Симон Андре, Моруа Андре. О тех, кто предал Францию

Подождите немного. Документ загружается.

стоку от Парижа на Труа, Дижон и дальше к швейцарской

границе, а второе — к западу от Парижа, через Шартр на

Ле Ман и Тур. Часть сотрудников агентства Рейтер уже

перебралась в Бордо. Агентство Гавас упаковывалось и

увольняло всех, кому не удалось пристроиться на автомо-

билях и грузовиках. Наша группа, к которой в субботу

15 июня присоединились Эдди Уорд и Вирджиния Коульс,

тоже решила последовать примеру правительства. Должен

сказать, что наша поездка в Бордо прошла на редкость

удачно: нас нигде не задержали беженцы. Одну ночь мы

провели в поле у небольшого ручья, а утром позавтракали

в деревенском кафе. Жизнь в деревне протекала спо-

койно и мирно, словно здесь ничего не случалось сотни

лет. Только по разговорам в кафе можно было заключить,

что идет война. Вирджиния Коульс умеет внушать доверие

обитателям захолустных углов, так что мы могли нагово-

риться с крестьянами вволю. Мы с Кингом ехали впереди,

и когда мы теряли из виду другой автомобиль, в котором

ехала остальная половина нашей компании, мы знали, что

он застрял в очередной деревне, где Вирджиния выясняет

местные настроения.

В какую бы деревню мы ни въезжали, люди везде

держались спокойно и бодро. Население не собиралось бе-

жать ни при каких обстоятельствах. Но, конечно, могло

случиться, что поток беженцев, докатившись сюда, внесет

в спокойную деревню смятение и увлечет с собой ее жи-

телей.

С внешним миром нас связывал только радиоприемник.

По радио мы узнали, что французское правительство за-

седало в этот день в Бордо и перенесло продолжение за-

седания на завтра, так как не пришло ни к какому реше-

нию. Это было грустное сообщение, и мы сделали вывод,

что необходимо спешить в Бордо и выяснить, что же, соб-

ственно, происходит.

Бордо, как мы и ожидали, производил гнетущее впечат-

ление. Все дома были переполнены, люди спали на полу.

Городские площади были загромождены автомобилями;

счастливцы, имевшие машину, в ней и ночевали; осталь-

ные довольствовались мостовой. К югу от Луары насчиты-

валось уже около 7 миллионов беженцев; через две-три

недели там скопилось 10 миллионов беженцев, свыше мил-

лиона демобилизованных солдат и столько же француз-

ских военнопленных, отпущенных немцами.

261

Совет министров все еще спорил о том, должна ли

Франция капитулировать, или продолжать борьбу из Север-

ной Африки. Ходили недобрые слухи, что партия мира бе-

рет верх. В переполненных кафе мелькала зловещая фигу-

ра Лаваля. В конце концов колеблющиеся дали себя уго-

ворить. На них подействовали аргументом, что Франция

ничем не рискует, если запросит Германию об условиях

перемирия. Если условия окажутся унизительными, борьба

будет продолжаться из Северной Африки. Капитулянты

прекрасно знали, что стоит только начать переговоры, и

тогда уж ничем не заставишь правительство возобновить

борьбу. Колеблющиеся попались на эту удочку. На долю

Манделя выпало объявить нам в воскресенье вечером, что

он сам, Рейно, Монне и некоторые другие министры, сто-

ронники борьбы до последней капли крови, потерпели по-

ражение. Правительство Рейно пало, премьером назначен

Петэн. Мы знали, что это означает конец. Правительство

запросит немцев об условиях и будет вынуждено принять

их, чего бы Германия ни потребовала. О борьбе из Север-

ной Африки не могло быть и речи. Однако Поль Бодуэн,

оставшийся министром иностранных дел, попрежнему де-

лал вид, что правительство намерено продолжать борьбу,

если германские условия окажутся неприемлемыми. Англий-

ский посол, сэр Рональд Кэмпбел, делал все возможное,

чтобы убедить новое правительство не подписывать сепа-

ратного мира. Он доказывал, что оно может продолжать

борьбу, опираясь на колонии. Поляк Залесский и другие

дипломаты также посетили членов правительства. В поне-

дельник 17 июня Бодуэн еще раз подтвердил им, что пра-

вительство Петэна намерено продолжать политику Рейно,

то есть политику сопротивления, если Германия предъявит

неприемлемые требования. Он заявил лорду Ллойду и

Александеру, которые были специально делегированы в

Бордо Черчиллем, что правительство намерено на следую-

щий день переехать в Перпиньян, а оттуда в Северную

Африку. Если некоторые из министров действительно пи-

тали такие намерения, то они изменили свои планы после

того, как немцы в тот же день подвергли Бордо ожесто-

ченной бомбардировке. Среди офицеров и в некоторых

политических кругах начало расти возмущение. Тогда было

решено арестовать Манделя, которого капитулянты счита-

ли главным зачинщиком этого «бунта». Но после резкого

протеста со стороны Эррио и Жаннене — председателей

262

палаты депутатов и сената — Мандель был освобожден, и

Петэн заявил, что его арест был простой ошибкой.

