Типология языка и теория грамматики

Подождите немного. Документ загружается.

семантической категории аспектуальности, содержанием которой

является характер протекания действия, особенности разверты-

вания самого процесса, представленного призначным значением

данной глагольной лексемы, а также и темпоральности.

Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972.

СИГТЯ — Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. М.,

1988.

1. Доклад посвящен языковым элементам, ни разу не описан-

ным языковедами в полном объеме. Речь идет о частицах язы-

ка, из которых состоят местоимения разных классов, местоимен-

ные наречия, союзы, частицы и — в реконструкции — флексии па-

ради гм. Число этих элементов в каждом языке невелико (при-

мерно до полутора десятков единиц), и, по нашему мнению, они

функционируют, мало изменяясь диахронически, параллельно с

корнесловам и знаменательных слов, образуя в языке как бы два

раздельных канала, единицы которых, соединяясь, создают еди-

ную грамматическую систему. В русском языке таковы единицы

и, ли, же, да, къ(о), тъ(о), бо, нъ и т.д. Их причисляют к сою-

зам, но не все союзы состоят именно из этих единиц, причисляют

к частицам, но возникает та же самая картина. Это же можно

сказать о местоимениях, о местоименных наречиях и т. д. Рус-

ский язык позволяет различать терминологически частицы и пар-

тикулы. Поэтому в дальнейшем эти элементы будут именоваться

партикулами.

Материал для исследования был взят из следующих слова-

рей: Etimologick

y slovn

ık slаvansk

ych jazyk

u. Slova gramatick

a a

ajmena. Praha, 1980; Pokorny J. Indogermanisches W

orterbuch.

unchen, 1939; Этимологический словарь славянских языков.

Кроме того, анализировался Праславя нский лексический фонд.

Вып. 1–32. М., 1974–2005. Излагаемые ниже соображения вклю-

чены в публикуемую автором книгу «Непарадигматическая линг-

вистика (история блуждающих частиц)».

Интерес для типологического изучения родственных языков,

какими являются славянские, представляют факты количествен-

ной типологии. Всего было выявлено 718 лексем, состоящих из

указанных партикул; представлено 9 иерархических серий.

1. Первый критерий выявляет общее количество подобных лек-

сем в каждом славянском языке.

2. Второй критерий показывает число партикульных лексем,

представленных только в одном из славянских языков.

3. В-третьих, подсчитывалось отношение числа индивидуаль-

ных лексем к общему числу партикульных лексем в этом

языке (в %).

4. Четвертым количественным показателем было изучение то-

го, сколько частиц является «застывшими» формами, по-

строенными из партикул того же языка.

5. Пя тый подсчет выявлял процентное отношение лексем ука-

занного типа к общему числу индивидуальных лексем в тех

же языках.

6. Шестой подсчет демонстрировал число частиц, образован-

ных от форм знаменат ельных слов.

7. Седьмой критерий показал, насколько и ндивидуализированы

славянские языки по критерию 6.

8. Восьмой критерий демонстрировал, какой процент от обще-

го числа частиц в каждом языке занимают неславянские

заимствования.

9. Девятый критерий показывал индивидуальность подобных

заимствований, т. е. сколько заимствованных лексем пред-

ставлено только в одном славянском языке.

По поводу всех этих критериев можно сделать три общих з а-

мечания.

Во-первых, совокупностью максимально близких к другим язы-

кам показателей выделяется сербский язык.

Во-вторых отмечено практическое отсутствие заимствованных

пар тикульных лексем в русском языке.

В-третьих, нельзя не отметить особого положения словенского

языка, максимально индивидуализированного — как количествен-

но, так и типологически.

2. В пределах славянского пространства выделялись так назы-

ваемые примарные и непримарные партикулы. Каковы были те

условия, которым, по нашему мнению, должны удовлетворять ав-

тономные партикулы, называемые нами примарными?

а. Они должны — хотя бы в одном из славянских языков (либо

в его литературной форме, либо в диалектной, либо на раннем

этапе его развития) — выступать самостоятельно, т. е. являться

единицей языка. При этом совершенно необязательно, чтобы они

являлись таковыми во всех славянских языках.

б. Они должны быть в то же время частью более слож ного

языкового комплекса, будь то слово коммуникативного фонда или

сочетание словоформы знаменательного слова и примарной ча-

стицы. Например, примарной является славянская частица же (с

фонетическим поязыковым пересчетом), которая может выступать

и автономно: Я же Вам это не раз говорила!; Когда же Вы при-

дете?; и входит в более сложные комплексы вроде да+же, у+же,

и+же, не+у+же+ли и т.д.

Естественно, что при выявлении примарных частиц прежде

всего встает вопрос об их верификационной идентификаци и.

