной работе. В те времена потребности домашнего

хозяйства нельзя было удовлетворить закупками наспех. Каждую вещь, которую нельзя было получить

в своем поместье, нужно было в требуемом количестве заказать за несколько месяцев вперед: вина из

Франции, сахар из средиземноморских стран, оттуда же пряности, перец, апельсины, финики и лучшие

сорта сук-

Господский дом 80

на. Хозяйка должна была сделать все эти подсчеты, предусмотреть все будущие потребности и

проследить, чтобы заказы были размещены между солидными купцами в столице графства или чаще

всего в Лондоне: даже Норидж не мог снабдить такими заграничными товарами, которые сейчас можно

найти в лавке любого небольшого города. Что касается продуктов домашнего производства, то

заготовка и хранение муки, мяса и дичи из поместья, рыбы из прудов, руководство молочной,

пивоварней и кухней, где жарко пылали поленья и огонь завывал в огромном очаге с трубой, — все это

находилось под наблюдением хозяйки поместья. Точно так же большая часть всей одежды для

обитателей господского дома прялась, ткалась, кроилась и изготовлялась дома или по соседству по

заказам хозяйки. Ее дочери не ездили в город для покупки платьев, но могли надеяться получить

материю для своего лучшего платья из Лондона. Молодые люди, одетые так же ярко и причудливо, как

и их сестры, но более свободно разъезжавшие, могли чаще иметь дело с городским портным.

Таким образом, можно себе представить бесчисленные и постоянные виды деятельности богатой

матроны и хозяйки дома во всех областях жизни.

В те времена стены комнат господского дома завешивались сукном, а холл и парадные комнаты -

дорогим «аррас-ким сукном», гобеленами, имеющими в настоящее время музейную ценность, на

которых изображались охотничьи сцены, а также религиозные или аллегорические сюжеты; жилые

комнаты завешивались яркими одноцветными или разноцветными полосатыми тканями. В английских

домах еще не вешали на стенах картины в рамах, но сами стены часто расписывались. Если судить по

тому, что сохранилось в часовне колледжа в Итоне из стенной живописи, исполненной между 1479 и

J488 годами английским художником Уильямом Бекером, то надо полагать, что в Англии эпохи войн

двух Роз было много прекрасной стенной живописи, которая почти вся погибла. Камины в стене все

больше и больше вытесняли открытые очаги посреди комнаты, откуда дым в лучшем случае выходил

через открытые окна. Па-стоны ввели это большое новшество в своих господских домах уже в

царствование Генриха VI, но изменение шло постепенно, потому что даже в царствование Елизаветы

Уильям Гаррисон* с сожалением вспоминает старый способ отопления:

«Теперь у нас много каминов, и все еще наши неженки жалуются на ревматизм, катары и насморк.

Тогда у нас не было ничего, кроме жаровни посреди залы, а головы наши никогда не болели. Так

как в те дни дым считался лучшей защитой деревянных бревен домов [от разрушения. — Дж. М.

Тревельян], то поэтому же он считался лучшим лечебным средством для сохранения здоровья

доброго человека [хозяина. - Дж. М. Тревельян} и его семьи».

Гаррисон был бы согласен с самым консервативным замечанием из всех, сделанных по этому

поводу; Сэмюэль Джонсон в 1754 году сказал Томасу Уортону относительно старых «готических»

зал: «В этих залах очаг для огня раньше всегда делался посреди комнаты до того времени, когда

виги передвинули его к одной стороне». Но это «ужасающее новшество» в течение трех или

четырех столетий постепенно распространялось в Англии, когда еще в мире не существовало ни

одного вига!

При этом несколько суровом взгляде на семейную жизнь, распространенном в господском доме и

в замке, мало приятного доставалось на долю незамужних теток или старых дев, которых всегда

было в изобилии. Если девушка не вышла замуж, то ее, если возможно, нужно было поместить в

монастырь. Для того чтобы избавиться от нее навсегда, в монастырь благочестиво вносились

деньги, и там девушка устраивалась прилично на всю жизнь. Только в редких случаях удавалось

сделаться монахиней без вклада в монастырь. Таким путем пополнялись и отчасти содержались

английские женские монастыри, по крайней мере в XIV и XV столетиях. Каковы бы ни были

монастыри в теории или в их далеком прошлом, но в этот период они не являлись убежищем для

бедных женщин или приютом для женщин с особым призванием к религиозной жизни. Из записей

о регулярных епископских объездах видно, что в женских монастырях проявлялось много чисто

женских инстинктов и что дисциплина была недостаточно строга, хотя крупные скандалы бывали

редко. Монахиня и, в особенности, настоятельница или ее помощ-

* Гаррисон Уильям (1534-1593) - приходский священник, историк, автор труда «Описание Англии». — Прим.

ред.

ница (приоресса) редко забывали о своем светском происхождении и воспитании. Подобно

чосеровской госпоже Эг-лантине, они были больше образцом светской изысканности и умения

себя держать, чем образцом набожности.

