Шлезингер-младший А.М. Циклы американской истории

Подождите немного. Документ загружается.

зарубежными обязательствами, которые мы не могли выполнить... С какой стати нам

поддерживать французскую колониальную политику в Индокитае или реализацию

демократических концепций г-на Ли Сын Мана в Корее?»

В правительстве разговор шел о геополитических, а не экономических целях. В известной

«длинной телеграмме» Джорджа Кеннана от февраля 1946 г. весьма поверхностному изложению

экономических вопросов были посвящены 120 слов из 8000. Ревизионисты называли знаменитый

документ Совета по национальной безопасности от 1950г. — Директиву СНБ-68 — «классическим

выражением американского империализма второй половины XX в.»

. Но Директива СНБ-68

ничего не говорит об «открытых дверях» для американского капитализма. Нельзя сказать, что эта

тема замалчивалась для обмана общественности; просто Директива СНБ-68 была глубоко

засекречена и не подлежала рассекречиванию еще четверть века.

Неудача с доказательствами не обескураживает, однако, историков «открытых дверей». Я уже

упоминал странное утверждение Уильямса, что само отсутствие документальных доказательств

является доказательством того, что

288

американскими лидерами руководили империалистические устремления. Для подкрепления своих

высказываний ревизионисты подчеркивают связь с капиталистами людей, занятых

формированием политики. Главным злодеем, по мнению ревизионистов, является, например,

Гарриман, железнодорожный магнат, международный банкир и самый настоящий капиталист с

глобальным мировоззрением, «Естественная вражда Гарримана к Советам,—согласно

Уильямсу,—была подкреплена его активной верой в необходимость экспансии во имя «открытых

дверей»,— верой, которая, возможно, была еще больше усилена неудачным опытом общения с

русскими в 20-е годы, когда его попытка взять под контроль значительную долю мирового мар-

ганцевого рынка путем наращивания поставок из России закончилась к обоюдному

неудовольствию сторон»

Случай с Гарриманом вполне дает возможность проверить ревизионистский метод. Собственные

послания и мемуары Гарримана отмечены безразличием к вопросам торговли и инвестиций. И сам

Гарриман, с 1945 г. не изменивший своих взглядов на советский коммунизм (несовместимый с

демократией) и на необходимость мирно уживаться с Россией, на протяжении всех последующих

лет являлся неутомимым поборником переговоров и разрядки. Советское правительство вряд ли

разделяет представление ревизионистов о Гарримане как о злодее. В 1985 г. оно пожаловало ему

орден Отечественной войны первой степени «за глубокий личный вклад в развитие и укрепление

советско-американского сотрудничества в годы Великой Отечественной войны и по случаю 40-й

годовщины Победы». При вручении награды посол А.Ф.До-брынин сказал, что Гарриман «не

жалел сил, чтобы заложить прочную основу для советско-американского политического,

экономического и военного сотрудничества»

. Валентин Бережков, советский дипломат и

журналист, бывший переводчиком Молотова при беседах с Гитлером и переводчиком Сталина

при беседах с Рузвельтом и Черчиллем, вспоминает Гарримана как последовательного сторонника

мирного советско-американского диалога

. Даже советские историки Н.В.Сивачев и Н.Н.Яковлев

в своем пропагандистском трактате «Россия и Соединенные Штаты» описывают Гарримана как

«государственного деятеля... которого всегда высоко ценили в Советском Сою-

289

10-1200

зе» (выделено мной. —АД/.-мл.)

. Ревизионистская тактика использования биографии вместо

доказательств неубедительна.

Помимо методологической слабости, интерпретация истории в духе «открытых дверей» уязвима и

логически. Зачем бы, например, понадобилось Рузвельту и Трумэну, занятым острой борьбой с

деловыми кругами у себя в стране и убежденным в глупости и жадности лидеров бизнеса,

разрешать этим самым лидерам бизнеса диктовать свою политику за границей? Нет сомнения в

том, что Рузвельт и Трумэн придерживались идеи свободной мировой торговли, если уж это такой

страшный проступок, но большинство американских бизнесменов — и тогда, и теперь —

являются сторонниками протекционизма, а не свободной торговли.

Еще более уязвимо мнение ревизионистов о том, что стремление проводить либерализованную

торговую политику неотвратимо вело к политике конфронтации с Советским Союзом. Ибо

расширение мировой торговли отнюдь не заставляет, как утверждают ревизионисты, марксистские

государства брать на себя подчиненную роль в отношениях с американской экономической

империей. Американская торговля с Россией, Восточной Европой и Китаем каждодневно

опровергает миф о том, что капитализму требуется экономически интегрированный мир. На деле

коммунистические страны добиваются от Запада большего, а не меньшего объема торговли и

инвестиций и сетуют на препятствия, чинимые западными рыцарями «холодной войны».

Более того, некоторые наиболее ярые приверженцы торговой экспансии в 40-е годы утверждали,

что примирение, а не конфронтация с Россией было бы самым надежным путем обеспечения

рынков для американских товаров. От Эрика Джонстона, Дональда Нельсона и Джозефа Е.Дэвиса

на правом фланге до Эрла Браудера слева эти круги считали сближение единственным средством

обеспечения доступа к советскому рынку. «Является фактом, нравится нам это или нет, —

высказывался Брау-дер, — что американской экономике для ее функционирования нужны

расширенные внешние рынки, и не существует ни малейшего шанса для организации таких рын-

ков, кроме как посредством установления прочного мира,

290

гарантированного советско-американским сотрудничеством»

. Такие призывы к сотрудничеству

на деле навлекли даже на Браудера грубые нападки и оскорбления. Его обвинителями, однако,

оказались не американские капиталисты, а его бывшие собратья по Компартии США.

