Скарлыгина Е.Ю. Журналистика русской эмиграции: 1960-1980-е годы
Подождите немного. Документ загружается.
Старейшая русская газета в Европе - «Русская мысль», издающаяся в
Париже с 1947 года, была теснейшим образом связана с жизнью русской
эмиграции всех трёх «волн» и представляет собой настоящую сокровищницу
русской культуры.
До 1978 года еженедельник редактировала Зинаида Шаховская – очень
влиятельный и авторитетный представитель первой волны русской эмиграции,
журналист и литератор, автор книг «Отражения» и «В поисках Набокова». При
ней газета уже начала самым подробным образом отражать события из жизни
новой эмиграции: судьбу А.Солженицына и рождение книги века - «Архипелаг
ГУЛАГ»; создание в 1974 году В.Максимовым журнала «Континент»; лишение
Г.Вишневской и М.Ростроповича советского гражданства и т.п. Начиная с
№3219 (31.08.1978), Зинаида Шаховская стала так называемым почётным
директором газеты «Русская мысль», а главным редактором издания (с №3283)
была утверждена Ирина Иловайская-Альберти – человек, близкий Александру
Солженицыну и его семье. С этого времени «Русская мысль» стала уделять всё
больше внимания общественно-политическим и культурным вопросам,
связанным с положением инакомыслящих в СССР, с развитием в советской
России неподцензурной культуры (самиздата и тамиздата), а также с жизнью
заметно набирающей вес «третьей волны» русской эмиграции. Поскольку
первая волна воспринимала вновь прибывших как чуждых по культуре,
советских по происхождению и жизненному опыту, а вторая (послевоенная)
видела в них прямых конкурентов (готовых советологов и преподавателей
западных университетов), то «Русской мысли» пришлось напрямую заняться
налаживанием диалога и взаимопонимания между тремя разными поколениями
русской эмиграции. И мы видим постоянные усилия, предпринимаемые газетой
в этом направлении. «Русская Мысль» в 1970-80-е годы - с одной стороны, в
каждом номере рассказывает о высших достижениях культуры первой русской
эмиграции, помещает статьи и интервью, связанные с творчеством И.Бунина,
В.Ходасевича, Г.Иванова, М.Цветаевой, русских религиозных философов и
великих русских музыкантов; с другой - знакомит читателя с главами из новых
романов В.Максимова «Ковчег для незваных» и «Заглянуть в бездну», на
протяжении четырех месяцев (с марта до начала июля 1976 года) публикует
дискуссионные материалы о «Прогулках с Пушкиным» А.Терца-Синявского,
высоко оценивает его книги «Голос из хора» и «В тени Гоголя». В газете
появляются развёрнутые интервью с И. Бродским, А.Гладилиным,
А.Зиновьевым, В.Аксёновым, Ю.Кублановским, А.Глезером, В.Войновичем,
Г.Владимовым (то есть с каждым значительным художником, писателем,
поэтом и режиссером, оказавшимся в эти годы в вынужденной или
добровольной эмиграции).
Бесспорно, «Русскую мысль» волнует и судьба нонконформистской
культуры в СССР. Во время гастролей театра на Таганке в зарубежных
странах, а также в период идеологической войны, развязанной советскими
властями против Юрия Любимова, газета не раз рассказывает об истории и
судьбе этого уникального творческого коллектива, помещает интервью с
Юрием Любимовым, где речь идёт в первую очередь об искусстве театра, о
режиссуре, а вовсе не о политике. Такое же пристальное внимание уделяется и
судьбе Андрея Тарковского. Сначала еженедельник на протяжении десятилетия
поэтапно рассказывает о фильмах А.Тарковского «Зеркало», «Солярис»,
«Сталкер», публикует беседы с режиссёром об особенностях его работы, о
философской проблематике созданных им шедевров, а несколько лет спустя
подробно знакомит читателя с обстоятельствами эмиграции Андрея
Тарковского, пишет о его неизлечимой болезни и преждевременной смерти.
«Русская мысль» в середине 1970-х и в 1980-е годы постоянно следит за
судьбой Андрея Дмитриевича Сахарова. В период ссылки опального академика
в Горький газета практически в каждом номере рассказывает об исключительно
тяжелом положении, в котором оказались Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а
позднее и о полной изоляции ссыльных от окружающих, об отсутствии какой-
либо информации о состоянии их здоровья. Прорыв немоты в этом вопросе
произойдёт только с приходом к власти в СССР М.Горбачёва и завершением
горьковской ссылки А.Сахарова. «Русская мысль» начнёт подробно освещать
общественную деятельность Андрея Дмитриевича в годы перестройки, его
первые приезды на Запад – и, в частности, в Париж.
