Первомайский В.Б. Невменяемость

Подождите немного. Документ загружается.

болезненному расстройству душевной деятельности, или

по бессознательному состоянию не могло во время

учинения деяния понимать свойство и значение

совершаемого или руководить своими поступками.

Проект В. Х. Кандинского ст. 36 Уложения о

наказаниях

Не вменяется в вину деяние, учинѐнное лицом, которое

по постоянному своему состоянию или по состоянию

своему во время учинения деяния не могло понимать

свойство и значение совершаемого или же не могло

руководиться в то время здравым пониманием в

действовании своѐм.

Проект А. Ф. Кони ст. 36 Уложения о наказаниях

Не вменяется в вину деяние, совершѐнное в душевной

болезни или без разумения.

Ст. 39 Уголовного уложения, 1903 г. (Н. С. Таганцев)

Не вменяется в вину преступное деяние, учинѐнное

лицом, которое во время его учинения не могло

понимать свойство и значение совершѐнного или

руководить своими поступками вследствие болезненного

расстройства душевной деятельности или

бессознательного состояния или же умственного

недоразвития, происшедшего от телесного недостатка

или болезни.

Ст. 10 УК УССР, 1927 г.

Меры социальной защиты судебно-исправительного

характера не могут быть применяемы в отношении лиц,

совершивших преступление в состоянии хронической

душевной болезни, или временного расстройства

душевной деятельности, или в ином болезненном

состоянии, если эти лица не могли отдавать себе отчѐта в

своих действиях или руководить ими.

Ст. 12 УК УССР, 1960 г.

Не подлежит уголовной ответственности лицо, которое

во время совершения общественно опасного деяния

находилось в состоянии невменяемости, то есть не могло

отдавать себе отчѐт в своих действиях или руководить

ими вследствие хронической душевной болезни,

временного расстройства душевной деятельности,

слабоумия или иного болезненного состояния.

Примечательно, что в формуле 1960 г. невменяемость идентифицируется с

состоянием лица. Формула невменения 1903 г. превратилась в формулу

невменяемости 1960 г. За исключением этой особенности, приведѐнные

формулы в основных своих элементах отражают естественное отношение

вещей. Об этом свидетельствуют как неудачные попытки модернизации

формулы, предпринятые после 1917 г., так и все колебания относительно

содержания понятия невменяемости, попытки его отрицания и замены

понятием целесообразности, имевшие под собой скорее социально-

политическое, чем научное основание (А. Н. Бунеев, 1931). Этот и

последующий период развития учения о невменяемости подробно

анализирует Д. Р. Лунц (1966). В частности, он справедливо подмечает

отсутствие в законодательных формулах прямых указаний на вменяемость и

невменяемость, хотя психиатры-эксперты «пользовались понятием

вменяемости и давали заключения о вменяемости и невменяемости по

предложению судебно-следственных органов» (с. 40). В силу нечѐткости

представлений об объѐме и содержании понятий «вменяемость–

невменяемость» такая коллизия между законом и судебно-психиатрической

практикой имела определѐнные негативные последствия.

Наиболее существенным из них было то, что понятие «невменяемость»

оказалось распространѐнным и на время, следующее за общественно

опасным деянием. Д. Р. Лунц полагал, что понятие «невменяемость в

настоящее время», использовавшееся как психиатрами-экспертами, так и

юристами (что нередко происходит и сейчас), порождено «неправильным

утверждением об идентичности понятий невменяемости во время

преступления и невозможности вменить деяние в вину вследствие болезни,

возникшей после преступления» (с. 44). Он же указал на единственно верный

выход из этой ситуации — отнесение понятия «невменяемость» только к

состоянию лица во время совершения им правонарушения. Отсюда

естественно следовала необходимость дифференцированной оценки

психического состояния подэкспертных в различные периоды болезни и,

прежде всего, в период совершения преступления, ко времени производства

экспертизы и после осуждения.

Но вместе с этим возникал ещѐ один вопрос, имеющий существенное

значение как для понимания проблемы невменяемости, так и для

разграничения компетенций юриста и психиатра: вопрос о взаимоотношении

понятий невменяемости и способности лица отдавать себе отчѐт в своих

действиях и руководить ими, т. е. между понятием невменяемости и

психологическим критерием. То, что их объѐмы не совпадали, очевидно

следовало из невменения лицу деяния независимо от того, относилась ли

неспособность отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими к

моменту совершения правонарушения, что определяется как невменяемость,

или только к моменту рассмотрения дела в суде. Во втором случае указанная

неспособность выступала как более общее понятие по отношению к

невменяемости. Именно нечѐткость их разграничения и порождала такие

формулировки, как «вменяемость в настоящее время» или «вменяемость в

обычном состоянии», против чего категорически возражал Д. Р. Лунц.