Тем временем возникла проблема эвакуации английских

подданных из Франции. Во всех портовых городах западной

Франции, в Бордо, в Нанте, Сен-Назэре, в Сен Жан де

Люс, у дверей английских консульств стояли длинные оче-

реди. Английские суда получили распоряжение делать

остановки в мелких бухтах, где германские бомбардиров-

щики едва ли станут их искать.

Во вторник мы покинули берега разгромленной Фран-

ции. Некоторые из английских граждан так и не успели

выбраться. К середине недели во Франции уже не оста-

лось ни одного английского консульства, и некому было

организовать отъезд английских подданных, хотя консулам

следовало бы, как капитанам кораблей, уезжать послед-

ними.

Еще до того, как мы сели на пароход, были получены

официальные известия, подтверждающие, что все кончено.

Петэн произнес свою пресловутую речь — «надо прекра-

тить борьбу». Мы ехали в Ле Вердон на автомобиле и

остановились в маленькой деревушке спросить дорогу. Как

раз в этот момент на улицу выбежала из дому взволно-

ванная женщина: она слышала речь Петэна по радио и

была вне себя от горя. В порту за завтраком нам прислу-

живала веселая очаровательная молодая девушка. Кто-то

сообщил ей последние новости; она расплакалась и до

конца завтрака ходила с распухшими глазами. Никто не

радовался тому, что Франция прекратила борьбу.

А н д р е М о р у а

Трагедия Франции

В конце 1935 года на обеде у лэди Лесли я встретился

с ее племянником Уинстоном Черчиллем. После обеда

Черчилль взял меня под руку и увел в небольшую ком-

нату рядом. И здесь он сразу же приступил к раз-

говору.

— Господин Моруа, — сказал он мне, — я хотел бы,

чтобы вы прекратили писать романы. Да, да. И я хотел

бы, чтобы вы прекратили писать биографии.

Я посмотрел на него с некоторым недоумением.

— Чего я хотел бы, — продолжал он, — это чтобы вы

каждый день писали статью, каждый день об одном и том

же. В любой форме, какая вам нравится, вы должны про-

нести через эти статьи одну и ту же мысль: французская

авиация, которая была когда-то одной из лучших в мире,

отодвинулась на четвертое или пятое место; германская

авиация, которая раньше вовсе не существовала, имеет

шансы стать лучшей в мире. Только об этом может итти

речь. Только в этом все дело. Если вы возвестите Фран-

ции эту истину, если вы заставите Францию услышать это,

вы сделаете гораздо больше, чем если будете изобра-

жать влюбленность женщины или же честолюбие муж-

чины.

Я возразил ему, что, к сожалению, я не специалист в

вопросах авиации и не могу говорить о них с должным

авторитетом, а если я и заговорю, то никто не захочет

меня слушать, и что поэтому уж лучше мне продолжать

писать романы и биографии.

— Вы неправы, — ответил Черчилль, и в его сильном го-

лосе прозвучали столь свойственные ему иронические нот-

ки. — Сейчас есть только одна тема, которая может инте-

264

ресовать француза, — это угроза со стороны авиации. Для

вашей страны это может означать гибель. Культура и лите-

ратура — это вещи, которым нет цены, но культура, не

опирающаяся на какую-то силу, легко рискует стать обре-

ченной культурой.

Я так никогда и не написал статей, которых требовал

от меня Черчилль, и теперь горько сожалею об этом. Раз-

говор с ним уже тогда произвел на меня глубокое впечат-

ление и оставил во мне неизгладимое чувство тревоги.

Я неоднократно осведомлялся у посвященных лиц о со-

стоянии нашей авиации, но то, что я слышал в ответ,

звучало уклончиво или же свидетельствовало об откровен-

ном пессимизме.