Неслучайно эта газета была запрещена в СССР и расценивалась как
крайне антисоветская. Гонения на свободу слова, аресты диссидентов,
цензурные ограничения, связанные с освещением судеб русской культуры в
эмиграции, - обо всём этом писала «Русская мысль», что делало ее враждебной
в глазах советских вождей. Так же, как и в журнале «Континент», постоянной
темой газеты в 1970-80-е годы было правозащитное движение в СССР, борьба
за освобождение из политических тюрем В.Буковского и А.Гинзбурга,
Н.Горбаневской и Э.Кузнецова, П.Григоренко и А.Марченко, Л.Богораз и
З.Крахмальниковой.
Внутри эмигрантской среды вокруг «Русской мысли» также возникали
нешуточные конфликты. Например, в начале 1980-х постоянные читатели
газеты - представители первых двух волн эмиграции - почувствовали себя
ущемленными в правах. На страницах издания состоялась весьма бурная
дискуссия по вопросу о самосознании русской диаспоры. 5 августа 1982 года
Ирина Иловайская в колонке редактора «По поводу истинных «русских» и
новых «советских» с изумлением цитировала письма читателей «Русской
мысли», полные упреков. «Вы пишете почти исключительно о проблемах
советской жизни и нынешней эмиграции, а это – лжепроблемы, так как об
ужасах советской жизни и о трудностях эмиграции давно все известно»; «у вас
пишут только советские, у вас в редакции – одни советские»: такие и им
подобные претензии предъявляли читатели редактору еженедельника.
Рассуждая о «демаркационной линии», часто и произвольно устанавливаемой
представителями старой эмиграции, И.Иловайская подчеркивала: «Если любовь
наша к России – не ностальгия по навсегда ушедшему прошлому и бесплодная
мечта о его возрождении, а живое и активное явление, то нам необходимо
принять тот факт, что в историю нашей родины входит и советский период.
<...> Неужели же в различии судеб и обстоятельств жизни может быть
заложено непреодолимое деление – на «советских» и «русских» - между
людьми, которые по духовному и умственному складу, по чаяниям, интересам
и привязанностям – русские или русскими хотят быть?»
1
Казалось бы, атака недовольных со стороны «белой» и послевоенной
эмиграции была успешно отбита, и работа по преодолению вражды между
разными поколениями русской диаспоры продолжилась. Однако следующий
удар последовал со стороны совершенно неожиданной – из среды той самой
третьей эмиграции, которую газета так опекала. Андрей Синявский, Кронид
Любарский (редактор журнала «Страна и мир», издававшегося в Мюнхене) и
Ефим Эткинд выступили с письмом (расцененным многими как донос) против
«Русской мысли», которое В.Максимов тут же опубликовал для общего
сведения в № 32 журнала «Континент». Вскоре в поддержку «Р.М.» и Ирины
Иловайской как редактора счёл нужным выступить редактор «Нового Русского
Слова» - старейшей газеты русской эмиграции, издававшейся в Нью-Йорке. С
гневом и нравственной брезгливостью Андрей Седых писал: «Можно
критиковать направление газеты, можно осуждать ее содержание, но ведь это
не критика, а донос, и донос весьма заинтересованный.
Эти люди и понятия не имеют, что значит издавать газету в эмиграции, при
наличии скудных средств, без профессиональных журналистов, со случайными
сотрудниками, которые пишут о том, что их интересует, а не читателя. И какого
это требует труда, и какой жертвенности!
Люди, не выпустившие ни одной газеты, стремятся убить «Русскую мысль»
и оставить русскую эмиграцию в Европе без ее последнего печатного органа.
Хочу заверить Вас в моей солидарности с Вами и газетой, которую я читаю
уже долгие годы и которой я искренне желаю всяческого благополучия»
2
.
