Шлезингер-младший А.М. Циклы американской истории

Подождите немного. Документ загружается.

прогресса. В теориях Кэри автономная корпора-

331

ция играла роль главной движущей силы. Все, что укрепляло позиции частных корпораций, будь

то протекционистские тарифы или ограниченная ответственность по обязательствам, он почитал

за благо; все, что ослабляло их, от профсоюзов до фабричного законодательства, было в его глазах

неприемлемым. Однако всевластие корпораций привело, как и предсказывал Маркс, не к

классовой гармонии, а, напротив, к классовой напряженности. При всем том идеи Кэри об

освобождении частных корпораций от контроля государства, как и его утверждения о совмести-

мости протекционистского тарифа с принципами свободного предпринимательства, облегчили

переход делового мира от меркантилизма к laissez-faire.

В стране шел процесс, в ходе которого сторонники корпоративного предпринимательства

прибегали к аргументации Джефферсона для достижения целей, поставленных Гамильтоном,

тогда как противники корпораций, наоборот, использовали идеи Гамильтона для достижения

целей, поставленных Джефферсоном. Очередная ирония судьбы, которую А.Линкольн сравнивал с

ситуацией, когда двое пьяных «затеяли драку, даже не сняв пальто. В ходе долгой, хотя и

бестолковой потасовки без тяжелых последствий драчуны сбросили наконец свои пальто, а потом,

одевшись вновь, спьяну их перепутали. Так неужели наши две ведущие партии те же, что во

времена Джефферсона и Адамса? А если это так, то они явно оказались в положении этих

пьяниц»

VII

Свободное предпринимательство одержало окончательную победу после Гражданской войны.

Война сама по себе дала толчок промышленному развитию. Во-первых, увеличился объем прямых

правительственных заказов, во-вторых, выпуск государственных банковских билетов и прибыли

военных поставщиков способствовали бурному росту рынка капиталов. Война, кроме того,

нанесла сокрушительный удар по главным противникам господства частных корпораций в

экономике: как по рабовладельческой аристократии Юга, влияние которой было теперь оконча-

тельно подорвано, так и по сторонникам «радикальной демократии» Джексона — Ван-Бюрена на

Севере. Послед-

332

ние, посвятив себя без остатка «крестовому походу» против рабовладения и отдав этому

десятилетия, не смогли переориентироваться на борьбу с окрепшей властью бизнеса. С

возрождением в стране интереса к проблемам, занимавшим центральное место в 30-е годы XIX в.,

преемственность в реформах была нарушена.

Страна вступила в период устойчивого экономического роста. В результате происшедших перемен

класс капиталистов сумел определить условия дальнейшей экономической активности:

протекционизм, «оздоровление» денежной системы, отказ от этатизма в экономике во всех его

формах — от непосредственного регулирования до применения правительством налогового

инструментария. Все это было похоронным звоном по гамильтоновской концепции

экономического лидерства государства. Корпорация и предприниматель стали священными и

неприкосновенными субъектами экономической деятельности.

Для обоснования и освящения беспрепятственного развития частного предпринимательства

возникла потребность в концепциях куда более наступательных, чем идеи Генри Ч.Кэри. В

поисках новых теорий публицисты обратились к национальному наследию. В частности, догматы

Джефферсона вполне подходили для теоретического обоснования крепнувшей веры в принципы

личной выгоды и саморегулируемой экономики. Некоторые доводы были позаимствованы у

англичан. Кредо манчестерской группы подкреплялось теорией Дарвина. Теоретики неограничен-

ного экономического либерализма, ссылаясь на эволюционное учение Дарвина, приходили к

выводу о том, что выживание наиболее приспособленных в процессе свободной конкуренции на

рынке является гарантией прогресса цивилизации.

«Если вообще возможно говорить о какой-то теории в стране, обходящейся без всяких теорий, —

писал Брайс в 1888 г. в своей работе «Американская республика», — то ортодоксальная теория

экономического либерализма составляет ныне основу как федерального законодательства, так и

законодательства штатов»

. Верховный суд, ядовито заметил в свою очередь судья Холмс, повел

себя так, будто 14-я поправка возвела в закон «Социальную статику» Спенсера

*. Судьи,

подобные Дэвиду Брюэру, нанесли тяжелый удар по социальному законодательству во имя

333

святого принципа laissez-faire. Но экономический либерализм, по словам одного историка,

понятие амбивалентное. «Оно имело совершенно разный смысл, скажем, для Уильяма Легетга,

отстаивавшего при Джексоне концепцию свободного предпринимательства, но одновременно вы-

ступавшего против классовых привилегий и засилья корпораций, и для судьи Брюэра, при

Маккинли опиравшегося на ту же концепцию как раз для защиты классовых привилегий и

обоснования всевластия корпораций»

Именно в эти годы укоренился миф о роли частного предпринимательства в развитии

американской экономики. Каллендер писал в 1902 г. в предисловии к своей работе, посвященной

генезису и опровержению этого мифа, что «Америку повсеместно считают страной неог-

раниченной частной инициативы, где государственное вмешательство в экономику играло весьма

незначительную роль, а частное предпринимательство приобрело огромный размах. При этом

предполагается, что так здесь было от века»

Возведение принципа laissez-faire в ранг официальной доктрины произошло как по мановению

волшебной палочки. Апологеты частного предпринимательства в его чистом виде в большинстве

своем считали, однако, что новый культ вполне совместим с правительственной помощью

бизнесу. Система протекционистских тарифов процветала. Суды выносили решение за решением в

пользу предпринимателей против профсоюзов, в пользу кредиторов против должников,

железнодорожных компаний — против фермеров и потребителей. «Эпоха национальных

субсидий», по выражению Картера; Гудрича, достигла своего апогея после Гражданской войны.

