Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты

Подождите немного. Документ загружается.

является актуальное членение, или, в. другой терминологии, функциональная перспектива

предложения. Плодотворной для теории перевода является, в частности, восходящая к Ф.Данешу идея

тематической прогрессии, согласно которой темы цементируют текст, тогда как ремы служат для

передачи новой информации [Danes, 1968].

Определяя место функциональной перспективы предложения в лингвистическом описании,

М.А.К. Хэллидей характеризует ее как явление универсальное и в то же время делает важную

оговорку:"...это не значит, что ФПП не релевантна лингвистической характерологии; существует

значительное разнообразие выборов, возможных в различных языках, а также мест и способов их

осуществления" [Хэллидей, 1978, 138—139].

Роли и месту функциональной перспективы предложения в переводе посвящена книга

Л.А.Черняховской "Перевод и смысловая структура" [Черняховская, 1976]. В ней рассматриваются

некоторые особенности

выражения функциональной перспективы предложения в английском языке в сопоставлении с

русским и предлагаются модели преобразования речевых структур при переводе с русского языка на

английский. К сожалению, рассматривая эти преобразования, Л.А.Черняховская, как правило, не

выходит за рамки предложения и не касается текстообразующих функций коммуникативной

структуры высказывания. С лингвистикой текста ее работа соприкасается вплотную лишь в главе,

посвященной членению и объединению предложений внутри высказываний объемом более

предложения.

Проблема текста — одна из центральных проблем теории перевода. Именно текст является

предметом анализа на первом этапе перевода, связанном с интерпретацией оригинала, и именно текст

является предметом синтеза на его заключительном этапе. Поэтому эта проблема привлекает к себе

пристальное внимание теоретиков перевода. Так, по мнению Р.Штольце, теоретическое

осмысление процесса перевода должно строиться на учете тесной связи герменевтики и лингвистики

текста, ибо в основе перевода лежит возможность органического соединения герменевтического

анализа текста как целого и системного анализа на основе рациональных лингвистических критериев

[Stolze, 1982, 49]. В основе разрабатываемой Р.Штольце теории перевода текста лежит представление

о форме текста как о выражении коммуникативной интенции отправителя, реализуемой через

посредство языка. Анализируя исходный текст, переводчик ставит перед собой вопрос: какую цель

преследует отправитель и какие он использует для этого языковые средства? Понимание текста

основывается на осознании его целостности с обязательным учетом прагматических правил его

построения. При этом важно не только сказанное, но и подразумеваемое. Отсюда возникает

необходимость в обязательном учете пресуппозиций, которые должны включать не только сказанное

ранее, но и просто известное, "я" говорящего, его социальный статус, фоновые знания и др. [там же, 51

—52].

В этой связи уместно вспомнить слова И.Р.Гальперина о роли подтекста, сосуществующего с

вербальным выражением, сопутствующего ему и запланированного создателем текста. Выдвигаемое

им положение о "содержательно-подтекстовой информации" как об органической части смыслового

содержания текста имеет самое непосредственное отношение к переводу [Гальперин, 1981,42].

На основании сказанного выше об эксплицитных и имплицитных компонентах смысла

текста, о роли прагматических факторов в его формировании Р.Штольце делает важный для теории

перевода вывод о многоплановости и "сверхсуммарности" смыслового содержания текста. При этом

под сверхсуммарностью подразумевается несводимость смысла текста к сумме смыслов его

конституентов. Отсюда, однако, не следует, что, анализируя исходный текст как сверхсуммарное

целое, можно в какой-то мере пренебречь семантическим анализом его конституентов. Дело в том,

что раскрывающие содержание текста рекуррентные смысловые признаки (семантически связанные

друг с другом лексемы) образуют изотопические плоскости текста, в которых реализуется

многоплановая структура его смысла. Именно в результате ин-

теграции отдельных элементов в языковом и внеязыковом контекстах образуется то

"приращение информации" (biformationsuberschuss), которое лежит в основе "сверхсуммарности" смысла

текста.

Учет семантики текста ставит по-новому для теории перевода и вопрос об учете значений

отдельных лексем. Их значение рассматривается не как фиксированный срез определенного набора

семантических признаков (как это имеет место в жестких моделях структурной семантики), а как

"гибкая совокупность сем и прагматических параметров, изменчивые сочетания которых

проецируются в плоскость текста" [Stolze, 1982,93—104].

Наряду с семантикой текста существенное значение для теории перевода имеет и стилистика

текста. Разработкой проблем связи типологии текста с теорией перевода занимается КРайс,

посвятившая этим проблемам ряд работ, в том числе написанную совместно с Г.Вермеером книгу

"Обоснование общей теории перевода", в которой используется концептуальный аппарат теории

информации, лингвистики текста и функциональной стилистики [Reiss, Vermeer, 1984].

В основу разрабатываемой КРайс теории перевода положена теория жанров текста

(Textsoxtentheorie), основными понятиями которой являются "тип текста" (Texttyp) и "жанр

текста" (Textsorte). Понятие типа текста используется для классификационного выделения

универсальных, базисных форм текста в человеческой коммуникации. На основе выполняемых

ими самых общих (по К. Бюлеру) коммуникативных функций — репрезентативной

(Darstellungsftmktion), выразительной (Ausdruksfunktion) и апеллятивной (Appellftmktion)

вычленяются три типа текста — информативный, экспрессивный и оперативный (ср.

использование функциональной типологии Р. Якобсона для описания перевода как

коммуникативного акта [Швейцер, 1973,66—68]).

Жанр текста (Textsorte) — это класс вербальных текстов, выделяемых на основе общности

структуры, пределов вариативности и использования в однотипных коммуникативных контекстах.

Конкретные признаки дифференциации жанров связаны с тремя семиотическими измерениями —

семантикой, прагматикой и синтакгикой и относятся к отражению мира в тексте, к выполняемой

текстом коммуникативной функции и к внутренней структуре текста. Это определение КРайс

называет признаки жанра, но не раскрывает его сущности.

