Оссовская Мария. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали

Подождите немного. Документ загружается.

научиться со слугами держать себя госпожой. Ей не пристало судачить с

прислугой и верить ее доносам. Выговаривать слугам она должна мягко и

милостиво. Вне дома ей надлежит держаться с достоинством (с. 166).

Достоинство, однако, должно сочетаться с веселостью. «Веселая женщина

всегда красивее» (с. 164). Если она будет угрюма, подумают, что у нее

недоброе на уме. L'onore [Честь (итал.)]она должна ценить выше обладания,

l'onestà [Порядочность (итал.)] — выше пользы (с. 166).

4. Характеристика Альберти в свете трактата «О семье»

Познакомившись со взглядами Альберти, содержащимися в его сочинении

«О семье», попробуем, исходя из них, определить место автора в истории

буржуазной этической мысли. Как уже говорилось, разные исследователи

понимали Альберти по-разному.

Я. Буркхардт в известном труде о культуре итальянского Возрождения

рисует Альберти подлинным человеком Ренессанса в соответствии со своим

представлением об этой эпохе, представлением, которое оказало сильное

влияние на позднейшие типологические исследования. Согласно Буркхардту,

Альберти — типичный, разносторонний представитель своей эпохи.

Экономические занятия он сочетает с философией, изящной литературой,

архитектурой, скульптурой и живописью. Его эстетическая культура

исключительно высока. Буркхардт приписывает Альберти открытие красоты

природы, красоты деревьев и засеянных нив, красоты старых, морщинистых

лиц. Мы не будем входить в подробности этой характеристики; во всяком

случае, перед нами не мещанин-бухгалтер с пальцами, выпачканными

чернилами, прилежно корпящий над цифрами, каким изображает его

Зомбарт.

Для Зомбарта Флоренция эпохи Возрождения — это «Вифлеем

капиталистического духа»

Зомбарт В. Буржуа. М., 1924, с. 181. Далее цитируется то же издание.

, а

Альберти — представитель этого духа в том же смысле, в каком позже им

был Франклин. От одного к другому лежит прямой путь — через таких

писателей, как Ж. Савари и Д. Дефо (с. 84, 93). Предшественниками

Альберти были античные авторы сочинений об экономике, прежде всего

римляне, писавшие de re rustica [О сельском хозяйстве (лат.)]; он также

использует, нередко в искаженном виде, различные сюжеты позднеантичной

эпохи. И все же во многом Зомбарт считает его новатором, и между прочим,

за то, что в его трактате богатый, большой человек не стыдится говорить о

хозяйственных делах. «Это было нечто неслыханно новое» (с. 85). Далее,

само понимание хорошего ведения хозяйства как такого, при котором

доходы ни в коем случае не могут быть меньше расходов, — это «мещанско-

капиталистическая» идея, означавшая «принципиальный отказ от всех

правил сеньориального устроения жизни» (с. 85). Наконец, вместе с

Альберти «идея сбережения явилась в мир!» (с. 86). И притом сберегать

предлагалось не бедняку, которого заставляла это делать нужда, нет,

«бережливый хозяин становится теперь идеалом даже богатых» (с. 86). Эта

мещанская этика, в которой уже слышен франклиновский лозунг «время —

деньги», проникнута, по мнению Зомбарта, завистью к знати — черта,

дополняющая перечисленные выше классические мещанские черты.

Для Вебера Альберти — великий, всесторонний гений Ренессанса, который в

своем трактате о семье занимается домохозяйством (Haushaltung), а не

наживой (Erwerb). Его заботу о славе семьи пуританин счел бы греховной,

как и всю его антично-языческую жизненную установку. В пуританизме мы

видим аскетизм, который Вебер называет посюсторонним в отличие от

аскетизма святых; здесь же — полное отсутствие аскетизма. Там —

пренебрежение к миру искусства и литературы; здесь — эти вопросы на

первом месте. С одной стороны, Альберти, а с другой — пуританин с его

религиозной мотивацией и богатством, понимаемым как награда,

представляют два разных мира

См.: Weber M. Die protestantische Ethik..., S. 38-41.