Былые проекты внутренних улучшений ушли в небытие, что означало отказ от какого бы то ни

было участия государства в строительстве или торгово-финансовых операциях. Американский

вариант laissez-faire допускал, таким образом, государственную помощь, но исключал госу-

дарственное вмешательство.

Подобная трактовка либерализма приводила в отчаяние проповедников идеи чистого частного

предпринимательства. Так, Уильям Грэхэм Самнер доказывал, что система протекционистских

тарифов и государственные субсидии создают опасный прецедент. «Протекционизм, —

334

писал Самнер, — это социализм. Если работодатели требуют от государства гарантий своей

прибыли, то почему бы рабочим не потребовать, чтобы то же государство гарантировало им

заработную плату?.. Доводы предпринимателей, считающих, что государство должно им как-то

помочь, поскольку их предприятия не приносят достаточной прибыли, можно трактовать и

расширительно. Если с точки зрения делового мира это справедливо,, скажем, в отношении

производителей чугуна и шерсти, то с точки зрения социалистов это справедливо в любом

случае»

Логические выводы не помогали, однако нищета тружеников, сохранившаяся в стране в период

бурного развития промышленности и роста крупных городов, постепенно вынудила по-иному

взглянуть на вещи. Кризисы, периодически повторяющиеся в процессе экономического развития

США, всегда сопровождались призывами к вмешательству государства. Еще сенатор Томас Харт

Бентон в заметках по поводу первого национального кризиса 1819 г. писал: «Мы в нужде — это

глас народа. Помогите! — взывают люди к властям в центре и в штатах»

. Однако в период, когда

большая часть населения была занята в сельском хозяйстве и самообеспечивалась, это требование

еще можно было игнорировать. Политические лидеры того периода считали депрессию

стихийным бедствием, не зависящим от воли человека. Даже такой апостол государственного

вмешательства в экономику, как Джон Куинси Адаме, признал в 1819г., что не видит «иного

лекарства от депрессии, кроме времени и терпения». П^-ложение, писал он в своем дневнике, «в

конечном итоге выправится само по себе. Правительство ничего не добьется — по крайней мере

путем предпринимаемых до сих пор мер, — кроме умиротворения одних групп населения за счет

других. Время и Случай столь же великие разрушители, сколь и целители; стало быть, катастрофа

столь же возможна, сколь возможно и исцеление»

Уповать на Время и Случай во время очередного кри-. зиса в 1837 г. скорей уж пристало бы

президенту Мартину Ван-Бюрену, убежденному последователю Джеффер-сона. Однако Ван-

Бюрен не отказывался начисто от государственного вмешательства и, в частности, ввел прези-

дентским указом 10-часовой рабочий день для федеральных служащих. Впрочем, позднее, в разгар

кризиса, он

335

заявил в конгрессе, что «все слои населения, похоже, слишком многого ждут от правительства» и

что «любые меры правительства, нарушающие обычный порядок вещей во внутренней и внешней

торговле», едва ли соответствуют Конституции

. Во время депрессии 1857 г. хозяином Белого

дома был Джеймс Бьюкенен. Воздев, по своему обыкновению, очи горе, он изрек, что

«федеральное правительство не в состоянии принять сколь-нибудь эффективные меры против

бедствий, периодически обрушивающихся на страну»

Следующий кризис обрушился на США в 18 3 7 г. В какой-то момент президент Грант не устоял и

впал в опасную ересь. «Мы выдержали настоящий бой, — писал об этом Джеймс АТарфильд, —

прежде чем отговорили президента от его неразумной идеи ассигновать за счет казны

значительные средства на организацию общественных работ с целью занять безработных.

Министр финансов и я совместными усилиями убедили его отказаться от этой затеи, доказывая,

что единственным лекарством в данном случае являются... экономия и бережливость»

. Сельские

районы оставались в тисках депрессии и в 80-е годы, а в 1893 г. кризис вновь охватил всю

экономику США. В условиях растущей безработицы президент Кливленд, вставший на позиции

Гарфильда, с праведным негодованием обличал «распространенные в народе беспочвенные

ожидания от правительства каких-то особых индивидуальных благ... Это народу надлежит

проявлять патриотизм и готовность поддержать свое правительство, тогда как в функции

правительства вовсе не входит оказание помощи народу»

®.

VIII

Это была, так сказать, джефферсоновщина чистейшей воды. Однако все больше американцев

постепенно приходили к выводу, что свято чтимые догмы аграрной эпохи утратили реальное

значение в торгово-промышленном государстве и даже становятся для него опасными. Индуст-

риализация привела не только к образованию класса капиталистов, владельцев колоссальных

личных состояний. Она создала и рабочий класс, — класс зависимый и неи-

336

мущий. Так неужели рабочие не нуждались в защите в большей степени, чем производители

чугуна и шерсти?

