Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты
Подождите немного. Документ загружается.
о различных типах текстов, основным направлением научного поиска является именно выделение тех
общих черт, которые характеризуют тексты данного типа, тогда как теория перевода принимает
общие характеристики текстов за данное и сосредоточивает свое внимание на том, каким образом
эти характеристики детерминируют процесс перевода.
Более того, если для сопоставительной лингвистики текста необходимо и достаточно
выявление соотношения между однотипными текстами в разных языках, то для теории перевода
характерна неразрывная, органическая связь статической "сетки отношений", т.е. анализа, основанного
на выявлении типологии и иерархии эквивалентных отношений между исходным и переводным
текстами, с динамическими моделями, воссоздающими путь переводчика от исходного к переводному
(конечному) тексту как серию преобразований, подчиненных определенным закономерностям.
В этой связи возникает вопрос не только о соотношении контрастивной лингвистики и теории
перевода, но и о роли и месте лингвистики вообще в науке о переводе. Дело в том, что лингвистика,
несомненно,
13
играет важнейшую роль в переводоведении. Это обусловлено ролью языка в процессе
переюда. Будучи особым видом межьязыкоюй речеюй коммуникации, перевод осуществляется с
помощью языка, с учетом соотношения между исходным языком и языком перевода Вместе с тем
нельзя не признать, что перевод как речевая деятельность не может быть сведен к процессу,
целиком и полностью осуществляемому по заданному межъязыковому алгоритму. Теория перевода,
стремящаяся к реалистическому отражению процесса межъязыковой коммуникации, не может пройти
мимо того важного обстоятельства, что перевод является не только языковым (или, точнее, речевым)
феноменом, но и феноменом культуры. В самом деле, процесс переюда "пересекает" не только
границы языков, но и границы культур, а создаваемый в ходе этого процесса текст
транспонируется не только в другую языковую систему, но и в систему другой культуры.
Рассмотрение перевода как целенаправленной деятельности едва ли возможно без
проникновения в планы, структуру и реализацию этой деятельности, или, иными словами, в
психологию перевода. Без учета психологического компонента невозможно раскрытие роли
человеческого фактора в переводе, что представляется необходимым хотя бы потому, что в любом
акте перевода присутствует творческое начало, проявляющееся в незапрограммированных и
непредсказуемых решениях. Вряд ли можно было бы описать в виде исчерпывающей лингвистической
формулы "алгоритм", которому подчинено любое подлинно творческое решение переводчика. По-
видимому, в таких случаях речь идет не столько о "сетке отношений" между языками, сколько
о той стороне переводческой деятельности, которую принято вслед за КИЛуковским называть
"высоким искусством".
Таким образом, если контрастивная лингвистика включает в рассмотрение язык А и
язык В, исходя из основной задачи этой дисциплины, определяемой как "систематическое сравнение
форм и значений единиц структуры сопоставляемых языков" [Ярцева, 1981,29], то теория перевода
помимо исходного и конечного текстов принимает в расчет социокультурные и
психологические различия между разноязычными коммуникантами, а также ряд других
социокультурных и психолингвистических детерминантов процесса перевода. При этом
учитывается, что перевод — это не простая смена языкового кода, но и адаптация текста для его
восприятия сквозь призму другой культуры.
Сказанное не следует понимать как попытку принизить значение лингвистики для теории
перевода, которое трудно переоценить. Но при этом следует, по-видимому, согласиться с В.Ивиром,
полагающим, что "лингвистический компонент в переводе является центральным в одном смысле:
он управляет процессом всюду, где не вступает в конфликт с требованиями других компонентов"
[Ivir, 1981,217]. Отсюда следует, что какой бы "лингвистичной" ни была теория перевода, она не
может не обрастать междисциплинарными связями с науками, изучающими социокультурные,
психологические и иные аспекты речевой деятельности.
Соотношение контрастивной лингвистики и теории перевода характеризуется двумя
противоположными тенденциями. С одной стороны,
14
каждая из этих дисциплин утверждает свою автономию, а с другой взаимодействие между
ними становится все более тесным. Опираясь на данные контрастивной лингвистики, теория
перевода прослеживает влияние соотношения языков (на уровне структурного типа, системы и
нормы) на процесс перевода. В свою очередь, перевод оказывает неоценимую услугу контрастивной
лингвистике, будучи единственным источником, из которого извлекается tertium comparationis —
основа формальных соответствий [там же, 216]. Более того, широкое привлечение данных теории
перевода открывает новые перспективы перед контрастивным анализом. Так, например, по
мнению КХансена, если в будущем контрастивная лингвистика будет ориентироваться не
только на абстрактный уровень языковой системы, но и на конкретный уровень языкового узуса,
ей придется дополнить используемое ею понятие функциональной эквивалентности (т.е.
эквивалентности на уровне системы) выработанным в теории перевода понятием
коммуникативной эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне текстов с учетом их
коммуникативного эффекта) [Hansen, 1985,127].
ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СОЦИОЛИНГВИСТИКА
Социальная сущность перевода за последнее время все больше привлекает к себе внимание
исследователей. Так, один из ведущих теоретиков перевода ГДР, О.Каде, рассматривал перевод как
важнейший вид языкового посредничества (Sprachmittlung), т.е. межъязыковой коммуникации,
представляющей собой (как и коммуникация вообще) общественное явление — языковую деятельность
людей, ограниченную общественными условиями и служащую общественным целям [Kade, 1977]. В
советском языкознании идеи О.Каде получили развитие в работах ЛКЛатышева,
рассматривающего общественное предназначение перевода как его постоянный
классифицирующий признак, присутствующий во всех его реализациях [Латышев, 1983,8].
Социальные аспекты перевода в той или иной форме получали освещение в работах по теории
перевода. Однако в них они чаще всего рассматривались несистемно, без привлечения понятийного
аппарата, разработанного современной социолингвистической теорией. Между тем есть основания
утверждать, что, будучи социально детерминированным явлением, перевод обладает рядом
существенных признаков, входящих в сферу компетенции социолингвистики.