В этом отношении представляет интерес социальная интерпретация речевого жанра,

предлагаемая К.А. Долининым, который полагает, что "каждый сколько-нибудь канонизированный,

устоявшийся речевой жанр (приказ по учреждению, постановление суда, научная статья, роман,

передовая в газете и т.п.) — это не что иное, как особая социальная роль, в которой речевая

деятельность выступает как ролевая деятельность" [Долинин, 1978,26].

Таким образом, в жанровой вариативности текстов находит свое проявление социальная

норма, определяющая специфику выбора языковых средств при порождении текстов тех или иных

жанров. В практике перевода сталкиваются три типа социальных норм, отражающих традиции

данного общества и данной культуры: 1) нормы построения

текста на исходном языке, 2) нормы построения текста на языке перевода и 3) нормы

перевода.

КРаис, безусловно, права, считая, что нормы, или конвенции, жанра

(Textsortenkonventionen) имеют большое значение, поскольку различия между ними становятся

наиболее очевидными при выходе за пределы одного языка и одной культуры. Прежде всего

различия касаются самой номенклатуры жанров. Наряду с общими жанрами, существующими в

любой письменной культуре (письмо, сказка, статья), есть жанры, распространенные в нескольких,

но не во всех культурах (например, сонет), и, наконец, жанры, специфичные лишь для одной

культуры (например, поэтический жанр хайку в Японии). Конвенции жанров характеризуются

также исторической вариативностью (ср. стихотворную форму средневекового научного трактата).

Жанровая дифференциация текстов имеет непосредственное отношение к механизму

перевода, к переводческой стратегии. Прежде всего переводчик должен сделать

принципиальный выбор — сохранить ли конвенции исходного текста или заменить их

конвенциями языка перевода. Если данный жанр отсутствует в другой культуре, то перевод может

быть инновационным (т.е. он может положить начало новому жанру в культуре-рецепторе). Так,

например, газель, жанр восточной поэзии, был воспроизведен в некоторых переводах на европейские

языки. Столь же необходим учет специфики типа текста и определяющей данный тип

коммуникативной функции. Только зная функцию исходного текста и его место в исходной

культуре, можно оценить значимость отдельных элементов исходного текста. Это положение К.

Раис иллюстрирует следующим примером: Souvent femme varie, bien fol est qui s'y fie. Если бы это

был информативный текст с установкой на передачу денотативного содержания, его можно

было бы перевести следующим образом: 'Женщина очень непостоянна (в оригинале буквально

сказано: "женщина часто меняется"). Безрассуден тот, кто ей верит'. Однако на самом деле перед

нами отрывок из экспрессивного текста (драмы В.Гюго) с установкой на художественную

форму. Перевод такого оригинала требует художественной организации текста. Этому

требованию отвечает перевод на немецкий язык Г.Бюхнера: Ein Weib andert sich jeden Tag. Ein

Narr ist, wer ihr trauen mag букв. Женщина меняется каждый день. Глупец тот, кто ей доверяет'.

Незначительные смысловые отступления в этом переводе вполне компенсируются передачей

художественно-эстетической функции текста [Reiss, Vermeer, 1984,213].

В своих работах КРаис правильно обращает внимание на важность передачи

коммуникативной функции текста как условия успешного осуществления процесса перевода, однако

при этом допускается известное упрощение. Подобно некоторым другим функциональным

классификациям текстов, ее классификация фактически сводит функциональную характеристику

текста к какой-то одной функции. Между тем реальные тексты, с которыми имеет дело переводчик,

как правило, полифункциональны. Прав К.А. Долинин, отмечающий, что "если стиль высказывания

(фразы) — в повседневной речевой практике во всяком случае — бывает един и непротиворечив,

то стиль сколько-нибудь протяженного

ЗЗак.311

текста, в особенности художественного текста, представляет собой изменчивую,

динамическую его характеристику" [Долинин, 1978, 46]. И хотя в одной из работ КРаис делает

оговорку относительно того, что "целый текст не всегда отражает лишь одну из функций языка" и

что "на практике существуют бесчисленные перекрещивания и смешанные формы" [Reiss, 1971,

32], в целом следует признать правоту В.Вильса, критикующего К. Раис за то, что она жертвует

функциональной многоплановостью текста во имя построения идеальной модели. Например,

она безоговорочно относит художественные тексты к текстам, акцентирующим форму (form-betonte

Texte).

Принципиально иной подход к проблеме типологии текстов в теории перевода выдвигает

А.Нойберт. Расценивая функционально-типологические модели текстов как чрезмерно грубые и

статичные, он предлагает для анализа процесса перевода модель "текстов-прототипов" (prototype

texts), исторически и социально обусловленных способов организации знания в письменном и

устном дискурсе. Опирающийся на социальный опыт и воплощающий наиболее существенные

признаки конкретных текстов, текст-прототип обнаруживает специфическое сочетание

параметров текстуальности (коммуникативной интенции, ситуативности, информативности,

согласованности смыслов, связности), а также специфическую конфигурацию общего для

коммуникантов фонда знаний. Он представляет собой глобальную схему того, что сказано, кем,

кому, когда и как. Благодаря их комплексной детерминации тексты-прототипы отличаются

значительно большим разнообразием, чем типы текстов. В процессе перевода переводчик реализует

избранный прототип конечного текста, оценивая при этом удельный вес его детерминантов

[Neubert, 1985,127—132].

В этом отношении от схемы КРаис выгодно отличается схема, разработанная

Ю.В.Ванниковым и положенная им в основу ориентированной на перевод типологии текстов

[Ванников, 1985]. Эта схема основана на 14 главных типологизирующих признаках, обобщающих

существенные с точки зрения переводческой практики свойства текста: 1) лингвистическая

организованность; 2) функциональный стиль; 3) функциональный подстиль; 4) речевой модус;

5) доминирующее логическое содержание; 6) предметное (тематическое) содержание; 7) форма

речевой презентации; 8) жанровая дифференциация; 9) информационная первичность—

непервичность; 10) экспрессивно-стилистическая отмеченность; 11) основные прагматические

функции; 12) конкретные целевые установки; 13) типы адекватности текста; 14) типы адекватности

перевода.