Гигантские корпорации становились угрозой для демократии. Генри Адаме поднял этот

важнейший вопрос еще в 1870 г. Железнодорожная компания «Эри», писал он, «попирала закон,

традиции, мораль и любые другие регуляторы общественной жизни, не испытывая при этом ни

малейших угрызений совести и действуя совершенно бесконтрольно. В Америке широко

распространено убеждение, что в недалеком будущем корпорации еще более могущественные,

чем «Эри»... возьмут под контроль деятельность правительства». Со свойственным ему песси-

мизмом Адаме с горечью констатировал, что «при сложившихся в Соединенных Штатах формах

общественной жизни ни один орган власти не способен сколько-нибудь эффективно

воспрепятствовать такому ходу событий. Национальное правительство, по-видимому, смогло бы

пресечь произвол корпораций, лишь присвоив себе полномочия, в которых, по Конституции, ему

отказано. При этом, однако, весьма вероятно, что в правительстве с подобны-

Ья^неограниченными полномочиями власть рано или поздно сосредоточилась бы в руках тех,

против кого оно борется. Таким образом, предоставление правительству абсолютной свободы

действий привело бы лишь к царству коррупции»

Правительство с ограниченной властью, полагал Адаме, бессильно в борьбе против сил,

порожденных ин* дустриализацией. В самом деле, пока реформаторы в Конгрессе ликовали,

добившись в законодательном порядке незначительного снижения расценок на штыковой чугун,

была основана новая тихоокеанская железнодорожная компания — «всемогущая корпорация с

собственными территориальными владениями, империя внутри республики, правители которой

обладали большей властью, чем правительство в любом независимом государстве. Подобная

империя несовместима с благородными республиканскими институтами и, более того, с

безопасностью любого государства — демократического или авторитарного. Пока идет борьба с

одной монополией, на свет появляются две новых... и все это в соответствии с волей граждан, но,

если бы они и были против, чудовищная концентрация ча-

337

стного и корпоративного капитала сделала бы любое сопротивление бессмысленным»

Но вопреки пораженческим настроениям Адамса в стране все же нарастало сопротивление

господству корпораций. Люди, воспитанные в духе идей Джексона, приходили к осознанию того,

что отрицание роли государства в традициях Джефферсона, ставившего целью удерживать

капитализм в определенных рамках, ныне лишь служило его интересам. Принцип экономического

либерализма, гарантировавший некогда равные возможности граждан, с течением времени

превратился в оплот неравенства и эксплуатации. Последователи Джефферсона заклеймили

государство как источник социального неравенства; в действительности оно медленно, но верно

превращалось в инструмент социальной помощи неимущим.

В итоге традиционные приверженцы идей Джексона с запозданием осознали наконец, что теперь

для достижения целей, поставленных Джефферсоном, необходимо использовать средства,

предложенные Гамильтоном. «Мы полагаем, — говорилось в платформе популистов 1892 г., —

что полномочия правительства как органа, представляющего интересы всех граждан, необходимо

расширить... чтобы положить конец угнетению, несправедливости и бедности в нашей стране».

Подобный подход стал оказывать влияние и на федеральное законодательство, о чем, например,

свидетельствовали закон о международной торговле 1897 г. и антитрестовский закон Шермана от

1890 г. Верховный суд, несмотря на приверженность его членов идеям Спенсера, не выдвинул

сколько-нибудь серьезных возражений против этих законов. «Наши законы, — констатировал,

выступая в сенате в 1894 г., Генри Кэбот Лодж, биограф А.Гамильтона, — содержат множество

положений, в корне расходящихся с постулатами о невмешательстве государства в экономику».

«Всепроникающая власть единоличного монарха, тирания, — добавил он, — конечно, зло, но это

вовсе не означает, что ограниченное и разумное вмешательство власти в экономику при любой

форме правления следует считать таким же злом»

Правительства штатов проявили еще большую активность в принятии отдельных законов,

регулирующих деятельность корпораций, а также при разработке соответст-

338

вующего социального законодательства. В администрации штатов создавались комиссии, бюро и

департаменты, которые занимались вопросами улучшения условий труда, здравоохранения и

повышения жизненного уровня граждан, социально обделенных в индустриальном обществе.

Именно тогда, как указывал английский историк У.Р.Брок, и были заложены основы государства

всеобщего благоденствия XX в.

По части узаконенного административного вмешательства в

экономику, писал в то время Брайс, американцы намного обогнали английский парламент. Это в

первую очередь, присовокупил он не без иронии, относится к западным штатам, «которые кичатся

тем, что на их земле процветают свобода, предпринимательство и самоусовершенствование».

Американцы, приходил к выводу Брайс, воображая себя приверженцами экономического

либерализма и прагматиками, полагающимися только на собственные силы, тем не менее

«беспрестанно расширяли регулирующие функции государства. Экономические теории при этом

не были им помехой. Правительство стало теперь творением их рук, их инструментом — почему

же было им не воспользоваться?»

По мере того как росло могущество корпораций, а местные власти наглядно демонстрировали

свою неспособность урегулировать проблемы, обусловленные торгово-промышленными связями

между штатами, все более активное активное вмешательство федеральных органов в экономику

становилось неизбежным. В первом десятилетии XX в. Теодор Рузвельт, еще один поклонник

Гамиль тона, вновь попытался доказать, что могущество корпораций представляет угрозу

демократии. «Только национальное правительство, — заявлял Рузвельт, — может навести

должный порядок в промышленности, что отнюдь не равнозначно централизации. Это лишь

признание того очередного факта, что процесс централизации уже охватил и наш бизнес.

Контроль за этой безответственной и антиобщественной силой может осуществляться в интересах

всего народа лишь одним способом — предоставлением надлежащих полномочий единственному

институту, способному ими воспользоваться, — федеральному правительству»

От слов Рузвельт перешел к делу: он стал первым президентом, принявшим меры против

очередной депрессии.