Ревизионисты часто приводят в пример Бреттон-Вуд-ское соглашение как первый шаг в рамках

генерального плана американского капитализма по захвату мировой экономики. Однако

архитектором Бреттон-Вудса был Гарри Д.Уайт, которого, каковым бы ни было его истинное

отношение к коммунизму, вряд ли можно изобразить в качестве агента американского

капитализма или врага Советского Союза.

Генри А,Уоллес, ведущий политический противник тру-мэновской политики сдерживания,

апостол примирения и герой ревизионистов, сам был горячим поборником «открытых дверей».

«Допустить, чтобы была закрыта дверь для нашей торговли в Восточной Европе, — сказал он в

той самой своей речи, которая привела к его увольнению из администрации Трумэна, — мы

можем не в большей степени, чем мы можем это сделать в Китае»

. Позже он критиковал

доктрину Трумэна на основании того, что она угрожала принципу «открытых дверей» для

безопасной торговли и инвестиций... При проведении доктрины Трумэна англо-американские

деловые операции в Восточной Европе никогда не будут в безопасности. При политике же

примирения «может произойти существенное расширение бизнеса и рынков на благо

Соединенных Штатов, Великобритании и России»

В той мере, в какой тезис «открытых дверей» влиял на американскую политику в целом, очевидно,

что он не вел неотвратимо к «холодной войне». Необходимо рассмотреть другие факторы, чтобы

объяснить, почему одни приверженцы идеи «открытых дверей» выступали за примирение, а

другие — за политику сдерживания.

Неоспоримым фактором, объясняющим вовлечение Америки в «холодную войну», безусловно,

была старая Джефферсоновская озабоченность балансом сил. Каждый раз, когда все силы Европы

концентрировались в одних

291

руках, считал Джефферсон, Америке грозила опасность. Это была геополитическая проблема. Она

не имела ничего общего с капитализмом. Она была бы не менее острой, если бы Соединенные

Штаты, подобно Советскому Союзу, стали марксистско-ленинским государством. Общая верность

коммунистическим принципам так и не помешала возникновению «холодной войны» между

коммунистической Россией и коммунистическим Китаем в силу raisons d'etat.

Франклин Рузвельт усвоил геополитику у своего кузена Теодора и адмирала Мэхэна задолго до

того, как он усвоил идеализм Вудро Вильсона. Принцип соотношения сил всегда формировал его

внешнеполитическую мысль. Кажется невероятным, чтобы он неожиданно забыл об этом во время

второй мировой войны и наивно начал очаровывать Сталина идеей о послевоенной дружбе. Реши-

мость Рузвельта сконцентрироваться на Сталине была основана на его острой проницательности.

Ибо Сталин отнюдь не был безвольным пленником идеологии. Он считал себя не столько

учеником Маркса и Ленина, сколько равным им пророком. Он уже переписал российскую исто-

рию; в его власти было переписать коммунистическую доктрину. Фактически лишь Сталин мог

пересмотреть эту доктрину. В противном случае она обрекала СССР и США на вечную вражду.

Последние научные исследования ставят под сомнение утверждение, что политика Рузвельта во

время войны ставила баланс сил в зависимость от достижения военной победы. Ревизионисты

даже мрачно ссылались на его решение не давать России информации об атомной бомбе как на

свидетельство убежденности в том, «что бомба могла быть использована для обеспечения

выполнения послевоенных целей»

. Неревизионисты обычно изображают Рузвельта как трезвого

и умного лидера, мужественно сражавшегося за то, чтобы согласовать неизбежные меж-

дународные геополитические реальности, такие, как советское господство в Восточной Европе, с

внутренними политическими мифами, такими, как порочность идеи сфер влияния. «Осознавая, что

любой упор на... Realpolitik может ослабить решимость американской общественности играть

активную роль в международных делах, — писал Роберт А.Даллек в своей прекрасной работе

«Франк-

292

лин ДРузвельт и американская внешняя политика» (1979), Рузвельт действовал методами тайной

дипломатии». «Сложная стратегия» Рузвельта ко времени Ялты, утверждает Даллек, была

направлена на то, чтобы сохранять атомный секрет до тех пор, пока русские не продемонстрируют

свою способность к послевоенному сотрудничеству, чтобы заставить Сталина не спешить с

подчинением Восточной Европы, чтобы поторговаться в отношении Дальнего Востока и чтобы

ввести обоих — Советский Союз и Соединенные Штаты — в новую международную

организацию, которая позднее могла бы уладить детали. Фактически он предлагал Сталину серию

тестов. «Если бы Рузвельт не умер, то он, вероятно, пришел бы к конфронтации с русскими

быстрее, чем Трумэн»

. По мнению Дэниела Ергина, изложенному им в работе «Расколотый мир»

(1977), беда заключалась в «значительном разрыве между внешней внешней политикой Рузвельта

и его внутренней внешней политикой»

и, конечно, в том, что ему не удалось прожить достаточно

долго, чтобы свести их вместе.