К лингвистической организованности относится противопоставление текстов с жесткой

структурой (например, научно-технических) и с мягкой структурой (например, художественных).

Этот признак учитывает также степень связности текста. Функциональные стили выделяются в

зависимости от сферы общения (научно-технический, социально-деловой и др.).

Подстили более отчетливо противопоставлены коммуникативным установкам и

прагматическим функциям (например, поде гиль технических текстов внутри научно-

технического стиля). Речевой модус — это способ изложения, характерный для текста

(экспликативный, дескриптив-

ный и т.п.). К доминирующему логическому содержанию относятся: тип рассуждения

(например, цепочка умозаключений), тип доказательства (по существу, по аналогии, от противного и

т.п.), смысловая структура вывода, различные виды определений. Предметное содержание научного

текста строится на основе классификации наук (философские, естественные и технические,

социальные). Форма презентации тесно связана с функциональными подстилями и жанрами

(устный текст, письменный текст). Каждый функциональный подстил ь характеризуется

жанровой дифференциацией (жанры учебного подстиля — учебник, учебное пособие,

лекция). Информационно-первичные тексты включают монографию, статью, диссертацию и др., а

информационно-вторичные — реферат, аннотацию, перевод, рецензию. По признаку

экспрессивно-стилистической отмеченности тексты делятся на стилистически отмеченные и

стилистически не отмеченные. Главные прагматические функции лежат в основе изначальной

ориентации текстов на носителей исходного языка или носителей языка перевода, а конкретные

функции — в основе выделения информирующих, предписывающих, ориентирующих и

систематизирующих текстов. Наконец, адекватность текста определяется по его соответствию

коммуникативной установке.

Типология, разработанная Ю.В.Ванниковым, может показаться несколько громоздкой.

Однако ее дробность делает ее более адекватной поставленной задаче — отражению реального

многообразия текстов. Существенным преимуществом этой типологии является также и то, что

она учитывает наличие смешанных и переходных случаев. Так, например, Ю.В.Ванников

особо выделяет такие функционально неоднородные тексты, как информирующе-

предписывающие, предписывающе-систематизирующие и др.

Исходя из полифункциональности текста, нами было в свое время выдвинуто положение

о функциональных доминантах текста как о комплексе функциональных характеристик,

играющих в нем ведущую роль, отвечающих коммуникативной установке отправителя и

определяющих закономерности анализа и синтеза текстов в процессе перевода. Специфичная

для данного текста конфигурация функциональных доминант (набор ведущих

функциональных характеристик) и определяет вместе с коммуникативной установкой и

социокультурными нормами тот инвариант, который подлежит сохранению при переводе

[Швейцер, 1973, 68—70]. Подробнее на этой проблеме мы остановимся ниже, в связи с вопросами о

сущности перевода, а также об эквивалентности и переводимости. Сейчас же ограничимся

указанием на то, что сказанное выше о связи функциональных характеристик текста со

стратегией перевода не означает, что эти характеристики жестко и однозначно детерминируют

переводческое решение. Напротив, изменчивый, динамический характер этих характеристик

порой существенно видоизменяет решение переводчика в процессе перевода разных фрагментов

одного и того же текста.

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СЕМИОТИКА

"Семиотика обнаруживает двойственное отношение к другим наукам, — писал один из

основоположников семиотики, Ч. Моррис. — Это и наука среди других наук, и инструмент наук"

[Morris, 1971, 10]. Будучи наукой среди других наук, семиотика использует данные других

дисциплин, проливая свет на те входящие в их компетенцию феномены, которые

представляют собой с семиотической точки зрения знаковые процессы и знаковые системы.

Будучи инструментом других наук, она вооружает их понятийным аппаратом и аналитическими

процедурами для исследования изучаемых этими науками явлений.

Несмотря на явную несхожесть целей и статуса семиотики и теории перевода, за

последние годы наметилось известное сближение этих дисциплин. Этому сближению, по мнению

В. Вильса, способствовало выделение из общей семиотики лингвосемиотики, согласно исходным

постулатам которой естественный язык является, прежде всего, семиотической системой и

каждый текст поддается описанию в семиотических терминах [Wilss, 1980,10].

Изложению целей и задач теории перевода с позиций функциональной лингвосемиотики

посвящена работа С.Н. Сыроваткина [Сыроваткин, 1978]. Автор использует в качестве ключевого

понятие перевода как кодового перехода, представляющего собой семиозис, т.е. знаковый

процесс, в ходе которого осуществляется ряд операций перехода от различных систем

прообразов к единому образу — языковому знаку. Лингвистическая теория, на которую

опирается С.Н. Сыроваткин, не ограничивается рамками имманентной структуры языка.

Единственным типом "полного знака", которому она приписывает статус реального бытия,

является высказывание. Что же касается элементов низших уровней (синтагм, слов, морфем),

то они рассматриваются как строительный материал для актуального знака — высказывания,

рассматриваемого вслед за Э. Бенвенистом в качестве центральной лингвосемиотической категории

[Бенвенист, 1974].

Рассматривая модус бытия знаков, С.Н. Сыроваткин использует оппозиции "система—

текст" и "актуальное—неактуальное". Неактуальная система сама по себе, в отвлечении от систем

актуализации, не может порождать естественные тексты. Она лишь задает правила игры.

Актуализация понимается как включение неактуального текста (предложения или множества

предложений) в систему отношений, которые Ч. Моррис определял как измерения семиозиса —

синтактику (отношение "знак : знак"), семантику (отношение "знак : референт") и прагматику

(отношение "знак: человек").

С.Н. Сыроваткин расширяет этот традиционный список семиотических

отношений, включая в него вместо единого семантического измерения перцептику (отношение

между экспонентом знака, т.е. его физическим субстратом, и его понятийным содержанием),

сигнифику (отношение между экспонентом знака и его чувственным образом) и сигматику

(отношение знака к объекту). Кроме того, он

расчленяет прагматику на два измерения — инструментальное и эмотивное

(экспрессивное).

