Скарлыгина Е.Ю. Журналистика русской эмиграции: 1960-1980-е годы
Подождите немного. Документ загружается.
организатора, человека твердого и решительного.
Владимиру Максимову эмиграция далась тяжело. Он жил только Россией,
мыслями о ней, новостями с родины. При этом никогда не противопоставлял
эмигрантов тем, кто остался на родине, как лучших – худшим. В эмиграции его
угнетали бесконечные распри (в которые он сам был вовлечен), разобщенность,
подозрительность как среди представителей «третьей волны», так и между
различными поколениями русской эмиграции ХХ века.
В 1979 году В.Максимов опубликовал в №19 «Континента» нашумевшую
«Сагу о носорогах» - публицистический памфлет, направленный против той
части либеральной западной элиты, которая симпатизировала марксизму и
верила в возможность истинного, гуманного социализма. Поскольку установка
на борьбу с коммунизмом и тоталитаризмом у «Континента» и «Русской
Мысли» была общей, то газета также приступила к публикации этого
произведения – в художественном отношении, на наш взгляд, малоудачного.
Первые главы «Саги» появились в «Русской мысли» уже 25 января 1979 года.
В.Максимов со свойственной ему страстью и запальчивостью писал о стадном
чувстве, об отсутствии самостоятельного критического мышления у
значительной части университетской профессуры во Франции и в Германии, о
готовности деятелей культуры слепо повторять азы марксизма – и забывать при
этом, какую цену уже заплатила и продолжает платить Россия за чудовищный
коммунистический эксперимент. Замысел «Саги» был внутренне связан для
писателя с абсурдистской пьесой Эжена Ионеско (члена редколлегии
«Континента», друга В.Максимова) «Носорог». Поскольку русский писатель
думал прежде всего об инакомыслящих и политзаключенных в СССР, его
глубоко задевало равнодушие западных деятелей культуры именно к русским
проблемам, их готовность уравнять на чаше весов страдания голодных детей в
Африке, апартеид – и коммунистическую деспотию, на которую свободный
мир привык закрывать глаза, начиная еще с 1930-х годов, с тех гимнов, что
охотно пропели Сталину Л.Фейхтвангер, Л.Арагон, Р.Роллан и другие западные
интеллектуалы. Запальчивость, эмоциональность В.Максимова вполне
объяснимы и сегодня. Но, к сожалению, по тону «Сага о носорогах» оказалась
произведением весьма грубым и бестактным. Более того, читатели в разных
странах Европы узнали в целом ряде прекраснодушных западных мечтателей,
изображенных в «Саге…», абсолютно реальные, конкретные лица – в
частности, Генриха Бёлля. На это стоит обратить особое внимание, поскольку
Генрих Бёлль был очень любим оппозиционной частью тогдашней советской
интеллигенции. Напомним, что именно Г.Белль встретил Александра
Солженицына у трапа самолета в день высылки писателя из страны, именно в
его доме провел Александр Исаевич свои первые дни на Западе. В «Саге о
носорогах» и реакции на неё следует искать истоки конфликтов В.Максимова с
Львом Копелевым и Ефимом Эткиндом, а также с той частью западного
истеблишмента, которая связывала с социализмом надежды на справедливое
переустройство человечества. С момента опубликования «Саги» на
В.Максимова обрушился град упреков в авторитарных и тоталитарных
тенденциях, в шовинизме, в неуважении к западным демократическим нормам
и ценностям.
«Русская мысль», адресуясь ко всей русской диаспоре, осознанно
стремилась к объективности и нейтралитету. Уже через две недели в газете
появился отклик читательницы Е.Каннак «По поводу «Саги о носорогах». «Что
такое «стадность западной элиты»? – с горестным недоумением спрашивала
она. – Значит ли это, что французская «элита» послушным стадом следует за
чьими-то теориями, убеждениями, указаниями, - что, наконец, совершенно
неверно? И почему эта «стадность» - социальная?»
8
Казалось, сам облик, дух и
история Франции (да и вообще западной демократии) нуждались в тот момент в
защите от инвектив разгневанного русского писателя-эмигранта.
12 июля 1979 года «Русская мысль» перепечатала интервью А.Синявского
газете «Монд», появившееся несколькими днями ранее, 7 июля. «Сагу о
носорогах» известный литератор и критик расценил так: «Очень болезненная
вещь, возмутившая старых и новых эмигрантов». Синявский был задет «тоном
этой вещи, её нетерпимостью», выпадами против ряда западных либералов.