Профессор Гэддис в своих талантливых исследованиях «Соединенные Штаты и причины

«холодной войны». 1941 — 1947» (1972) и «Стратегии сдерживания» (1982) также изображал

Рузвельта как президента, пытавшегося в рамках, которыми его ограничивало американское

общественное мнение, сохранять участие Советского Союза в войне, а после войны сдерживать

Советский Союз путем интеграции его, но не в международный экономический рынок, а в

международный политический порядок. «Есть основания думать, — делал заключение Гэддис, —

что, как только закончилась бы война, Рузвельт, возможно, свернул бы свой открытый подход. По-

степенное включение им в свою стратегию системы противовесов и увязок дает право

предположить именно такую возможность. У исследователя создается... впечатление, что на

поверхности лежат случайные и даже необдуманные действия. Однако при этом все больше

ощущается, что под ними кроются более мрачные, более циничные, но и более проницательные

инстинкты»

Проблема всегда заключалась в соотношении сил, а не в «открытых дверях». Причина того,

почему одни американцы выступали за примирение, а другие за сдержива-

293

ние, лежит в разном понимании ими характера угрозы, которую Советский Союз представлял для

баланса сил. Ергин попытался объяснить это разногласие путем проведения различия между тем,

что он называет «рижской» и «ялтинской» аксиомами. Он сделал предположение, что одна группа

американцев, определяющих политику, возглавляемая такими дипломатами, как Джордж

Ф.Кеннан и Чарльз Э.Болен, дипломатами, имевшими возможность наблюдать за Советским

Союзом (до его признания США) из Риги, видели в нем революционное государство, при-

верженное ленинским идеям завоевания мира. С другой стороны, «ялтинская» группа видела в нем

просто еще одну традиционную великую державу.

«Расколотый мир» Ергина привлек внимание своим широкомасштабным анализом, своим ясным и

живым изложением, точным постижением бюрократического политиканства, оригинальным

взглядом как на личности, так и на проблемы, а также взвешенными суждениями, выдержанными

в надконфликтном духе. Для обозревателей, привыкших к дебатам в духе «холодной войны»,

оказалось трудным воспринять «Расколотый мир». Традиционалист Херберт Мейер раскритиковал

его в журнале «Форчун», назвав «опасно привлекательным» ревизионистским эссе, способным

вызвать «нежелательные изменения в подходе американцев к американо-советскому

соперничеству». В то же время ревизионистка Кэролин Айзенберг осудила его в «Дипломатик

хистори» как опасно привлекательную традиционалистскую попытку воспринять и выхолостить

ревизионизм, выбросив прочь его ключевую идею о стремлении капиталистов к мировому

экономическому господству

Несмотря на многие достоинства, у «Расколотого мира» были и заметные недостатки. Как позднее

показал Дэниел Харрингтон, ни Кеннан, ни Болен, причисленные к апостолам «рижской» точки

зрения, не придерживались так называемых «рижских» аксиом. Кеннан утверждал, что идеология

являлась инструментом советской мощи, а не наоборот и что «основным мотивом» советской

экспансии было желание гарантировать «внутреннюю безопасность самого режима». Болен также

считал идеологию не целью, а средством, «важным для функционирования коммунистической

партии и советской системы»

294

Директива СНБ-68, возможно, олицетворяла*«рижские» аксиомы, но и Кеннан и Болен были не

согласны с СНБ-68. В 1949 г. Джеймс В.Форрестол, министр обороны, попросил Совет

национальной безопасности подготовить документ, который в конечном счете стал основой для

СНБ-68. Проект этого документа призывал Соединенные Штаты «подняться до уровня военной

готовности, обеспечивающей основу для немедленного выполнения военных задач и быстрой

мобилизации в случае неизбежности войны». Кеннан отверг этот проект из-за «его установки на

то, что война с Россией необходима»; он предпочитал позицию госдепартамента, признававшую,

что возможен какой-то modus vivendi. «Ознакомившись с итоговым документом, — писал Кеннан,

— я считаю опасным давать ему одобрение государственным департаментом и думаю, что мы

должны поставить вопрос о нем в СНБ». Мнение Болена: «Мы не должны быть втянутыми в нера-

зумные и истерические действия из-за «страха перед войной» или другого вида умышленного

стимулированного кризиса» .

«Главным в моих доводах, — писал Ергин, — является то, что дипломатия имела реальное

значение». Именно этот вопрос Кеннан и Болен поставили перед СНБ. Но Ергин не указал, как, на

его взгляд, должна действовать дипломатия, сославшись вместо этого на точку зрения Адама

Улама, изложенную им в книге «Соперники». Ергин назвал Улама «одним из немногих авторов,

которые подчеркивают необходимость действовать дипломатическ'^ми средствами в

послевоенные годы»

. Он явно не понял Улама, ибо в «Соперниках» утверждалось не то, что дип-

ломатия могла предотвратить «холодную войну», а то, что более жесткая западная дипломатия

— то есть более решительное ведение «холодной войны» — могла бы, воз-

можно, сдержать русских»

Вопреки мнению Ергина как Кеннан, так и Болен четко сознавали предел возможностей

дипломатии. Воцарение «рижских» аксиом пришло с Джоном Фостером Даллесом в 50-е годы,

когда Кеннан и Болен уже утратили влияние. Не вписываются в схему Ергина и другие

американские политические деятели первых лет «холодной войны» — Гарриман, Бирнс, Маршалл.

Сам Трумэн пытался в 1946 г. способствовать созданию коалиции национали-

295

стов и коммунистов в Китае, а после победы коммунистов в 1949 г. выступал за признание нового

режима

. Что касается Советского Союза, то даже в 1948 г. Трумэн как-то заявил: «Мне нравится

старый Джо» (т.е. Сталин. — Прим.перев.),—и предложил послать с миссией в Москву члена

Верховного суда Уинсона,

Подлинное расхождение во мнениях существовало между теми, кто видел в Советском Союзе

главным образом политическую угрозу, и теми, кто усматривал в нем главным образом угрозу

военную. Военный истеблишмент — каста воинов, о которой писал Шумпетер, — играл заметную

роль в этом споре. Все виды вооруженных сил, желавшие сохранить за собой заметную роль, и те

финансовые ассигнования, которые были закреплены за ними во время войны, стремились

подвести под свои претензии достаточные обоснования, а для этого им необходимо было

обнаружить нового противника

. В 1947 г. было создано министерство обороны, и министр

обороны Форре-стол стал активным проводником жесткой линии по отношению к Советскому

Союзу. Но Трумэн вопреки ревизионистскому мифу об его агрессивной политике держал военный

истеблишмент под строгим контролем. Он снизил расходы на национальную оборону с 81,5 млрд.

