Оссовская Мария. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали
Подождите немного. Документ загружается.
бескорыстного созерцания. Лишь однажды он восхищается красотой
беспокойного моря — когда эта тишь наступает после бури, во время
которой его мучила морская болезнь.
Буржуазную нравственность всегда обвиняли в эмоциональной бедности,
проявляющейся и в теоретизировании, и в поведении.
Холодность Молль Флендерс, которая думает только о собственных
интересах, поразительна. Известно, что ее мало заботят собственные дети.
Сообщник ее многочисленных краж оказывается за решеткой, и Молль
боится, что он ее выдаст; к счастью, ее товарка «прислала мне радостную
весть, что парень повешен, — давно я не получала такого приятного
известия» (с. 279-280). Эту черту находили также у Робинзона, которого
упрекали за продажу столь преданного ему мальчика Ксури; причем, если он
и сожалел впоследствии о своем поступке, то не потому, что был так уж
привязан к мальчику или что его мучила совесть [Купив плантацию,
Робинзон стал нуждаться в рабочих руках, «и тут мне стало ясно, как
неразумно я поступил, расставшись с мальчиком Ксури» (с. 35-36)]. Было
замечено также, что если Робинзон и делал доброе дело, то для того, чтобы
насладиться ролью милостивого владыки или же орудия провидения. Но
всего удивительней то, что в романе, столь реалистичном, где каждая мелочь
воссоздана с фотографической точностью (особенно, когда речь заходит о
хозяйственных вопросах), автор заставляет Робинзона прожить 29 лет без
единой мысли о женщине; а ведь книга отнюдь не предназначалась для
юношеского чтения. «В самом деле, я ушел от всякой мирской скверны: у
меня не было ни плотских искушений, соблазна очей, ни гордыни» (с. 118) —
вот единственное упоминание об этой теме. «Купцу, достойному своего
звания, некогда предаваться любви, — замечает, имея в виду героев Дефо,
Доттен. — Если у него и остается немного свободного времени, пусть лучше
он употребит его на улучшение своего положения в обществе, на то, чтобы
стать истинным джентльменом»
Ibid., p. 796.
.
Умалчивание об эротической стороне жизни в «Робинзоне» не единственная
неправдоподобная черта этой книги. Неправдоподобно также, что Робинзон
прожил на острове 29 лет, не старея и не забыв языка. При первой же
встрече с соотечественниками он демонстрирует такой безупречный
английский язык, как если бы только вчера покинул Сити. Конечно, легко
что-нибудь просмотреть, сочиняя книгу за два месяца, но что касается
эротики, здесь, я полагаю, дело не в недосмотре. В личной жизни Дефо эти
вопросы, кажется, не играли особой роли. Биографы, правда, выискали
какую-то его случайную любовницу, торговавшую устрицами, но
утверждают, что Дефо содержал ее в один из периодов своего «просперити»,
дабы и тут возможно более походить на джентльмена.
В разнообразнейших подражаниях «Робинзону Крузо» сохранялась и эта его
особенность, что, разумеется, было оправдано, когда робинзонады стали
чтением для молодежи. Д. Марион, один из исследователей творчества Дефо,
допускает, что мотив робинзонады и любовный мотив в принципе
исключают друг друга
См.: Marion D. Ор. cit., p. 128.
. Тут, конечно, все зависит от того,
как понимать робинзонаду. Если к подобному типу литературы можно
отнести «В пустыне и в джунглях» Сенкевича, гипотеза Мариона ошибочна.
В «Робинзоне» замечали также мещанскую осторожность и недоверчивость.
Действительно, Робинзон все дела улаживает в форме договора и всегда
начинает с точного определения, что он дает и что желал бы получить
взамен, причем письменная форма для него предпочтительнее. Особенно
любопытным примером служит первая за 29 лет встреча с
соотечественником. Робинзону не изменяет ни ясный ум, ни дар речи. Когда
капитан, высаженный мятежной командой на остров, просит о помощи,
Робинзон отвечает: «Сударь, я попыта юсь выручить вас, но прежде ставлю
вам два условия... во-первых, пока вы у меня на острове, вы не будете
предъявлять никаких притязаний на власть... и будете подчиняться всем
моим распоряжениям. Во-вторых, если вам удастся овладеть вашим
кораблем, вы бесплатно доставите на нем в Англию меня и моего слугу» (с.