— Если вспыхнет война, — сказал мне один полковник,

командовавший эскадрильей бомбардировщиков в Лио-

не, — то мы все храбро умрем, но больше мы ничего сде-

лать не сможем.

— Почему? — спросил я.

— Потому, что нас мало и наши машины устарели.

В 1936 году положение еще ухудшилось. Занятие фаб-

рик бастующими рабочими, инертность правительства, вся-

кие бюрократические проволочки и сумасбродные требо-

вания профсоюзов катастрофически снизили продукцию

авиапромышленности. В 1937 году ежемесячный выпуск

самолетов во Франции выразился в невероятной цифре: 38.

И это в то время, когда Германия ежемесячно производи-

ла тысячу самолетов. Между тем как во Франции пагубная

вражда отравляла взаимоотношения между руководителями

промышленности и рабочими, в Германии все силы были

мобилизованы на подготовку к войне. Бессмысленные рас-

сказы о слабости национал-социалистского режима при-

нимались во Франции за чистую монету — воистину грезы,

которые желание выдавало за явь. Люди, которые по-на-

стоящему знали Германию, как сэр Эрик Фиппс, англий-

ский посол в Берлине, и его французский коллега, Фран-

суа Понсе, предупреждали уже давно. Я вспоминаю раз-

говор этих дипломатов в 1937 году, происходивший в моем

присутствии.

— Не сдедует создавать себе иллюзий, — сказал Фран-

суа Понсе, — Германия сильна, она это знает и полна ре-

шимости воспользоваться своей силой. Франция и Англия

могут выбрать одно из двух: либо оба наши государства

должны отказаться от всего остального и сконцентриро-

265

вать всю свою энергию на вооружениях, либо следует

искать путей соглашения с Германией.

— Возможно ли это? — спросил я. — Действительно ли

Германия желает соглашения?

Франсуа Понсе ответил:

— Германия ничего не хочет и хочет всего... Германия

прежде всего стремится к движению, она жаждет перемен.

Ее нынешних вождей увлекают исполинские символы и

внушительные демонстрации. Вы хотите завоевать их сим-

патии? Так соорудите на противоположных берегах Рейна

две огромные лестницы. Соберите на одном берегу Рейна

миллионы немецких юношей под знаком свастики, а на

другом берегу — миллионы молодых французов под на-

шим флагом, и пусть эти юноши в безупречном строе де-

филируют по этим лестницам вверх и вниз, в то время

как посреди Рейна, на плоту, французский главнокоман-

дующий сойдется лицом к лицу с Гитлером. Это, пожалуй,

может дать некоторые надежды на соглашение между

Германией и Францией, при условии, что к этому времени

вы станете достаточно сильны. Но если свои отношения с

Германией вы хотите регулировать путем дипломатиче-

ских махинаций и выкрутасов, к чему немцы испытывают

только презрение, если вы попрежнему будете писать но-

ты и произносить речи, вместо того чтобы строить само-

леты и танки, то мы прямехонько придем к войне, к войне,

которую нам не удастся выиграть.

Но так оценивал положение не только Франсуа Понсе.

Правительства других стран, которые сравнивали военные

расходы Германии с нашими и английскими, не замедлили

понять, что соотношение сил в Европе изменилось, и мно-

гие из них приняли соответствующие меры предосторож-

ности. Французский посол в Варшаве Ларош говорил мне

не раз, что несправедливо упрекать Польшу за то, что с

1936 года она начала искать благосклонности Германии.

«Чего же еще можно было ожидать? Когда они видят, что

Германия вооружается, а Франция и Англия ничего не де-

лают, чтобы затруднить ей это; когда в марте 1936 года

Гитлер у всех на глазах занимает Рейнскую область, а

Франция, что называется, и бровью не ведет; когда они

слышат по радио заявление французского премьера о том,

что он не допустит, чтобы Страсбург оказался в сфере

действия германских орудий, а потом, к их изумлению, за

этими словами не следует никаких действий, — то они те-

266

ряют всякое доверие к нам. Руководители Польши заяви-

ли мне тогда, что если Франция не помешает вооруже-

ниям Гитлера, Польша будет вынуждена пойти на сближе-

ние с ним. Так оно и вышло. По тем же причинам из-под

французского влияния ускользнули в то время и Бельгия

с Югославией».

Несомненно, что и рядовые люди в Англии и Франции

в какой-то мере сознавали нашу слабость, так как в

1938 году им была ненавистна мысль о войне. Это было

ясно видно во время мюнхенской конференции. В Амери-

ке уже тогда открыто критиковали Чемберлена и Даладье.