Считать ли идентичными партикулы, консонантная опора ко-

торых различается по глухости/звонкости? Так, составите-

ли Этимологического словаря (Etimol.slovn

ık 1980) считают

именно так. Например, ta фиксируется как элемент, име-

ющий звонкий вариант da. Также по поводу партикулы te

(сербский, реже староболгарский) говорится, что она входит

в ряды ta, ti, to, имеющие звонкие варианты da, do, de, dy.

Считать ли идентичными партикулы, совпадающие по консо-

нантной компоненте, но различающиеся по вокальному ис-

ходу? Например, da, dy, de, d

e, ba, bo и т.д.

Особенно это важно для различения/отождествления форм с e и

, например, ne и n , а также форм с вокалом или редуцирован-

ным, т.е. различать ли, например, no и nъ?

Во всех эти х случаях мы принимали решение, ведущее к муль-

типликации числа исходных славянских партикул. Почему? Пото-

му что раздвоение консонанта становится с разу же функциональ-

но действующим, как только мы перейдем к партикулам бинарной

структуры, когда значимой становится комбинаци я только с од-

ним из идентифицированных вариантов; т.е. возможно tu-da, а не

tu-ta.

Итак, всего нами было выявлено/идентифицировано 43 примар-

ных славянских частицы, из которых общеславянскими оказались

только 15. В работе все примарные партикулы перечисляются и

анализируются.

3. Как, по нашему мнению, эволюционируют эти элементы в

пределах славянского пространства? Я думаю, что эволюционная

схема здесь такова.

На первом этапе консонантные опоры партикулы не разли-

чают глухих и звонких. Семантика их диффузна и в даль-

нейшем может различаться даже в пределах родственных

языков. В.Н.Топоровым высказывалась мысль, которая мог-

ла бы быть эпиграфом к нашей работе: «Вместо того чтобы

ориентироваться на поиск единой и достаточно четко очер-

ченной формы, в которой можно было бы видеть первоисточ-

ник всех ос тальных (или, по меньшей мере, форму, наиболее

близкую к нему), в данном случае целесообразно сменить

установку и считать именно этот хаос первичной (ил и ран-

ней, или — еще точнее — периодически возникающей и в той

или иной мере всегда присутствующей) ситуацией, из ко-

торой только и можно определить — поневоле обобщенно и

лишь с определенной степенью вероятности, — каким обра-

зом из флуктуирующей совокупности фактов выделился и

подвергся категоризации элемент».

На втором этапе выделяю тся будущие «изолированно функ-

ционирующие партикулы». Происходи т формирование кла-

стеров. Партикулы приобретают более четкое значение. На-

пример, о+в а+ко — образ действия, а о+ва+мо — локаль-

ность.

На третьем (точнее, последнем) этапе происходит оконча-

тельная грамматикализация изолированных партикул, рас-

предели вшихся по союзам, частицам, местоимениям, сло-

воформ с партикулами-флексиями, партикульных кластеров

разной таксономии.

Изу чению и описанию древневерхненемецких (двн.) прилага-

тельных и их категориальной специфики посвящены многочис-

ленные работы, но до настоящего времени не все аспекты их

функционирования в памятниках письменности VIII–XI вв. на-

шли детальное отражение в лингвистической литературе. Одним

из дискуссионных вопросов остается проблема дифференциации

формально тождественных существительных и прилагательных

типа ser ‘раненный, болезненный’

‘рана’; reht ‘справедливый,

законный’ ‘право’; heil ‘здоровый’ ‘здоровье, счастье’; ubil

‘злой, плохой’

‘зло’, достаточно широко представленных как в

древневерхненемецком, так и в других германских языках. Эти

омонимичные лексемы в зависимости от их синтаксического упо-

требления выступают то как существительные, то как прилага-

тельные, причем в ряде случаев невозмож но установить приоритет

той и ли иной части речи, поскольку контексты не всегда дают воз-

можность выявить семантику и категориальную принадлежность

этих единиц, что бесспорно является свидетельством своеобраз-

ной диффузности их семантики — факт, отражающий тесное пере-

плетение понятий ‘признак’ и ‘предмет’. Формальная тождествен-

ность данных образований проявляется в следующих факторах:

1) в отсутствии специальных показателей в качестве оформите-

лей обеих категорий (формальная аналогия); 2) в общности их

семантики (семантическая аналогия).

Н.И.Филичева расценивала эту группу лексики как словооб-

разование по конверсии [Филичева 2003: 110], однако, поскольку

нет доказательств первичности прилагательных и вторичности су-

ществительных (и наоборот), а также из-за древности отношений

по конверсии, невозможно установить механизм и направление

исторической производности.