230). А так как у Робинзона были деньги, спасенные с двух потонувших
кораблей, его забота о бесплатном проезде в Европу и впрямь доказывает,
что меркантильный подход к жизни ни на минуту не оставил его, а радость от
освобождения не затуманила его трезвый ум.
Эта осторожность и недоверчивость свойственны также Молль Флендерс.
Она не доверяет голосу чувств и, вообще говоря, презирает тех, кто способен
забыться. От других она всегда заранее требует письменных обязательств,
сама же уклоняется от любых обещаний — письменных или при свидетелях.
Решившись открыть мужу, что он — ее брат, она прежде требует от него
письменного обещания не причинять ей ущерба (финансового, конечно).
Когда муж-брат присылает ей затем товар из Виргинии, требуя, чтобы она
письменно отреклась от дальнейших претензий, она и тут не теряется:
«Однако я действовала так ловко, что товары были получены раньше, чем я
успела дать требуемую подписку, а потом я постоянно находила то один, то
другой предлог, чтобы уклоняться от этой подписки» (с. 162). Отдав одного
из своих детей на воспитание, за 10 фунтов в год, она желает сохранить за
собой право его посещать, что стоит еще 5 фунтов, и радуется, получив это
право без письменного обязательства вносить ежегодно дополнительную
плату (с. 226).
Как было сказано выше, Молль Флендерс презирает тех, кто идет на поводу у
своих чувств, а значит, и у любовного дурмана. Обокрав в карете случайного
любовника-пьяницу, она возмущается человеком, который идет на такую
глупость, как любовное приключение, совершенно не зная, с кем имеет дело.
«Нет ничего нелепее, гаже и смешнее нализавшегося мужчины,
разгоряченного винными парами и похотливыми желаниями;... порок топчет
в грязь все, что в нем было доброго, даже сознание его помрачено похотью, и
он творит одну глупость за другой» (с. 287). Сама она не забывается никогда.
«Я не была настолько развращена, чтобы ступить на путь порока из одной
любви к нему» (с. 137).
Некоторые исследователи творчества Дефо, движимые антипатией к
меркантильным воззрениям, чересчур уж ревностно выискивали в
«Робинзоне» купеческие черты, объясняя ими такое поведение Робинзона,
которое в его обстоятельствах было бы нормальным для всякого
нормального человека. Так, Доттен видит проявление торгового духа
Робинзона в том, что тот старательно прячет на дне своей пещеры деньги,
взятые на потерпевшем крушение судне. Но это вполне естественно для
человека, не теряющего надежды выбраться когда-нибудь с острова. Точно
так же, когда Робинзон ограждается на ночь от мало еще известного ему
Пятницы, это не означает «недоверчивой осторожности, необходимой для
предпринимательства», но лишь разумную предусмотрительность, которая
не кажется нам исключительной прерогативой класса, а также профессии
автора «Робинзона».
Личная нравственность Дефо и его героев (судьбы и взгляды которых весьма
отчетливо отражают судьбу и взгляды самого автора) вовсе не так уж проста.
Тэн изображал Дефо глухим к вопросам чести; Дефо, по его мнению,
«соблюдал суровые нормы морали, однако обостренное чувство чести было
ему чуждо»
Taine H. Op. cit., p. 80.
. Эта в меру благожелательная характеристика
впоследствии сильно ухудшилась по мере более близкого знакомства с
биографией Дефо. Несомненно, собственная жизнь и наблюдения помогли
Дефо уяснить, что граница между злом и добром бывает не слишком
определенной. В «Образцовом английском купце» мы читаем: «Не подлежит
сомнению, что в действительности мало что беззаконно и бесчестно само по
себе, но каждое преступление становится таковым при участии и благодаря
стечению обстоятельств» (гл. XX). Эти слова звучат несколько загадочно, но
при любом их истолковании оценка человеческих поступков представляется
делом нелегким. Поэтому автор сдержан и терпим в моральных оценках.
