Первомайский В.Б. Невменяемость
Подождите немного. Документ загружается.
Однако представляется, что он не решает всех вопросов, а, напротив,
порождает некоторые новые. Например, правомочно ли общемедицинское
понятие болезни, являющееся одновременно и методологической категорией,
определять в зависимости от частной медицинской дисциплины? Разделение
отдельных состояний, предусмотренных медицинским критерием, на
болезненные и неболезненные противоречит формуле невменяемости и
толкованию закона, предусматривающим только болезненные состояния
психики в качестве условия невменяемости.
Однако вне зависимости от способов определения понятия «хронический» с
судебно-психиатрической точки зрения остаѐтся неясной его
функциональная роль в формуле невменяемости. Ф. В. Кондратьев (1983)
указывает: «Собственно для суда нет принципиального различия при
определении невменяемости, какой из признаков медицинского критерия
(хроническая или временная душевная болезнь) им используется, однако
правильная квалификация состояния имеет значение для прогноза, а главное
для выбора определяемых судом мер медицинского характера» (с. 13). К
сожалению, этот тезис остался нераскрытым автором, поэтому содержание
его неясно. Особенно если принять во внимание два обстоятельства.
Первое — наличие точки зрения о недостаточной оправданности «принципа
целесообразности» экспертного решения, когда ставится знак равенства
между понятием «вменяем–невменяем» и возможностью отбыть наказание в
местах лишения свободы (Г. В. Морозов с соавт., 1983). Это означает, что
если лицо, будучи в ремиссии, признано вменяемым, то хрупкость этой
ремиссии, возможность обострения болезни в местах лишения свободы
(прогноз) не должны влиять на экспертное решение.
Второе — отсутствие в законе указаний на какую-либо связь между
назначением принудительной меры медицинского характера (еѐ видом) и
такими признаками психического заболевания, как хроническое или
временное.
Что касается содержания понятия «душевная болезнь», Ф. В. Кондратьев
приходит к заключению о необходимости сужения его до понятия психоза.
Это закономерно следует из анализа причинно-следственного единства
медицинского и психологического критериев, но лишь в том случае, если
психологический критерий определяется первым. Это принципиальное
положение, отличное от приводившейся выше традиционной точки зрения,
Ф. В. Кондратьев видит в формуле невменяемости, согласно которой сначала
устанавливается факт невозможности отдавать себе отчѐт в своих действиях
или руководить ими, а потом выясняется, вследствие чего произошѐл этот
факт. Поэтому, видимо, оно не получило развития.
Между тем, перемещение в формуле местами указанных понятий
совершенно не изменяет еѐ смысла. Что изменится от того, если записать
такую формулировку: «Не подлежит уголовной ответственности лицо,
которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в
состоянии хронической душевной болезни, временного расстройства
душевной деятельности, слабоумия или ином болезненном состоянии, в силу
которого не могло отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими»?
Изменение в формуле местами медицинского и психологического критерия
не меняет характера причинно-следственных отношений между ними. Из
этого следует, что необходимо искать иной признак, определяющий связь
между ними, делающий принципиальной последовательность их выявления.
Содержание понятия «душевное заболевание» подвергли исследованию
В. П. Котов и М. М. Мальцева (1989). Их позиция близка к позиции
Ф. В. Кондратьева, хотя и отличается некоторой двойственностью и
незавершѐнностью. Показывая исторические корни этого понятия, авторы
справедливо указывают на необходимость различать «психическое
расстройство» в широком смысле, характерное для всех больных,
нуждающихся в компетенции психиатра, и «душевное заболевание» как
такое его проявление, которое лишает человека способности совершать
осознанные действия и нести за них ответственность. И уже в этом
утверждении содержится решение поставленного вопроса, поскольку можно
полагать, что именно по состоянию указанной способности и следует
различать «душевное» заболевание от «недушевного», но относящегося всѐ
же к категории психических расстройств. Причѐм фактическая
необходимость такого различения этих качественно противоположных
состояний возникла отнюдь не тогда, когда удельный вес пациентов
пограничного профиля среди учтѐнных больных стал наибольшим, а
значительно раньше.