С указанными семиотическими отношениями соотносятся проблемы перевода. Так, к

перцептике, устанавливающей связь между экспонентом знака и его понятийным содержанием

через акустико-моторные представления, относятся представляющие собой камень преткновения

для перевода проблемы паронимии (типа to yell with Hale 'орать вместе с^Хейлом', построенное на

звуковом сходстве с to hell with Yale! 'к черту Йейл!' — лозунгом Гарвардского университета) и

гетерономии (например, "ложные друзья переводчика" типа англ, commutator 'коллектор' и

рус. коммутатор). К проблемам сигнифики относятся различия во внутренней форме или

мотивированности знака (например, tall hat не 'высокая шляпа', а 'цилиндр', he drinks like a fish не

'*он пьет как рыба', а 'он пьет как сапожник'). Сигматика включает важный для перевода вопрос о

соотнесенности высказывания с вне-языковой действительностью — существенный момент в

актуализации языкового знака.

В сфере прагматики инструментальное измерение понимается как ориентация

высказывания на контакт с адресатом, увеличение его информированности и изменение его

поведения. Иными словами, речь идет о цели высказывания. Ср. случай ложной интерпретации

цели в "Доме вдовца" Б. Шоу: "Well?" "Quite well, Sartorius, thankee." "I was not asking after your

health, sir, you know." Предлагается следующий перевод: "Ну как?" — "Да так, дорогой

Сарториус, помаленьку, потихоньку". Передача экспрессивного начала порой требует

переводческого комментария или транспонирования высказывания в другую систему культурных

ценностей.

Описывая процесс актуализации языкового знака, автор делает важный для перевода

вывод о том, что "мыслительный эквивалент" актуального знака не исчерпывается словарями и

грамматическими понятиями, которые могут быть соотнесены с данным экспонентом. Он

включает серию пресуппозиций и импликаций, обусловленных контекстом семиозиса

[Сыроваткин, 1978,69].

Работа С.Н. Сыроваткина интересна тем, что в ней излагаются исходные положения

лингвосемиотики, ориентированной на перевод, и намечаются интересные перспективы ее

приложения к теории перевода. Однако едва ли можно рассматривать лингвосемиотику как

единственную теоретическую базу переводоведения. Думается, что теория перевода должна

опираться на собственный концептуальный аппарат, соответствующий объекту и целям

исследования. В то же время она должна обогащаться теоретическими и эмпирическими данными

других дисциплин, использовать выработанные ими понятия и процедуры, избегая при этом

односторонней ориентации лишь на одну из них. Такая односторонняя ориентация может в ряде

случаев смещать перспективу. Так, например, явно односторонний характер носит

встречающееся в литературе определение процесса перевода как простого перекодирования

[см., например: Kade, 1968]. Поскольку перевод — это не только транспонирование текста в дру-

гую систему языковых знаков, но и в другую культуру, он не сводится к

перекодированию, а представляет собой также и объяснение, истолкование, интерпретацию

(подробнее см. гл. V).

В посвященной семиотическому анализу перевода статье Г. Тури перевод

рассматривается как знаковый процесс (семиозис), связанный с сосуществованием различных

знаковых систем естественных языков и налагаемых на них "вторичных моделирующих

систем" культуры (термин Ю.М. Лотмана). Внимание автора сосредоточено на операциях

переноса (transfer), в ходе которых объект, принадлежащий к одной знаковой системе,

преобразуется в объект, относящийся к другой системе. Отличительной чертой этого процесса

является то, что новый объект, принадлежа к системе-рецептору, в то же время репрезентирует

объект, относящийся к исходной * системе. Это достигается благодаря наличию некоторых

инвариантных черт, связывающих указанные объекты.

Каждая операция переноса связана с наличием трех типов отношений" I) между

объектом и соответствующей системой (приемлемость с точки зрения норм данной системы); 2)

между двумя объектами (адекватность, эквивалентность, соответствие); 3) между системами

(кодами). При любой операции переноса существует возможность создания разных объектов на

базе одного исходного. При этом каждый из вновь созданных объектов может обнаруживать

различные отношения к исходному, т.е. разделять с ним различные инвариантные признаки.

Отсюда следует, что подобные операции необратимы. Иными словами, всегда существует

потенциальная возможность реконструкции нескольких исходных объектов на основе одного

конечного объекта.

С" точки зрения характера знаковых объектов, а также систем (кодов) разновидность

переноса, традиционно именуемая переводом, характеризуется следующими признаками:

а) прежде всего, речь идет о межъязыковом переносе, при котором кодами являются

естественные языки, или, точнее, о переносе межтекстовом, поскольку объекты,

участвующие в данном процессе, — сообщения (тексты), закодированные с помощью

естественных языков и налагаемых на них вторичных моделирующих систем

(литературных, религиозных, общественно-политических и др.). Подобно языковым

кодам, служащим в качестве первичных моделирующих систем, вторичные

моделирующие системы, участвующие в семиозисе, могут отличаться друг от друга.

Так, например, известны случаи, когда изначально религиозный текст впоследствии

переводился как художественный;

б)данный перенос не зависит от отношений между системами. Это не значит, что

межсистемные отношения не влияют на формирование конечного текста. Напротив, отношение

между языками, с одной стороны, и между вторичными моделирующими системами — с

другой, входят в число факторов, влияющих на переводимость. Дело

лишь в том, что характер этих отношений, диапазон которых весьма широк, не относится, по

мнению Г Тури, к специфическим признакам перевода;

в) перенос обеспечивает наличие определенных асимметричных отношений между двумя

текстами [Гошу, 1980,99—103].

Статья Г. Тури не ставит перед собой цели дать законченное описание перевода в

семиотических терминах. Перед нами скорее черновой набросок, попытка сформулировать

некоторые соображения сугубо предварительного характера, чтобы стимулировать дальнейшую

дискуссию.