долл. в 1945 г. до 13 млрд. долл. в 1 947 г. и, несмотря на протесты военных, держал их на этом

уровне вплоть до войны в Корее. К 1949г. сухопутные силы сократились до десяти боеготовых

дивизий. В том же году он распрощался с Форрестолом и назначил более податливого министра

обороны. Он отказывался одобрить СНБ-68 до тех пор, пока северокорейские войска не вторглись

в Южную,Корею. Только с началом войны в Корее те, кто верил в наличие советской военной

угрозы, начали по-новому определять и подстегивать «холодную войну».

Чья теория о Советском Союзе была более правильной? Ставил ли он перед собой локальные цели

или притязания его были глобальны? Действовал ли он политическими средствами или

предпочитал военные? Установкой ревизионистов, оказывавшей наибольшее влияние на анализ

«холодной войны», стало их требование посмотреть на 296

» послевоенный мир глазами Советов. Сами ревизионисты

не очень последовательно придерживаются этой установки, поскольку их собственный взор

остается прочно прикованным к Соединенным Штатам. Они выступают с общими заявлениями —

«поведение русских обусловливается стремлением одолеть нищету и обеспечить элементарную

безопасность» (Уильяме)

— однако не ведут глубокого исследования советских источников. Я не

знаю никого из советских специалистов, кто мог бы считаться ревизионистом.

Однако у ревизионистов есть рациональное зерно. Потери Советского Союза во второй мировой

войне превысили потери любого другого государства, После войны его главной заботой

действительно могло быть восстановление разрушенного хозяйства, блокирование исторических

путей вторжения врага с Запада и предотвращение повторения любой германской агрессии в

будущем. Парадокс в том, что историки — сторонники теории «открытых дверей», с презрением

отвергающие национальную безопасность в качестве самостоятельного мотива поведения Со-

единенных Штатов, утверждают, что для Советского Союза этот мотив вполне оправдан. Но ведь,

согласно тезису «открытых дверей», империализм присущ исключительно капитализму, и поэтому

Советский Союз, по определению, не подвержен заразе империализма. Не ревизионисты

выдвинули и идею о том, что Советский Союз имеет правомерные интересы безопасности.

Специалисты по СССР в государственном департаменте, такие, как Болен и Кеннан, говорили об

этом еще в 40-е годы; о том же, как отмечалось, говорил и госсекретарь Бирнс. Однако первые

историки «холодной войны» не вполне усвоили это, и в данном вопросе критика ревизионистов

стала считаться оправданной и справедливой. Историография теперь, после появления

ревизионистских работ, признает, что Советский Союз действовал не столько во исполнение

какого-то генерального плана завоевания мирового господства, сколько в силу соображений

локального и оборонного характера, чего не признавал или, скорее, не понимал официальный

Запад.

Однако о чем в действительности думали советские руководители? Конечно, советские архивы

остаются священны и неприкосновенны, советские руководители не

297

выступают перед историками, а современные советские работы по истории по большей части не

представляют интереса. Взять хотя бы книгу «Россия и Соединенные Штаты» Сивачева и

Яковлева, почему-то включенную издательством Чикагского университета в его в принципе до-

стойную уважения серию «Соединенные Штаты в мире: зарубежные точки зрения».

Сивачев и Яковлев снисходительно похлопывают историков школы «открытых дверей» по плечу,

признавая, что «ревизионисты» с некоторым опозданием согласились с советскими историками в

вопросе об ответственности сторон за «холодную войну». Но даже ревизионисты зашли

недостаточно далеко, чтобы удовлетворить советских историков, представляющих всеблагой и

непогрешимый Советский Союз, просто не способный на проступок, просчет или ошибку и

самоотверженно борющийся за мир против разного рода западных провокаций. Стоит привести

некоторые выдержки, чтобы составить представление об общем духе книги.

«Несмотря на все это, Советский Союз продолжал усилия, направленные на снижение

международной напряженности, и искал пути для нормализации отношений с Соединенными

Штатами...

Насколько это касалось СССР, то не было никакой необходимости в какой-либо переоценке

ценностей, ибо Советское правительство продолжало по-прежнему следовать принципам мирного

сосуществования...

«Холодная война» не достигла целей, на которые рассчитывали те, кто на Западе развязал ее...

Понятие «двух сверхдержав» в принципе чуждо советской внешней политике; наша дипломатия

действует в интересах всеобщего мира и международной безопасности.,.

Поэтому Москва была так серьезна и неустанна в укреплении курса на мирное сосуществование,

ослабление гонки вооружений и разоружение»

Вышеприведенное — это история, преподнесенная даже не как просто мелодрама, а как

мелодрама из бульварного романа. Никаких ревизионистов в Советском Союзе, увы, нет.

Поскольку советские историки не могут или не хотят действительно по-научному исследовать

советскую политику, то западным историкам приходится работать с теми

298

данными, которые им удается раздобыть самим. Нам удалось откопать очень немногое из того, что

открывает истину: мемуары Хрущева, например, и «Разговоры ,со Сталиным» Джиласа. Джозеф

Старобин в работе «Американский коммунизм в кризисе. 1943 — 1957 гг.» и Филип Дж-Джаффе в

работе «Подъем и падение американского коммунизма» со знанием дела показывают, как

выглядят эти вопросы с точки зрения штаба компартии на 12-й стрит. Имеется несколько

талантливых книг по истории Французской и Итальянской коммунистических партий. Книга

Эуженио Реале «С Жаком Дюкло.., на учредительном совещании Коминформа» дает бесценную

внутреннюю картину решающего совещания Коминформа в сентябре 1947 г. в Польше. Советские

мемуары и советская пресса, если их тщательно расшифровывать, сочинения перебежчиков,

комментарии западноевропейских марксистов — вся эта весьма значительная масса вторичных

свидетельств, хотя и не является заменой кремлевских документов, все же создает фундамент для

обоснованных и разумных предположений. Как указал Войцех Маетны в своей работе «Путь

России к «холодной войне», изучающему советскую политику приходится не намного хуже, чем

историку Древнего мира, также вынужденному выводить свои суждения на основании отдельных

обрывочных сведений.