Можно полагать, что именно необходимость в таком разделении
психических расстройств и душевных заболеваний послужила толчком к
введению психологического критерия в формулу невменяемости в конце
прошлого века. Другое дело, что эта проблема детально не исследовалась в
судебной психиатрии и привлекла к себе внимание лишь в конце 80-х годов в
связи с необходимостью законодательного решения ряда вопросов защиты
прав душевнобольных.
В. П. Котов и М. М. Мальцева (1989), исследуя проблему и следуя
внутренней логике рассматриваемых понятий, приблизились к еѐ решению,
однако в последний момент отказались от этого, указав, что широко
употребляемые понятия «душевное заболевание, душевнобольной» не имеют
определѐнного научного содержания и не могут использоваться в качестве
профессиональных терминов. Возникает вопрос: разве отсутствие у лица
способности отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими не
может быть определено как научное содержание обсуждаемого понятия? На
наш взгляд, вполне может, ибо другого содержания у него просто нет. Но для
этого обсуждаемое понятие должно быть распространено и на общую
психиатрию. В. П. Котов и М. М. Мальцева высказываются об этом очень
осторожно. Они полагают, что указанный критерий «может быть
использован в общей психиатрии, где хотя и не решаются вопросы о
вменяемости или дееспособности, вместе с тем понятие психического
здоровья или, в данном контексте, отсутствие психического заболевания,
несомненно предполагает сохранную способность «понимать» значение
своих действий или руководить ими» (с. 146).
Но дело в том, что общая психиатрия призвана решать вопрос о
разграничении психозов и пограничных состояний, которые очевидно
различаются по способности лица отдавать себе отчѐт в своих действиях и
руководить ими. И тут возникает новая проблема: о соотношении понятий
«душевное заболевание», его глубины и тяжести с трудоспособностью лица и
с нозологической систематикой. Возможность различных по тяжести
состояний в рамках одной нозологической формы, будь то эпилепсия или
шизофрения, приводят авторов к убеждению о крайней неустойчивости и
изменчивости границ понятия «душевное заболевание», а отсюда и вывод о
его несостоятельности. И здесь мы сталкиваемся с той же проблемой:
необходимостью соотнесения двух понятий, объѐм одного из которых
делится на три части (здоров — пограничное состояние — психоз), а второго
— на две (способен — неспособен отдавать себе отчѐт…).
Н. А. Алиев (1990) считает нецелесообразной мысль, высказанную
В. П. Котовым и М. М. Мальцевой о необходимости отказаться от понятия
«душевное заболевание» и предлагает оставить его только для обозначения
психозов, «а остальные психические расстройства называть психическими
заболеваниями», выводя тем самым психозы за пределы понятия
«психические заболевания». Однако тут же строкой ниже Н. А. Алиев
соглашается с мнением А. В. Снежневского о распространении понятия
«психические болезни» на все расстройства, относящиеся к компетенции
психиатра, следовательно и на психозы.
Интересно отметить, что с аналогичными проблемами сталкивается
американская психиатрия при необходимости определения понятия
«психическое заболевание». Д. Монахан и С. Шах (1991) приводят несколько
таких определений. Так, согласно закону штата Массачусетс (1971),
«психическое заболевание означает существенное расстройство мышления,
настроения, восприятия, ориентировки или памяти, приводящее к серьѐзному
нарушению суждений, поведения, понимания реальности и способности
удовлетворять основные жизненные потребности». Согласно определению
Американской психиатрической ассоциации, тяжѐлое психическое
расстройство является «болезнью, заболеванием, органическим мозговым
расстройством или другим состоянием, которое существенно нарушает
мышление, восприятие реальности, эмоциональные процессы или суждения,
или существенно нарушает поведение, что выражается в действиях,
совершѐнных в последнее время». Как полагают указанные авторы, «тяжѐлое
психическое расстройство в основном соответствует психотическому
расстройству».