В целом можно согласиться с утверждением об однонаправленности процесса перевода,

об асимметрии отношений между исходным и конечным текстами, о примате межтекстовых

связей по отношению к межъязыковым. Верно и то, что одна из основных тенденций развития

переводоведения за последние десятилетия заключается в постепенном смещении акцентов от

межъязыковых к межтекстовым отношениям [Ivir, 1969; Roller, 1979].

По мнению В. Вильса, лингвосемиотический подход к тексту должен исходить из

известной формулы: Who says what in which channel and with what effect? Применение этой

формулы к тексту позволяет выделить четыре измерения текста: 1) тему текста (о чем идет речь

в данном тексте); 2) функцию текста (какую цель преследует отправитель текста); 3) прагматику

текста (какой круг получателей имеет в виду отправитель текста); 4) поверхностную структуру

текста, в которой интегрируются взаимодействующие друг с другом лексика и синтаксис.

В. Вильс выдвигает две гипотезы: 1. Указанные выше четыре фактора образуют строение

текста (Textkonstitution), представляющее собой интегрированный пучок констант текста

(Textkonstanten). 2. Тема, функция и прагматика текста, как правило, выявляются в поверхностной

структуре текста; следовательно, поверхностная структура текста маркирует семантику,

функцию и прагматику текста; только через поверхностную структуру текста читатель получает

доступ к его семантической, функциональной и прагматической структуре. В этой связи В. Вильс

считает уместным вспомнить слова древнегреческого философа Анаксагора: "мы истолковываем

то, что мы не видим, через то, что мы видим" [Wilss, 1980,16—17].

Намеченную В. Вильсом программу лингвосемиотического подхода к тексту как основы

ориентированной на перевод лингвистики текста в целом можно считать достаточно

обоснованной. Однако в свете того, что было сказано выше о "сверхсуммарном" характере смысла

текста, о роли подтекста и пресуппозиций, едва ли можно рассматривать "поверхностную

структуру" как единственный источник сведений о семантике и прагматике текста.

В работе В. Вильса содержится лишь изложение программы интеграции двух подходов к

переводу (подхода, основанного на семиотике, и подхода, основанного на лингвистике

текста). К. Раис пытается применить этот комплексный подход к анализу конкретного текста и

его перевода. Объектом анализа служит перевод на немецкий язык эссе испанского философа и

публициста X. Ортеги-и-Гасета "Miseria у Esplendor de la Traduccion" ("Блеск и нищета

перевода") [Reiss, 1980].

Проблема интерпретации того смысла, который автор вкладывает в текст, приобретает

особое значение для переводчика. К. Раис в этой связи противопоставляет термин "знак"

(Zeichen) термину "признак" (Anzeichen). В отличие от "знака" признак обладает дополнительным

смысловым потенциалом, который наслаивается на смысл, эксплицитно выраженный в сообщении.

Дополнительный смысловой потенциал, с другой стороны, является отличительной чертой

художественно организованного текста, который К. Раис вслед за Ю.М. Лотманом рассматривает

как двуплановую структуру (на уровне сообщения и на уровне художественной организации).

Эссе Ортеги построено в форме диалога, который автор метафорически

характеризует как путешествие по бурному морю. Это напоминает К. Раис сходную метафору,

использованную Я. Гриммом для характеристики перевода: "перевести — значит перевезти,

traducere navear (переправить на корабле). Ведь тот, кто, подготовившись к плаванию, сумеет

собрать команду и с надутым парусом достичь противоположного берега, должен к тому же

высадиться там, где другая земля и веет другой воздух" [цит. по: Reiss, 1980, 65]. С этой

развернутой метафорой перекликается высказывание самого Ортеги по поводу современных

переводов с древнегреческого и латыни. Эти переводы он называет "путешествием на чужбину, в

другие, далекие времена и в другую, совершенно иную культуру" [там же, 66]. Все это наводит

К. Раис на мысль о том, что в основе художественной организации всего эссе лежит

метафора Я. Гримма, уподобляющая перевод морскому путешествию. Гипотеза опирается не

только на приведенное выше высказывание Ортеги, не только на встречающуюся в другом месте

характеристику перевода как смелого предприятия, но и на часто встречающиеся в тексте языковые

знаки, которые, по мнению К. Раис, благодаря своей внутренней форме вызывают ассоциации с

морем, побережьем, морским путешествием и т.п. Ср., например: те acuesto a la opinion 'я

склоняюсь к мнению' (acostar 'достигать берега'), el curso de esta conversacion 'течение разговора'

(el curso 'течение воды, курс'), en el perenne naufragio del vivir 'при постоянных жизненных

неудачах' (naufragar 'потерпеть кораблекрушение') и др. Разумеется, во всех подобных

примерах речь идет не об авторских, а скорее о языковых метафорах. Однако сам выбор

"морского" варианта из нескольких возможных синонимов свидетельствует, по мнению К. Раис,

о том, что этот выбор симптоматичен. Языковые знаки функционируют как признаки

дополнительного смыслового потенциала.

Рели переводчик, анализируя художественно организованный текст, обнаруживает в нем

элементы синтаксического, семантического и прагматического структурирования "второго

смыслового плана", он должен по крайней мере предоставить читателю конечного текста

возможность подобной интерпретации. И если это невозможно при передаче данных сегментов

текста, то целесообразно, применив компенсацию, передать этот второй план при переводе других

сегментов (например, перевести los traductores corrientes 'обычные переводчики' не как ein

gewonnlicher Ubersetzer, а как ein landlaufiger

Ubersetzer; la vaguedad 'неясность' не как Unklarheit, а как Verschwommenheit и т.п.).

