законов природы и жизненных инстинктов»
64
. Таким образом, сто лет спустя он подтвердил вывод
своего прадеда о том, что У американцев нет никакой особенной, освященной свыше судьбы.
Его соотечественники были против такого вывода. «Вы, американцы, воображаете, что не
подпадете под действие общих законов», — ворчал циничный барон Якоби в «Демократии»
Адамса
65
. Но Брукс, брат Адамса, свободно составлял уравнения из таких понятий, как
централизация и скорость социальных процессов, ставил под сомнение воз-
35
можность того, что на какую-либо нацию не действует закон роста и упадка цивилизации. Генри,
ухватившись за подсказку своего брата, попытался развить его мысль «до предела заложенных в
ней возможностей», до крайней точки, которая, по его предсказанию, должна была прийтись на
1921 г. Год этот, как напоминает мне профессор Джеймс А.ФИЛД-МЛ., дал республике Уоррена
Дж.Гардин-га. Генри Адаме кончил тем, что стал эсхатологом наоборот, уверенным, что наука и
технология стремительно ведут планету к Апокалипсису без искупления в Судный день.
«При таком темпе увеличения скорости и момента силы, какой получен в результате вычислений
на основе данных за последние пятьдесят лет, — писал он Бруксу в 1901 г., — нынешнее общество
должно себе свернуть свою чертову шею во вполне определенном, хотя и отдаленном времени, в
пределах следующих пятидесяти лет». Странным было ощущение, которое он испытывал, — «это
тайная уверенность, что стоишь на грани величайшей мировой катастрофы. Ибо все это означает
такое же падение Западной Европы, как в четвертом веке»
67
. Он стал воображать себя ев
Августином, правда потерпевшим неудачу. («Я стремлюсь к тому, чтобы ассоциироваться со ев
Августином... Моя идея о том, как все это должно быть, оказалась мне не по силам. Лишь
свАвгустин осознавал это».) СвАвгустин находил утешение в своем видении Града Божьего.
Однако закон термодинамики оставлял место лишь для Града Хаоса. С Соединенными Штатами,
как и со всеми остальными, было покончено. В конце концов Адаме также отказался от теории
эксперимента в пользу теории судьбы; но, с его точки зрения, судьба эта была не только
предопределенной, но и зловещей. «Никто нигде, — писал он за несколько недель до того, как раз-
разилась первая мировая война, — .„не ждет ничего от будущего. Жизнь такая же, как в IV в.,
только без ев Августина»
68
.
Всегда трезво мыслящий Уильям Джемс сохранял веру в эксперимент. Ему претили фатализм и
абсолютизация, которых требовал «идол национальной судьбы... которую по какой-то
непостижимой причине стало позорно ставить под сомнение или отрицать». Нас учат, говорил
Джемс, «быть миссионерами цивилизации... Мы должны распрост-
36
ранять наши идеалы, насаждать наш порядок, навязывать нашего Бога. Индивидуальные жизни —
ничто. Наш долг и наша судьба зовут нас, и цивилизация должна вдти все дальше. Может ли
существовать более уничтожающая оценка всего этого надутого идола, именуемого «современная
цивилизация»? Апофеоз Америки наступил так скоро, что прежняя американская натура не могла
не испытать шока». Трудно с уверенностью сказать, что подразумевал Джемс под «прежней
американской натурой», но он явно отвергал предположение, что Соединенные Штаты обладали
священным иммунитетом к соблазнам и коррупции. «Ангельские движения души и хищнические
инстинкты, — указывал он, — одновременно умещаются в нашем сердце точно так же, как они
владеют сердцем других стран»"
9
.
VIII
Так борьба между реализмом и мессианством, между теориями эксперимента и судьбы
продолжается до настоящего времени. Ни один из современных нам критиков контртрадиции не
произвел большего эффекта, чем Рай-нольд Нибур, с его уничтожающей христианской полемикой,
направленной против всей идеи «спасения посредством истории»
70
. По предположению Нибура,
Соединенные Штаты воплотили иллюзии либеральной культуры потому, что «мы имели
религиозную точку зрения на свою национальную судьбу, которая истолковывала появление и
существование нашей нации как попытку Бога дать некое новое начало истории человечества».
Пуритане постепенно перенесли акцент с божественного благорасположения, оказываемого
нации, на добродетель, которую нация якобы приобретает посредством божественного бла-
горасположения. Нибур определил мессианство как «испорченное выражение поисков человеком
абсолюта среди опасностей и случайностей своего времени» и предостерег относительно
«глубокого слоя мессианского сознания в разуме Америки». Миф о невинности фатально опасен
для мудрости и благоразумия. «Подобно индивидуумам, нации, которые, по своей собственной
оценке, характеризуются полной невинностью, совершенно невыносимы в общении с