В проекте Свода принципов и гарантий защиты психически больных лиц и
улучшения психиатрической помощи, подготовленном комиссией по правам
человека ООН (Л. Гостин, 1991), психическое заболевание определяется как
«расстройство мышления, потеря душевного равновесия, безволие,
расстройство восприятия, ориентации или памяти, которые в значительной
степени нарушают суждение или поведение». Тяжѐлое психическое
заболевание означает «значительное расстройство мышления, потерю
душевного равновесия, безволие, расстройство восприятия, ориентации или
памяти, которые серьѐзно нарушают суждение или способность осознавать
или оценивать реальность, или нарушают поведение».
Из изложенного следует, что каждый из элементов понятия «хроническое
душевное заболевание» не имеет чѐткой трактовки и не может однозначно
интерпретироваться как определѐнная нозологическая форма психического
заболевания или их группа.
Второе место в ряду признаков медицинского критерия занимают временные
расстройства душевной деятельности. В кодексах целого ряда стран (США,
ФРГ, Финляндия, Дания, Япония, Румыния, Польша, Чехословакия) это
понятие отсутствует (М. С. Доброгаева, 1990). В отечественной судебной
психиатрии в эту группу включают кратковременные психические
заболевания, заканчивающиеся выздоровлением. Сюда относят реактивные
психозы, алкогольные психозы в форме делирия, галлюциноза, параноида,
симптоматические психозы, исключительные состояния: патологическое
опьянение, патологический аффект, пароксизмальные расстройства
диэнцефальной природы с мгновенными нарушениями сознания и
двигательной активности (Д. Р. Лунц, 1954; Г. В. Морозов, 1988). В
отношении указанного перечня заболеваний между психиатрами, на первый
взгляд, особых разногласий не было. Хотя определѐнная
неудовлетворѐнность им всѐ же прослеживается.
Ф. В. Кондратьев (1986) считает временное расстройство душевной
деятельности больше юридическим понятием, чем медицинским. По его
мнению, оно должно отражать только два признака: наличие душевного
расстройства в момент деяния и отсутствие склонности к хронификации.
Однако при этом остаѐтся неясным его юридическое значение.
М. С. Доброгаева и Т. П. Печерникова (1989) отмечают, что в основе
признаков медицинского критерия невменяемости нет единой
классификации. Психические заболевания не всегда укладываются в две
временные формы (хронические и временные расстройства).
Это дало основание авторам говорить ещѐ и о кратковременных
расстройствах психической деятельности, имеющих в основе сумеречное
помрачение сознания с целостной клинической картиной, как
самостоятельной группе в рамках медицинского критерия невменяемости. В
этом смысле параметр «временное расстройство» малоинформативен, не
всегда соответствует вкладываемому в него содержанию, указывает
М. С. Доброгаева (1990), предлагая заменить понятие «временное
болезненное расстройство психической деятельности» на более адекватное с
медицинской точки зрения — «острое психотическое состояние».
Таким образом, и с медицинской точки зрения наименование «временное
расстройство душевной деятельности» не является точным. В нѐм есть и ещѐ
один существенный дефект, а именно: понятие «болезнь» заменено понятием
«расстройство», имеющим иной объѐм и содержание. В силу этого к
временным расстройствам душевной деятельности вполне могут быть
отнесены и аффективные реакции психически здоровых лиц, и
физиологический аффект, как болезненное расстройство психики
непсихотического уровня, при которых лицо однозначно признаѐтся
вменяемым.
Третье место в перечне признаков медицинского критерия занимает
слабоумие. Этим понятием объединяются все случаи различных по
этиологии состояний стойкого снижения психической деятельности с
поражением интеллекта, мышления, памяти и критики, необратимыми
изменениями личности, выраженным нарушением или невозможностью
социального приспособления (Г. В. Морозов, 1988). Необходимость
выделения слабоумия в качестве отдельного признака медицинского
критерия остаѐтся неясной и с медицинской, и с юридической точки зрения.
Исходя из болезненной природы слабоумия, хронического течения и
отнесѐнности его к психической сфере, можно утверждать, что понятие
«слабоумие» поглощается категорией «хроническое душевное заболевание».