Достоинством формулы невменяемости 1960 г. Д. Р. Лунц считал именно

отнесение этого понятия только к состоянию лица во время совершения

преступления, отграничение невменяемости от заболеваний, возникших

после преступления, правильное соотношение критериев невменяемости, их

неразрывное единство. Самым существенным еѐ элементом он назвал

раскрытие содержания понятия невменяемости, заключающегося в

невозможности отдавать себе отчѐт в своих действиях или руководить ими

вследствие того или иного психического заболевания. Понятие

«невменяемость» исчерпывалось, таким образом, двумя критериями

(медицинским и психологическим), что находилось в полном соответствии со

взглядами В. Х. Кандинского, С. С. Корсакова, В. П. Сербского на проблему

способности ко вменению.

Формула невменяемости 1960 г. и еѐ толкование завершают становление

судебно-психиатрической парадигмы, определившей экспертную практику

на многие последующие годы. Оставались ли при этом неясные вопросы?

Утвердительный ответ очевиден.

Во-первых, отсутствовало чѐткое определение взаимоотношения между

понятиями «невменяемость» и «неспособность отдавать себе отчѐт в своих

действиях и руководить ими», т. е., с точки зрения системного подхода, не

было определено содержание и место каждого структурного элемента

формулы невменяемости.

Во-вторых, требовал пояснения тезис о единстве медицинского и

психологического критериев. Последний представлялся как некое мерило,

количественная оценка психического расстройства, хотя фактически из

формулы следовало, что психологический критерий определял качественную

грань между определѐнными состояниями психики.

В-третьих, интеллектуальная и волевая части психологического критерия

соединялись союзом «или» и таким образом предполагалась возможность

признания лица невменяемым исключительно по неспособности руководить

своими действиями при сохранной способности отдавать себе в них отчѐт

(следовательно, понимать и эти неправильные действия). Тем самым единый

феномен сознания разрывался на две части, которые противопоставлялись

друг другу как самостоятельные категории.

Ещѐ более сомнительным использование союза «или» выглядело в тех

случаях, когда вменяемость (понятие противоположное невменяемости)

пытались представить как наличие способности отдавать себе отчѐт в своих

действиях или руководить ими. При такой формулировке интеллектуальная

часть психологического критерия не имела бы значения для определения

вменяемости (С. Н. Шишков, 1983).

Наконец, психологический критерий, имевший целью служить

взаимопониманию психиатров и юристов, а также, поскольку им

определялись юридические последствия экспертного решения, на каком-то из

этапов получил наименование юридического. Это обострило проблему

разделения компетенции юриста и психиатра в силу возникшего

противоречия: если медицинский и психологический критерий представляют

собой некое единство и не могут использоваться раздельно, но один из них

именуется ещѐ и юридическим, то логика обязывает именовать таковым и

второй критерий.

Правда, все эти вопросы не были в полном объѐме очевидны на момент

принятия формулы 1960 г., хотя корни многих из них видны ещѐ в

цитированной работе В. Х. Кандинского. Касаясь преимущественно

содержательной стороны формулы, еѐ толкования, они постепенно возникали

по мере накопления рассогласований между трактовкой формулы

невменяемости и практикой еѐ применения. Причѐм движущим моментом

поисков в этой области судебно-психиатрических знаний являлось

противоречие между системной природой категорий «вменяемость–

невменяемость», отражѐнной, хотя и не в полной мере, в формуле 1960 г., и

линейной моделью еѐ толкования, в рамках которой медицинский и

психологический еѐ компоненты представлялись рядоположными. Причѐм

наиболее значимым отрицательным моментом было то, что решение вопроса

о вменяемости–невменяемости, напрямую связанное с определением

виновности–невиновности субъекта, оказалось полностью в ведении

психиатра-эксперта.

Право определять вменяемость–невменяемость, принадлежащее по закону

исключительно суду, оказалось подменѐнным правом проверять заключение

психиатра-эксперта по этому вопросу и подтверждать его. В результате

функции следствия и суда по установлению невменяемости фактически

перешли к судебно-психиатрической экспертизе (Ю. С. Богомягков, 1989).

Именно это обстоятельство питало возражения юристов против

отождествления понятия «невменяемость» с психическим состоянием лица и

легло в основу толкования ими невменяемости как особого правового

состояния, толкования, принадлежащего преимущественно юристам.