В чём же обвиняли «Русскую мысль» А.Синявский, К.Любарский и
Е.Эткинд? Прежде всего – в монархической направленности и
«великодержавном шовинизме», в том, что рассказам о прежней,
дореволюционной России отводится слишком много газетной площади. Во-
вторых, в том, что светская по замыслу газета якобы превратилась в
«Епархиальные ведомости», уделяя пристальное внимание жизни русской
церкви не только в эмиграции, но и в СССР; в деятельности главного редактора
– Ирины Иловайской – прослеживаются при этом авторитарные тенденции. И,
наконец, газета русской эмиграции воспринимается читателем как сугубо
провинциальная и непрофессиональная.
В том же номере «Русской мысли» от 7 октября 1982 года было помещено
открытое письмо представителей «третьей волны» эмиграции (большой группы
писателей, правозащитников, деятелей культуры) с протестом против
выступления А.Синявского, К.Любарского и Е.Эткинда. Расценив нападки на
газету как «обыкновенный донос» и хорошо срежиссированную кампанию по
дискредитации издания, В.Максимов, В.Некрасов, В.Буковский,
Н.Горбаневская, Э.Неизвестный и другие (всего 22 человека) в своём ответе
подчеркивали: «Скорее наоборот, газета, в особенности в последние годы
сделалась подлинно представительной трибуной разных направлений
общественной мысли современной России и ее эмиграции, и не только их
одних. <...> К сожалению, некоторые представители нашей эмиграции наивно
(а, может быть, и с лукавым умыслом) полагают, что понятия «демократия»,
«плюрализм», «многопартийность» являются их монопольной привилегией и
только одни они определяют, кто и как должен этими понятиями
пользоваться»
3
.
Сотрудник «Голоса Америки» Людмила Фостер, сокрушаясь по поводу
того, что А.Синявский в последние годы пишет мало художественных текстов,
весьма прямолинейно называла и тайные пружины поведения трех
корреспондентов, обличавших «Русскую мысль». «Что касается возможной
мотивировки авторов «Послания»… , - размышляла Л.Фостер, - если оно
мыслилось ими как заявка на фонды для открытия еще одной русской газеты,
то авторам так и следует сказать: мы, мол, хотим выпускать газету с таким-то
профилем, и с такими и такими установками, а не порочить «Русскую мысль».
«Распри между нами – на руку только Кремлю»,
4
- подытоживала она.
Спустя годы, уже в начале 1990-х годов, на страницах газеты еще раз
вспыхнет острая дискуссия, связанная с именами Е.Эткинда и А.Синявского, с
их ролью в расколе третьей волны эмиграции на непримиримые лагеря.
Назовем здесь статью И.Иловайской «Нравственные сумерки. Герои этого
времени», направленную против Синявского-Терца (№3965 от 5.02.1993, с.16);
а также статью Зинаиды Шаховской (№3973 от 2-8.04.1993, с.17), также резко
враждебную по отношению к автору «Прогулок с Пушкиным».
В конфликте, возникшем в среде третьей эмиграции вокруг фигуры
А.Солженицына (точнее – в связи с отношением писателя к Западу), «Русская
мысль» и «Синтаксис», а также «Синтаксис» - и «Континент» оказались по
разные стороны баррикад уже в середине 1970-х годов. Группа литераторов,
близких супругам Синявским и их журналу «Синтаксис», позиционировала
себя как подлинно либеральная интеллигенция в противовес «диктатору»
В.Максимову, авторитарному «Континенту» и «Вермонтскому ЦК» во главе с
А.Солженицыным.
Если в 1970-е годы «Русская мысль» стремилась по возможности
сохранять нейтралитет в такого рода баталиях, то в 1980-е, с приходом
И.Иловайской, в газете ощутимо усилилось влияние крыла А.Солженицын -
В.Максимов. Тем более, что несколько сотрудников «Континента»
одновременно являлись и сотрудниками «Русской мысли» (например,
Н.Горбаневская, В.Бетаки, К.Сапгир). Майя Муравник, Александр Гинзбург,
Юрий Кублановский, сотрудничая с «Русской мыслью», также были близки
«Континенту» и А.Солженицыну. А.Гинзбург на протяжении многих лет
входил в редколлегию издания.