Но в Америке не представляли себе истинного положения

дел. Им трудно было представить себе, что должны чув-

ствовать жители Парижа и Лондона, которые знают, что

в стране нет хороших бомбоубежищ, нет противогазов и

зенитных орудий, и которые в то же время находятся под

впечатлением страшных слухов, распространяемых немец-

кой пропагандой, о гигантских бомбах, взрывы которых

могут разрушить целые кварталы. Люди, которые не дрог-

нули бы перед таким противником, как в 1914 году, при-

ходили в ужас, думая о возможности нападений на тыл,

жертвой которых станут их жены и дети. Поэтому мюнхен-

ское соглашение, считавшееся в Нью-Йорке позорным,

было воспринято в Париже и Лондоне с неимоверным во-

одушевлением.

Однако после мюнхенской конференции политика уми-

ротворения утратила в Англии всякую популярность. Анг-

лийская общественность вынуждена была примириться с

Мюнхеном, так как армия и авиация были недостаточно

подготовлены. Но она восприняла это как горькое лекар-

ство и была полна решимости принести все необходимые

жертвы, чтобы избежать подобного унижения в будущем.

В январе 1939 года я отправился в Англию в лекционное

турне, во время которого мне пришлось объездить всю

страну. По возвращении в Париж я написал статью, в ко-

торой утверждал, что Англия, в марте введет всеобщую

воинскую повинность, и это тогда показалось большинству

моих французских знакомых безумием. Но в марте 1939 го-

да действительно последовало решение о воинской повин-

ности.

Занятие немцами Праги было для Чемберлена и ос-

тальных сторонников политики умиротворения болезнен-

ным ударом. Британский премьер-министр был искренно

267

возмущен. Несмотря ни на что, он твердо верил, что ан-

нексионистские планы Гитлера не имеют в виду не-не-

мецкое население. Теперь он получил доказательство

обратного. Он стал одним из решительнейших противни-

ков Гитлера в Англии — факт, который многим остался

неизвестен. Движимый негодованием и гневом, он неожи-

данно для себя дал гарантию Польше. Я был тогда в

Америке. Мне сразу же стало ясно, что это означает войну,

так как, с одной стороны, Германия не откажется от сво-

ей политики экспансии и нападет на Польшу, но и Англия

со своей стороны останется верной данной ею по всей

форме письменной гарантии.

Внезапное возвращение Англии к европейскому поли-

тическому сотрудничеству, разумеется, привело ее к более

тесному сближению с Францией. В июне 1939 года состо-

ялся торжественный обед в Париже, на котором присут-

ствовали английский военный министр Хор-Белиша, фран-

цузский министр иностранных дел Боннэ и генерал Гаме-

лен. На этом обеде Хор-Белиша заявил, что в случае вой-

ны британские войска будут сражаться под руководством

французского главнокомандующего и что он гордится воз-

можностью говорить о «нашем генерале Гамелене».

Несколькими днями позже в Париж опять приехали

Хор-Белиша и Черчилль, чтобы присутствовать на параде

14 июля. Это было великолепное зрелище — последний

счастливый день, пережитый Парижем. Мы собрали для

парада все, что составляло гордость Франции, наших

стрелков, зуавов, морскую пехоту, иностранный легион и

регулярные войска. Черчилль сиял. «Слава создателю за

французскую армию», — были его слова. Мы еще тогда

не знали, что храбрость и превосходные боевые качества

людей бессильны, если техническое снаряжение недоста-

точно.

Вечером меня посетил Хор-Белиша. Он рассказал

мне о тех трудностях, которые встречаются при создании

английской армии. «Воинская повинность дело разумное и

правильное, — сказал он, — но пока она существует боль-

ше на бумаге. Нехватает оружия, чтобы вооружить всех

военнообязанных, нет офицеров для их обучения. Офице-

ры мировой войны не умеют обращаться с новым ору-

жием». На вопрос о том, сколько же дивизий он сможет

послать во Францию, если завтра вспыхнет война, он от-

ветил: «Поначалу самое большее — шесть». Это число ис-

268

пугало меня, но еще больше я испугался, когда вскоре

узнал, что наш генеральный штаб потребовал от Англии на

все время европейской войны всего-навсего 32 дивизии,

Я вспомнил, что в 1918 году у нас было не меньше 85

британских дивизий, и хотя Америка, Россия, Италия и

Япония были нашими союзниками, мы все же были на во-

лосок от поражения.