2. Невменяемость как особое правовое состояние

Первый шаг на пути понимания невменяемости как особого правового

состояния сделал А. А. Хомовский (1967). Он указал, что невменяемость

является «неизмеримо более широким юридическим понятием,

охватывающим помимо психического состояния лица также деяние,

предусмотренное уголовным законом, и факт совершения его данным

лицом» (с. 3). Однако эта мысль осталась незавершѐнной, поскольку в ней не

были чѐтко разделены объѐм и содержание понятия «невменяемость», а

просто перечислены те элементы, которые указаны в законе, без учѐта

принципа обратного соотношения объѐма и содержания понятия.

По этой причине утверждение А. А. Хомовского вызвало в последующем

вопросы. Так, С. Н. Шишков (1983) по этому поводу пишет: «Автор, правда

не поясняет, каким же путѐм общественно опасное деяние, факт его

совершения данным субъектом и психическое состояние последнего,

соединившись, образуют понятие невменяемости» (с. 30). Ответ на этот

вопрос можно было найти в учении о понятии. Поскольку это сделано не

было, мысль, высказанная А. А. Хомовским, осталась ни опровергнутой, ни

подтверждѐнной. Хотя значения своего она не утратила прежде всего потому,

что однозначно относила невменяемость к разряду юридических понятий.

Одновременно невменяемость из простого понятия, ассоциирующегося

только с психическим состоянием лица, переводилось в категорию сложных

понятий путѐм введения в его объѐм общественно опасного деяния и

причинной зависимости последнего от данного лица. Будучи определѐнными,

именно эти позиции и подвергались в дальнейшем анализу и критике.

Анализируя правомочность отнесения понятия «невменяемость» к разряду

юридических или одновременно к юридическим и медицинским понятиям,

как это делают некоторые авторы, С. Н. Шишков полагает, что «вменяемость

понятие юридическое скорее по форме, тогда как содержание его является

медицинским» (С. Н. Шишков, 1983, с. 29). При этом он не отрицает, что

своим возникновением оно обязано праву и поэтому отсутствует в

клинической психиатрии. Однако содержательную часть концепции

невменяемости С. Н. Шишков всѐ же относит к компетенции психиатров,

понимая невменяемость как особое психическое состояние, которое можно

поставить в один ряд с иными психическими расстройствами, изучаемыми

медициной. При таком подходе очевидно недооценивается значение деяния,

как одного из элементов, входящих в объѐм понятия невменяемости.

Закономерно в связи с этим и утверждение С. Н. Шишкова о том, что хотя из

формулировки закона и явствует, что без совершения общественно опасного

деяния нет невменяемости, «названное деяние не более чем условие,

необходимое для постановления вопроса о невменяемости… Невменяемость

как психическое состояние в момент совершения деяния не перестаѐт быть

именно психическим состоянием и не становится чем-то иным» (с. 30).

В то же время Ю. М. Антонян и С. В. Бородин (1987), анализируя

соотношение понятий «вменяемость–невменяемость», указывают, что для

удобства пользуются принятым в законе термином «состояние

невменяемости», хотя он и не является достаточно точным, поскольку речь

идѐт не о состоянии лица, а о его отношении к совершаемому деянию

(с. 113).

Однако насколько верны эти утверждения? Из экспертной практики

однозначно следует, что деяние — не только условие постановки вопроса о

невменяемости, но значительно больше. Характеристики деяния,

включающие процесс его осуществления, обстоятельства, время,

взаимоотношения с потерпевшими, свидетелями и т. д. являются

обязательным источником информации о лице, его совершившем, а значит и

о его вменяемости. Более того, при экспертизе кратковременных

психотических расстройств без такой информации не возможно решение ни

диагностических, ни экспертных вопросов. Тем не менее, С. Н. Шишков

поддерживает тезис о несводимости невменяемости к психическому

состоянию субъекта, но не потому, что совершѐнное им деяние входит в

объѐм понятия невменяемости, а на том основании, что невменяемым

человек «признаѐтся», тогда как его психическое состояние существует

объективно, независимо от чьего бы то ни было признания.

Для того чтобы согласиться с этим, нужно отвести по меньшей мере два

контраргумента.

Первый. Чтобы признать лицо невменяемым, необходимо вначале признать

деяние объектом приложения уголовного права, признать факт совершения

его данным лицом и, наконец, признать данное лицо душевнобольным, т. е.

объективно находящимся в том психическом состоянии, которое исключает

способность отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими.