Наконец, завершают перечень признаков медицинского критерия иные
болезненные состояния. Под ними понимаются такие состояния, которые не
являются психическим заболеванием в узком смысле слова, но представляют
всѐ же те или иные болезненные нарушения психической деятельности
(Д. Р. Лунц, 1954; Г. В. Морозов, 1988). В эту группу включали психопатии,
психический инфантилизм, некоторые случаи глухонемоты. Сюда же одно
время относили врождѐнную умственную отсталость (Д. Р. Лунц, 1954),
которая затем была отнесена к группе слабоумия, и абстиненцию при
наркоманиях (И. Ф. Случевский, 1957), в последующем выведенную за рамки
медицинского критерия невменяемости. Б. В. Шостакович (1993) полагает
возможным включить в эту группу и парафилии, как самостоятельный вид
патологии, оказывающей существенное влияние на поведение человека.
Между тем нельзя не отметить, что в законе иные болезненные состояния не
отнесены однозначно к психике и формально могут предполагать любое
соматическое или неврологическое заболевание. Попытка устранить эту
нечѐткость сделана в проекте нового УК Украины, где этот признак в ст. 15
сформулирован как «иное болезненное состояние психики».
Приведѐнные данные свидетельствуют о том, что перечни психических
расстройств, обладавших теми или иными признаками медицинского
критерия, предусмотренными законом, не являются исчерпывающими и не
охватывают всего их многообразия, как это следовало ожидать, исходя из
признаваемой всеми роли медицинского критерия в формуле невменяемости.
Ни под один из предусмотренных признаков не подпадают, например,
неврозы и т. н. неврозо- и психопатоподобные расстройства травматического,
инфекционного или сосудистого происхождения.
Не упоминаются в рамках медицинского критерия расстройства психики в
виде синдромов общего нарушения сознания. Отдельные признаки
медицинского критерия не являются абсолютными для определѐнных
нозологических единиц. В результате ряд заболеваний в разные периоды
своего течения могут быть отнесены или к временным, или к хроническим
душевным заболеваниям. В части же случаев такую отнесѐнность вообще
трудно определить, как это имеет место при эпилепсии и МДП, а в последнее
время и при шизофрении. В силу этого спор об отношении той или иной
нозологической формы к определѐнному признаку медицинского критерия
превращался в академический, теряя практическую основу применительно к
решению основного вопроса судебной психиатрии — определению
вменяемости–невменяемости. Остаѐтся неясным функциональное назначение
различных признаков болезненных состояний или групп психических
болезней, отражѐнных в формуле невменяемости.
Изучение формирования взглядов на содержание медицинского критерия
невменяемости обнаруживает известную фрагментарность этого процесса,
обусловленную отсутствием согласованных представлений о критериях
разграничения различных уровней психической патологии
(непсихотического, психотического, болезни, предболезни, здоровья,
клинического и доклинического) (C. J. Rich, 1978; А. К. Анофриев, 1991;
Л. К. Хохлов, 1994). Это позволяет предполагать, что исследование
содержательной стороны медицинского критерия малоперспективно вне всей
системы понятий, характеризующих проблему невменяемости, и в первую
очередь, вне связи с психологическим критерием.
2. Психологический критерий
Системный метод предполагает не только выявление всех элементов
системы, но и установление принципов их взаимосвязи. Психологический
критерий не составляет в этом отношении исключения. Формальная сторона
этого вопроса исчерпывающим образом решена ещѐ В. Х. Кандинским
(1890). Он определил психологический критерий как общий,
способствующий взаимопониманию психиатра и юриста — с одной стороны,
и как обобщающий, охватывающий собой различные частные случаи
болезненных психических расстройств, исключающих вменяемость. Он же
указал на такое существенное свойство психологического критерия, как его
прямое отношение к степени расстройства психической деятельности, а
отсюда и на его тесную взаимосвязь с медицинским критерием.