«Русская мысль», таким образом, оказалась включена в систему
периодики третьей русской эмиграции, особенно с середины 1970-х годов. На
страницах газеты регулярно появлялись подробные аналитические обзоры,
посвященные очередным номерам «Континента», «Синтаксиса», а также
журналов «Время и мы» и «22» (выходивших в Израиле). Чуть позже к этому
набору добавились издания А.Глезера – альманах «Третья волна», журнал
«Стрелец». Многообразие русской эмигрантской журналистики, похоже,
вызывало у сотрудников «Русской мысли» искреннее воодушевление. Такого
же регулярного, обстоятельного обзора удостаивались и новые номера
старейших изданий эмиграции, существующих с начала 1940-х годов: «Нового
Журнала» (США), журналов «Вестник РХД», «Грани» и «Посев». «Русская
мысль» постоянно помещала рекламу новых книг, появившихся в эмигрантских
издательствах. Газета не раз писала о подвижнической деятельности Карла
Проффера – владельца частного издательства «Ардис» (США), которое
выпустило десятки прекрасных русских книг, запрещенных в СССР цензурой.
Карл Проффер давал интервью газете, рассказывал о своих издательских
планах, о дружбе с западными славистами и русскими филологами. Не раз
гостем еженедельника становился Вольфганг Казак – профессор Кёльнского
университета, известный славист, который посвятил свою жизнь русской
литературе, ее изучению и пропаганде в Германии. Он также успешно
осуществил целый ряд издательских проектов: в частности, впервые издал на
Западе поэзию Геннадия Айги, которого на родине в то время никто не
публиковал; познакомил западного читателя с творчеством прозаика
Владимира Казакова.
Можно прямо сказать, что без подробного чтения «Русской мысли» не
удастся получить не только полного представления о жизни русской культуры в
эмиграции, но и о процессах, происходивших в 1970-е - начале 1990-х годов в
официальной и неофициальной советской культуре. Фильмы С.Параджанова и
А.Германа, Н.Михалкова и К.Муратовой, неоавангардная живопись и поэзия,
театр А.Васильева и А.Эфроса, произведения Ю.Трифонова и «деревенская
проза» в лице В.Распутина и В.Астафьева, песни Б.Окуджавы и его
неоднократные выступления в Париже при полном аншлаге, - можно еще долго
перечислять, о чём писала в то время «Русская мысль».
Ретроспективно очень интересно взглянуть глазами эмигрантов на те
процессы, которые начались у нас в стране с приходом к власти М.Горбачева.
Реакция эмиграции поначалу - полное отторжение и недоверие, убежденность в
том, что «перестройка и гласность» - игры КГБ и Политбюро ЦК КПСС, плод
советской пропаганды, что-то наподобие «операции «Трест». Затем –
медленное «оттаивание», признание происходящих в России судьбоносных
перемен, но крайняя подозрительность по отношению к тем, кто еще вчера
олицетворял советскую культуру (будь это Е.Евтушенко, Г.Бакланов или
В.Коротич).
В «Русской мысли» от 20 марта 1987 года (№ 3665) находим полемическое
«Заявление для печати», подписанное большой группой эмигрантов третьей
«волны» во главе с Вас.Аксёновым. «Есть информация, будто бы советские
чиновники обратились к некоторым выдающимся деятелям культуры в
эмиграции с предложением вернуться «домой», подобно блудным сынам, и
«прошлое будет забыто», - с возмущением пишут авторы коллективного
послания. «Советская власть, видимо, все еще не в состоянии постичь, что
эмиграция возникла не в результате некоего трагического недоразумения, но
явилась последствием глубочайших разногласий с режимом, не способным
уважать свободу творчества. <...> Кто, к примеру, мешает им опубликовать
наши книги и пластинки, показывать наши фильмы и спектакли, выставлять
наши картины и скульптуры? Так что же они не начали с этого, вместо
обещаний своего никому не нужного «прощения»?»
5
.
Чуть позже значительная часть третьей эмиграции постепенно возвращается
на родину: сначала своими текстами, фильмами и спектаклями, а затем и
физически, начиная с Александра Солженицына и заканчивая Юрием
Кублановским (возглавляющим ныне отдел поэзии в «Новом мире»).
В ельцинской России начала 1990-х широкими тиражами издают, наконец,
И.Бродского и А.Солженицына, В.Войновича и Г.Владимова, В.Некрасова и
Юза Алешковского, С.Довлатова и Сашу Соколова, В.Мамлеева и
А.Синявского, З.Зиника и Э.Севелу. Практически всем, кто изъявляет такое
желание, власти возвращают советское (российское) гражданство.