Среди социолингвистических проблем, имеющих прямое отношение к переводу, следует в
первую очередь выделить такие, как "язык и социальная структура", "язык и культура", "язык и
социология личности". В соответствии с этим важно рассмотреть следующие три стороны перевода: а)
перевод как отражение социального мира; б) перевод как социально детерминированный
коммуникативный процесс; в) социальную норму перевода
Отражение социального мира в процессе межъязыковой коммуникации является одним из
существенных социолингвистических аспектов перевода. Эта проблема характеризуется двумя
основными аспектами: первый непосредственно связан с передачей в переводном тексте социальных
реалий исходной социокультурной системы, а второй — с опосре-
15
дованным отражением социальной дифференциации общества через социально
обусловленную дифференциацию языка.
Проблема перевода социальных реалий связана с поиском их функциональных аналогов
в другой культуре. Порой вся сложность этой проблемы проистекает из разного членения
социальной действительности. Рассмотрим в качестве примера трактовку понятия "middle class" в
"Большом англо-русском словаре": "люди среднего достатка, средние слои общества (средняя и
мелкая буржуазия, интеллигенция, служащие, высокооплачиваемые рабочие)". Таким образом,
проецируя эту категорию на другую понятийную систему, мы получаем целый ряд, соотнесенный с
разными категориями другой социокультурной системы. В то же время в контексте
словосочетания этот термин порой конкретизируется и приобретает однозначные соответствия в
русской общественно-политической терминологии: upper middle class — "крупная буржуазия";
middle class prejudices — "буржуазные предрассудки".
Еще сложнее обстоит дело с передачей реалий в тех случаях, когда речь идет о
культурах, разделенных значительной дистанцией. Так, по свидетельству Ю.Найды, для
английского словосочетания common people 'простые люди' на языке майя удалось найти лишь
более или менее адекватное описательное соответствие — 'люди, живущие на окраине поселка',
поскольку в культуре индейских племен Юкатана удаленность жилья от центра поселка является
показателем социально-экономического статуса [Nida, 1964,93].
Что касается социально обусловленной вариативности языка, то она находит свое
проявление, в частности, в речи персонажей, а также и в авторской речи в художественном
тексте. По мнению А.Нойберта, "решающее значение для теории перевода имеют результаты
сопоставления двух систем вариативности" — исходного языка и языка перевода [Neubert, 1977].
Сопоставляя эти системы, мы исходим из того, что социальная вариативность в языке и речи
характеризуется наличием двух измерений — стратификационного и ситуативного.
Стратификационная вариативность самым непосредственным образом связана с социальной
структурой общества и находит свое выражение в тех языковых и речевых различиях, которые
обнаруживаются у представителей разных социальных слоев и групп. В то же время
ситуативная вариативность проявляется в преимущественном употреблении социально
маркированных языковых средств — отдельных единиц или целых систем и подсистем — в
зависимости от социальной ситуации [Швейцер, 1976,78—79].
В комедиях Аристофана дорийский диалект служит в качестве стратификационного
маркера, характеризующего провинциала, не владеющего образцовой аттической речью. В
некоторых переводах комедии "Лисистрата" на английский язык в качестве аналога дорийского
диалекта используются местные диалекты английского языка со сходной оценочной коннотацией.
Так, например, в одном из английских изданий комедии спартанский гонец, который в
оригинале говорит на дорийском диалекте, изъясняется на шотландском диалекте (Scots):
Herald. Whaur sail a body fin' the Athanian Senate / Or the gran lairds? Ha gotten news to tell. В
американском издании аналогичную функцию
16
выполняет южный диалект американского варианта английского языка: Herald. This Athens?
Where-all kin I find the Council of Eiders or else the Executive Board? I brung some news. Наконец,
в опубликованном в Нигерии переводе комедии в тех же целях применяется пользующийся
низким социальным престижем нигерийский пиджин: Messenger. Wusa ah go find una chiefs or
wetin una de call dem leaders? Ah bring important news for dem [Bailey, Robinson, 1973,110—114].
Такого рода прием, т.е. передача диалектной речи с помощью диалектов языка перевода, явно
противоречит принятой в нашей стране переводческой норме, не допускающей полной
русификации подлинника и лишения его национального колорита. Именно поэтому русский
переводчик комедии АЛиотровский использовал для речевой характеристики этого персонажа
отдельные элементы сниженной разговорной речи: "Привязался же, болтун!", "Что за вздор еще?',
"От Лампито пошла зараза" и др.
Компенсационные приемы перевода используются и при передаче ситуативной
вариативности языка, одним из проявлений которой является варьирование ситуативных
маркеров речи под влиянием меняющихся ролевых отношений между коммуникантами. В
русском языке одним из маркеров ролевых отношений служат личные местоимения ты /вы
при обращении к собеседнику. Эти маркеры неоднозначны. Как отмечает П.Фридрих, их
варьирование отражает такие параметры, как социальный контекст, относительный возраст,
генеалогическая дистанция, принадлежность к группе и др. [Friedrich, 1972, 276—281]. При
переводе на английский язык, где отсутствует аналогичная оппозиция личных местоимений,
требуется каждый раз подыскивать ситуативный эквивалент, передающий те же параметры ситуации.
Рассмотрим следующий пример из перевода на английский язык романа Достоевского "Идиот": —
Евгений Павлович, это ты?.. Ну как же я рада, что наконец разыскала... — "Is that you, Eugene,
darling? Гт so glad to have found you at last..." В этом примере Настасья Филипповна при всех
обращается к Евгению Павловичу на "ты", подчеркнуто афишируя близкие отношения с ним.
Здесь переводчик использует в качестве аналога интимное обращение darling.