Используя немецкие, чешские, польские; югославские, венгерские, румынские, а также русские

источники, Маетны попытался представить теорию послевоенного мира, которой

руководствовался в своих действиях СССР во время и сразу после второй мировой войны, Он

отмел идею о каком-то советском генеральном плане: «...цели, которы^ преследовал Сталин, надо

рассматривать в процессе развития, а не как нечто неизменное, раз и навсегда установленное». На

него также не произвело впечатления утверждение о тотальной власти Сталина в СССР. «За впе-

чатляющимтаасадом сталинизма вырисовывались отсутствие делового, реалистического подхода,

оппортунизм и пассивность»\ И он склонился к точке зрения об относительной слабости СССР.

«Чтобы компенсировать недостаток военной мрщи, русские во время войны отводили большую

роль дипломатии».

Сталин, по мнению Маетны, прочно держался у власти,

299

но он не был всесилен у себя в стране, за границей же был осторожен и умело использовал

каждый благоприятный момент. Он не доверял левым партизанским движениям в Европе, был

неисправимо враждебен к западным союзникам и преисполнен решимости защищать советскую

безопасность. Проводя более эффективную дипломатию, чем Рузвельт и Черчилль, Сталин «к

осени 1944 г. добился господства России во всех странах, которые он считал жизненно важными

для обеспечения ее безопасности, да еще и в других государствах». Но, по мнению Маетны,

легкость, с которой это было достигнуто, воодушевила Сталина на раздувание потребностей

советской стороны в безопасности. «Его стремление к безопасности было безграничным»

Основным источником сведений для Маетны был Максим Литвинов, комиссар по иностранным

делам с 1930 по 1939 г. Уже в октябре 1944 г. Литвинов предупреждал журналиста Эдгара Сноу,

что зреет беда: «...дипломатия могла бы кое-что сделать, чтобы избежать этого, если бы мы

разъяснили наши цели англичанам и четко определили пределы своих запросов; но теперь уже

слишком трудно это сделать, подозрения созрели на обеих сторонах». Когда Сноу опять приехал в

Москву в июне 1945 г., Литвинов спросил его: «Почему американцы придерживались доныне

выжидательной позиции и лишь сейчас начали бороться с нами на Балканах и в Восточной

Европе? ...Вам следовало сделать это еще три года назад. Сейчас это слишком поздно, И ваши

жалобы вызывают только подозрение» (выделено мной.. — АД/.-мл.). В ноябре 1945 г. Гарриман

спросил Литвинова, что можно было бы сделать, чтобы повернуть вспять тенденцию к

конфронтации. Литвинов мрачно ответил: «Ничего». На тот же вопрос Ричарда К.Хоттелета из

Си-би-эс в июне 1946 г. Литвинов ответил: «Если бы Запад согласился с текущими советскими

требованиями, то через более или менее короткое время йн оказался бы перед новой серией

требований»*. Ни/один совет-

Литвинов делал подобные замечания и Александру Верту, и Сайрусу Сульцбергеру. Маетны сделал подборку по

Литвинову в своей статье.—См.: V.M a s t n у. The Cassandra in the Foreign Commissariat. — «Foreign Affairs»,

January 1976. Ревизионисты игнорируют свидетельства Литвинова.

300

ский дипломат не был известен на Западе лучше, чем Литвинов. Если уж таковым было его

компетентное мнение о советской политике, то нельзя винить американских политических

деятелей за согласие с ним. Также трудновато историкам утверждать, что Литвинов говорил такие

вещи в угоду интересам экспансионистского капитализма.

Сам Маетны поддержал тезис Литвинова, что стремление России к власти и влиянию, намного

превышавшим разумные требования ее безопасности, было первоначальным источником

конфликта, а важным вторичным источником было то, что Запад не сумел противодействовать

этому на достаточно раннем этапе. «Сталин, — заметил Литвинов, — действовал бы с большей

сдержанностью, если бы западные державы заблаговременно заняли твердую, ясную позицию»

Но сдержала или усилила бы западная твердость, будь она своевременно проявлена, советскую

решимость хватать «все, что можно, пока хватается», как выразился Литвинов в разговоре с

Александром Вертом?

Никто не может ответить на этот вопрос с достаточной определенностью.

Более того, Маетны упускает из виду факторы, сдерживающие западную политику. До тех пор

пока Германия не была разгромлена, американское и британское правительства не могли

рисковать, выставляя требования, которые способны были подтолкнуть Сталина к заключению

сепаратного мира с Гитлером. До тех пор пока не были разбита Япония, они, безусловно, сочли

бы, что новый конфликт в Европе невозможно оправдать. После победы над Японией западные

правительства еще какое-то время оставались пленниками своей собственной пропаганды во-

енного времени о благородном советском союзнике. Их народы, страшно уставшие от войны,

требовавшие скорейшей демобилизации вооруженных сил, пожелали бы самых убедительных

обоснований, если бы их попытались заставить взглянуть в лицо новому международному кри-

зису. Если бы шч показалось, что их лидеры предубежденно подходят к Советским намерениям,

то внутреннее сопротивление твердой политике, в любом случае достаточно заметное, стало бы

просто неодолимым, а аргументы ревизионистов сегодня выглядели бы куда резоннее. Надо было

убедиться в провале эксперимента с послевоенным

301

сотрудничеством. Только после этого противодействие стало политически приемлемым.