Далее писатель утверждал, что именно из-за подобных настроений в
«Континенте» он и прекратил свое сотрудничество с этим журналом. Рядом с
интервью газета поместила реплику Виктора Некрасова – в те годы заместителя
В.Максимова на посту главного редактора «Континента», - в которой писатель
выражал свое возмущение искажением правды, замалчиванием подлинных
причин выхода А.Синявского из редколлегии издания (прежде всего, глубоко
личных).
Втянутая в острую дискуссию, «Русская мысль» была вынуждена уже в
следующем номере предоставить ответное слово А.Синявскому. Обращаясь к
В.Некрасову, вызвавшему его на воображаемый рыцарский поединок, Андрей
Донатович писал: «В литературных и журнальных спорах дуэль и война мне
представляются неуместными. Постараемся, Некрасов, не махать шпагами и
пистолетами, но остаться писателями или просто людьми, наделенными
языком, речью. При этом желательно разговаривать прямо и открыто, а не
заниматься инсинуациями»
9
.
Завершая первый раунд уже вспыхнувшего поединка, «Русская мысль»
опубликовала заявление В.Максимова «К читателям!»: «После публикации в
«Русской мысли», «Новом Русском слове», в некоторых западных изданиях и в
девятнадцатой книжке «Континента» моего памфлета «Сага о носорогах»
вокруг него возникло целое кружение из читательских (причем, самых
взаимоисключающих!) писем, газетных (причем, тоже предельно полярных)
откликов, досужих разговоров. Споры, вызванные этой вещью, лучше прочего
свидетельствовали о ее своевременности и качестве. Как это ни странно,
нашлось немало охотников подставить имена (чаще всего намеренно, чтобы
только создать конфликтную ситуацию) под обозначенные мной сугубо
типизированные образы. Спешу заверить своих читателей в том, что автор
здесь ни при чем. Автор не задавался целью обидеть или задеть кого-либо
лично, но, к сожалению, как известно, каждый думает о себе и о других в меру
своей собственной испорченности. Тем не менее, возникшая дискуссия дает
мне благодарный материал для продолжения темы и создания новых и весьма
колоритных типов из породы многообразного носорожьего племени
современности. Что же касается господ, которые, не жалея ругательств,
призывают меня к терпимости и плюрализму, то я советую им, «чем кумушек
считать трудиться, не лучше ль на себя оборотиться». Чувство ответственности
перед своим народом вообще и перед читателем в частности проверяется не в
бесноватой ругани или запугивании литературного противника, а в
собственном творчестве, даже если оно, это творчество, кому-либо и не по
вкусу. На этом полемику вокруг Саги считаю законченной. Во всяком случае,
для себя. Что же касается оппонентов, то они могут продолжать в прежнем
духе. Как говорится, на здоровье. А «Сага» тем временем будет
продолжена…»
10
. Отметим в скобках, что свое обещание В.Максимов
выполнил и что в дальнейшем «Сага о носорогах» издавалась им в виде книжки
вместе с так называемой «Сагой о саге»: подборкой критических статей,
рецензий, читательских писем и откликов, посвященных нашумевшему
памфлету.
Вскоре развернулся новый, уже журнальный, этап борьбы вокруг памфлета
В.Максимова. В № 5 «Синтаксиса» были опубликованы сразу три критических
статьи, направленных против «Саги» и ее создателя. Одна из этих статей –
«Наука ненависти» - принадлежала перу Е.Эткинда и была предельно резкой,
так что в «Русской мысли» от 18.10.1979 было помещено специальное
«Заявление от редакции» в связи с данной публикацией. По сути газета уже не
могла отмолчаться и сохранять нейтралитет в разгоравшемся конфликте.
Редакция издания приняла, скорее, сторону В.Максимова, решила поддержать
его. Спустя две недели в «Русской мысли» появилась статья «Эта старая
проказа» Энцо Бетица – сенатора, депутата Европейского парламента, члена
руководства Итальянской либеральной партии, главного редактора газеты «Иль
Джорнале». Оценивая «Сагу о носорогах», Энцо Бетица писал: «Что касается
меня, то я считаю, что сильная моральная пощёчина Максимова тоже прежде
всего служит освобождению: она бьет не по сути Запада, а по его болезни. Эта
серия портретов Запада, с некоторыми восточными прожилками, сочна, метка,
без ретуши, в которой обе мещанские Европы могут отражаться друг в друге,
как два ряда разбитых зеркал, есть своеобразное дополнение в гротескном
ключе к Гарвардской речи Солженицына. Максимов показывает нам во плоти
ту скучную фауну, от которой Солженицын ушел навсегда»
11
.