Боннэ, тогдашний министр иностранных дел, разделял

мое беспокойство. От него я услышал следующее: «За

несколько дней до войны, примерно в конце августа 1939

года, я пригласил к себе двух высших офицеров, ответ-

ственных за командование нашей армией и авиацией. Я

рассказал им, что мы идем навстречу войне, которая ста-

нет неизбежной, если Польша не пойдет на уступки. И

все же, — заявил я, — если они мне скажут, что у нас нет

шансов на победу, то я посоветую полякам уступить

Германии Данциг и коридор. Я знаю, что этим самым я

создаю серьезную опасность. Станут говорить, что я пре-

дал Польшу, после того как я это уже сделал с Чехосло-

вакией. Но это не существенно. Это все же будет луч-

ше, чем уничтожение нашей страны, что одновременно оз-

начало бы и уничтожение Польши. Не думайте, что я не-

дооцениваю военный азарт Германии. В продолжение

семи лет Германия готовилась к европейской войне, и она

рано или поздно начнет войну, если не сможет добиться

господства над Европой только при помощи военных

угроз. И все же возможно, что в наших интересах за-

держать войну, с тем чтобы выиграть год или полгода для

развертывания энергичнейшей кампании вооружений. Поэ-

тому я ставлю сейчас перед ними вопрос: имеются ли со

стороны военных инстанций веские соображения в пользу

того, чтобы заставить Польшу принести эту жертву? Оба

командующие мне ответили — каждый за себя — что они

не видят никаких серьезных оснований для откладывания

войны и что такая отсрочка будет полезна Германии не

меньше, чем нам. При таких обстоятельствах мне остава-

лось только согласиться с ними».

Несмотря на это, Боннэ предпринял последнюю попыт-

ку. 31 августа в 13 часов ему телефонировал Франсуа

Понсе, ставший к этому времени французским послом в

Риме, и сообщил, что граф Чиано предложил ему созвать

конференцию для обсуждения польской проблемы и всех

спорных вопросов. Боннэ верил в искренность Чиано.

269

Италия не была готова к войне. Договор с Германией

предоставлял ей еще трехлетний срок. Общественное мне-

ние в Италии было против войны. Италия могла бы и без

войны добиться на конференции удовлетворения большей

части своих требований. Боннэ решил предпринять все от

него зависящее, чтобы осуществить план созыва конфе-

ренции. Он рассказал Даладье об этом плане и добавил:

«Сегодня вечером в 6 часов состоится заседание совета

министров, на котором я буду рекомендовать принятие

итальянского предложения. Я прошу вас поддержать

меня. Этим самым мы поставим Германию перед свершив-

шимся фактом». Даладье обещал свою поддержку. Но

Боннэ слишком хорошо знал премьера. Вечером, на засе-

дании, Боннэ натолкнулся на сопротивление Даладье.

Итальянское предложение не было окончательно отверг-

нуто, но совет министров выразил желание, чтобы сперва

были продолжены прямые германо-польские переговоры.

Наутро германские войска перешли польскую границу.

На следующий день в 14 часов 15 минут в кабинете

Боннэ на Кэ д'Орсэ раздался звонок. Сняв трубку, он к

своему удивлению услышал: «Здесь граф Чиано. У меня

сейчас Франсуа Понсе и сэр Перси Лоррен. Я думаю, что

все еще не поздно принять предложение о конференции...»

Боннэ обещал итальянскому министру, что до воскресенья,

то есть до 3 сентября, он не направит Германии оконча-

тельного ультиматума. Это-то и привело к весьма своеоб-

разному положению, которое, насколько мне известно,

нигде еще не освещалось.

Известно, что, в соответствии с обещанием, которое

Боннэ дал Чиано, Франция ждала с направлением ульти-

матума Германии до полудня и с объявлением войны — до

17 часов. Англия же объявила войну в 11 часов утра.

Дело в том, что общественное мнение Англии в 1939 году

было против всяких новых капитуляций. Депутаты парла-

мента, которые во время недавних парламентских каникул

имели возможность войти в тесное соприкосновение со

своими избирателями, находились под впечатлением охва-

тившей народ решимости. Депутаты были твердо намере-

ны помешать Чемберлену проявить такую же слабость,

как летом прошлого года. Это привело к тому, что 3 сен-

тября в 9 часов утра лорд Галифакс позвонил Боннэ и

сказал ему: «Мне известны причины, которые мешают вам

направить ультиматум Германии в полдень, но мы не да-

270