Думается, что к переводу как коммуникативному акту вполне приложима разработанная
английским лингвистом М.А.К. Хэллидеем социально-семиотическая модель текста и
детерминирующей его ситуации [Halliday, 1979, 139—145]. Согласно Хэллидею, семиотическая
структура ситуации образуется на основе взаимодействия элементов триады — "поля" (field), или
типа социального действия, "тональности" (tenor), или типа ролевых отношений, и "модуса" (mode),
или типа символической организации. Поле включает комплекс социальных действий определенной
конфигурации, в рамках которых существенную роль играет и текст. Структура ролевых отношений,
т.е. отношений между участниками социальной деятельности, в том числе и речевой, лежит в основе
тональности текста (подробнее см. в гл. V). Модус — это способ речевой организации,
определяемый симюлическими формами взаимодействия, письменными и устными, а также их
жанровыми разновидностями.
В качестве примера поля приведем область массовой коммуникации.
2-Зак..ЗП
17
Здесь возникает проблема передачи в переводе некоторых существенных особенностей
массовой коммуникации, находящих свое отражение в языке. Отмечалось, что для языка
американских средств массовой коммуникации характерна высокая степень стандартизации. Так, в
пособии по практической стилистике для газет и информационных агентств указывается, что на
страницах американских газет постоянно мелькают такие выражения, как the Senate today heads
into ... 'сегодня сенат приступает к ...'; bitterly contested bill 'законопроект, вокруг которого
развернулась ожесточенная борьба'; violence flared 'вспыхнули беспорядки' и др. [Heyn, Brier, 1969,36
—37].
Порождение сообщения в условиях массовой коммуникации отличается оперативностью,
"сиюминутностью", что находит свое отражение прежде всего в насыщенности текста неологизмами.
Среди них видное место занимают те, которые отражают события политической жизни,
привлекающие внимание читателей. Ср., например, такие неологизмы, связанные с нашумевшим
уотергейтским делом, как the plumbers 'сантехники' — прозвище секретной следственной группы,
созданной Никсоном для предупреждения утечки секретной информации, stonewalling
'обструкция следствия путем отказа давать показания, дезинформации, туманных заявлений' и т.п.
[Швейцер, 1983,107—132].
В переводе находит отражение и тональность текста, определяемая ролевыми отношениями
между участниками коммуникативного акта (отправителями и получателями). Есть достаточные
основания предположить, что газеты, журналы и другие средства массовой коммуникации
моделируют речевое поведение человека, выбирающего те или иные языковые ресурсы в
зависимости от социальной ситуации и в первую очередь от ролевых отношений. Показательно
сравнение языка двух американских военных журналов — "Military Review", издаваемого командно-
штабным колледжем и предназначенного в основном для старших офицеров, и "Soldiers",
популярного иллюстрированного журнала, адресованного широкой читательской аудитории —
личному составу армии, национальной гвардии, вольнонаемным и др. Установка на разную
аудиторию определяет и стилевые расхождения между этими журналами. Ср. следующие примеры:
The perimeter, with armored vehicles used, should be organized in depth avoiding linear or regular
circle configurations ("Military Review") "Круговая оборона с применением бронированных машин
должна быть эшелонирована в глубину без прямых линий или правильных окружностей';
Happiness is many things. To the soldier, it's a hot meal when you are hungry, a letter from home when
you're lonely, a soft bunk when you're tired 'Счастье — это все, что угодно. Для солдата это —
горячий обед, когда ты голоден, письмо от родных, когда тебе грустно, мягкая койка, когда ты
устал'.
В первом случае перед нами фрагменты типичного "уставного" текста с характерной для него
специальной терминологией (perimeter, armored vehicles, organized in depth... круговая оборона','
бронированные машины', 'эшелонированный в глубину'). Во втором — рефлексом неформальных
ролевых отношений является разговорная тональность (ср. разговорные стяжения it's, you're в
английском тексте, использование ты в русском переводе) [Швейцер, 1973,209—212].
18
В связи со сказанным встает вопрос о социальной норме перевода. Как и любая социальная
норма, норма перевода является механизмом, через посредство которого общество детерминирует
поведение личности [Кречмар, 1970]. Социальная норма перевода представляет собой
совокупность наиболее общих правил, определяющих выбор стратегии перевода. Эти правила в
конечном счете отражают те требования, которые общество предъявляет к переводчику. Не будучи
чем-то раз и навсегда заданным, они варьируются от культуры к культуре, от эпохи к эпохе и от
одного типа (жанра) текста к другому.
Национальную вариативность переводческой нормы (в области художественного
перевода) отмечает И.Левый. Так, например, переводческую эстетику французов характеризует
сомнение в творческой самостоятельности перевода. Отсюда установка переводить стихи прозой.
Гораздо ригористичнее отношение к переводу в среднеевропейских литературах (у чехов, словаков,
венгров): здесь считается отступлением от нормы не только перевод стиха прозой, но и передача
александрийского стиха белым, пропуск каламбура или исторического намека и другие облегчения
переводческого труда, привычные для англичан или немцев [Левый, 1974, 47].
Противоречивые требования к переводу ("парадоксы перевода") были, в частности, отмечены
Т.Сейвори в книге "Искусство перевода":
1. Перевод должен передавать слова оригинала.
2. Перевод должен передавать мысли оригинала
3. Перевод должен читаться как оригинал.
4. Перевод должен читаться как перевод.
5. Перевод должен отражать стиль оригинала.
6. Перевод должен отражать стиль переводчика
7. Перевод должен читаться как современный переводчику.
8. Перевод должен читаться как современный оригиналу.
9. Перевод вправе прибавить нечто к оригиналу или убавить от него.
10. Перевод не вправе ничего ни прибавить, ни убавить.
11. Стихи следует переводить прозой.
12. Стихи следует переводить стихами.
Историческая вариативность переводческой нормы может быть проиллюстрирована
переводами Библии в различные исторические периоды. Так, средневековые переводы в целом
подчиняются первому из перечисленных выше требований ("переводить слова подлинника" — девиз
буквального перевода). Буквализм ранних переводов Библии проистекал, как отмечает
А.В.Федоров, не столько из осознанного теоретического принципа, сколько из пиетета, из "трепета"
перед библейскими текстами [Федоров, 1983, 25]. Впоследствии эта норма была расшатана и вместо
нее было выдвинуто требование "переводить не слова, а мысли" (см. второе требование из перечня
Сейвори). Об этом, в частности, свидетельствуют два перевода одного и того же отрывка из "Послания
римлянам", приводимые Ю.Найдой [Klaa, 1875,256—257]: 1. Through whom we have received grace
and apostleship unto the obedience of faith among all nations for his name's sake. 2. Through him God
gave us the priviledge of being an apostle for the sake of Christ, in order to lead people of all nations to
believe and obey.