Глядя издали на высадку людоедов, Робинзон говорит: «На каком основании
я должен отомстить за кровь, которую они так неразборчиво проливают?...
Почем я знаю, осудит ли их господь? Несомненно одно: в глазах каннибалов
каннибализм не есть преступление... и совесть не упрекает их за него. Они
грешат по неведению и, совершая свой грех, не бросают этим вызова
божественной справедливости» (с. 154). А в Другом месте: «Их варварские
обычаи меня не касаются; ... если господь их покинул... во всяком случае,
меня он не уполномачивал быть их судьею, а тем более палачом» (с. 209).
Мы знаем уже, до какой степени нравственность человека у Дефо зависит от
его зажиточности; и не только в том смысле, что, имея деньги, можно
позволить себе быть добродетельным, но и в том, что люди по-разному
оценивают одинаковые поступки, совершенные бедняками и богачами. В
последнее время единодушно подчеркивается глубокая вера Дефо в
определяющую роль среды по отношению к нравственности. Об этом
свидетельствует, например, в «Молль Флендерс» карьера сосланных в
Виргинию уголовников, которые становятся там примерными колонистами.
Однако сама Молль Флендерс, приводимая в качестве иллюстрации этого
тезиса и объявляемая жертвой социальной среды, вызывает сомнения. Молль
Флендерс — убежденная рецидивистка, хотя обстоятельства в большинстве
случаев не принуждают ее к поступкам, которые она совершает. Вопреки ее
детским беседам с воспитательницей (когда ей казалось, что быть барыней,
чего ей больше всего хотелось, — значит самой зарабатывать на жизнь)
Молль Флендерс не хочет работать. Она хочет быть дамой и мечтает о
джентльмене. Овдовев в первый раз, она имела 1200 фунтов, что для начала
совсем неплохо; но это не уберегло ее впоследствии от карьеры проститутки
и воровки. Нередко она сама жалуется, что ее губит корыстолюбие [«И если
нищета привела меня на путь порока, то корыстолюбие удержало на нем» (с.
259)]. Хотя автор заставляет свою героиню на старости лет раскаяться (явно
считая, что есть из-за чего, или предвидя, что читатель будет такого мнения),
некоторые считают, что Молль в глазах автора — положительная героиня
романа. Трудно прийти здесь к какому-то определенному мнению. Как и
другие книги Дефо, «Молль Флендерс» была написана наскоро и в ней полно
невыправленных противоречий. Здесь нет интриги, которая объединяла бы
роман в нечто цельное, вела бы к определенному финалу с определенной
моралью. Это просто конвейер приключений, временами довольно-таки
утомительный, еще напоминающий композицию некоторых рыцарских
романов. Дефо рассчитывал здесь на популярность, какой пользуется
«уголовная» литература. Чтобы заработать, не подвергаясь упрекам в порче
нравов, автор в предисловии заверяет, что не позволил себе «никаких
непристойностей, никакого бесстыдства, ни одного грубого выражения» (с.
8), и если уж занялся всей этой уголовщиной, то лишь для того, чтобы «не
потускнела красота раскаяния» (с. 8), вообразить которое, заметим в скобках,
он предлагает самому читателю, ограничившись предсказанием такого
раскаяния в последних фразах романа. Роман, кроме того, должен был играть
роль предостережения для людей, оказавшихся в тех же обстоятельствах, что
и героиня, и подвергающихся подобным искушениям, а также для тех, кто
ротозействует во время пожара (одна из краж Молль) или забывает в давке о
своих жилетных часах.
Предисловие к «Молль Флендерс» настолько любопытно для исследователя
морали, что стоит остановиться на нем подробнее. Оно изобилует
оправданиями, наподобие тех, которые уже знакомы нам по «Образцовому
английскому купцу». Подобных оправданий у Дефо вообще так много, что,
хотя английская пуританская литература и приучила нас к постоянному
морализаторству, здесь оно выступает в наводящих на размышления дозах.