339

В дни банковской паники 1907 г. национальное правительство оказало помощь банкам, понизив

процентные ставки и увеличив эмиссию денег. Но Рузвельт был готов идти еще дальше.

«Собственность каждого человека, — заявил он в 1910г., — подчинена общему праву коллектива

регулировать ее использование в той степени, в какой этого может потребовать общественное

благо»

. Прогрессисты отныне твердо следовали курсом, проложенным еще Гамильтоном. По

выражению ГАСтимсона, личного друга Рузвельта, в наши дни государство не воспринимается

как потенциальный узурпатор, «каким оно представлялось Джефферсону; теперь в

исполнительной власти видят защитника граждан от противозаконной тирании частного

бизнеса»

. Радикальные молодые публицисты того времени — Уолтер Липпман, Чарльз Бирд и

др. — обнаружили опасный джефферсоновский уклон у Вудро Вильсона. Но и Вильсон заявил в

1912г.: «Если бы Джефферсон жил в наше время, он наверняка пришел бы к тем же выводам, что и

мы... Без постоянного и решительного вмешательства правительства нам не добиться спра-

ведливости во взаимоотношениях между гражданами и столь могущественными институтами, как

тресты»

Герберт Кроули именно тогда завершил свою великолепную работу «Американская перспектива»,

посвященную преимуществам государственного вмешательства, — работу, полную метафор, куда

более ярких и убедительных, чем побасенка о двух пьяницах, перепутавших свои пальто после

драки. Джефферсон, по словам Г.Кроули, питал иллюзии в отношении того, что «сочетание

личного интереса и врожденных добродетелей человека» само по себе позволит реализовать

возможности, открывающиеся перед Америкой. История показала, что индивид, стремящийся к

достижению своих целей, отнюдь не обязательно «приносит пользу всему обществу», как это по

традиции утверждали толкователи американской демократии. Общественный порядок,

предложенный Джефферсоном, был основан «на неограниченных возможностях индивидуального

преуспеяния при полной безответственности общества». В нынешних экономических условиях,

если они останутся неизменными, возможности Америки не только что не реализуются сами по

себе, а, напротив, неминуемо сойдут на нет. Кроули призывал к политике Гамильтона и

340

стремился «превратить центральное правительство в эффективный инструмент содействия

всестороннему развитию». По его мнению, в этих целях и надлежит «активно вмешиваться в

неуправляемый процесс экономического и политического развития в Америке, регулировать и на-

правлять его в общенациональных интересах». Объясняя неудачу Гамильтона его неверием в

демократию, Кроули считал, что осуществление программы «нового национализма» Т.Рузвельта

«освободит американскую демократию от сковывающих ее джефферсоновских шаблонов и

наполнит новым содержанием заповеди и методы Гамильтона, направив их в демократическое

русло»

Таким образом, накануне первой мировой войны была детально разработана концепция

государственного вмешательства в экономику как инструмента расширения демократии. Война

лишь укрепила такое понимание. В самом деле, никто, будучи в здравом уме, не стал бы искать

спасения в laissez-faire и свободном рынке в момент, когда на карту было поставлено само

существование нации. Правительство в тот период декретировало расширение промышленного

производства, осуществляло контроль за производством и потреблением продуктов питания, регу-

лировало по мере сил частные инвестиции и даже национализировало железные дороги, телеграф

и телефонную сеть. Франклин Рузвельт и многие из его сторонников, пришедших с ним в

Вашингтон в 1933 г., получили свою закалку в области управления национальной экономикой

именно в годы первой мировой войны.

Однако миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного

предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно и льстил

самолюбию бизнесменов, и служил их интересам. Он оставался главным символом делового мира,

лейтмотивом пропаганды монополий. В 20-е годы он как бы обрел новую жизнь, возродив веру в

саморегулируемую экономику.

Апостолом этой веры, можно сказать, ее «фундаменталистом» стал президент Кальвин Кулидж.

Герберт Гувер также верил в это, хотя и не столь истово; он был страст-

341

ным поборником координации экономических процессов, считая частные торговые ассоциации

оптимальными координаторами. Как тут не вспомнить Генри Чарльза Кэри с его гармонией

интересов. Но именно свободный рынок скоро привел страну к очередному кризису, причем наи-

худшему из всех, и спор о роли государства в экономике разгорелся с новой силой. Когда

показатель безработицы приблизился к 25%, Гувер отказался от планов государственной помощи

тем, кто безуспешно пытался найти работу. Щедрые подачки правительства предназначались не

безработным, а банкам. «Единственной функцией правительства, — заявил Гувер осенью 1931 г.,

— является сейчас создание условий, которые благоприятствовали бы развитию частного

предпринимательства»

Но в том же году Франклин Рузвельт, тогда еще губернатор штата Нью-Йорк, сформулировал

прямо противоположную точку зрения. «Я считаю, — заявил он, выступая в законодательном

собрании штата Нью-Йорк, — что в настоящий момент наше общество должно вменить в обязан-

ность правительству спасение от голода и нищеты тех сограждан, которые сейчас не в состоянии

содержать себя». Утех, кто, наблюдая безмерные страдания людей, уповает на принцип laissez-

faire, говорил он год спустя, «как видно, нервы куда крепче, чем, например, у меня. Такие люди в

отличие от меня предпочитают верить скорее в незыблемость экономических законов, чем в

способность человека контролировать творения рук своих»

В противовес саморегулирующейся экономике Рузвельт выдвинул идею «сочетания интересов».