19
Рассмотрим еще один "парадокс перевода" — требование транспонировать текст в культуру
получателя и одновременно сохранять "инокультурный" колорит. В прошлом последнее требование
было не столь жестким, о чем свидетельствуют, в частности, некоторые русские переводы XIX в., в
которых текст оригинала подвергался полной русификации. Ср., например, приписываемый ОЛ.
Сенковскому перевод цитированной выше баллады Бернса "Джон Ячменное Зерно":
Были три царя на Востоке,
Три царя сильных и великих,
Поклялись они, бусурманы,
Известь Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.
И вырыли они глубокую борозду, да и бросили его в нее,
И навалили земли на его головушку,
И клялись они, бусурманы,
Что извели Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.
Переданное ритмизованной прозой в духе русской народной былины и включающее элементы
русского просторечия (бусурманы, известь), это произведение явно не соответствует современной
норме перевода и может расцениваться как стилизованное переложение.
Некоторые нормы перевода еще находятся в процессе формирования. Об этом, в частности,
свидетельствуют дискуссии под рубрикой "Арифметика и алгебра перевода" в "Литературной
газете", а также полемические материалы, печатаемые на страницах ряда литературных журналов.
Перевод и лежащая в его основе стратегия оказываются зависимыми от нормативных
установок, задаваемых культурой. Однако существует и другой аспект этой проблемы, фокусирующий
наше внимание на активной роли перевода, оказывающего существенное воздействие на
формирование языковой нормы.
На роль переводов в создании литературного письменного языка указывает В.Н.Ярцева,
считающая, что "для понимания истории формирования и развития литературного языка
приходится касаться как проблемы иноязычных влияний, так и вопросов переводческой активности
писателей данной страны" [Ярцева, 1985, 142]. В истории литературного английского языка активная
роль переводов нашла свое проявление, в частности, в том, что приток латинизмов в письменную
речь заметно «увеличивался в периоды интенсивной переводческой деятельности (перевод на
древнеанглийский „Вульгаты", переводческая деятельность короля Альфреда) и особенно возрос к
эпохе Возрождения» в связи с интересом к классическим языкам и развитием новых жанров в
литературе [там же, 142]. Перевод явился каналом воздействия латинского языка на английский,
которое проявлялось как в многочисленных лексических заимствованиях и синтаксических кальках,
так и в функционально-стилистической дифференциации языка. Роли перевода как проводника
иноязычного влияния в известной мере способствовали буквалистские установки, которые
господствовали в то время в переводе.
Роль перевода как активного инструмента взаимодействия языков и культур сохраняется и в
современном обществе. Проникая в повседневную речь через средства массовой коммуникации,
некоторые "переводизмы", на первых порах воспринимавшиеся как отклонения от нормы
20
(ср., например, такие кальки, как утечка мозгов от англ, brain-drain, военное присутствие
от англ, military presence и др.), постепенно приобретают права и утверждаются в языке.
Проблема взаимодействия теории перевода и социолингвистики еще ждет своего решения. В
данном разделе были указаны лишь некоторые области тесного соприкосновения этих дисциплин.
Думается, что использование понятийного аппарата и инструментария современной
социолингвистики даст возможность глубже проникнуть в механизм перевода, выявить его
социальную природу и социальные детерминанты, точнее охарактеризовать всю сложность и
противоречивость стоящих перед ним задач и стратегию переводческого решения.
ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ПСИХОЛИНГВИСТИКА
Выявление психологической основы перевода является необходимой предпосылкой для
познания его сущности. В этом отношении прав С.Н. Сыроваткин, считающий, что в самой своей
сокровенной части перевод — это психологический процесс. Психологическую природу имеют три
его стадии (понимание исходного текста, "отмысливание" от форм исходного языка и выбор форм
языка перевода) [Сыроваткин, 1978, 18]. Это обстоятельство побуждает теоретиков перевода
обращаться к данным психолингвистики.
Поскольку объектом психолингвистики является речевая деятельность, а объектом
теории перевода — особый вид речевой деятельности — перевод, задачи этих дисциплин во
многом перекрещиваются. К теории перевода вполне приложимы данные психолингвистики о
механизмах порождения и восприятия речевого высказывания, о структуре речевого действия и о
моделях языковой способности. К сожалению, перевод еще не подвергался глобальному описанию с
психолингвистических позиций, а предпринимавшиеся до сих пор попытки психолингвистического
анализа перевода носили в основном фрагментарный характер.
Вместе с тем определенный интерес для теории перевода представляют разработанные
советскими и зарубежными психолингвистами положения о трехчленной структуре речевого
действия, включающего фазу планирования (программирования), фазу осуществления и фазу
сопоставления, о необходимости учета его цели и мотивации, об эвристическом принципе
порождения речи, о лежащем в его основе вероятностном прогнозировании, об активном характере
процесса восприятия речи [Леонтьев, 1969,263—265].
Остановимся подробнее на эвристическом принципе, согласно которому в зависимости от
конкретной экспериментальной ситуации субъект может избрать тот путь психолингвистического
порождения высказывания, который в данных обстоятельствах представляется оптимальным. Думается,
что этот методологический принцип вполне применим к моделированию порождения речевого
высказывания в процессе перевода. Анализ переводов свидетельствует о том, что, как и любая
речевая деятельность, перевод не осуществляется по единой модели. В процессе перевода
находят применение и грамматические трансформации, и лек-
21
сико-сингаксические перифразы, и семантические преобразования. При этом выбор
оптимального способа анализа исходного текста и построения соответствующего текста на другом
языке диктуется конкретными условиями межъязыкового коммуникативного акта. Поэтому
сведение процесса перевода к единой модели порождения конечного текста представляется
неправомерным.