И еще об одной трактовке Альберти следует упомянуть. Поскольку Альберти

жаловался на недоброжелательное отношение близких к своим занятиям

наукой и художествами и выше всего ставил искусство и гениев, М. Бэрд в

своей «Истории предпринимателя» причисляет его, наряду с Боккаччо, к тем

писателям Возрождения, которые восставали против капитализма. Оба они, в

глазах американской исследовательницы, — ренегаты капитализма, которых

можно сравнивать с Дж. Рескином и У. Моррисом

См.: Beard M. A history of the business man.

New York, 1938, p. 185.

Теперь попробуем нарисовать Альберти таким, каким он представляется нам

в свете известных нам текстов. В первой книге «Политики» Аристотеля мы

находим любопытное различение между искусством удовлетворения

собственных потребностей и потребностей своей семьи, которое Аристотель

называет «экономия», и искусством обогащения («хрематистика») [В

русском переводе С. А. Жебелева соответственно: «наука о домохозяйстве» и

«искусство наживать состояние»]. Экономия использует средства,

доставленные искусством обогащения, но не тождественна с ним. (К. Маркс

ссылается на это различение в «Капитале»

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 163, 175.

Природа, пишет Аристотель, всем животным определила какие-то способы

добывания пищи, так же как новорожденным она предназначила молоко.

Люди живут иногда охотой, иногда рыболовством, а то и грабежом; но

большинство живет благодаря земледелию. Все эти способы добывания

средств к жизни естественны, включая военное искусство: война

справедлива, если ведется против людей, которые, будучи от природы

предназначены к подчинению, не желают подчиняться. Эти естественные

способы удовлетворения потребностей принадлежат к экономии, стремление

которой к приобретению имеет границы («Политика», 1254a-b).

Но существует другой род искусства приобретения — искусство обогащения,

которое уже не имеет пределов. Всякой вещью можно пользоваться двояко;

например, обувь можно надевать на ноги, а можно и обменять на что-либо

другое. Обмен сам по себе не относится к искусству обогащения, так как

сначала он имел целью только удовлетворение потребностей. Но именно из

такого обмена развилось искусство обогащения. Когда обмен охватил

широкую территорию, появилась нужда в деньгах, ибо не всегда

обмениваемые вещи было легко перевозить. Тогда-то и родилось искусство

обогащения, имеющее целью деньги; а их приобретение не имеет границ

(1257 а — b).

Несмотря на некоторые неясности в различении Аристотеля (которое, по его

собственному признанию, не является вполне четким), оно тем не менее

охватывает нечто такое, чем стоит воспользоваться в нашем дальнейшем

анализе. Экономические интересы Альберти не были, разумеется, чем-то

новым, и буржуазия не была первым социальным слоем, который не

стыдился таких интересов. М. Т. Варрон (116-27 гг. до н.э.) называет свыше

пятидесяти писателей, которые уже писали о сельском хозяйстве, а

современник Сенеки Колумелла (I в. до н.э.) в первой книге своего сочинения

«О сельском хозяйстве» — наиболее обширного из римских сочинений о

земледелии — приводит внушительный список авторов, писавших о том же

до него. Свой перечень он открывает именами Гесиода и Демокрита.

Четырнадцать столетий спустя к этим авторам присоединяется Альберти.

Колумелла был ему хорошо известен, а в трактате «О семье» он, по мнению

многих исследователей, немало позаимствовал из экономических

рассуждений Ксенофонта. Среди известных нам трактатов подобного рода

можно, исходя из различения Аристотеля, выделить те, которые посвящены

прежде всего организации и упорядочению домохозяйства, и те, что главное

внимание уделяют наживанию денег. В этом отношении существенно по-

разному распределены акценты в сочинении Ксенофонта «О хозяйстве»,

которое можно без колебаний отнести к аристотелевской «экономии», и в

трактате Катона Старшего «О земледелии», где элемент обогащения

подчеркнут сильнее и голос получает аристотелевское «искусство наживать

состояние». Позже мы в чистом виде встретим его у Франклина в «Пути к

изобилию». Путь к искусству обогащения вел через множество переходных

форм, между которыми, при всем различии исторических эпох, местных

условий и происхождения авторов, имеется сходство, обусловленное самой

проблематикой.