Все эти аргументы приводятся во многих последующих работах и
практически в неизменном виде дошли до нашего времени, как и те вопросы
относительно психологического критерия, которые не были разрешены
В. Х. Кандинским в силу различных причин. Это, прежде всего, вопросы о
содержательной стороне психологического критерия, о принципах
взаимосвязи с медицинским критерием или, иными словами, о границе (еѐ
существенных признаках), которую определял психологический критерий, а
также о соотношении объѐмов понятий психологического критерия и
невменяемости.
О существовании этих вопросов свидетельствует детальный анализ
психологического критерия, проведѐнный Д. Р. Лунцем (1966). Повторяя и
пытаясь развить аргументы В. Х. Кандинского в пользу психологического
критерия, он сразу же наталкивается на имеющиеся в этом вопросе
противоречия. Можно указать на два наиболее существенных из них. Так,
Д. Р. Лунц указывает, что психологический критерий — «это обобщающий
критерий, абстрагирующий конкретные клинические данные, которые
свидетельствуют о таком болезненном нарушении отражательной
деятельности головного мозга, которое исключает возможность поставить
совершѐнное деяние в вину. Следовательно, основной целью юридического
(психологического — В. П.) критерия является характеристика (обрисовка)
нарушений психики, которые, по мнению законодателя, исключают
вменяемость» (с. 61).
Но дело в том, что психологический критерий, действительно являясь
обобщающим, сам по себе не содержит признаков болезненного нарушения
деятельности головного мозга и отнюдь не указывает на них. Это значение он
приобретает только в совокупности с медицинским критерием, поглощаясь
последним. В этом случае он теряет значение психологического критерия,
превращаясь в медицинский и затем, будучи отнесѐнным к совершѐнному
лицом противоправному деянию — в невменяемость.
Это однозначно следует из мысли Д. Р. Лунца о том, что психологический
критерий «более всего необходим в так называемых сомнительных случаях,
трудных для диагностики и судебно-психиатрической оценки, а не там, где
уже диагноз определяет невменяемость, как это имеет место в случаях
нелеченого прогрессивного паралича, остро протекающей шизофрении или
при имбецильности» (с. 62). Этот тезис, констатирующий реально
существующие клинические факты, неизбежно порождает и вопросы.
Например, значит ли, что при определѐнных видах психических расстройств
надобность в психологическом критерии отпадает? Есть ли он вообще и если
есть, то в чѐм выражается?
Очевидно, можно считать, что в подобных случаях психологический
критерий поглощается медицинским. Но тогда в «так называемых
сомнительных случаях» психологический критерий выступает как некая
самостоятельная категория и определяется по каким-то признакам, отличным
от клинических. В таких случаях эксперты, установив клинический диагноз,
«говорят о столь значительной степени психических изменений, что они
исключают возможность отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить
ими» (с. 64). Естественно возникает вопрос: чем в таком случае определяется
эта степень, по каким признакам и почему они не находят отражения в
диагнозе заболевания?
Между тем, по данным А. Хомовского (1967), в 77% заключений СПЭ
эксперты вообще не прибегают к психологическому критерию. Выводы
составляются по упрощѐнной схеме: обследуемый болен душевной болезнью,
следовательно, он невменяем. При этом в акте нет сведений, на основании
которых эксперты пришли к выводу о наличии или отсутствии
психопатологических расстройств. Есть лишь их перечень, но нет
доказательств их объективного существования. Не раскрывается связь между
психическими нарушениями и ООД.
Можно указать и ещѐ на одно противоречие. Приведу цитату полностью:
«Правильное понимание юридического (психологического — В. П.)
критерия, представляющего в абстрактной форме степень (тяжесть)
болезненных расстройств, выражающихся в конкретных клинических
симптомах, устраняет возможность разрыва между клинической картиной и
еѐ судебно-психиатрической оценкой. Тем самым ещѐ раз подтверждается и
единство обоих критериев невменяемости — медицинского и юридического.
В соответствии с этим в актах судебно-психиатрической экспертизы
заключение о вменяемости или невменяемости нередко аргументируется
степенью психических изменений» (с. 64).