В том же номере газеты автор обзора «Периодика» М.Сергеев, рецензируя
№ 5 «Синтаксиса», высказывал критические суждения как о В.Максимове, так
и о его оппонентах: «Приблизительно 1/3 журнала (53 стр. из 160) посвящена
разносу В.Максимова за его «Сагу о носорогах». Безусловно, «Сага о
носорогах» литературно, морально, политически неудачна. Такие вещи либо
пишутся прямо в лоб – с фамилиями и фактами, либо без фамилий, но и «без
личностей», то есть – беря под обстрел скорее поступки и мотивации, чем
людей; либо, наконец, не пишутся вовсе и остаются пикантной темой для
интимного обмена мнениями среди «своих».
Сама публицистическая «хватка» «Саги», - подчеркивал М.Сергеев, -
типично марксистско-ленинская, и никто другой, как последний, учил своих
прозелитов «безответственности», безнаказанности, ненависти» (по отношению
к врагу, разумеется). Так что правильнее было бы Е.Эткинду «ужасаться»
истоками, а не ручейком, который из них вытек. Вдобавок невозможно
отрицать, что подпочва фактов под неудачно выраженной яростью «Саги» -
действительно имеется.
Если отечество не унесешь на подошвах башмаков, то поразившее его
марксистское растление попадает и в эмиграцию: сама «сага» и дискуссия о ней
в «Синтаксисе» тому порукой, - утверждал обозреватель. - В момент, когда в
отечестве началось «движение воды» - за рубежом оказалась группа «беглецов
родной берлоги», которая, конечно, против причинявшихся ей советской
властью утеснений, но всё же не хочет ее свержения, потому что, страдая
навязчивыми идеями, в каждом, не согласном с ее установками
антикоммунисте, видит (или «предвидит») «погромные искушения». Даже в
В.Максимове и даже (о, в особенности!) в «православном аятолле» (как назвал
его один из них) А.Солженицыне.
Чтобы оправдать свою полузащиту недостойного строя, - резюмировал
М.Сергеев, - эта группа сочиняет почти научные («совсем как у Маркса»)
теории об исконной российской несвободе, о том, что при старом режиме
осуществлялось, в конце концов, то же насилие, чуточку меньше, но так же
ссылали, сажали в тюрьмы и даже психушки, вешали, цензурировали, «тащили
и не пущали». Следовательно, никакого смысла нет данную власть свергать,
поскольку «весь народ такой»
12
.
Следом «Русская мысль» поместила еще одну развернутую рецензию на
№ 5 «Синтаксиса». Постоянный обозреватель газеты - В.Малашин - писал:
«Е.Эткинд, Б.Шрагин, Л.Копелев по очереди стараются обвинить во всех
смертных грехах автора «саги». Делают они это длинно, скучно, а главное, не
по существу. Слишком много в этой критике личной вражды. Критики
пытаются, конечно, прикрыть свою вражду к редактору «Континента» борьбой
с его идеями, с его, якобы, советской, тоталитарной сущностью. Но на самом
деле их тон и аргументы свидетельствуют: они сами психологически не
освободились еще от комвласти. Остается надеяться, - подчеркивал
обозреватель, что в будущем «Синтаксис» не станет посвящать очередному
памфлету, каким бы он ни был, целых три или пять критических воплей,
портящих журнал»
13
.
Важно подчеркнуть, что вражда между «Континентом» и «Синтаксисом»
проходила не только по линии Максимов – супруги Синявские (и близкий им
круг), но и по линии Синявские – Солженицын. В.Максимов всегда активно и
убежденно поддерживал А.Солженицына, считая фигуру этого писателя
главной, наиболее авторитетной в диалоге с Западом и в будущем
освобождении России. В одном из интервью В.Максимов подчеркивал:
«Солженицын – хотим мы того или не хотим – является сейчас
персонификацией русской литературы. Когда я говорю – Солженицын, я имею
в виду все явление нонконформистской русской литературы, которую он начал.
История сошлась вокруг него, и мы его обязаны поддерживать. Потому что,
если мы будем пытаться его компрометировать, пытаться его унизить, мы,
говоря просто, будем рубить сук, на котором сидим»
14
.