Ксенофонт, рыцарь-помещик, напоминающий польских «истинных

шляхтичей», вернулся из военных походов с Добычей, которая позволила

ему купить имение и заняться земледелием. В трактате «О хозяйстве» он

заставляет Сократа (который, если верить Платону в «Федре», был убежден,

что у природы ничему научиться нельзя) возносить хвалебные гимны в честь

земледельческих трудов и интересоваться тем, какие бывают разновидности

почвы, когда следует пахать, сеять, полоть и унавоживать (!). Ксенофонт

признает только два занятия: военное дело и земледелие, зато ремесло

презирает. Оно калечит тело и душу, вынуждая ремесленника вечно сидеть

дома и не оставляя времени на общение с друзьями. Те, кто занимается

ремеслом, плохие защитники отечества («О хозяйстве», IV, 2-4). Исхомах,

образец хозяина и человека у Ксенофонта, несомненно, ценит богатство, если

оно нажито праведно, но кроме того, уверяет нас Ксенофонт, почитает, как

надлежит, богов, принимает у себя в доме друзей и помогает им в беде, а

также содействует украшению города (все эти мотивы повторит затем

дословно Альберти, опустив только первый из них). И все же у Ксенофонта

речь скорее идет о поддержании своего благосостояния благодаря

правильному ведению хозяйства, чем о сколачивании состояния.

Этот последний элемент, как уже говорилось, гораздо заметнее у Катона

Старшего. И он высказывается в пользу земледелия, но не из классовых

соображений (он, как известно, был плебейского происхождения и

недолюбливал nobilitas [Знать (лат.)]), а потому, что это занятие надежное.

Легче нажить деньги торговлей или ростовщичеством, но первое связано с

риском, а второе не приносит чести. Хозяйствуя на земле, Катон явно скорее

купец, чем помещик. Плутарх пишет, что он жалел отводить землю для

посадки садов, столь сильно заботила его рентабельность предприятия.

Известно также, что он категорически отвергал возможность обогащения

«по-рыцарски» за счет военной добычи. Плантации Катона под Римом — это

доходное предприятие, которое ведется по всем правилам калькуляции;

Катон на удивление точно помнит все цены и требует, чтобы после смерти

хозяин оставил большее состояние, чем то, которое унаследовал. Мышление

в категориях доходов и убытка в экономических вопросах совершенно

естественно; это общая для подобного рода трактатов черта, обусловленная

сходством их назначения.

В этих же категориях движется мысль Колумеллы. Он, например, наставляет

читателя, чтобы тот не слишком усердствовал в выжимании денег из

арендаторов. Лучше потребовать от них отработки долгов: оно и доходнее, и

не так хлопотно. Он рекомендует спрашивать совета у рабов, приступающих

к новой работе, поскольку те охотнее берутся за дело, которое обсуждалось

вместе с ними и было принято по их совету. Думая о доходах, он также

советует повышать производительность труда рабов путем certamine

[Состязание (лат.)], то есть путем соперничества между ними, и следить,

чтобы орудий труда для рабов всегда хватало, ибо потеря времени раба

обходится дороже, чем потеря орудия труда

См.: Колумелла. О сельском хозяйстве. — В кн.: Катон,

Варрон, Колумелла, Плиний. О сельском хозяйстве. М., 1957, с. 62.

. Но все же мышление в категориях

доходов и убытков никогда не заходит у Колумеллы так далеко, как у

Катона, у которого эти категории преобладают даже тогда, когда можно было

бы ожидать и иного подхода. Известно его чисто меркантильное отношение к

рабам. Старого или болезненного раба надо поскорее продать — совет,

который коробит Плутарха. С соседями следует жить в дружбе: так легче

продать свой товар и получить помощь в виде орудий труда

См.: Катон. О земледелии. —

Там же, с. 103-104.

Уяснив себе, каких предшественников имел Альберти в рассуждениях о

наилучшем управлении хозяйством, вернемся к его собственным взглядам.

Семья Альберти, как помним, была аристократического происхождения.

«Рожденный во Флоренции в благороднейшей семье Альберти», — пишет о

нем Вазари в своем жизнеописании

См.: Вазари Дж. Цит. соч., с. 4.