Вспомним рассуждения КШайды, отстаивающего тезис об универсальности
трансформационной модели как единственной адекватной модели перевода [Nida, Taber, 1969, 3
—4]. Как полагает Найда, существуют две системы перевода. Первая система сводится к
формулированию серии правил, указывающих, что именно следует сделать для того, чтобы для какой-
то единицы или сочетания единиц исходного языка найти соответствующую форму в языке
перевода. В некоторых вариантах теории перевода постулируется наличие языка-посредника,
через который осуществляется перевод. Но независимо от того, вводится ли в модель перевода эта
промежуточная структура, данный подход основан на применении правил на уровне поверхностных
структур языка. Вторая система предусматривает более сложную процедуру, включающую три
стадии: 1) анализ, в ходе которого поверхностная структура сообщения на языке А анализируется в
терминах грамматических трансформаций с учетом грамматических отношений и значений слов и
словосочетаний; 2) перенос, в ходе которого подвергнутый анализу материал переносится из языка А в
язык В; 3) реконструирование, в ходе которого перенесенный материал обрабатывается с целью
окончательной адаптации конечного сообщения к нормам языка перевода (схема 1).
А (источник) В (рецептор)
Т Реструктурирование X ' Перенос > Y
Схема 1
Ю Лайда считает, что одноэтапная процедура перевода неадекватна В то же время
трехэтапная модель более точно отражает характер языкового поведения переводчика,
анализирующего исходный текст с помощью обратных трансформаций (преобразование
поверхностных структур в ядерные предложения) и создающего конечный текст с помощью
преобразования ядерных предложений в поверхностные структуры языка перевода.
Анализ переводов свидетельствует о том, что грамматические трансформации
действительно находят применение в качестве одного из приемов семантического анализа исходного
текста и одного из способов построения конечного высказывания. Однако сведение перевода к
грамматическим трансформациям чрезмерно упрощает реальную картину, поскольку в переводе
находят применение и методы лексико-синтаксического перефразирования, и семантические
модификации, обусловленные ситуативно-прагматическими факторами [Швейцер, 1973]. Более того,
в ряде случаев вполне возможно применение одноэтапной процедуры нахождения прямых
соответствий. Так, например, в устном, и в
22
особенности в синхронном, переводе, требующем мгновенного принятия решений,
использование многоступенчатой схемы представляется маловероятным.
По мнению А.А.Леонтьева, характерной чертой перевода является заданность программы
извне [Леонтьев, 1969, 169]. Иными словами, программа переводческой деятельности задается
переводимым текстом и ситуацией коммуникативного акта. Понятие программы в данном случае
совпадает с понятием инварианта перевода, так как «таким инвариантом является как раз внутренняя
программа речевого высказывания — система функционально „нагруженных" смыслами элементов
предметно-изобразительного кода или действий над подобными элементами. А поскольку смысл
есть функция соотнесенности мотивации и целенаправленности деятельности, выбор программы
обусловлен предшествующим опытом организма (вероятностное прогнозирование), а структура
программы, в частности,— факторами ситуации и контекста, постольку все эти факторы релевантны
при переводе и должны быть привлекаемы при его психологическом анализе» [там же, 172].
Ниже мы остановимся подробнее на проблеме инварианта при переводе. Здесь же ограничимся
выражением принципиального согласия с мнением А.А.Леонтьева о заданности извне программы
переводческого действия. На наш взгляд, это в целом справедливое утверждение нуждается лишь в
некотором уточнении с учетом коммуникативной интенции самого переводчика. Перечень
детерминантов программы перевода был бы явно неполным, если бы мы не приняли во внимание той
принципиально важной роли, которую играет при этом установка на рецептора, на преодоление
"межкультурного барьера", на традицию и норму перевода.
В свое время, характеризуя внутренний механизм порождения высказывания при
переводе, автор высказал предположение о том, что поиск оптимального решения при
переводе заключается в последовательном приближении к оптимальному варианту путем
перебора нескольких возможных вариантов и отклонения тех, которые не соответствуют
определенным функциональным критериям [Швейцер, 1973, 60]. Такое представление о переводе
согласуется, на наш взгляд, с распространенной в современной психологии идеей вероятностного
прогнозирования, восходящей к "модели будущего" Н. А.Бернштейна и основанной на том, что выбор
того или иного способа деятельности представляет собой постулирование возможных исходов из
наличной ситуации, их последовательный перебор под углом зрения определенных критериев выбора
[Леонтьев, 1969,264].
Подобно другим моделям перевода, модель проб и ошибок не может претендовать на
универсальность. В частности, она не может быть применима в экстремальной ситуации, например
в синхронном переводе, когда время нахождения варианта сокращается до минимума и требуется
автоматизм переводческих навыков. Однако в целом данная гипотеза подтверждается
наблюдениями над деятельностью переводчиков (материалы этих наблюдений будут рассмотрены
ниже).
Модель вероятностного прогнозирования использует Г.В.Чернов при описании механизма
порождения речевого высказывания в процессе
23
синхронного перевода. По его данным, синхронный перевод осуществляется при
одновременности процессов слушания и говорения, часто до завершения поступающего к
переводчику высказывания. Механизмами, обеспечивающими эту одновременность, являются,
как считает Г.В.Чернов, механизм вероятностного прогнозирования поступающего к переводчику
сообщения и механизм упреждающего синтеза при порождении переводчиком сообщения на
языке перевода. Суть выдвигаемой при этом гипотезы сводится к тому, что в процессе слухового
восприятия оригинала переводчик выдвигает предположения о том или ином смысловом либо
вербальном завершении намерений автора. Выдвижение их осуществляется на основе подсознательной
субъективной оценки априорных вероятностей дальнейшего развития данной вербальной ситуации
[Чернов, 1978,53—56].