«Я имею в виду не всеобъемлющее регламентирование и планирование экономической жизни, —

пояснял он в 1932 г., — а необходимость властного вмешательства государства в экономическую

жизнь во имя истинной общности интересов не только различных регионов и групп населения на-

шей великой страны, но и между различными отраслями ее народного хозяйства». Рузвельт особо

подчеркивал, что абсолютный приоритет должен быть отдан интересам всего общества.

«Отвлечься от этого означало бы шараханье от одной группы к другой, предлагая временные и,

как правило, неэффективные меры... Каждой социальной группе надлежит осознать себя частью

целого, звеном общего плана»

342

«Новый курс» был возвратом к традиционным идеям раннего периода о сочетании частных и

общественных интересов в процессе, охарактеризованном Джорджем Ком-бом как «развитие

политической экономии путем эксперимента». Под сочетанием интересов Рузвельт подразумевал

сотрудничество правительства с бизнесом в промышленности и сельском хозяйстве, имеющее

целью приостановление дефляции, снижение уровня безработицы и увеличение доходов

населения. Центральным звеном «нового курса» на первом его этапе стали национальный акт о

восстановлении промышленности и закон о регулировании сельского хозяйства и оказании

помощи фермерам. Итак, «американская система», провозглашенная сто лет назад, не дала

результатов, и вследствие этого была предпринята первая попытка прибегнуть в мирное время к

планированию национальной экономики. Закон о восстановлении промышленности,

предусматривавший непомерно широкие масштабы государственного вмешательства в экономику,

через пару лет приказал долго жить, не вызвав ни у кого сожалений. Значительно более успешным

оказался закон о регулировании сельского хозяйства.

Свободный рынок превратил к тому времени американское сельское хозяйство в арену

периодических катастроф. За первые три десятилетия XX в. производительность труда в сельском

хозяйстве увеличилась менее чем на 1% в год. Бум 20-х годов прошел мимо фермеров, чья жизнь

была по-прежнему скудной и безрадостной. В период «нового курса» и позднее ни одному сектору

экономики правительство не уделяло столько времени, как сельскому хозяйству, на которое

приходилась большая доля субсидий.. Средства выделялись на научно-исследовательские работы,

на техническую помощь, поощрялись государственные инвестиции в образование в сельской

местности. Проводилась электрификация сельских районов, средства вкладывались в их

инфраструктуру. Фермерам в первую очередь предоставляли государственные кредиты, они

больше всех выиграли от мер по стабилизации цен, по содействию экспорту и снижению

ипотечных выплат. Под контролем правительства производительность труда в сельском хозяйстве

в тот период увеличивалась на 5% в год — в три раза больше, чем в других отраслях экономики. В

1930 г. в стране насчитывалось

343

более 6 млн. ферм, на которых было занято 25% населения. К 80-м годам фермеры составляли

всего лишь 3% населения, число ферм достигало 2,4 млн., а производительность труда фермера в

1985 г. в 13 раз превышала уровень 30-х годов. Расширение федеральных сельскохозяйственных

программ сопровождалось и негативными явлениями — например, разбазариванием выделенных

средств, неоправданно высокими премиями крупным производителям, перепроизводством тех или

иных видов сельскохозяйственной продукции. Но это было дело поправимое. Тяжелое положение,

в которое вновь попали фермеры в 80-е годы XX в., объясняется главным образом завышенным

курсом доллара и практикой субсидирования сельского хозяйства за рубежом, что осложняло

.доступ американской сельскохозяйственной продукции на внешнем рынке. Положение

осложняется еще и тем, что в период бума 70-х годов американские сельскохозяйственные

производители бездумно влезали в долги, финансируя свой экспорт. И все же, судя по подъему

производительности и эффективности сельского хозяйства, вмешательство государства оказалось

в этой отрасли на редкость успешным,

Рузвельт не считал государственное вмешательство в экономику лишь временным средством,

пригодным при чрезвычайных обстоятельствах. В 1944 г. в так называемом «Экономическом

билле о правах» он изложил свою программу на будущее, в которой целью провозглашалось

гарантированное право на работу, на заработную плату, достаточную для поддержания достойного

человека уровня жизни (питание, одежда, досуг и т.д.), право на жилье, медицинское

обслуживание, право на образование, на жизненное обеспечение в случае безработицы, болезни,

старости. Эти права должны были гарантироваться государством. «Мы либералы, — писал

Рузвельт, — и мы убеждены в том, что с появлением новых проблем, проблем, которые отдельные

граждане не могут решить в новых условиях собственными силами, правительство обязано искать

новые пути и средства для их решения. Либералы утверждают, что правительство должно

ответить на новый социальный вызов соответствующими мерами социального регулирования, —

мерами, способными обеспечить каждому гражданину право на экономическую и по-

344

литическую независимость, на свободу и личное счастье». В противоположность этому

консерваторы, заключал Рузвельт, убеждены, что «частной инициативы и благотворительности

достаточно, чтобы преодолеть любые социальные осложнения»

В послевоенное время веру Рузвельта в «способность человека контролировать творения рук

своих» разделяли Трумэн, Кеннеди и Джонсон. Отвергая понимание национального правительства

как «агрессора, противника», Кеннеди в 1963 г. назвал его «органом, в котором граждане наших 50

штатов объединяют свои усилия на благо нации». Он вновь и вновь старался показать

американцам, насколько ухудшилось бы их положение «без деятельности национального

правительства»

. Затем, однако, настроения в обществе в очередной раз претерпели изменения,

что дело обычное. В 1978г. другой президент-демократ, Дж.Картер, заявил, что «правительство не

в состоянии решить наши проблемы: оно не может намечать наши цели и определять наши

воззрения. Точно так же правительство не в силах искоренить бедность, гарантировать процве-

тание экономики, снизить инфляцию или спасти наши города»

. Эти слова, немыслимые в устах

Рузвельта, Трумэна, Кеннеди или Джонсона, отражали нелепый замысел Джимми Картера:

вернуть демократическую партию назад, к Гроверу Кливленду.