Монастырские правила об одеянии и поведении, составленные в далекие времена основателями

монастырей с аскетическими идеалами, теперь повсюду были в полном пренебрежении, «ибо

более шести скучных столетий епископы вели священную войну с светским модничанием в

монастырях - и все тщетно». Епископский ревизор часто бывал буквально оглушен потоком

пронзительно визгливых речей приорессы, жалующейся на монахинь, и всех двенадцати монахинь

вместе, обвиняющих приорессу, и, опасаясь надвигающейся бури, убегал прочь, кое-как проведя

ревизию. Тщетно пытался епископ удалить стаи «охотничьих собак и других гончих» и часто

обезьян, с которыми вопреки монастырским правилам бедные леди разделяли свой длительный

досуг. В одном женском монастыре Линкольнской епархии, когда прибывший туда епископ,

оставив копию указа, в котором он приказывал монахиням подчиняться ему, собрался в обратный

путь, они побежали за ним к воротам и бросили ему в лицо указ, крича, что никогда не будут

соблюдать его.

Женские монастыри, хотя и многочисленные, были невелики. В Англии из ста одиннадцати

монастырских домов только в четырех было больше тридцати человек. Общее число монахинь в

стране колебалось между 1500 и 2000. Но, конечно, в каждом женском монастыре имелись

прислужники и один или несколько священников.

В XV веке эти учреждения в финансовом и в других отношениях приходили в упадок. В течение

сорока лет по настоянию ортодоксальных епископов, еще до того, как Генрих VIII так решительно

взял в свои руки это дело, уже было закрыто восемь монастырей. Например, в 1496 году илийский

епископ Олькок основал в Кембридже Христ-колледж вместо Сент-Радегундского монастыря,

закрытия которого он добился по причине «небрежности, расточительности, распущенности и

невоздержанности монахинь этого монастыря, что является следствием соседства с

Кембриджским университетом». (Последователи тех двух кембриджских ученых, которые

посетили Тромпингтон-Милл во времена Чосера, по-

видимому, слишком много внимания уделяли монахиням Сент-Радегундского монастыря.) В конце

концов были оставлены только две монахини: одна отсутствующая, другая «ребенок». Так по крайней

мере заявил епископ, стремившийся очистить место для более полезного учреждения.

Конечно, Сент-Радегундский монастырь указывается как исключительно плохой пример женской

монашеской обители, но даже в целом верно то, что женские монастыри в Англии позднего

средневековья были менее полезными и менее прекрасными убежищами для религиозных женщин, чем

в настоящее время.

За годы, истекшие со времени нападок Уиклифа на накапливание церковью огромных богатств за счет

церковных вкладов и до жестокой атаки на церковь Генриха VIII, в общем все еще делались денежные

и земельные вклады, но теперь они реже попадали мужским и женским монастырям и нищенствующим

орденам — чаще часовням и школам. По-видимому, в этот более поздний период богатое дворянство и

горожане, делая дарения и составляя завещания, больше думали о самих себе и о своих согражданах-

мирянах и меньше о святой церкви. В XV столетии обеспечение постоянным доходом школ было

также полезно для образования мирян, как и для образования духовенства. Основание часовен вы-

зывалось главным образом эгоистическими побуждениями: в часовне один или два священника

оплачивались, с тем чтобы они служили обедню за спасение души основателя. И каковы бы ни были

взгляды жертвователя на то, что его ожидает в загробном мире, ясно, что это был способ завещания

для увековечения своей памяти здесь, на земле. Часовня для заупокойных месс часто принимала

архитектурную форму художественно выполненной капеллы, примыкающей к одной из внутренних

стен церкви, с большой гробницей основателя внутри капеллы: иногда это было отдельное здание —

небольшая церковка или капелла, носящая имя своего основателя, чтобы сохранить его потомству.

«Есть надежда, что память о большом человеке может пережить его на полгода, но, хороня госпожу

[свою жену], он тогда же должен воздвигать церкви, потому что иначе он будет мучиться, что не

думает о ней».

XV век, несмотря на все волнения, которые он принес с собой, был славным веком благодаря

увеличившемуся

числу учебных учреждений и вкладов в них. В Англии Чосера было много школ, но еще больше их

было накануне Реформации. Епископы XV столетия, часто житейски мудрые — в хорошем смысле, —

любили делать вклады в школы. Городские гильдии и отдельные горожане и купцы, все больше

богатевшие и все теснее роднившиеся с земельным дворянством, гордились тем, что они основывали

школы, которые давали возможность мальчикам их города или их графства выйти в люди: стать в

будущем священником или епископом или — что также хорошо — мэром, купцом, королевским

чиновником, клерком, судьей, законоведом и, наконец, Сельским дворянином, способными управлять

своими имениями или графством в интересах короля*.