Для подтверждения гипотезы о действии механизма вероятностного прогнозирования на
вербальном уровне сочетаемости слов был проведен эксперимент по синхронному переводу текста,
содержащего словосочетания разной степени связности. В одном типе высказываний "подсказывалась"
высокая степень вероятности определенного вербального завершения, но реальное завершение было
иным (в популярной телевизионной передаче недавно прозвучала фраза: Лучше меньше, да "ЛУЧ"). Во
втором типе каждое слово не сочеталось в смысловом отношении ни с предыдущим, ни с
последующим (Проходной букет вытек с холодным шумом). Полученные в эксперименте результаты
(перевод по подсказанной гипотезе в первом случае и нарушение синхронного перевода во втором)
позволяют, по мнению Г.В.Чернова, сделать ряд выводов о механизме вероятностного
прогнозирования как на уровне прогноза вероятности сочетаемости слов, так и на более высоком
смысловом уровне ("там же, 71—851.
Менее разработана техника психолингвистического эксперимента в области письменного
перевода. В этой связи представляет интерес экспериментальное исследование
психолингвистического механизма перевода как процесса порождения текста, проводимое в
Университете г. Турку. Испытуемые печатают текст перевода на клавиатуре компьютера,
фиксирующего все операции по редактированию текста, темпоральные характеристики его
порождения, включая паузы, связанные с чтением оригинала и обдумыванием варианта перевода, и в
частности характер и величину смысловых отрезков, которыми оперирует переводчик [Tommola,
1986,140—149].
Думается, что сведение синхронного перевода к модели вероятностного прогнозирования было
бы неправомерным. Подобно другим видам перевода, синхронный перевод вполне допускает
применение разных стратегий в зависимости от ситуации. Этого не отрицает и Г.В.Чернов, когда пишет,
что "предложенная модель семантико-смыслового уровня вероятностного прогнозирования не только не
отрицает возможной стратегии подстановки прямых лексических и синтаксических соответствий в СП
(синхронном переводе. — А.Ш.) без перехода на глубинный уровень в рамках отдельного предложения,
но, напротив... подтверждает эвристический принцип выбора стратегии переводчиком" [Чернов,
1978,136].
24
О возможности иного подхода к психолингвистическому исследованию
синхронного перевода свидетельствует работа А.Ф.Ширяева [Ширяев, 1979].
Одной из тем психолингвистического анализа речевой деятельности могла бы стать сама
способность переводить, или то, что в переводческой литературе иногда именуется
"переводческой компетенцией". Существующие в этой области работы пока находятся на стадии
постановки проблемы. Так, Р.Штольце отмечает, что переводческая компетенция, будучи
существенным фактором процесса перевода, объединяет как рецептивную компетенцию
понимания, так и продуктивную компетенцию формулирования. Иными словами, переводческая
компетенция включает способность понимания исходного текста и способность создания
текста на языке перевода. При этом жизненный опыт переводчика фигурирует в качестве
фонового знания.
Среди компонентов переводческой компетенции большое значение имеет
идиоматическое владение языком перевода. Кроме того, переводческая компетенция
включает и элементы двух соприкасающихся в процессе перевода культур. Четко
ориентируясь на исходный текст, переводчик включается в процесс поиска и принятия решения,
который завершается "перевыражением" оригинала на языке перевода [Stolze, 1982, 163—164].
Из сказанного явствует, что определение Штольце по существу представляет собой лишь
перечень некоторых компонентов переводческой компетенции и не дает исчерпывающего
ответа на вопрос о том, какими навыками и способностями должен обладать переводчик.
Более развернутую и углубленную характеристику переводческой компетенции
(translatorische Kompetenz) мы находим у В.Вильса, рассматривающего это понятие как
центральную категорию прикладной теории перевода. Согласно разработанной им программе в
предметную область прикладной теории перевода входят следующие задачи: 1) лингвистическое
описание и классификация переводческих трудностей, возникающих при "переносе" (transfer)
исходного текста в язык перевода; 2) разработка лингвистически и психологически
обоснованных форм обучения переводу; 3) разработка эффективного, охватывающего все
релевантные языковые явления, анализа ошибок (как предпосылки для критики перевода); 4)
разработка описательных, интерпретационных и оценочных процедур с целью теоретического и
методического обоснования критики перевода. Первая и вторая задача образуют проспективный,
а третья и четвертая — ретроспективный аспект прикладной теории перевода. Все четыре
направления могут быть объединены вокруг единой концепции, в основе которой должно лежать
систематически проспективно и ретроспективно разработанное понятие переводческой компетенции
[Wills, 1977,192—194].
Оптимальным направлением перевода является направление "иностранный язык —
основной язык". Это объясняется тем, что при билингвизме (а компетенция переводчика является
компетенцией билингва) компетенция в сфере основного языка интернализуется в более высокой
степени, чем компетенция в сфере второго языка. Исходя из доминирующей роли компетенции в
сфере основного языка, можно сделать вывод о том, что при направлении "иностранный язык —
основной язык"
25
существует большая вероятность точного анализа и адекватного преодоления
переводческих трудностей (что, разумеется, не исключает полностью возможности успешного
перевода в обратном направлении). При этом при переводе в направлении "иностранный язык —
основной язык" трудности рецептивного характера, связанные с анализом исходного текста,
проявляются в большей мере, чем трудности репродуктивного характера, связанные со
структурированием конечного текста на языке перевода [там же, 198].
Согласно В.Вильсу, переводческая компетенция не является единой деятельностной
характеристикой. Ее дифференциация существует в двух измерениях: 1) по жанру (научно-
технический текст, художественный текст и др.) и 2) по направлению (с родного языка на
иностранный и с иностранного языка на родной). Каждая из этих частичных компетенции
(Teilkompetenzen) охватывает, в свою очередь, две субкомпетенции (рецептивную в сфере исходного
языка и репродуктивную в сфере языка перевода). Обе субкомпетенции взаимно дополняют друг
друга и образуют основу компетенции, необходимой переводчику для передачи сложных в
содержательном и стилистическом отношении текстов с необходимой степенью коммуникативной
эквивалентности. Именно этот текстуальный характер переводческой компетенции объясняет, по
мнению В.Вильса, тот факт, что лица, свободно владеющие двумя языками, отнюдь не обязательно
становятся хорошими переводчиками [там же, 227].