Остается вопрос об основных движущих мотивах политики Сталина, ибо советский курс мог бы

быть в меньшей степени продиктован революционной идеологией или традиционной Realpolitic,

нежели требованиями правящего класса, решительно не желавшего поступаться властью, Именно

этого объяснения придерживались Кеннан и Болен. К такому заключению пришел и Эрл Браудер.

«Сталину была нужна «холодная война», — заявил он корреспонденту в 1973г., — ... для

поддержания острой международной напряженности, которая помогла бы.ему сохранить такой

режим в России. Сталину нужна была ссора с Соединенными Штатами, ведущей

капиталистической страной. И я стал жертвой этой ссоры»

Утверждение, что советская политика предопределялась интересами советского правящего класса,

получило марксистскую разработку в объемистой книге Фернандо Клаудина «Коммунистическое

движение от Коминтерна до Коминформа». Клаудин вступил в испанскую коммунистическую

партию в 30-е годы. В 1965 г. Сантьяго Кар-рильо исключил его, а также Хорхе Семпруна,

написавшего киносценарий для фильма «Война окончена», из партии. З.Семпрун дал свою

собственную, очень личную оценку этому в работе «Автобиография Федерико Санче-са». Книга

Клаудина давала тому теоретические и исторические обоснования.

По мнению Клаудина, роспуск Сталиным Коминтерна в 1943 г., вовсе не являясь трюком для

обмана Запада или же для ускорения победы над Гитлером, был «необходимым условием

разделения мира между сталинистским государством и его капиталистическими союзниками».

Целью Сталина становился «прочный компромисс с американским империализмом, позволивший

бы в дальнейшем осуществлять совместный контроль над миром». Его внешняя политика в конце

концов «не могла быть чем-либо большим, нежели отражением его внутренней политики», и он

«преследовал цели бюрократического класса, который сменил революционный октябрьский

пролетариат в руководстве Советского государства». Сталин не мог позволить себе проводить

революционную политику, он «не осмеливался поощрять в других странах свободу и де-

302

мократию... в которых было отказано трудящимся СССР». Его целью было наращивать мощь

на поверженном теле мировой революции Ленина.

Подобно ревизионистам, Клаудин видел цель американцев в устранении препятствий на пути

экспансии мирового капитализма. Однако в отличие от них он не верил, что эта цель делала

«холодную войну» неизбежной. Он писал: «Рузвельт и его коллеги включали в свое видение мира

и сотрудничество с Советским Союзом; по их мнению, вклад американской промышленности в

восстановление СССР будет выгоден для обеих стран и найдет отражение в политическом

просвещении советского режима. В результате этой благотворной помощи «социализм в одной

стране» окажется способным безболезненно вписаться в мир Рузвельта».

Более того, американцы рассчитывали, что Сталин спасет Западную Европу и Китай от

пролетарской революции. Сталин был верным сотрудником в деле достижения этой цели. Эти

факторы «заставили Вашингтон проводить политику примирения в отношении Москвы, несмотря

на инстинктивный антикоммунизм Трумэна и его команды».

Почему тогда вообще возникла «холодная война»? Ответ, полагает Клаудин, лежит в неясности и

непрочности соотношения сил. Первым дестабилизирующим фактором была американская

монополия на атомную бомбу. Получив атомную бомбу, писал Клаудин, «американский импе-

риализм окончательно напрямую вышел на путь к мировому господству»—не для того, однако,

чтобы уничтожить,. Советский Союз, а для того, чтобы облегчить проведение политики

«сдерживания» под защитой атомного зонтика». Американская политика, стремясь

консолидировать своих партнеров, тем не менее была «подчинена необходимости избежать любой

ценой прямой вооруженной конфронтации с военной мощькк советского блока». Сталин также

отреагировал политикой консолидации, ожидая, что его жесткая линия заставит Белый дом

заняться всемирным переустройством на основе распределения «сфер влияния» с учетом

советских интересов. Но «никакой компромисс не был возможен до тех пор, пока обе стороны не

достигнут реалистичной и, следовательно, сходной оценки соотношения сил». , «Холодная

война», согласно Клаудину, «была чем-то

303

вроде пробы сил или зондирования, проводимого с целью получения более точных сведений о

реальных возможностях противника... Двумя наиболее серьезными «зондированиями»,

проведенными во время «холодной войны» и поставившими мир на грань крупного конфликта,

стали «берлинский кризис» и война в Корее. В действительности оба случая показали твердую

решимость обеих сверхдержав сохранять позиции, завоеванные ими во время второй мировой

войны, и не делать никаких попыток изменить их путем войны друг против друга».