. Переход семьи

Альберти к городской жизни эпоху возрастающего значения мещанства

отнюдь не был редким явлением. Не один феодальный сеньор принялся тогда

за банковское или купеческое дело, обнаружив немалые способности по этой

части. Аньоло у Альберти крепко держится за свое генеалогическое древо, но

в то же время подчеркнуто открещивается от сеньоров, упрекая их в том, в

чем обычно мещанство упрекало дворян: в праздности, необязательности,

неплатежеспособности, которая рассматривается как частный случай

ненадежности человека вообще. Загородное имение для Альберти не столько

лучшее из доходных предприятий, сколько идеальное место для жизни.

Город — это арена политической жизни, где можно себя проявить, но о

царящих там обычаях лучше не говорить: orribili a dirle [О них просто

страшно сказать (итал.)] (с. 111). От городских должностей Альберти

советует держаться подальше; предпочтение, которое он оказывает жизни

поодаль от больших скоплений людей, по-видимому, вызывалось еще и

впечатлениями от пережитой в детстве эпидемии.

Колумелла, которого Альберти хорошо знал и часто цитировал, признавал

земледелие единственно достойным способом приумножения семейного

достояния, занятием, в котором нет ничего бесчестного. Военное дело, по его

мнению, неразлучно с чужим горем. Морская торговля противна природе,

ибо человек — существо сухопутное. Ростовщичество и услужение патрону

несовместимы с честью

Колумелла. Цит. соч., с. 158.

. Альберти уже иначе видит

преимущества земледелия. Земельное владение — выгодное помещение

капитала, приобретенного прежде всего в промышленности, а также

приятное место жительства . И Катон, и Колумелла, восхваляя

земледельческие занятия, сами большую часть жизни проводят в городе; за

своим поместьем они присматривают на расстоянии, наведываясь туда лишь

время от времени и — как они оба рекомендуют — всегда неожиданно,

чтобы управляющие имением не дремали; Колумелла вдобавок советует

объявлять о своем намерении приезжать в имение чаще, чем это имеет место

в действительности. Альберти восхищается красотой сельского пейзажа и не

хочет уезжать в город. Поддерживая свое благосостояние промышленностью,

торговлю он считает для себя и своих близких чем-то недостойным (с. 104).

Жене также не пристало вести торговые сделки вне дома (с. 129). Ремесло, в

отличие от Ксенофонта, Альберти ценит высоко.

Перейдем теперь к спору о душе Альберти между Зомбартом и Вебером.

Зомбарт не прав, считая новаторством Альберти то, что человек богатый и

сильный не стыдится говорить о хозяйственных делах: немало

благороднорожденных писало на эти темы до Альберти. Вряд ли можно

вслед за Зомбартом признать крупнокапиталистической саму идею хорошего

хозяйствования как такого, при котором расходы не превышают доходов: ни

один трактат о ведении хозяйства не будет рекомендовать жизнь не по

средствам. Дворянин может и не писать такого рода трактатов, но если

уж он их пишет, то и его заботой будет уравновесить бюджет.

Трудолюбие тоже относится к общим рекомендациям трактатов о

домохозяйстве. Сравнение дома с ульем встречается у Ксенофонта. Катон,

согласно Плутарху, упрекал себя в трех случаях: 1) если доверил тайну

женщине; 2) если ехал морем, когда мог ехать сушей; 3) если провел день в

праздности. Тем не менее трудно сомневаться в том, что трудолюбие не было

среди знати нормой и не было обычаем средневековья. В годы, когда жил

Альберти, в льноткацкой промышленности ощущалась острая нехватка

рабочих рук. Приходилось заманивать чужеземных рабочих обещанием

хороших условий. Еще до Альберти проповедовал труд Бернард Сиенский;

если благородство происхождения узнается по праздности, писал он, то всех

благородней свинья

Цит. по: Michel P. H. Op. cit., p. 298.

. Проповедь трудолюбия у

Альберти, несомненно, обращена не только к подчиненным людям (что

соответствовало интересам любого хозяина). Она относилась и к господину

дома, и к госпоже, и ко всему семейству. Но это было не аскетическое

франклиновское трудолюбие, а труд в необременительной дозе, не до

изнурения, совместимый с жизненным комфортом.