Трудно сказать, насколько убедительно предлагаемое К. Раис толкование данного текста. В

ряде случаев она ссылается на метафорические по своему происхождению языковые единицы с

явно стершейся образностью, едва ли вызывающие какие-либо определенные ассоциации в сознании

читателя. Объективности ради следует отметить, что сама она не настаивает на выдвигаемой ею

трактовке. Не случайно статья называется "Знаки или признаки?" Здесь, по-видимому, важнее сам

принцип семиотического подхода к тексту, который резюмируется в следующем выводе: если

выдвигаемая автором гипотеза справедлива, то в плоскости художественной организации текста

синтактика проявляется в связи между языковыми знаками с "признаковой" функцией, семантика

— в связях между ними и "вторым смысловым планом", а прагматика — в их воздействии на

читателя, т.е. в отсылке его к другому тексту (гриммовской метафоре). Если же гипотеза

несправедлива, то переводчик поступил неправомерно, наделив знаки признаковым качеством.

Из сказанного следует, что известное сближение теории перевода и семиотики,

наметившееся за последнее время, еще не привело к ощутимым результатам. Пока лишь удалось

сформулировать некоторые принципы семиотического подхода к анализу перевода, наметить

определенные перспективы приложения семиотики к изучению перевода, обосновать в терминах

семиотики некоторые положения, до этого эмпирически установленные в теории и практике

перевода (об однонаправленности процесса перевода, асимметрии отношений между исходным и

конечным текстом, о примате межтекстовых отношений по отношению к языковым и

ДР-)-

Существенно и то, что текст явился той областью, где тесно переплелись интересы

семиотики, лингвистики текста и теории перевода. Не случайно именно в этой области делаются

первые шаги к выработке междисциплинарного подхода и применению его на эмпирическом

уровне. Однако в целом речь идет пока о выработке некоторых базисных понятий, о первых

попытках рассмотреть процесс перевода с семиотических позиций и лишь о первых отдельных

опытах конкретных переводоведческих исследований в семиотическом ключе. По-видимому,

существуют интересные и перспективные возможности дальнейшего развития связей между

теорией перевода и семиотикой. Однако едва ли есть основания говорить о возможности или

целесообразности "семиотизации" теории перевода.

В настоящей книге некоторые семиотические понятия используются при рассмотрении таких

вопросов, как семантика и прагматика перевода, эквивалентность и др.

4 1

Г л ав а П СУЩНОСТЬ ПЕРЕВОДА

Сущность перевода — один из центральных вопросов переводоведения. От того,

как понимается сущность перевода, зависит принципиальное решение таких важных для теории

перевода проблем, как переводимость, эквивалентность, адекватность и др. Ведь для того чтобы

решить эти проблемы, необходимо дать ответ на вопросы о том, что такое перевод, каковы его

наиболее характерные и существенные признаки, где проходит грань между переводом и смежными

видами речевой деятельности, каковы его языковые и вне-языковые аспекты, какое место он

занимает среди других видов межъязыковой коммуникации. Выяснению этих вопросов и

посвящена настоящая глава.

ПЕРЕВОД КАК АКТ МЕЖЪЯЗЫКОВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Рассмотрение вопросов, связанных с выявлением сущности перевода, мы начнем с одного из

наиболее общих его аспектов, а именно с перевода как межъязыковой коммуникации. В изучение

этого аспекта перевода существенный вклад был внесен учеными ГДР. Так, в работе Г. Иегера

"Перевод и лингвистическая теория перевода" вводится ряд понятий, позволяющих уточнить само

понятие межъязыковой коммуникации и место перевода среди других ее форм [Jager, 1975].

Прежде всего в работе вводится понятие межъязыковой коммуникации как

"коммуникации, переходящей языковые границы" (sprachgrenzenuberschreitende

Kommunikation). Этот вид коммуникации реализуется в следующих формах: а) партнер А и партнер

В общаются на языке La; б) партнер А использует язык La, а партнер В — язык Lb, поскольку

каждый из них рецептивно владеет языком другого; в) А и В используют в общении друг с другом

третий язык, который каждый из них знает в дополнение к своему родному языку; г) А и В не

имеют общего языка, и поскольку непосредственное общение между ними невозможно, оно должно

быть опосредовано.

Несмотря на распространение знания иностранных языков, в первую очередь "мировых",

изучение их не может полностью обеспечить многосторонние и неуклонно расширяющиеся

международные связи Это объясняется причинами как количественного, так и качественного

характера (огромное количество языков, вовлеченных в международные контакты, невозможность

обеспечения достаточно высокого уровня владения иностранными языками при их массовом

изучении). Исторический опыт свидетельствует о том, что прямое общение с помощью

естественных классических языков (типа латыни) и искусственных языков (типа эсперанто)

также не является выходом из положения. Так, выполнявшая в свое время роль средства общения

образованных европейцев латынь с течением времени утратила свои позиции в связи с

формированием и функциональным развитием национальных литературных языков. Не привели к

ощутимым резуль-

татам и попытки массового распространения эсперанто. Таким образом, всевозрастающая роль

опосредованной коммуникации (vermittelte Kommunikation) представляет собой исторически

обусловленную закономерность.

Отличительной чертой процесса опосредованной коммуникации является то, что в нем помимо

двух обычных для всякого коммуникативного процесса фаз (порождение исходного сообщения

партнером А и восприятие текста партнером В) есть еще и промежуточная фаза (перекодирование

с одного естественного языка на другой). Эта фаза именуется языковым посредничеством

(Sprachmittlung), а лицо, его осуществляющее,—языковым посредником (Sprachmittler).

Различаются два вида языкового посредничества — эквивалентное и гетеровалентное (т.е.

неэквивалентное). Решающим критерием их разграничения является так называемая

коммуникативная ценность (der kommunikative Wert) текста, понимаемая как его способность

вызывать определенный коммуникативный эффект при реализации присущей ему коммуникативной

функции. В любом виде опосредованной коммуникации различаются, с одной стороны, первичные

тексты (оригиналы), а с другой — вторичные тексты, создаваемые языковым посредником. Одним

из способов гетеро-валентной коммуникации является сокращение объема и ограничение

коммуникативной ценности первичного текста. Порождаемый при этом вторичный текст содержит

лишь наиболее существенную, с точки зрения специалиста, информацию. Процесс создания такого

текста называется реферированием. Если процесс сокращения сочетается с синтезированием, речь

идет о резюмировании. В отдельных случаях (например, в переработанных изданиях книг)

коммуникативная ценность первичного текста приобретает новые элементы. Такие случаи

квалифицируются как расширение первичного текста. Эти виды гетеровалентного языкового

посредничества именуются редуцирующей транспозицией и расширяющей транспозицией.