В.М.Жирмунский полагал, что эти единицы следует, по-види-

мому, интерпретировать как отражение архаической стадии грам-

матического оформления и мен, как факт проявления первоначаль-

ной двойственности категорий имени: «. . . древнее имя, могущее

обозначать и предмет, и качество, в сущности не было еще в пол-

ном смысле ни предметом, ни качеством, ни существительным,

ни прилагательным. Оно было более текуче, не обладало в пол-

ной мере той субстанциональностью, которая свойственна имени-

предмету при номинативном строе» [Жирмунский 1946: 210].

С. Д. Кацнельсон отмечал, что такие формально недифферен-

цированные имена «. . . в противоположность позднейшим име-

нам существительным и прилагательным выражали предметы в

неразрывной связи с их внешними качествами и отдельные ка-

чества предметов в непосредственной связи с самими предмета-

ми» [Кацнельсон 1949: 264], назвав следующие важнейшие семан-

тические особенности амбивалентных имен — лексическую нерас-

члененность предметных и качественных значений, предметный

полисемантизм и качественный полисемантизм [Кацнельсон 1947:

301].

Таким образом, обсуждая проблемы функционирования двн.

амбивалентных имен, следует уточнить, что в древневерхнене-

мецком, по-видимому, намечается процесс их специализации , т.е.

процесс морфолого-синтаксического оформления прилагательного

и существительного как самостоятельных грамматических кате-

горий особыми присущими им признаками. В этой связи пред-

ставляется уместным ввести следующую номенклатуру: для спе-

циализирующегося существительного — термин «субстанциональ-

ный амбивалент», а для специализирующегося прилагательного —

«адъективный амбивалент».

В процессе морфолого-синтаксической специализации субстан-

циональных имен амбивалент получает родовой показатель и

употребляется с соотносительными формами указательного или

неопределенного местоимения (т. е. сопровождается формирую-

щимся артиклем), напр.: tho quam ther liut mit driuon/thaz

seltsani scouon (O. IV. 3.6) ‘И пришли люди с надеждой увидеть

это чудо’. В двн. памятниках зафиксированы следующие случаи

специализации субстанциональных имен:

1) прилагательное

абстрактное существительное среднего ро-

да, напр.: heil ‘здоровый здоровье, счастье’; eigan ‘собствен-

ный’

‘собственность’; ubil ‘плохой, злой’ ‘зло’; rihhi ‘бога-

тый’ ‘власть, государство’ и др., ср.: Duo irscein uns allen

daz heil (Ezzo 92) ‘И стало нам всем счастье’;

2) прилагательное

существительное мужского рода с личным

значением, напр.: haft ‘плененный пленник’; trut ‘любимый

любимец’; сp.: Theiz wurti ubar worolt lut,/thaz er bi rehte was

sin drut. (O.2.9.40) ‘По всей земле стало известно, что он по

праву был его другом’;

3) прилагательное

неодушевленное существительное мужско-

го рода, напр.: tot ‘мертвый

смерть’; lut ‘громкий звук ’;

morgenrot ‘цвета зари заря’; mennisg ‘челове ческий че-

ловек’, сp.: noh er ne vorhta imo den tot (Ezzo 37) ‘и еще не

боялся он смерти’.

Субстанциональные амбиваленты и меют присущие существи-

тельному формы словоизменения, напр.: Guot man fon guotemo

tresouue bringit guotu, inti ubil man von ubilemo tresouue bringit

ubilu. (Tat. 62.11) ‘Добрый человек из доброго сокровища выносит

добро, а злой человек из злого сокровища выносит зло.‘; снабжа-

ются атрибутивным прилагательным, напр.: Vf zehen esil er luot/

uuile manigslahte guot/des egiptisken richtuomes. . . (WG 49.60)

‘На десять ослов погрузил он много разного добра из египетских

сокровищ’ и выступают в функциях подлежащего, напр.: Ther

tod was in wunna/thuruh gotes minna (O . IV.5.47) ‘Смерть бы-

ла в блаженстве через Бога любовь’; дополнения, напр.: Mit thiu

meintun thie man,/thaz e r in tode s igu nam (O.IV.3.23) ‘Поэтому

люди думали, что в смерти он победу одержал’; и несогласован-

ного определения, напр.: inti fand then scalc thie thar sioh uuas

heilan (Tat.47.9) ‘И нашел исцеленным того раба больного’.

Амбивалентное адъективное имя согласуется с существитель-

ным в соответствии с трехчленной родовой классификацией и

имеет присущие прилагательному формы словоизменения, напр.:

Theizt thaz mi naz heila muat joh ouh min frewida so guat

(O.2.13.15) ‘Это есть моя исцеленная душа и радость моя добрая’,

а также употребляется в рамках предложения в функции опре-

деления к существительному, напр.: Also ih tes mennisken bo t eh

einen toten mennisken heizo (N. Cons. IV. 11.240) ‘В едь я назы-

ваю человеческий труп мертвым человеком’, или в предикативной

функции, напр.: nibi thaz corn thinkiles fallenti in erda tot uuirdit,

thaz selba eino uuonet. (Tat. 139.3) ‘Если пшеничное зерно, падая

в землю, умрет, то останется одно’.