В 1949 г. Советский Союз получил свою собственную бомбу ик 1951 — 1952 гг. «две

сверхдержавы начали ясно представлять себе силу и намерения друг друга и новый баланс,

установившийся в мире». «Холодная война» после этого начала уступать место «мировому

сосуществованию». Хотя аргументация Клаудина обильно оснащена марксистской

терминологией, она, по существу, обращалась к старому вопросу о соотношении сил. У Сталина,

Рузвельта и Черчилля, писал он, «был только один истинный бог — raison d'etat». В конечном

счете это был истинный бог и для Клаудина, и скорее Realpolitik, а не марксизм определяла суть

его анализа

Ревизионизм «холодной войны» является исключительно американским явлением. Пожалуй, не

существует британских, французских или немецких ревизионистов. Делая свой анализ на базе

американских источников и в основном для американской публики, охваченной в результате

войны во Вьетнаме как чувством вины, так" и скептицизмом в отношении американской внешней

политики, ревизионисты были так же этноцентричны, как и крестоносцы «свободного мира»,

против которых они выступили. Кончилось тем, что ревизионист и крестоносец стали зеркальным

отражением друг друга. Один уверовал в наличие генерального плана капиталистов, другой —

/'генерального плана Советов. И те и другие крайне перебценивали способности Соединенных

Штатов контролировать события в других странах. И те и другие свели масштабную и много-

образную драму «холодной войны» до уровня драмы для двух актеров: Соединенные Штаты

против Советского Со-

304

юза. Обе точки зрения имели мало общего с реальным миром. Нельзя считать преувеличением

суждение британского историка-дипломата Д.К.Уотта:

«Американская историография «холодной войны» говорит нам очень мало о «холодной войне» и

очень много— об истории американского мышления в 60-е и 70-е годы»

Для правильного понимания историографии «холодной войны» в Соединенных Штатах насущно

необходимо оторваться от ее американской базы, добавить в драму больше актеров и расширить

исследовательское и аналитическое поле зрения. Важно, например, признать — а ревизионисты

отказываются сделать это — наличие у Западной Европы ее собственных, абсолютно

самостоятельных причин противостоять сталинизации континента. Причины эти были отнюдь не

капиталистические, а, скорее, демократические.

В большинстве западноевропейских стран после войны установились социалистические

правительства. Даже в Западной Германии была сильная социалистическая партия. Социалисты,

такие, как Эттли и Бевин в Великобритании, Блюм, Рамадье и Мок во Франции, Спаак в Бельгии,

Шумахер, Ройтер и Брандт в Западной Германии, должно быть, меньше всего думали о поисках

сфер приложения для американской торговли и инвестиций. Но они страстно заботились о

будущем демократического социализма и с большой тревогой, полагаясь лишь на Божью волю,

наблюдали за уничтожением некоммунистических левых сил (а вскоре и национальных

коммунистических левых) в Восточной Европе. В 1951 г. Дэнис Хили, член британской

лейбористской партии, издал сборник отчетов о судьбе восточноевропейских социалистов под

заголовком «Занавес опускается». Аньюрин Бивен, лидер левого крыла лейбористской партии,

написал к сборнику предисловие. «Коммунистическая партия, — писал Бивен, — является

заклятым и давним врагом социалистической и демократической партий. Когда она объединяется

с ними, то делает это в качестве предварительного шага для их уничтожения». Навязчивая идея

ревизионистов в отношении имперских устремлений американского капитализма совершенно не

объясняла реакции европейских некоммунистических левых сил на имперские устремления

сталинизма.

305

Социалисты, безусловно, не были вовлечены в антисоветскую политику взятками или угрозами со

стороны Вашингтона. Наоборот, многие считали реакцию Вашингтона на советский вызов

тревожно медл

еннои

осторожной. «Мы наслышаны об американской «агрессии», — писал сэр

Герберт Баттерфилд в 1969г., — а новое поколение часто даже не знает (и не верит, когда ему

сообщают), что Западная Европа когда-то гадала, смогут ли Соединенные Штаты хоть когда-

нибудь осознать опасность, исходящую от России»

- Открытые спустя тридцать лет, согласно

правилу, документы британского министерства иностранных дел подтверждают теперь

высказывание Баттерфилда.

Вовсе не считая Трумэна фанатичным антисоветчиком, ввергающим мир в «холодную войну»,

Форин оффис до 1947 г. считал его неопределившимся руководителем, поддавшимся ложной

иллюзии, что Соединенные Штаты могут служить в качестве честного посредника между Ве-

ликобританией и Россией. Сэр Оурм Сарджент, которому вскоре предстояло стать постоянным

заместителем министра, определил американскую политику первых шести недель после прихода

Трумэна к власти (и после пресловутой ссоры Трумэна с Молотовым) как политику, «жесткую и в

отношении Советского Союза, и в отношении Великобритании, жесткую до тех пор, пока обе

страны не станут разумными и готовыми к сотрудничеству»

. В июле 1945 т., после того как,

согласно ревизионистскому мифу, Трумэн далеко продвинулся по пути развязывания «холодной

войны», появляется документ министерства иностранных дел, где содержатся сетования насчет

того, что Соединенные Штаты считают себя «посредником» между Великобританией и Россией и,

кажется*, «очень опасаются», как бы не обидеть последнюю

Бирнс в качестве государственного секретаря вызывал особое недоверие. Министерство

иностранных дел называло его «скользким г-ном Бирнсом» и сравнивало его с Невиллом

Чемберленом

. Еще в январе 1946 г. Эрнст Бенин, британский министр иностранных дел,

продолжал считать, что целью Бирнса было такое урегулирование, которое «позволило бы

американцам уйти из .Европы и в результате заставить британцев своими силами улаживать

отношения с русскими»

. Что касается Бирнса, то и он и Трумэн сочли антисоветскую позицию

Бенина в Потсдаме

306

«настолько агрессивной, что мы оба, президент и я, зё вались вопросом, как мы будем

сотрудничать с этим новым министром иностранных дел»

. Двадцать пять лет спустя

выдающийся историк сэр Джон Уиллер-Беннетт в своем объемном труде (совместно с Энтони

НИКОЛАСОМ), посвященном первому этапу «холодной войны», по-прежнему описывает политику

Бирнса только как политику «беззаветного умиротворения Москвы»

Британское представление об американской политике в первые годы правления Трумэна

полностью противоположно ревизионистской легенде о жесткой американской администрации,