Чтение «Русской мысли» второй половины 1980-х, тщательно
фиксировавшей каждый шаг советской «перестройки и гласности», буквально
ошеломляет сегодня тем, как сверхмедленно и сверхтрудно развивался в нашей
стране процесс освобождения общественного сознания от затверженных
идеологических догм и цензурных запретов, от образа врага – в том числе и в
лице русских (советских) эмигрантов. Многое нами уже прочно забыто и
кажется по прошествии лет просто невероятным! Первое публичное
упоминание имени Александра Галича, первый вечер в его память… Первые
публикации «Колымских рассказов» В.Шаламова, первый показ снятого «с
полки» фильма Аскольдова «Комиссар», мучительно трудный путь «Нового
мира» к заветной цели – публикации на родине «Архипелага ГУЛАГ»
А.Солженицына; обнародование «Реквиема» Ахматовой и поэмы «По праву
памяти» А.Твардовского, возвращение в русскую литературу имени Виктора
Некрасова и его романа «В окопах Сталинграда». Читая «Русскую мысль»,
невольно отмечаешь и прямые несовпадения в оценках знаменитых текстов
периода перестройки: восторги на родине по поводу публикации романа
А.Рыбакова «Дети Арбата» - и мрачную реакцию эмиграции, которая устами
В.Максимова называет это произведение «убогоньким» и не верит в
искренность восторгов со стороны таких критиков, как Бенедикт Сарнов и
Станислав Рассадин. В.Максимов утверждает, что его бывшие друзья «плодят
новых бубенновых и бабаевских», и он не понимает, почему «П.Проскурину
отказано в праве писать плохо, а Рыбакову – нет»
6
. Однако тогдашние читатели
в СССР прекрасно чувствовали разницу между Рыбаковым и Проскуриным, и
роман «Дети Арбата» на протяжении нескольких лет оставался очень важным,
необходимым чтением интеллигенции. Изображение писателем психологии
И.Сталина, внутренние монологи тирана поражали в то время читателя, не
избалованного самиздатом и тамиздатом.
На первом этапе перестройки русскую эмиграцию очень беспокоило
настойчивое противопоставление в советской печати плохого Сталина – и
хорошего Ленина, очередные попытки обелить марксизм и пойти по «истинно
ленинскому пути». Опять-таки устами В.Максимова «Русская мысль»
напоминала русскому читателю о массовых расстрелах без суда и следствия в
период ленинского правления, о том, что именно в это время, на заре советской
власти возник институт заложничества. Владимир Максимов призывал
журналистов и историков в перестроечном СССР «не нагромождать новые
монбланы лжи и отказаться от губительной и развращающей полуправды». В
статье «Культ личности или пороки системы?» он писал: «Сказавши «а»,
советскому обществу придется дойти до конца алфавита, иначе оно будет
обречено остаться слепоглухонемым и закостенеть в историческом
беспамятстве»
7
. Возглавляемый В.Максимовым «Континент» опубликовал в
1988 году (№55) «Мою маленькую Лениниану» Венедикта Ерофеева –
произведение, которое в то время не решился бы напечатать ни один советский
журнал. Это и стало «договариванием до конца» весьма болезненной и острой
темы.
§2. В.Максимов и «Русская Мысль»
Владимир Максимов был одной из важнейших, ключевых фигур в
литературной и политической среде третьей эмиграции.
«Русская мысль» впервые начала писать о Владимире Максимове еще до
его эмиграции. За публикацию за рубежом романов «Семь дней творения» и
«Карантин», запрещенных на родине цензурой, В.Максимов был исключен из
Союза советских писателей. Резко обличительное письмо В.Максимова в
секретариат московского Союза писателей от 15 мая 1973 года появилось на
страницах «Русской мысли» 6 июня того же года. После эмиграции писателя, с
начала выхода журнала «Континент» осенью 1974 года и до переезда издания в
Россию в 1992 году, «Русская мысль» постоянно печатала интервью с
В.Максимовым, обзоры новых номеров журнала и яркую гражданскую
публицистику его главного редактора. В 1978-81 годах на страницах
еженедельника печатались фрагменты новых книг В.Максимова – «Ковчег для
незваных» и «Прощание из ниоткуда». Он был успешен, популярен, критика
писала о нем как о «выдающемся русском писателе», чье творчество
«одухотворено христианским восприятием жизни и любовью к человеку».
Неуемный гражданский темперамент В.Максимова, его энергия и воля на посту
главного редактора «Континента» быстро снискали ему славу великолепного