Президент Рейган позднее поставил перед собой куда более простую задачу — вернуть

республиканскую партию на позиции Кальвина Кулиджа. «Правительство не решит наших

проблем. Правительство — само проблема», и, как только «оно оставит нас в покое, проблемы эти

решатся сами собой». К 1982 г., к столетию со дня рождения Рузвельта, администрация Рейгана,

извлекши из сундука ветхие знамена с начертанными на них лозунгами laissez-faire,

сконцентрировало всю свою деятельность на опровержении идей Рузвельта и ликвидации его

достижений.

Никто в XX в. не обрушивался на принципы правительственного вмешательства в экономику

столь страстно и яростно, как Рейган. Подобно своим предшественникам-консерваторам, он

ставил целью свести на нет роль правительства как регулятора народного хозяйства. И в отличие

от них он нашел способ добиться этого. Вся новизна его подхода заключалась в создании

колоссального бюд-

345

жетного дефицита за счет повышения оборонных расхо дов при одновременном снижении

налогов. Бюджетный дефицит в свою очередь дал ему повод для непрерывного ограничения

функций национального правительства. Кроме того, Рейган ратовал за приватизацию, но не в

социологическом, а в самом что ни на есть прямом смысле, то есть за распродажу с аукциона

движимой и недвижимой собственности государства и его учреждений. Это была, по выражению

Гарольда Макмиллана, политика «распродажи семейного серебра». (Американский союз

гражданских свобод немедленно подал заявку на имущество министерства юстиции.)

Итак, спор, начавшийся на заре американской истории, продолжается и по сей день. Переходы от

государственного вмешательства в экономику к его отрицанию соответствуют смене фаз

политического развития — от приоритета частных интересов к приоритету общественного блага.

По иронии судьбы, в первые годы существования США к Помощи правительства обращались

частные собственники; перемены, происшедшие со времен Джефферсо-на, привели к тому, что

правительственное вмешательство стало осуществляться в интересах всего общества. После-

дователи Джефферсона отвергли в конце концов его кредо, точно так же как последователи

Гамильтона отказались от учения своего апостола.

Теперь необходимо вычленить из исторического анализа факторы общего характера,

порождавшие то тягу к правительственному вмешательству, то, напротив, периодически

повторявшиеся всплески возмущения государственным «активизмом».

Негативное отношение Джефферсона к правительственному вмешательству в экономику было

основано на убеждении, что центральная власть слишком далека от народа, а это в свою очередь

способствует ее превращению в орудие в руках своекорыстных бизнесменов. По Джеф-ферсону,

демократический характер власти определяется состоянием общества. Децентрализация и

местный патриотизм были гарантией народной демократии.

Подобные взгляды в определенной мере отражали ре-346

альности тогдашнего аграрного общества фригольдеров. Но с диверсификацией экономики и

формированием классов этот фригольдерский локализм превратился для тех или иных

влиятельных местных групп — будь то плантаторы, фермеры или торговцы, банкиры или

промышленники — в орудие консолидации своей власти, в средства вывода ее из-под контроля

общества. Время доказало, сколь иллюзорны представления о том, что местные органы власти, как

наиболее близкие к народу, лучше заботятся о его нуждах. Местная администрация стала

синонимом хозяйничанья, наиболее влиятельных групп. Социально слабые в борьбе за свои

человеческие и конституционные права могли рассчитывать лишь на федеральную админи-

страцию.

В историческом разрезе защитником интересов социально слабых в Соединенных Штатах всегда

оставались центральные органы власти, а отнюдь не местные. Центральная власть для того и

нужна, чтобы защитить меньшинство и отдельных граждан, чьи права местное большинство

постарается ущемить, предрекал Мэдисон в своей полемике с Вашингтоном. Национальное

правительство, утвердив Билль о правах, ограничило засилье в органах власти местных

реакционеров и помогло уберечь естественные ресурсы на местах от хищнического разбаза-

ривания. Развитие промышленности пошло по цивилизованному руслу. Были гарантированы

права профсоюзов, приняты меры для увеличения доходов фермеров и обеспечения прожиточного

минимума для престарелых. Но еще важнее, что национальное правительство в борьбе с местными

реакционерами отстояло принципы расового равенства. Если бы умонастроения,

господствовавшие в некоторых штатах, возобладали, то в США и по сей день сохранилось бы

рабство.