силой навязавшей невинным европейцам конфронтацию с Советским Союзом. Оценки

министерства иностранных дел в основном базировались на донесениях британского посольства в

Вашингтоне. Через шесть месяцев после начала президентства Трумэна посол Галифакс

докладывал: «Серьезным наблюдателям кажется печально очевидным, что человек за штурвалом

больше не является кормчим». В начале кризиса 1945 — 1946 гг. в Иране Галифакс жаловался, что

американское правительство упорствует в своем «упрямом намерении подвести рациональную

базу под советские действия везде, где только это возможно, и таким путем ослабить повсемест-

ный страх перед русскими в надежде осуществить американскую мечту о едином мире». Даже

после поездки Черчилля в Фултон он писал: «Каким бы глубоким ни было беспокойство в

отношении советской политики, [в амери-> канском правительстве] все же существует сильное

подспудное желание, если возможно, найти путь к сотрудничеству с Россией»

Согласно ревизионистам, американское правительство придумало ложную советскую угрозу,

чтобы страхом заставить уставших от войны американцев начать антисоветский «крестовый

поход». Вряд ли для британских дипломатов в Вашингтоне в то время дело представлялось таким

же образом. Не американское правительство, докладывал а Лондон в 1946 г. посол Инверчэпел, а

массы простых людей, возмутившись советскими действиями, повернули политику

администрации Трумэна на 18 0 градусов. «Толчок,—по словам одного из его коллег,—пришел не

сверху, а снизу. Ход событий и общественное мнение заставляли

307

явно нерешительную и упирающуюся администрацию-взять на себя хотя бы долю

руководства миром»

В апреле 1946 г. Кристофер Уорнер, начальник русской секции отдела министерства иностранных

дел, все еще сомневался насчет того, «какова будет степень участия правительства Соединенных

Штатов во всемирной антикоммунистической кампании». Даже в январе 1947 г. министерство

иностранных дел продолжало сомневаться. В обзорном меморандуме по отношениям Восток—

Запад отмечалось, что «посредническая» фаза «на настоящий момент явно» закончилась, однако

американская приверженность «холодной войне» определялась как «неустойчивая». Американцы,

продолжал документ, «непостоянные люди, чрезмерно поддающиеся скорее чувствам и

предубеждениям, чем разуму или даже соображениям своих собственных долгосрочных

интересов. Действиям их правительства, доводя его иногда до состояния беспомощности,

препятствует устаревшая Конституция,, а их политика в исключительной степени зависит как от

результатов выборов, так и от бурных экономических колебаний, а все это вместе взятое в любой

момент может привести к нейтрализации их влияния в мире»

Доктрина Трумэна, провозглашенная в марте 1947 г., на время рассеяла сомнения; еще большую

роль в этом сыграл «план Маршалла», принятый в июне 1947 г. Но даже в конце 1947 г.

министерство иностранных дел сомневалось, что Вашингтон сможет предоставить что-либо,

помимо экономической помощи. В декабре Бевин считал, что Соединенные Штаты отнюдь не

готовы взять на себя обязательства по защите Западной Европы. «Нашей задачей стало спасение

западной цивилизации, — говорил Бе-вин Жоржу Бидо, французскому министру иностранных

дел.—..Америка должна теперь посмотреть в лицо реальному положению дел. Если мы и

французы будем играть свою роль, то будет не совсем хорошо со стороны американцев ожидать от

нас действий в то время, как они сами будут готовы взять на себя свою долю риска на какой-то

более поздней стадии. Их следовало бы убедить, что мы как союзники должны быть вместе в этом

деле»

Целью британской политики с 1945 по 1948 г. было выдвижение упиравшихся и

нерешительных, по их мнению, Соединенных Штатов на передовую роль в «холод-308

ной войне». Как снисходительно заметил один британский деятель в 1945 г., Великобритании

«придется потерпеть американскую самонадеянность и подозрительную неопытность в качестве

платы за их участие в мировых делах. Мы должны не поддаваться желанию впасть в раздражение

и в силу нашего большого опыта постараться направить их на нужный путь, не выглядя при этом

патроном». Сталин оказался надежным британским союзником в этих усилиях. «Непримиримость

русских является настоящим подспорьем в делах с США., — писал еще один деятель, — ...Я бы не

имел ничего против, чтобы эта непримиримость продлилась немного дольше»

. В конце 1947 г.

Бевин напомнил Бидо, что «Америка никогда не согласится на военные союзы или договоры. [Но]

нашлись пути и средства заставить американский Комитет начальников штабов сотрудничать с

нами. Следовало культивировать их доверие и не торопить события». Трюк, сказал Бевин,

заключался в том, чтобы заставить Соединенные Штаты вести в Европе правильную политику,

«одновременно позволяя американцам заявлять и думать, что это их самостоятельные действия»

Сам Эттли позднее заметил, что только «после установления берлинского «воздушного моста»

летом 1948 г. американское общественное мнение начало осознавать реальность»

Британские документы, скорее, подрывают ревизионистскую теорию о неуемном стремлении

американского правительства сделать мир после войны безопасным для американского

капитализма. Через какое-то время британские увещевания — или, скорее, сам ход событий —

сделали свое дело, и Соединенные Штаты взяли на себя руководство демократическим лагерем в

«холодной войне». Британцы, избрав роль младшего партнера, вскоре воспротивились этому,

поскольку американцы, действуя в своем излюбленном стиле, закусив удила, довели «холодную

войну» до самых крайних пределов, чему британцы следовать не хотели. Но это другая история.

Взгляд с европейской точки зрения заставляет переоценить американскую роль в «холодной

войне». Британская и французская реакция на нее говорит в пользу того, что геополитические

соображения, а не соображения свободного предпринимательства, баланс сил, а не экспансия