Второй. Противопоставив невменяемость психическому состоянию по

признаку объективного, независимого от чьего бы то ни было признания

существования второго, мы неизбежно должны считать признание лица

невменяемым субъективным актом, обусловленным волей законодателя и

судьи. Но разве признание лица на основании закона невменяемым это не

констатация реально существующих объективных отношений? Вряд ли

правильно утверждать обратное. А это означает, что то, что признаѐтся,

именуясь невменяемостью, также существует объективно, независимо от

воли законодателя и судьи и именно поэтому становится возможным его

признание.

Наконец, во что же превращается психическое состояние в момент

совершения деяния? В то самое правовое состояние, концепцию которого

отстаивает С. Н. Шишков. Ведь речь идѐт не о любых деяниях, а имеющих

чѐткую правовую определѐнность. И взаимоотношения здесь достаточно

просты: не подпадает деяние под действие уголовного закона, не становится

правовой категорией — психическое состояние лица, его совершившего, не

становится ничем иным, кроме того, что оно есть — не появляется понятие

«вменяемость–невменяемость». Предусмотрено деяние уголовным законом

— психическое состояние лица становится правовой категорией и в

зависимости от степени психических нарушений обозначается

вменяемостью–невменяемостью, но только в связи с данным деянием.

Таким образом, при ближайшем рассмотрении концепция невменяемости как

особого правового состояния, имевшая целью противостоять

представлениям, идентифицирующим невменяемость с психическим

состоянием субъекта, явилась лишь их юридическим вариантом. Она

фактически констатировала сложившуюся практику, при которой решение о

невменяемости принимает эксперт, высказывая в категорической форме своѐ

мнение, а суд, признавая это решение, признаѐт тем самым лицо

невменяемым и придаѐт заключению эксперта законную силу.

3. Невменяемость как невиновность и неответственность

Очевидно, что представление о невменяемости как особом правовом

состоянии полностью не решало проблему разделения (различения) понятий

«невменяемость» и «психическое состояние», так же как и не вносило ничего

нового в определение пределов компетенции психиатра-эксперта. Видимо,

понимая это, одним из недостатков концепции невменяемости как особого

психического состояния С. Н. Шишков (1983) считает то, что «непризнание

субъекта виновным и невозложение на него ответственности, составляющие

сущность названного понятия, выступают лишь следствием невменяемости и

фактически остаются за еѐ пределами» (с. 32).

Действительно, в судебно-психиатрической литературе в качестве аксиомы

приводится тезис о том, что вменяемость есть основная предпосылка вины

правонарушителя (Г. В. Морозов, Т. П. Печерникова, Б. В. Шостакович,

1983). По мнению С. Н. Шишкова, здесь должны быть иные отношения.

Невозможность признать душевнобольного виновным и ответственным

включается в понятие невменяемости как особого правового состояния

субъекта. Отсюда следует определение: «Невменяемость есть невозможность

признать лицо виновным и ответственным вследствие его психического

расстройства» (с. 32).

Б. А. Протченко (1979) сформулировал эту идею раньше и более полно и

именно еѐ подверг критике С. Н. Шишков. Б. А. Протченко указывал

следующее: «Невменяемость — это признанная судом невиновность и

неответственность лица, которое во время совершения общественно опасного

деяния, предусмотренного уголовным законом, в силу своего психического

состояния, вызванного хронической душевной болезнью, временным

расстройством душевной деятельности, слабоумием или иным болезненным

расстройством, не могло отдавать себе отчѐта в своих действиях или

руководить ими» (с. 11).

Сравнив две приведѐнные выше формулы, нельзя не отметить, что в них

невиновность вследствие психического заболевания и неответственность

включены в объѐм понятия «невменяемость». Это означает, что признание

невиновности и неответственности должно предшествовать решению о

невменяемости, что противоречит и логике определения понятия, и практике.

Признание лица невиновным и неответственным в отношении совершѐнных

им общественно опасных действий в болезненном состоянии, исключающем

способность отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими, по

времени всегда следует за признанием его невменяемым, т. е. является

следствием этого решения. Отсюда очевидна невозможность включения этих

понятий в объѐм и содержание понятия «невменяемость». Да и сам

С. Н. Шишков полагает неудачной формулу Б. А. Протченко (а,

следовательно, и свою) в том отношении, что признание невменяемости

невиновностью отождествляет вменяемость, как противоположное понятие, с

виновностью, что явно неправомерно.