В этой связи следует вспомнить выдвинутую в свое время, но не получившую
экспериментального подтверждения гипотезу о том, что лица, владеющие координативной
двуязычной системой (т.е. абсолютные билингвы), менее способны к переводу, чем лица,
владеющие субординативной двуязычной системой (т.е. относительные билингвы) Putzkamm,
1973,129].
Думается, что характер билингвизма не влияет непосредственно на переводческую
компетенцию, поскольку для последней решающее значение имеет не абсолютный или
относительный характер двуязычия, а характер владения языками. И при координативном, и
при субординативном двуязычии языки могут сосуществовать как автономно, независимо друг от
друга, так и будучи соотнесенными друг с другом. Именно эта соотнесенность, и в первую
очередь соотнесенность на уровне узуса и нормы (см. предыдущий раздел, посвященный
отношению теории перевода к контрастивному языкознанию), и образует языковую базу
переводческой компетенции.
По мнению В.Вильса, роль самого переводчика в процессе формирования перевода во многом
остается неясной.
Мы можем пока лишь сказать, что перевод является результатом лексической,
синтаксической и текстуально-прагматической замены исходной комбинации знаков соответствующей
комбинацией знаков на языке перевода и что при этом вступают в силу управляющие
коммуникативные факторы частично объективного, а частично субъективного характера (роль
последних возрастает в тех случаях, когда перевод требует нестандартных, творческих решений).
Как переводчик осмысляет переводимый текст, как он строит и пере-
26
страивает стратегию перевода, какую он, смотря по обстоятельствам, избирает
функциональную перспективу высказывания, как он на основе оригинала создает новый текст — все
это составляет его переводческую компетенцию, как языковую, так и внеязыковую, как
рецептивную, так и репродуктивную. Все эти виды компетенции органически связаны друг с
другом и в своей сумме образуют компетенцию переноса (die Transferkompetenz), лежащую в основе
процесса перевода и обеспечивающую адекватную передачу коммуникативного намерения и
достаточную степень коммуникативной эффективности [Wilss, 1977,284].
Рассматриваемое нами понятие переводческой компетенции принципиально отличается
от понятия компетенции, разработанного в парадигме порождающей грамматики Хомского.
Думается, что к сфере интересов теории перевода значительно ближе понятие коммуникативной
компетенции, разработанное Д.Хаймсом и означающее способность говорящего выбирать из
доступной ему совокупности грамматически правильных форм те, которые должным образом
отражают нормы поведения в реальных актах взаимодействия [Hymes, 1972, 277]. Это понятие
включает четыре параметра: грамматическую правильность, реализуемость, приемлемость и
встречаемость. "Необходимо, — пишет Хаймс, — объяснить тот факт, что нормальный ребенок
приобретает знание предложений не только с учетом их грамматической правильности, но и с учетом
их приемлемости. Короче говоря, ребенок овладевает репертуаром речевых актов, становится
способным принимать участие в речевых действиях и оценивать речевые действия других. Более того,
компетенция неразрывно связана с установками, ценностями и мотивацией языка и его
использования" [там же, 277—278].
Некоторые из указанных выше параметров коммуникативной компетенции относятся к речевой
деятельности вообще. Отметим те из них, которые имеют особое отношение к переводу. Так,
приемлемость (соответствие высказывания контексту или ситуации) означает применительно к
переводу необходимость учета как отражаемой в тексте внеязыковой ситуации, так и контекста, в
котором допускается использование той или иной формы в исходном языке и в языке перевода. Более
того, в это понятие входит обязательный учет двух коммуникативных ситуаций — ситуации
порождения исходного текста с ее участниками, ролевыми отношениями и коммуникативными
установками и ситуации перевода с аналогичными параметрами.
Понятие встречаемости также приобретает особый смысл применительно к переводу. Нередко
единицы-аналоги существуют в обоих языках, но существенно отличаются друг от друга своей
частотностью (встречаемостью). Ю.Найда предложил для проверки качества перевода применять
грубые подсчеты частотности использования определенных грамматических и лексических единиц
в исходном языке и в языке перевода. Например, если известно, что в исходном языке пассивная
конструкция используется в 5% возможных случаев, а активная в 95%, тогда как в тексте перевода
пассив употребляется в 20% возможных случаев, то из этого следует, что "язык перевода лишен
естественности в отношении данного признака" [Nida, Taber, 1969, 170]. Так, при переводе с русского
языка на английский аналогом русской деепричастной
27
конструкции является английская конструкция с причастием I. Однако встречаемость
последней в английских текстах значительно ниже, чем встречаемость деепричастных конструкций в
русских текстах. Отсюда возникает необходимость в таких трансформациях, как, например:
Финишировав через 38,20 и 38,50 сек. в беге на 500 м, они заняли соответственно первое и второе
места — They clocked 38.20 and 38.50 sec., as they were placed first and second in the 500-m. race.
Переюдческая компетенция представляет собой сложную и многомерную категорию,
включающую все те квалификационные характеристики, которые позволяют переводчику
осуществлять акт межъязыковой и межкультурной коммуникации: особое "переводческое" владение
двумя языками (как минимум рецептивное владение исходным языком и репродуктивное языком
перевода), при котором языки проецируются друг на друга; способность к "переводческой"
интерпретации исходного текста (т.е. к видению его глазами носителя другого языка и другой
культуры); владение технологией перевода (т.е. совокупностью процедур, обеспечивающих
адекватное воспроизведение оригинала, включая модификации, необходимые для успешного
преодоления "культурного барьера"); знание норм языка перевода; знание переводческих норм,
определяющих выбор стратегии перевода; знание норм данного стиля и жанра текста; определенный
минимум "фоновых знаний", необходимых для адекватной интерпретации исходного текста, и в
частности то, что называется "знанием предмета", необходимым для успешного перевода в рамках
специализации переводчика. Понятие переводческой компетенции может быть конкретизировано
применительно к тем или иным разновидностям перевода и включать, например, творческие
способности, необходимые для художественного, и в частности поэтического, перевода.