В тех же случаях, когда партнеру А и партнеру В, вступающим в коммуникативные

отношения и нуждающимся в языковом посреднике, нужно получить представление о всей

коммуникативной ценности текста, возникает необходимость в коммуникативно-эквивалентном

языковом посредничестве, т.е. в переводе. Сущность перевода, по мнению Г. Йегера, состоит в том,

чтобы поддерживать коммуникацию между разноязычными партнерами в полной мере,

т.е. сохраняя при перекодировании коммуникативную ценность первичного текста и тем самым

обеспечивая коммуникативную эквивалентность первичного и вторичного текстов. При этом

коммуникативно-эквивалентными тексты считаются в том случае, когда идеальный билингв (т.е.

лицо в равной степени владеющее языком L

и языком Ц), при общении с идеальным адресатом

(т.е. с адресатом, в равной степени владеющим языками А и В) стоит перед свободным

выбором — он может в равной мере использовать текст на языке L

или Lb, поскольку оба текста

производят один и тот же коммуникативный эффект [Jager, 1975,25—37].

Предлагаемая Г. Иегером схема, безусловно, заслуживает рас-

смотрения. В ней правильно обращается внимание на наличие различных форм

межъязыковой коммуникации — прямой и опосредованной, на особое место перевода среди

других форм опосредованной коммуникации. Ценным в этой схеме является не только

номенклатура предлагаемых понятий, но и их иерархия. Однако некоторые из лежащих в основе

схемы Г. Иегера положений нуждаются, на наш взгляд, в уточнении. Так, например, сам автор

считает, что квалификация промежуточной фазы в трехступенчатой схеме языкового посредничества

как перекодирования "весьма неточна" [там же, 28]. В самом деле, едва ли можно считать

перекодированием такие операции, как расширение или редукцию текста, встречающиеся, кстати

сказать, не только при переработке текста, его реферировании и т.п., но и — в известной степени

—в переводе.

Еще более существен вопрос о выдвигаемом в этой работе основном критерии выделения

перевода. Думается, что концепция Г. Иегера несколько уязвима, поскольку, различая перевод и

транспозицию, он исходит лишь из количественных показателей: транспозиция либо ограничивает,

либо расширяет коммуникативную ценность текста, тогда как перевод сохраняет ее полностью. Однако

наряду с количественными различиями возможны и различия качественного характера. Известны

случаи, когда коммуникативная ценность не сокращается и не расширяется, но при этом

радикально изменяется. В результате коммуникативный эффект вторичного текста становиться

совершенно иным и, стало быть, нарушается коммуникативная эквивалентность первичного и

вторичного текстов. Так, например, в предлагаемую схему не укладываются некоторые

французские переводы XVIII в., в которых авторский текст намеренно искажался в угоду

эстетике эпохи (ср., например, изменения во французских переводах Шекспира — структуры,

композиции и даже сюжета) [Федоров, 1983, 28]. Едва ли можно такие переводы считать

коммуникативно-эквивалентными, хотя допускаемые в них отклонения от подлинника не сводятся к

сокращению или расширению исходного текста.

Наконец, еще одно замечание. Дифференциальным признаком перевода является,

согласно Г. Иегеру, его коммуникативная эквивалентность, понимаемая как исчерпывающая

передача коммуникативной ценности исходного текста. Однако известно, что такая передача не

всегда возможна. Подробнее на этом мы остановимся в разделе, посвященном проблеме

переводимости. В связи с этим возникает вопрос: а как быть с вольным или буквальным

переводами? Ведь они явно не соответствуют этому определению. Являются ли они в таком случае

переводами вообще? По-видимому, выдвигаемый в работе Г. Иегера критерий носит

максималистский характер. Переводом является лишь в полной мере адекватный, идеальный перевод

(полностью равноценный оригиналу с точки зрения "идеального билингва"). Думается, однако, что

адекватность перевода, о которой фактически вдет речь, является понятием относительным: перевод

может быть более или менее^ адекватным, не переставая при этом быть переводом. Вьщвигаемый Г.

Иегером критерий применим лишь к идеальному конструкту, но не к реальным переводам, обнаружи-

вающим различную степень адекватности. Подробнее эти вопросы будут рассмотрены в гл.

Ш.

В дальнейшем Г. Йегер внес существенное уточнение в понятие коммуникативной

ценности, тем самым пересмотрев выдвинутый им ранее максимальный критерий. В новой

редакции понятие коммуникативной ценности складывается из "коммуникативно-

релевантных свойств" текста, а целью перевода является максимальное соответствие этих свойств

конечного текста свойствам исходного текста (насколько это возможно в условиях данного акта

языкового посредничества) [Jager, 1986, 7]. Здесь чрезвычайно важным представляется учет

условий коммуникации, определяющих степень соответствия текстов при переводе.

Поскольку полнота передачи коммуникативного содержания не может служить в качестве

дифференциального признака, отличающего перевод от других видов межъязыковой

коммуникации, необходимо установить ту характерную для перевода черту, которая присуща

именно ему, но отсутствует у реферата, аннотации и резюме иноязычного текста, у текста,

созданного самостоятельно "по мотивам" первичного текста, пересказа и др.

Важность постановки этого вопроса правильно подмечена Л.К. Латышевым, исходящим

из того, что перевод как вид языкового посредничества, необходимый на определенных этапах

развития человеческого общества, — явление общественное. Относительная устойчивость

общественных требований к переводу позволяет говорить о его общественном предназначении,

являющемся фактором общественного сознания. По мнению Л.К. Латышева, общественное

предназначение перевода — его постоянный классификационный признак, присутствующий

во всех его реализациях. В чем же заключается общественное предназначение перевода? Л.К.