В Англии действительно была прекрасная система среднего образования. Многие школы получали

вклады с условием учить «бедняков» бесплатно, но эти «бедняки» не принадлежали к рабочему классу;

они принадлежали к относительно бедным, низшим слоям средних классов — сыновья или протеже

мелких дворян, йоменов и горожан, которые благодаря этим школам получили возможность уча-

ствовать в управлении страной. Таким образом, путем подготовки нового среднего класса

образованных светских людей и образованных священников были созданы предпосылки для

социальных и интеллектуальных перемен следующего столетия, потому что и те и другие внесли свою

долю в крупные движения, возникшие в скором времени. Классические школы не были, как это

обычно считают, следствием английской Реформации: они были ее причиной.

Еще до того, как возрождение греческого и римского классицизма к концу XV века, распространяясь,

дошло и до Британских островов, среднее образование в аристократических Винчестере и Итоне и в

других более простых школах было уже основано на изучении латыни — произведений Вер-

* Между 1390 и 1415 годами папские и епископские регистры часто упоминают «грамотных мирян» — явление,

получившее тогда значительное распространение. Но на протяжении XV века это выражение исчезает, потому что

тот слой общества, к которому оно применялось, делается слишком обычным, чтобы о нем стоило упоминать; в

классических школах обучалось все большее количество мирян. — Прим. авт.

гилия, Овидия и некоторых христианских писателей. Средневековая церковь уже давно

относилась с большим почтением и терпимостью к древним классикам, несмотря на их языческие

заблуждения, и благодаря этой терпимости было создано много прекрасного в европейской

культуре. Мальчики в средних классических школах писали по-латыни стихи и сочинения в прозе

и должны были в классе экспромтом переводить латинских авторов на английский язык, который

уже повсеместно использовался при обучении. Только в некоторых школах французский язык

чередовался с английским, но не потому, что мальчики все еще говорили на нем дома, а, наоборот,

для того, «чтобы французский язык не был забыт совсем». Но вне школы нельзя было говорить ни

на одном языке, кроме латинского! И тогда, и позднее, на протяжении нескольких поколений, это

поразительное правило обычно поддерживалось жестокой поркой. Иногда нанимали так

называемых «волков», или шпионов, которые подкрадывались, подслушивали и затем доносили,

если кто-нибудь из мальчиков произносил во время игры английское слово. Интересно знать,

насколько полно проводилось в жизнь это запрещение? Была ли латынь для мальчиков классичес-

кой школы XV века менее «мертвым языком» и более живым средством общения, чем для

учеников закрытых учебных заведений XIX века? Есть много соображений в пользу утвер-

дительного ответа. Знакомство с латинским языком — в том виде, в каком классическая школа

должна была давать его, -было, безусловно, важно в те времена для любой профессиональной

карьеры. И он был нужен не одним только священникам; он требовался также дипломату, юристу,

государственному служащему, врачу, счетоводу купца, клерку городского самоуправления для

понимания многих документов, связанных с их повседневной работой.

Сыновья знати и джентри обучались по-разному, в зависимости от общественного положения или

личных взглядов их родителей. Некоторые оставались в господском доме, и здесь их обучали:

грамоте — капеллан, спорту под открытым небом — лесничий, обращению с ружьем — старый

наемник из свиты феодала или соседний рыцарь. Но гораздо чаще дети воспитывались вне дома, и

английская практика, казавшаяся иностранцам безжалостной, может быть, по своим результатам

была скорее хорошей, чем плохой. Неко-

торые учились в классической школе, зубря латынь бок о бок с более способными сыновьями

горожан и йоменов. Другие посещали небольшую частную школу, которая уже тогда

руководилась иногда женатым учителем. Были и такие, которые жили в монастырях на полном

содержании, под специальным наблюдением аббата. В известном возрасте, от 14 до 18 лет, одни

(из детей знати) отправлялись в Оксфорд или в Кембридж, тогда как другие заканчивали свое

образование в качестве «пажей» или оруженосцев при дворе короля или в домах крупных

магнатов, которые были подобием двора. Там не столько ценилось знание латыни, сколько

ловкость в верховой езде и на турнирах, навыки в спорте на открытом воздухе, умение танцевать,

играть на арфе, на духовом инструменте, петь и, несомненно, всячески ухаживать за дамами.

Моралисты осуждали учебные заведения такого рода как пагубные для молодежи, которая

воспитывалась в них. Безусловно, и среди аристократической молодежи одни были лучше, другие

- хуже, но несомненно одно: в конце XV века аристократы как класс и их свиты теряли свое

значение и возвышались люди из мано-риальных поместий [сельское дворянство], из купеческих

контор, из классических школ и из университетов. И им должен был принадлежать грядущий век.

Сыновья многих новых дворян («джентльменов») проходили обучение у ремесленников и у

купцов, и это лучше всего способствовало их благополучию в дальнейшей жизни, сближая мелких

дворян с городскими буржуа; этот обычай все больше и больше делал Англию непохожей на

французское общество.

Винчестерская школа Уильяма Уикхэма и колледж в Итоне, основанный Генрихом VI в 1440 году,

постепенно приближались к типу «общественных школ» в английском смысле слова — к таким

школам, где обучались сыновья дворян. Винчестер с самого начала имел определенный кон-