Закономерности функционирования амбивалентных имен не

могут быть выявлены без дальнейшего уточнения их семанти-

ки. Исследованный материал позволяет установить следующие

ЛСГ амбивалентных имен — они обозначали физическое состоя-

ние человека (festi ‘крепкий’, suozzi ‘сладкий’

‘сладость’; stati

‘неподвижный’

’неподвижность’); душевное состояние челове-

ка и давали качественную оценку его ощущениям (iammer/leid

‘жалкий’ ‘жалость’; scin ‘явный’ ‘явь’) и давали ему каче-

ственную, этическую, интеллектуальную и эмоциональную оцен-

ку (seltsani ‘чудесный’

‘чудо’; spahi ‘умный, мудрый’ ‘ум,

мудрость’; zieri ‘красивый’ ‘красота’; trut ‘любимый’ ‘друг’),

характеризовали временные, пространственные отношения (ew in

‘вечный’

‘вечность’, zeso ‘правый’ ‘правая сторона’, abgrundi

‘очень глубокий’

‘пропасть’), отношения меры, степени и коли-

чества и принадлежности (mannigfalte ‘разнообразный’ ‘разно-

образие’, eigan ‘собственный’ ‘собственность’, mennisc ‘челове-

ческий’

‘человек’).

Семантикой недифференцированных имен обусловливаются их

синтаксические свойства. Амбивалентные и мена участвуют в фор-

мировании специальных моделей для реализации своих семанти-

ко-синтаксических потенций.

Субстанциональные и адъективные амбиваленты, как свиде-

тельствует материал, обнаружены в самых различных типах двн.

текстов, однако особенно часто они встречаются в религиозно-

дидактических прозаических и поэтических памятниках, что, ве-

роятно, связано с самим содержанием текстов и с их жанрово-

стилистической установкой.

Жирмунский В.М. Происхождение категории прилагательных в индоев-

ропейских языках в сравнительно-историческом освещении //Изв.

АН СССР. ОЛЯ. 1946. Т.5. Вып. 3.

Кацнельсон С.Д. Историко-грамматические исследования. Т.1: Из исто-

рии атрибутивных отношений. М.;Л., 1949.

Кацнельсон С.Д. Язык поэзии и первобытно-образная речь // Изв. АН

СССР. ОЛЯ. 1947. Т.6. Вып.4.

Филичева Н.И. История немецкого языка. М., 2003.

Одна из важнейших работ С.Д.Кацнельсона посвящена семан-

тическому соотношению сильных и слабых прилагательных и ши-

ре — атрибутивным отношениям в древнеисландском [Кацнельсон

1949].

Как целостная система слабые прилагательные представлены

только в «Старшей Эдде» и в «Беовульфе», и исследование назван-

ных памятников имеет особое значение для понимания семанти-

ческого соотношения древнегерманских именных и местоименных

признаковых словоформ. У этой проблемы много аспектов. Один

из них — это вопрос о границах признаковых слов. Каким образом

соотносятся одноосновные именные и местоименные словоформы

в структурном плане: как формы одного слова или как формы

разных слов?

Однокоренные именные и местоименные словоформы в «Бео-

вульфе» рассматриваются исследователями различным образом,

но вне зависимости от точки зрения они обычно трактуются как

формы одного и того же слова. Этому способствует и с трукту-

ра глоссариев в различных изданиях «Беовульфа»; однокоренные

именные и местоименные словоформы всегда включаются в одну

словарную статью, что не только отражает взгляды предшеству-

ющих поколений исследователей (и издателей), но и оказывает

подспудное влияние на читателей. Такая трактовка однокоренных

именных и местоименных словоформ, однако, не может прини-

маться за данность ввиду отсутствия специальных исследований,

посвященных семантическому соотношению и — шире — функцио-

нальной дистрибуции именных и местоименных словоформ прила-

гательных в поэтическом языке англосаксов или непосредственно

в «Беовульфе». Соответственно, нельзя a priori исключать воз-

можность того, что однокоренные именные и местоименные сло-

воформы являются не словоформами одного слова, а словоформа-

ми двух разных слов (и принадлежат разным парадигмам). Флек-

тивное различие однокоренных признаковых словоформ говорит

только о том, что это разные слово формы, не предопределяя кате-

гориального грамматического характера отношений между ними.

Сказанное относится и к тождеству корня или основы (в случае

аффиксальных именных или местоименных словоформ): оно не

предопределяет лексического тождества соответствующих слово-