Зомбарт считает, будто вместе с Альберти в жизнь вошло понятие

бережливости. Но словом «бережливость» (Sparsamkeit) он переводит слово

masserizia, которое означает скорее хозяйствование при уравновешенном

бюджете. Здесь мы далеки от франклиновской бережливости. Альберти,

правда, советует воздерживаться от необязательных расходов (рассчитывая,

что желание сделать расход может пройти), но он же убеждает не жалеть

денег на обеспечение семье комфортабельной и блестящей жизни.

«Опоздав сделать что-нибудь одно, ты опоздаешь сделать все», — говорил

Катон. О безвозвратном протекании времени горевал Колумелла. Фактор

времени не мог не иметь значения для авторов, планировавших свои

хозяйственные занятия. Однако не только Зомбарт полагает, что время

начинает играть во Флоренции эпохи Альберти особую роль. Ведь считается,

что время особенно значимо для динамичных Классов, к которым относилось

итальянское мещанство той эпохи. С XIV века во всех значительных городах

Италии куранты вызванивают время, пишет А. Мартин в «Социологии

культуры Ренессанса»

См.: Martin A. Kultursoziologie der Renaissance. — In: Handwörterbuch der Soziologie. Stuttgart,

1931, S. 499.

. В средневековье такого счета времени не было.

Я думаю, что те, кто указывает на невнимание «статичных» классов ко

времени, совершенно правы; и вряд ли можно сомневаться, что Альберти

знает цену времени. Но, по-моему, неверно приписывать ему

франклиновскую установку «время — деньги». Пересчет времени на

звонкую монету чужд Альберти. Время для него — одна из тех вещей,

которыми следует распоряжаться планомерно. То, что Альберти, который

хотел наполнить свою жизнь столькими разнообразными занятиями, который

занимался хозяйственными делами, строил храмы, ваял, рисовал, писал,

интересовался техническими изобретениями и решением математических

задач, — то, что такой человек считался со временем, не удивит никого. Но

это не та установка, которую проповедовал Франклин, установка человека,

поглощенного мыслью о деньгах, пересчитывающего на деньги любую

минуту отдыха или развлечения и заносящего эту минуту в рубрику

денежных убытков.

Альберти хочет обогащаться. Для этого необязательно было быть

протестантом. Католическая церковь, как известно, недолго придерживалась

норм, вытекавших из запрета служить богу и мамоне одновременно.

Действительная нищета была заменена «нищетой духа», под которой

подразумевалась духовная свобода от нажитого богатства. Эту установку

ярко выразил в XVI веке Франциск Сальский (1567-1622). В своем трактате о

благочестивой жизни, в главе «О нищете духа, сохраненной среди

богатства», он утверждал, что нищий духом — это тот, чей дух не поглощен

мыслями о богатстве. Богатый, по его мнению, должен уподобиться

аптекарю, который хранит яды, но не отравляется ими. Можно держать

богатства в доме или в кошельке, только бы не держать их в сердце. «Быть в

действительности богатым и в то же время бедным, если речь идет о

душевной привязанности, — великое счастье для христианина, ибо тем

самым он обладает на этом свете выгодами богатства, а на том — заслугою

нищеты»

François de Sales. Introduction а la vie dévote. — Oeuvres complètes. Paris, 1930, vol. 2, ch. XIV.

Обращаясь к Филотее, Франциск Сальский советует ей сочетать богатство с

понимаемой таким образом нищетой, неустанно заботиться о земных делах и

в то же время бесконечно пренебрегать ими, а глава XV его трактата

озаглавлена: «Как практиковать истинную нищету, будучи в

действительности богатым». Богу угодно, пишет Франциск, чтобы мы из

любви к нему использовали любую возможность для приращения своего

состояния. Доказательством, что это в самом деле делается для бога, служит

милостыня, раздаваемая время от времени нищим; причем на богатство

следует смотреть как на платье, которое в любую минуту можно сбросить с

себя, а не как на звериную шкуру, приросшую к телу. Тот же, кто

действительно беден, пусть нужду обратит в добродетель и примет волю

господню с радостью, помня, что он находится в обществе самого Иисуса,

богоматери и апостолов.

Мы не могли не привести эти в высшей степени знаменательные слова: они

показывают, что стремление к обогащению всегда найдет себе какое-нибудь

оправдание и что католицизм также прекрасно годится для этого. Но хотя

католицизм умел превосходно сочетать служение богу и мамоне, мы все же