В XX в. американцы убедились в том, что проводить курс на гуманизацию условий труда можно

лишь на национальном уровне. Волюнтаризм и индивидуализм в этом деле всегда были на руку

лишь тем, кто хозяйничал, не брезгуя никакими средствами и оттесняя от руля власти граждан с

чувством социальной ответственности. Лишь федеральные власти были способны унять местных

администраторов, руководствовавшихся моралью и интересами частны-х корпораций. Без

общенациональных критери-

347

ев отдельные штаты, как и предсказывал все тот же Мэдисон, беззастенчиво ущемляли бы

интересы друг друга, исходя из узкоместнического понимания собственных выгод. Они

переманивали друг у друга частных инвесторов, соблазняя их дешевизной рабочей силы, что,

конечно же, определялось низкой заработной платой, плохими условиями труда и отсутствием

профсоюзов. Еще в прошлом веке «Федералист» в своей 7-й статье предсказывал, что

проведение каждым штатом «собственной торговой политики» приведет к соперничеству

между штатами и расколу союза.

Итак, первой причиной расширения масштабов государственного вмешательства в экономику

была решимость нации придать более гуманный характер современному обществу,

многосложному, основанному на конкуренции и нередко беспощадному, то есть на деле

гарантировать равные права для всех. Второй побудительной причиной стало понимание —

наиболее четко сформулированное Джексоном и Теодором и Франклином Рузвельтами — то-

го, что демократия не уцелеет, если обладатели огромных состояний сосредоточат в своих

руках власть большую, чем власть демократического правительства. Высшая власть

должна принадлежать демократическому государству. Если федеральное правительство не

пользуется рычагами власти, то национальная политика определяется своекорыстными

частными интересами. Освободить бизнес от контроля государства — значит навязать

государству волю бизнеса. Федеральное правительство критикуют под флагом защиты прав

штатов и коммун, но в выигрыше при этом неизменно оказываются монополии. Теодор

Рузвельт говорил: «Активные попытки подозвать надлежащий правительственный контроль и

избавиться от административного надзора за частным и особенно за монополистическим

капиталом, с его разветвленными экономическими связями, предпринимаются под разными

предлогами, но чаще всего — во имя обеспечения прав шта-

тов»'°.

В-третьих, государственное вмешательство в хозяйственную жизнь его сторонники считали

необходимым для преодоления хронических трудностей свободной экономики. Периоды

оживления и бума, чередующиеся с ростом инфляции и депрессиями, — проблемы

общенацио-

348

нального значения. В местных масштабах их не решить. До принятия «нового курса» кризисы

обрушивались на свободную рыночную экономику Соединенных Штатов примерно каждые

20 лет: в 1819, 1837, 1857, 1873, 1893, 1907 и 1929 гг. Великая депрессия, охватившая страну

именно в тот момент, когда в Европе набирали силу фашизм и тоталитарный

коммунистический режим, настолько потрясла американскую буржуазную демократию, что

политические лидеры решили обезопасить экономику от будущих кризисов. «Новый курс»

призван был вмонтировать в экономику стабилизаторы, предназначенные для того, чтобы

защитить ее от депрессии. Рузвельт оказался относительно благоприятным, в особенности

если учесть, что впервые за всю свою историю страна сумела прожить более сорока лет без

кризисов. Кстати говоря, спад 1982 — 1983 гг., самый крупный за период после 30-х годов,

удалось приостановить благодаря принятым ранее правительством стабилизационным мерам.

Борьба против депрессии была чревата ростом инфляции, поскольку спад конъюнктуры

всегда воспринимался как своего рода «антиинфляционная мясорубка». Если в период до

«нового курса» неотъемлемой чертой американской экономики были кризисы, то в

последующий период ее столь же устойчивым пороком стала инфляция, перед которой

свободный рынок оказался практически беззащитен. В 70-е годы начался самый длительный

за всю американскую историю период инфляции в мирное время. И на сей раз только спад

обуздал инфляцию; при этом, однако, все бремя борьбы с инфляцией было возложено на

плечи малоимущих и безработных, то есть именно тех, кто более всего от нее и страдал.

Механизм саморегулирования рыночного хозяйства, если он и существует, обходится

слишком дорого и в экономическом, и в политическом, и в социальном плане.

Вопрос о политических издержках выводит нас на четвертую по счету причину

необходимости расширения государственного вмешательства: в нем видят страховку де-

мократии от революций. Маркс предсказывал, что капиталистическая система рухнет под

тяжестью собственных противоречий. Этому грозному предсказанию не суждено было

сбыться. Но отнюдь не приверженность принципам laissez-faire и «спасайся кто может»

спасла капитализм.

349

Капитализм выжил потому, что сумел найти ответ на острейший вопрос, сформулированный еще

английским политиком Джозефом Чемберленом в 1885 г.: «Какие жертвы должна принести

частная собственность на алтарь своей неприкосновенности?» Капиталистическая система выжила

потому, что пусть и неохотно, но взяла на вооружение идею Джорджа Бэнкрофта о необходимости

заботиться обо всех без исключения членах общества. Она выжила потому, что демократические

силы заставили правительство гуманизировать производственные отношения, смягчить

последствия неограниченной конкуренции, дополнить принцип о всемерном развитии частной

инициативы принципом социальной ответственности. Капиталистическое общество выжило не в

последнюю очередь и благодаря социал-либералам, которые, преодолевая сопротивление

консерваторов, вели длительную кампанию за справедливость в отношении социально-слабых,

обездоленных от рождения или по воле случая и тем самым способствовали уменьшению

недовольства и революционного потенциала в обществе.