В первой части приведѐнной цитаты высказана мысль, которая не оценена в
должной мере до настоящего времени как содержащая ключ к пониманию
взаимосвязи медицинского и психологического критерия. Фактически в ней
утверждается, что психологический критерий (степень тяжести расстройства)
проявляется через клинические симптомы, может быть познан только через
них и, значит, теряет своѐ самостоятельное значение, как не имеющий иных
признаков, кроме клинических. Только так может быть понят тезис о
единстве медицинского и психологического критериев. Однако здесь же, во
второй части цитаты, утверждается нечто иное. Если следовать мысли о
действительном единстве медицинского и психологического критериев, то
аргументация невменяемости степенью психических изменений, не
нашедших отражения в клинических признаках, оказывается не только
нелогичной, но и просто невозможной.
Налицо два различных подхода к содержательной стороне психологического
критерия, которые не могут сосуществовать одновременно и должны быть
как-то согласованы. Не проясняет это положение и утверждение Д. Р. Лунца
о том, что психологический критерий «характеризует психическое состояние
в целом, а не нарушение отдельных психических функций. Он не
определяется каким-либо отдельным признаком, который можно было бы
установить подобно другим симптомам в рамках того или иного
психического заболевания для исключения вменяемости. Вопрос о
вменяемости или невменяемости решается применительно к юридическому
критерию, а не путѐм его «отыскивания» (установления) в ряду других
патологических проявлений» (с. 62). Всѐ ли достаточно ясно в приведѐнных
утверждениях?
Если психологический критерий, как критерий общий, характеризует
психическое состояние в целом, то целое не может быть познано иначе как
через исследование и конкретизацию его отдельных частей. Если
психологический критерий не определяется каким-либо отдельным
признаком, то является ли таким бредовая идея или галлюцинаторные
проявления, диагностики которых достаточно для утверждения о
неспособности отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими даже
без установления нозологической природы этих болезненных проявлений?
Означает ли фраза: «применительно к психологическому критерию» то, что
одно и то же состояние, выраженное в одинаковых клинических понятиях,
может быть истолковано в одних случаях как экскульпирующее
обстоятельство, а в других — нет, и если такое решение возможно, то чем
оно обусловлено?
Очевидно, что вопросов возникает больше, чем ответов, и все они в конечном
итоге сводятся к трактовке сущности, содержательной стороне
психологического критерия. Попытки определить еѐ предпринимались и
юристами, и психиатрами. Причѐм первых этот вопрос — о содержательной
стороне психологического критерия — интересовал ещѐ до введения его в
формулу невменяемости. Это обстоятельство отмечает И. К. Шахриманьян
(1958), подробно анализировавший понятие невменяемости в трудах
дореволюционных юристов и, в частности, Н. С. Таганцева. Последний же
указывал: «Виновником преступления может быть только лицо, находящееся
в состоянии вменяемости и совершающее преступление при наличности всех
условий вменения. Условия же, требуемые вменяемостью, заключаются, с
одной стороны, — в способности сознавать совершаемое, свои действия и
отношение к обществу, и, следовательно, в способности сознавать
дозволенное и недозволенное законом, а с другой стороны, — в силе и
способности следовать этим сознанным им предписаниям и требованиям
закона; условия вменения — возможность применять эти способности к
отдельным совершаемым этим лицом фактам» (цит. по И. К. Шахриманьян,
1958).
Фактически в этой цитате отражена и интеллектуальная, и волевая часть
психологического критерия. Если принять во внимание, что она относится к
1870 г., то можно с уверенностью говорить, что потребности юридической
практики, проистекающие из конкретной необходимости принятия судебных
решений в отношении душевнобольных лиц, значительно опережали
возможности психиатрии их разрешать. В этот период времени только
начинает формироваться естественнонаучный взгляд на проблему сознания,
самосознания, т. н. свободы воли.
В 1866 г. отдельным изданием выходит книга И. М. Сеченова «Рефлексы
головного мозга», а в 1881 г. — его «Учение о несвободе воли с
практической стороны», явившееся ответом И. М. Сеченова критикам, ложно