Весь набор обвинений, который выслушивал со стороны западных
политиков Александр Солженицын (буквально после каждого своего
выступления в прессе, после каждого интервью), регулярно воспроизводился
борцами с «русским шовинизмом» и применительно к В.Максимову. Более
того, поскольку Александр Исаевич был далеко, жил и работал в Вермонте
отшельником, а Владимир Максимов был всегда на виду, в центре событий, то
недовольство и претензии, которые обрушивались на него, были, на самом
деле, претензиями и недовольством, адресованными сразу двоим.
Разумеется, В.Максимов не был ни шовинистом, ни националистом, он на
дух не выносил антисемитизма и вообще превозношения одной нации за счет
другой. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно непредвзято просмотреть
хотя бы несколько номеров «Континента» и прочесть публицистику Максимова
в «Русской мысли». В «Открытом письме одному литератору»,
опубликованном в газете в 1976 году, он, к примеру, писал: «Нам всем,
недавним выходцам из России и Восточной Европы, взять бы да и сообща
повиниться в содеянном злодеянии, тем более, что подавляющее большинство
из нас или непосредственно участвовало в нем или является детьми тех, кто его
содеял, а не искать себе мальчика для битья, в данном случае, русский народ,
физическая величина которого была использована для совершения этого
злодеяния». Обращаясь к неназванному литератору, В.Максимов подчеркивал:
«Если из Вашей рукописи будут исключены все места о «врожденных пороках»
русского народа (что, впрочем, относится и к любой другой нации), то она – эта
рукопись может найти своё место на страницах нашего журнала. Ибо
неизменный принцип «Континента»: все народы и нации друг перед другом
равны»
15
.
Однако, однажды обвиненный в шовинизме и национализме (прежде всего
– из-за претензий к западной демократии, высказанных в «Саге о носорогах»),
В.Максимов до конца дней своих нес этот крест, поначалу пытаясь отрицать и
разоблачать ложные наветы, но затем – махнув рукой и смирившись. В среде
третьей эмиграции он прослыл наряду с Солженицыным ярым борцом с так
называемой русофобией (слово, пущенное в оборот И.Шафаревичем).
К примеру, отвечая на статью В.Максимова «В кривом зеркале»,
опубликованную в «Русской мысли» 11 октября 1979 года, Е.Эткинд в рамках
«свободной трибуны» газеты писал: «В.Максимов решил обрушить свои громы
на русофобию, но неудачно выбрал объект нападения. Может быть, русофобы и
существует не только в его воображении, где вероятно они воют и топчут
копытами вместе со стадами носорогов; но их еще надо найти. Читатель хочет
понять, почему В.Максимов избрал объектом атаки текст, опубликованный
полгода назад им же в «Континенте», посвященный Солженицыну и
принадлежащий мне? Пусть возьмет журнал «Синтаксис» № 5 и прочтет там
мою статью, которая озаглавлена «Наука ненависти» и посвящена
максимовской «Саге о носорогах». Статья В.Максимова – косвенный ответ на
мою. А то, что он цитирует мои строки, не называя автора – что же, таков его
излюбленный прием: в «Саге о носорогах» тоже никто не назван, иначе автору
никаких дотаций не хватило бы на уплату судебных издержек». Далее Е.Эткинд
подчеркивал, что Герцен смотрел на резко критическую книгу Маркиза де
Кюстина о России положительно, что не мешало ему любить свою родину и
быть истинным патриотом. «В этом споре, возобновившемся через полтора
века, я – с Герценом. А с кем В.Максимов? Неужели с Николаем I, Гречем,
Булгариным, Бенкендорфом и Дубельтом, а также с советскими цензорами?»
16
Видя уже сложившуюся и открытую вражду внутри третьей эмиграции,
Андрей Амальрик спустя месяц писал: «Цель моей статьи – не осудить
национализм, со всем, что в нем есть хорошего, и не прославить демократию,
со всем, что в ней есть дурного, но подчеркнуть необходимость политического
баланса уже сейчас, если мы не хотим нового тоталитаризма в будущем.
Поэтому было бы важно либерально-демократическому крылу эмиграции
создать независимую организацию. Создание нескольких политических групп в
эмиграции сможет способствовать не расколу – ибо раскол уже налицо, но
сотрудничеству – ибо для организаций оно легче, чем для отдельных людей.