Проблема переводческой компетенции еще ждет своей экспериментальной
разработки с позиций психолингвистики. Список переводческих тем, к изучению которых могли бы
быть привлечены концептуальный аппарат и исследовательские приемы психолингвистики, мог бы
быть продолжен. Важно, чтобы перевод присутствовал в этих исследованиях не в качестве
иллюстрации к общим положениям психолингвистической теории (как это порой имеет место), а
был бы подлинным объектом анализа, раскрывающего его психолингвистический механизм, его
психологическую мотивацию и детерминированность психологическими факторами.
В целом первые шаги, сделанные в направлении установления более тесных связей между
теорией перевода и психолингвистикой, открывают интересные перспективы для обеих дисциплин.
ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
Одним из заметных достижений современного языкознания является бурное развитие в
течение последних десятилетий его новой отрасли — лингвистики текста. Эта новая лингвистическая
дисциплина, объектом которой является связный текст — законченная последовательность
высказываний, объединенных друг с другом смысловыми связями, по-
28 ставила перед собой задачу выявить сущность этих связей и способы их осуществления,
обнаружить систему грамматических категорий текста с ее содержательными и формальными
единицами, описать на материале текста сущность и организацию условий человеческой
коммуникации [Николаева, 1978].
Из этого краткого перечня целей и задач нового направления становится ясной его близость к
теории перевода.
Связь между лингвистикой текста, находившейся еще на раннем этапе своего развития, и
теорией перевода одним из первых отметил КШайда. По его мнению, теория перевода должна
учитывать некоторые общие признаки текстов, которые он назвал "универсалиями дискурса". К ним
относятся: 1) различные способы маркирования начала и конца текста, 2) способы маркирования
переходов между внутренними подразделениями связного текста, 3) темпоральные связи, 4)
пространственные связи, 5) логические отношения (например, причина и следствие), 6)
идентификация участников дискурса, 7) различные средства выделения (highlighting) тех или иных
элементов для фокусирования на них внимания или для эмфазы и 8) сопричастность автора (author
involvement), т.е. его позиция и точка зрения [Nida, Taber, 1969,181—182].
Маркеры начала и конца текста включают стандартные формулы типа "once upon a time" (ср.
рус. жили-были) и "they lived happily ever after" (ср. рус. и стали они жить-поживать, добра
наживать).
Маркеры внутренних переходов представляют собой традиционные способы введения новых
подразделений текста типа on the other band, however... 'однако с другой стороны...'; then all of a
sudden... 'и вдруг...'; in contrast with all this... 'в отличие от всего этого...' и др.
К маркерам темпоральных отношений относятся временные союзы, темпоральные фразы типа
the next morning 'на следующее утро', all that day 'весь день', относительные времена типа Future
Perfect и Fast Perfect, согласование времен (Не said he came), последовательность событий,
отражаемая порядком слов.
Среди маркеров пространственных отношений выделяются пространственные предлоги,
индикаторы расстояния типа long way off 'далеко-далеко', ten miles long 'длиной в десять миль', It's a
day's tap "Езды туда целый день'.
Логические отношения маркируются с помощью модифицирующих предложения наречий
(sentence adverbs) типа moreover 'более того', therefore 'поэтому', nevertheless 'тем не менее'; союзов,
вводящих придаточные предложения (if, although, because); отглагольных форм (причастных,
герундиальных), зависимых от глагола, выражающего основное событие; лексических единиц,
выражающих логические отношения типа he concluded 'он пришел к выводу', he argued 'он возразил'.
Маркеры последовательного указания на одного и того же референта включают личные
местоимения (he, she, they), дейктические местоимения (this, that) и синонимы (dog, animal, pet, puppy).
Участники и событие могут выдвигаться на передний план (на "лингвистическую авансцену")
или, напротив, отодвигаться на задний план. Для этого используется сложная синтаксическая структура,
иерар-
29
хия которой маркирует место участников и событий в описываемой ситуации.
Сопричастность автора может быть двух типов — автобиографическая (реальная или
фиктивная), маркером которой является местоимение 1-го лица, и оценочная, маркером которой
являются оценочные лексические единицы (This was an ugly scene 'Это была безобразная сцена').
Характеризуя указанные черты как "универсалии дискурса", КШайда в то же время отмечает,
что в разных языках для их выражения используются далеко не одни и те же средства [Nida, Taber,
1969,132].
Таким образом, для перевода представляется важным, каким образом реализуются
"универсалии дискурса" в контактирующих друг с другом в процессе перевода языках и какие из
этого вытекают последствия для структурирования конечного текста. Ср. следующий пример,
приводимый ЛСБархударовым: "You goin' to court this morning?" asked Jem. We had strolled over —
Мы подошли к ее забору — Вы в суд пойдете? — спросил Джем' [Бархударов, 1975, 197]. Здесь в
качестве маркера темпоральных отношений в английском тексте используется относительное время
Fast Perfect, а в русском — порядок следования предложений, соответствующий реальному порядку
следования событий; Then I saw old Pancho come around the corner of the wagon (Hemingway) "И тут,
вдруг старина Панчо стал огибать фургон..." В этом примере маркер внутреннего перехода then
передается контекстуальным эквивалентом и тут вдруг, соответствующим стилистическим нормам
данного жанра (повествование ведется в разговорной манере от лица рассказчика); When he arrives
in Paris next week, our Foreign Secretary will have to spell out our position "Когда министр иностранных
дел посетит на следующей неделе Париж, он должен будет четко изложить нашу позицию'. Здесь при
переводе изменяется порядок следования двух кореферентных единиц — имени и личного
местоимения, поскольку в русском тексте первое указание с помощью местоимения (типа "Когда он
посетит Париж, наш министр иностранных дел...') в данном жанре (газетный текст) неприемлемо.
Одной из проблем лингвистики текста, традиционно связанных с теорией перевода,