Маркс и не предполагал, что демократическое буржуазное государство призовет общество к

социальной ответственности. Апологеты неограниченного индивидуализма, отвергающие начисто

социальную ответственность государства, льют воду на мельницу марксизма, причем куда более

эффективно, чем коммунистические лидеры. В результате проводимой в 80-е годы политики

снижения налогового бремени для состоятельных слоев и сокращения социальных программ для

неимущих число бедняков в США увеличилось на 6 млн. В результате 5-летнего правления

Рейгана по меньшей мере один из каждых пяти американцев в возрасте до 18 лет живет в

бедности. «Наше общество — первое в истории, — указывает сенатор Мэй-нихен, — в котором

самой обездоленной группой населения являются дети»

. В результате классовая и политическая

борьба вновь приобрела остроту и размах, невиданные со времен Великой депрессии

Политика Рейгана обернулась бедой для людей, и без того едва сводивших концы с концами.

Говорят об очищении через страдание. Пусть так. Но препохабен тот порядок, при котором

имущие классы призывают обездоленных очиститься страданием. Социальная ответственность

350

должна быть неотъемлемой чертой любого свободного политического устройства. Еще более века

назад Орестес А.Браунсон, радикал джексоновского толка, позднее принявший католичество и

ставший отъявленным консерватором, писал в своей книге «Американская республика»: «Люди

зажиточные — представители деловых кругов, промышленники и банкиры, торговцы и маклеры

— всегда оказывают тлетворное влияние на правительство в любой стране. На знамени их

начертано: пусть правительство позаботится о богатых, о бедных богачи позаботятся сами. Звучит

красиво! Но не лучше ли положить в основу общества иной принцип: пусть правительство

позаботится о слабых, сильные позаботятся сами о себе»

Гарантия прочности любого свободного общества — в осознании социальной ответственности.

Государственный активизм в экономике необходим, наконец, для сохранения нравственных

устоев общества. Алексис де Токвиль более всего опасался губительных для общества послед-

ствий ничем не ограниченного господства частного интереса, вытесняющего все иные ценности.

Он полагал, что сдерживающим фактором могла бы стать религия. Да и сам Адам Смит считал,

что реализацию личного интереса следует ограничить нравственными заповедями. «Богатство

народов» немыслимо без «Теории нравственных устоев». Но по мере того, как религия утрачивала

свое влияние в обществе, а принцип личного интереса начинал приобретать доминирующее

значение, заколебалась моральная опора всей рыночной системы. Уже в наше время Фред Кирш

доказывал, что культ личного интереса затмил более широкие и перспективные взгляды и лишил

рыночную систему ее морального стержня

.'Но еще задолго до этого Токвиль пророчески писал:

«Правительство должно возродить в людях веру в будущее, которую ни религия, ни положение

дел в обществе не в состоянии в них больше поддерживать»

Таким образом, государственное вмешательство в экономику, в общем, воспринималось

населением страны положительно и при прочих равных условиях шло на пользу

351

нации; почему же оно в таком случае периодически становилось объектом ожесточенных

нападок?

Прежде всего это обусловлено элементарным человеческим опытом, самой жизнью, с ее

чередованием взлетов и падений, оптимизма и разочарования, и аналогичными приливами и

отливами политического цикла. Однако есть на то и иные, более специфические причины.

Национальное правительство, как и любой другой орган государства, конечно же, подвержено

коррупции и склонно к злоупотреблению властью. Вот почему считают, что правительство будет

справляться со своими непосредственными обязанностями тем лучше, чем уже окажется их круг,

сведенный к необходимому минимуму. Стало быть, чем больше ответственности возьмут на себя

предприниматели, местные власти или добровольные объединения граждан, тем лучше.

Вмешательство центрального правительства необходимо лишь в том случае, когда действия

местных властей или частных лиц не способствуют всеобщему благоденствию. Порой

правительство и впрямь слишком активно вмешивается в экономику, подвергая ее мелочной

регламентации. Экономические программы его нередко терпят крах. Это вызывает растущее

раздражение, находящее выход в обвинениях в адрес правительства,

Так, например, в американском обществе вызвало сильнейшее недовольство государственное

вмешательство в экономику в начале 80-х годов XX в. Кто только не твердил тогда о том, что

правительство ограничивает свободу действий индивида, подрывает его уверенность в соб-

ственных силах и снижает предпринимательскую активность, что оно неэффективно,

коррумпировано, разбазаривает государственные средства и, решая одни проблемы, создает

другие, куда более сложные. Дальнейшее расши- • рение функций правительства ведет, мол, к

неуправляемости. За государством следует сохранить лишь функцию охраны правопорядка, ибо в

больших масштабах оно вредно и обременительно для общества. Все эти постулаты легли в

основу рейганизма. Не исключено, конечно, что рейганов-ская контрреволюция окажется

целительной для американской администрации в целом, очистив ее от ржавчины и положив конец

злоупотреблениям и торгашеству.

Но, увы, очищение организма от шлаков не гарантирует его полного исцеления. Здесь важен

объективный и бес-

352

пристрастный подход к самой проблеме. Центральное правительство нередко считают молохом,

пожирающим средства налогоплательщиков и ущемляющим права и свободы граждан.

Государственный долг и впрямь достиг небывалых размеров. Но не следует забывать, что большая

часть этого долга образовалась в результате военных расходов — прошлых, сегодняшних и

запланированных.

И если уж зашла об этом речь, то рост государственного аппарата не был столь безудержным, как

это представляется многим американцам. Так, число федеральных служащих росло медленнее,

чем общая численность населения. В 1949 г. насчитывалось 2,1 млн. федеральных служащих. В