Основа сотрудничества – наша историко-культурная общность, сознание, что
все мы дети одной страны, и как бы взгляды одних не были чужды взглядам
других, не следует называть друг друга разными звериными именами вроде
бегемотов или гиппопотамов»
17
. Как видим, В.Максимов не назван, но
подразумевается именно он и его «Сага о носорогах». Недаром писатель, давая
интервью К.Померанцеву для «Русской мысли», уже в 1978 году говорил как о
чем-то свершившемся, неизбежном по отношению к себе самому: «И, может
быть, меня, как это уже делалось, снова обвинят в мессианизме, в том, что я
поклонник «Третьего Рима»…»
18
.
Втянутая во внутренние распри третьей эмиграции, «Русская мысль» в
конце 1970-х годов неоднократно касалась причин конфликтов между
В.Максимовым и А.Солженицыным – с одной стороны, и супругами
Синявскими, Е.Эткиндом, кругом журнала «Синтаксис» - с другой. Однако
газета всегда абсолютно твердо и осознанно поддерживала неоспоримый для
нее авторитет Александра Солженицына. Характерна в связи с этим полемика
между Е.Эткиндом и А.Солженицыным и ее отражение на страницах издания.
В конце декабря 1979 года «Русская мысль» помещает заявление «От
редакции», которое мы приведем целиком:
«Публикуя ответ профессора Эткинда на статью А.И.Солженицына
«Персидский трюк» (РМ №3283), мы считаем нужным дать нашим читателям
возможность ознакомиться с той частью интервью, данного проф. Эткиндом
немецкой газете «Ди Цайт», на которую ссылается Солженицын в своей статье.
Эткинд:… Нет двух Россий, есть только одна Россия. Когда уезжаешь из
России и знаешь, что то, что говорят здесь, менее важно, чем то, что можно
сказать там, то только и можешь справедливо счесть, что надо оставаться там,
где слово твое – более важное оружие и имеет больше веса.
Журналист: Для Вас лично это – горький вывод, раз Вы сейчас здесь в
Париже. Говорили ли Вы об этом с Солженицыным здесь, на Западе?
Э.: Да. Да.
Ж.: Приходит ли он к такому же горькому заключению?
Э.: Солженицын построил себе идеал. Это идеал некой святой Руси с новым
царем и православной церковью во главе страны.
Ж.: По сути дела, идея сталинистская.
Э.: Не знаю, я бы не сформулировал это так (извините меня) примитивно.
Скорее это – идея ленинская: кто-то управляет страной, и в то же время есть
церковь, создающая идеологию страны. Правительство и церковь: это ведь
существовало и во Франции во времена Людовика ХIII. У Вольтера была одна
идея: заменить кардинала – философом. А Солженицын не хочет философа. И
не хочет кардинала. Он хочет Аятоллу» (Ди Цайт 28.9. 1979)»
19
.
Известно, что А.Солженицын воспринял финал этого интервью как прямое
оскорбление (что он и есть Аятолла Хомейни, жестокий тиран и диктатор) и
навсегда разорвал отношения с Е.Эткиндом, хотя в России их связывали
близкие дружеские отношения.
Весной 1980 года в «Русской мысли» появилась обстоятельная работа
Бориса Парамонова (постоянного автора журнала «Континент»): «Религиозная
правда и либеральный миф. О статьях Е.Эткинда против А.Солженицына,
опубликованных в «Новом Русском слове» 13.12.1979 и в «Русской мысли» от
20.12.1979». Защищая А. Солженицына, Б.Парамонов писал: Культура – не
догма, она подлежит осознанию и критике, тем более это относится к такой ее
сравнительно узкой области, как политика и ее деятели. Кстати, у Эткинда в
число этих неприкосновенных вместе с Милюковым попадает и Парвус.
Почему? Что ему Гекуба? Исторический суд, по Эткинду, из недавних наших
деятелей допустим только над Сталиным (интересно, что о Ленине – умолчано).
Эткинд допускает многообразие мнений, он осуждает только нетерпимость. Я
бы добавил к условиям демократической дискуссии еще и точность. Где у
Солженицына можно найти призыв к православной или какой-либо иной
теократии, который приписывает ему Эткинд? Пусть он укажет это. Темы,
поднятые творчеством Солженицына, не могут быть предметом газетной
полемики, они выходят за пределы политической злобы дня. Смешными
кажутся попытки приклеить тот или иной политический ярлык к художнику,