Ю. С. Богомягков (1989) по этому вопросу указывает, что понимание

невменяемости как невиновного совершения деяния психически больным

лицом является отождествлением невменяемости с казусом и включением еѐ

в объективную сторону преступления. Он указывает, что виновным и

невиновным могут быть признаны только вменяемые лица, а «общественно

опасное деяние невменяемого отличается от преступления вменяемого лица

тем, что в первом случае отсутствует субъект преступления, вследствие чего

вопрос о виновности или невиновности вообще не возникает» (с. 104).

Аналогичной позиции придерживаются Ю. М. Антонян и С. В. Бородин

(1987). Они утверждают, что категория невиновности вообще не применима к

общественно опасному деянию, поскольку в нѐм нет ни субъекта, ни состава

преступления и поэтому вопрос о виновности не возникает. Таким образом,

невменяемость исключает не вину лица, совершившего общественно опасное

деяние, а его уголовную ответственность за это деяние, не содержащее

состава преступления.

В то же время в других работах понятия вменяемости и вины практически

сливаются. Р. И. Михеев (1983) видит сущность вины в отрицательном

отношении субъекта к охраняемым уголовным правом интересам

социального общества, выраженном в совершѐнном им общественно опасном

деянии. В таком случае вменяемость от вины текстуально отличается,

казалось бы, только тем, что это отрицательное отношение субъектом

осознаѐтся (лицо способно отдавать себе отчѐт в своих действиях и

руководить ими).

Но дело в том, что охарактеризовать отношение субъекта к чему-либо как

отрицательное и на этом основании говорить о виновности можно лишь в

том случае, если им осознаѐтся это что-либо и своѐ отношение к нему. Если

этот аргумент не учитывать, то не остаѐтся ничего иного как признать

наличие вины и при невменяемости, ибо последняя исключает осознание

лицом всех возможных характеристик своего поведения и деяний, включая

общественную опасность и противоправность.

Может возникнуть вопрос: почему психиатров интересует проблема

соотношения понятий «вменяемость» и «вина» и не выходят ли они здесь за

пределы своей компетенции? Чтобы ответить на него, необходимо учитывать

три обстоятельства.

Первое состоит в том, что понятие вины имеет непосредственное отношение

к психической составляющей причинно-следственных отношений,

существующих между лицом и деянием, проявляющейся в виде умысла или

неосторожности. И уже в силу этого понятия вменяемости и вины

оказываются тесно связанными между собой.

Второе обстоятельство определяется необходимостью чѐткого разграничения

компетенций психиатра и юриста при решении вопросов вменяемости и

оценке общественной опасности невменяемого лица, определение которой

необходимо для назначения принудительной меры медицинского характера и

которая (общественная опасность) вполне может быть представлена как

психопатологический аналог вины.

Третье определяется тем, что эти понятия имеют непосредственное

отношение к формуле невменяемости, правильное применение которой

возможно лишь в случае одинакового понимания еѐ юристами и

психиатрами. В силу этого чѐткое определение объѐма и содержания

указанных понятий, характера их взаимосвязи представляется абсолютно

необходимым. И в этом смысле приведѐнные выше взгляды на соотношение

понятий вины и вменяемости представляются по меньшей мере

дискуссионными.

Обратимся к конкретному примеру умышленного убийства на почве

ревности. Какие вопросы возникают раньше: о виновности субъекта или о

его вменяемости? Очевидно первое. Пленум Верховного Суда СССР в своѐм

постановлении от 16.03.71 г. «О судебной экспертизе по уголовным делам»

(Сборник постановлений…, 1978, с. 385) указал, что экспертиза является

следственным и судебным действием, назначается и проводится на стадии

предварительного расследования и судебного разбирательства, где

обстоятельства дела расследуются по существу. Следовательно, для того,

чтобы была назначена экспертиза, необходимо признать лицо

подозреваемым, обвиняемым или подсудимым, т. е. предположить или

доказать его вину. Иначе не будет юридических оснований для назначения

судебно-психиатрической экспертизы и постановки вопроса о вменяемости

лица. Об этом в своѐ время говорил В. С. Трахтеров (1966).

Указанное преступление может совершить как психически здоровый человек,

так и душевнобольной. В первом случае признание лица судом вменяемым

опирается на установление факта уголовно наказуемого деяния, физической

причинной связи между лицом и деянием и психической связи между ними в

форме умысла. Поскольку лицо признаѐтся вменяемым, постольку

исследуется в дальнейшем его вина. При признании лица невменяемым вина

отсутствует ввиду отсутствия психической связи между лицом и деянием по

причине его неспособности отдавать себе отчѐт в своих действиях и

руководить ими.