Латышев отвечает на этот вопрос следующим образом: «...общественное предназначение перевода

заключается в том, чтобы максимально (в данных лингвистических и экстралингвистических условиях)

приблизить двуязычную коммуникацию с переводом к „естественной", одноязычной коммуникации

как в части выполняемых коммуникативных функций, так и с точки зрения средств их

осуществления» [Латышев, 1983, 7—8]. Это означает, что по ряду параметров двуязычная

коммуникация с переводом должна быть сравнима с одноязычной, хотя, как признает автор,

никогда не может сравняться с ней полностью.

Отстаиваемые Л.К. Латышевым положения о социальной

детерминированности перевода, об определяющей роли требований,

которые предъявляет к переводу общество, представляются вполне

справедливыми и обоснованными. Можно согласиться с тем, что

отличительные признаки перевода носят социально обусловленный

характер. Однако спорно, на наш взгляд, утверждение, согласно которому

общественное предназначение, являющееся постоянным,

классификационным признаком перевода и присутствующее во всех его реализациях,

сводится к тому, что перевод должен быть максимально приближен к тексту "естественной"

одноязычной коммуникации.

В самом деле, сформулированный Л.К. Латышевым критерий напоминает

фигурирующее в приведенном выше перечне "парадоксов перевода" требование: "перевод должен

читаться как оригинал". Однако этому требованию в перечне противостоит другое, диаметрально

противоположное: "перевод должен читаться как перевод".

"Парадоксы перевода" разрешались по-разному в разных национальных ареалах и в

разные исторические эпохи. Это относится в полной мере и к данному парадоксу, который

разрешался то в пользу "естественности", то в пользу "инокультурного" колорита. Иными

словами, приближение перевода к нормам одноязычной коммуникации носит относительный

характер и поэтому не может выдвигаться в качестве его инвариантного дифференциального

признака.

Л.С. Бархударов и Л.А. Черняховская считают, что дифференциальным

признаком перевода является "сохранение неизменным плана содержания, то есть значения"

[Бархударов, 1975, 11; Черняховская, 1976, 3]. Ниже остановимся подробнее на этом вопросе I

в связи с проблемами эквивалентности и переводимости. Сейчас же достаточно указать на то,

что это требование носит столь же максималистский характер, что и требование Г. Иегера,

предусматривающее исчерпывающую передачу "коммуникативной ценности" оригинала. Более

того, оно явно противоречит таким широко известным переводческим операциям, как

генерализация, конкретизация, добавление и опущение, которые по своей сути модифицируют

план содержания. Еще более заметные сдвиги в плане содержания влечет за собой учет

прагматических факторов, требующий порой включения в текст дополнительных элементов и

исключения из него элементов, избыточных с точки зрения иноязычного получателя [Швейцер,

1973,262].

В чем же состоит отличительная черта перевода, позволяющая противопоставить его

другим видам опосредованной межъязыковой коммуникации? В научной литературе порой

высказываются сомнения относительно возможности выделения такой черты. Так, в

цитированной выше работе Г. Тури мы находим прямое указание на то, что единого признака,

позволяющего охарактеризовать данное явление как перевод, не существует, поскольку у

различных видов перевода нет фиксированного материального тождества. Перевод, по мнению

Г. Тури, относится к тем явлениям, у которых отсутствует единый объединяющий признак, хотя

их косвенно объединяют разнообразные связи, напоминающие волокна, из которых прядут нить.

Такого рода связь, или, по выражению Л. Витгенштейна, "семейное сходство" (различные

перекрещивающиеся и переплетающиеся черты сходства, подобные тем, которые

обнаруживают члены одной семьи), наличествует у разных видов перевода и позволяет

объединить их в единый класс [Гошу, 1980].

Так ли это? Верно ли то, что перевод представляет собой класс я разрозненных

явлений, объединяемых лишь косвенно на основе отдельных, не обязательно

присутствующих у каждого члена класса

признаков? Постараемся разобраться в этом. Как уже отмечалось выше, перевод относится к

классу феноменов, охватываемых родовым понятием "межъязыковая коммуникация", внутри

которого выделяются два подкласса: "прямая межъязыковая коммуникация" и "опосредованная

межъязыковая коммуникация". Перевод входит во второй подкласс, где он соседствует с такими

явлениями, как реферат, аннотация, пересказ, переложение иноязычного текста, новое

произведение, созданное по мотивам оригинала. Думается, что в сопоставлении с ними перевод

обнаруживает характерную для него черту, отсутствующую у смежных явлений. Этой чертой

является то, что и составляет основное предназначение перевода: замещать или рецензировать

первичный текст в другой языковой и культурной среде.

В самом деле, все явления, входящие в подкласс опосредованной коммуникации,

характеризуются тем, что в них участвует языковой посредник, и тем, что в результате

соответствующих процессов порождается вторичный текст, в какой-то мере отражающий первичный

(исходный) текст. Однако в результате реферирования или аннотирования создается текст, не

замещающий текст оригинала и не репрезентирующий его, а лишь содержащий краткое и

обобщенное изложение его основного содержания или его предельно сжатую чисто

информационную характеристику. Ни реферат, ни аннотация не замещают первичного текста, не

выступают в его ипостаси. Они лишь содержат информацию о нем.

Не замещают первичного текста и тексты таких жанров, как пересказ и переложение. Даже

мастерски выполненный в пределах одного и того же языка пересказ (например, "Рассказы из

Шекспира" Чарлза и Мэри Лэм — пересказы пьес Шекспира для детей) не ставит перед собой цели

репрезентировать оригинал.

Несколько сложнее обстоит дело с новым художественным текстом, навеянным мотивами

оригинала. Особенно трудно различить перевод и неперевод в поэзии, где законы жанра допускают

большую свободу в ориентации на первичный текст и где в значительно большей мере, чем в других

жанрах, присутствуют элементы сотворчества.

Сравнительно несложно отграничить от перевода этот жанр в его крайнем проявлении,

когда связь с оригиналом едва уловима. Таково, например, вольное переложение "на мотив из