Быть может, Дефо так обширно распространяется о нравственности по тем
же причинам, что и люди с нечистой совестью. Но сверх того, нужно
учитывать, по-видимому, черты характера, сформировавшиеся в детстве, в
пуританской среде. Это заставляет его беседовать со своей совестью не
только читателя ради.
Украв у встреченной ею на улице девочки золотое ожерелье, Молль говорит
себе: «Я... лишь проучила родителей за их небрежность, и в другой раз не
будут оставлять бедную овечку без присмотра» (с. 248). Убегающий вор
бросает сверток, Молль ловко присваивает его себе, «но так как я лишь
обокрала вора, то со спокойной совестью присвоила эти товары и была очень
рада поживе» (с. 249). Обокрав (о чем уже упоминалось) незнакомца в
карете, она убеждает саму себя доводами, которые сводятся к следующему:
поделом ему, не будет заводить шашни с кем попало. У обокраденного
обязательно надо найти «вину», которая оправдала бы нанесенный ему
ущерб.
Подобные оправдания известны нам из «Дневника» Пипса. Выпив
глинтвейну и нарушив тем самым обет не пить вина, Пипс внушает себе, что
«это вовсе и не вино, а настойка на травах»
Pypes S. Dziennik. Warszawa, 1952, t. 1, s. 240. Далее
цитируется то же издание.
. Посетив, вопреки обету, театр, он убеждает себя, что речь
ведь не шла о придворных театрах; к тому же, возвращаясь домой пешком, а
не в нанятой карете, он возместил понесенный расход, от которого обет как
раз и должен был его охранять (т. 1, с. 273, 309). Заплатив налог меньше, чем
должен был, он уверяет, что не заплатил больше, дабы кто не подумал, будто
он хочет выделиться и платит «тщеславия ради» (т. 2, с. 191-192). Читая
французскую «крайне непристойную книгу», он внушает себе, что «не
постыдно человеку благочестивому раз ее прочитать, дабы познать всю
мерзостность мира сего» (т. 2, с. 323). Отговорки ради успокоения совести —
дело обычное, но пуританская культура внедряла свои запреты с особой
настойчивостью, а там, где сильны запреты, обильны и разнообразны также
способы смягчать угрызения совести после их нарушения. «Дневник» Пипса
— неплохое введение в мир сочинений Дефо. Торговля должностями,
мздоимство, расхищение государственного имущества — все то, что у Дефо
примет обобщающий и отвлеченный характер, выглядит здесь как-то по-
семейному, подается словно бы изнутри; и читатель волей-неволей свыкается
с человеком, который так доверительно раскрывается перед ним.
4. Купец и джентльмен
Как мы имели случай заметить, Дефо уже полностью осознает роль
буржуазии в Англии, роль купца и денег, которые сосредоточивает в своих
руках буржуазия и за которые все можно купить. Правда, у разбогатевших
мещан нет знатных предков и наследственных сельских поместий, зато у них
есть надежнейший фундамент для основания нового рода — деньги. Некий
богатый купец отвечает заносчивому эсквайру, который кичился перед ним
своим джентльменством: «Но я могу купить джентльмена»
Defoe D. The complete English
gentleman. London, 1890, p. 257. Далее цит. то же издание «Образцового джентельмена».
.
Отец Робинзона убеждает его расстаться с мечтой о мореплавании и
спокойно приумножать свой достаток в среднем сословии, которое «лучше
всякого другого на свете и более всего для счастья приспособлено, ибо
человека не гнетут нужда и лишения, тяжкий труд и страдания, выпадающие
на долю низших классов, и не сбивает с толку роскошь, честолюбие,
чванство и зависть высших классов... Стоит только понаблюдать, уверял
меня отец, и я пойму, что все жизненные невзгоды распределены между
высшими и низшими классами и что реже всего их терпят люди умеренного
достатка, не подверженные стольким превратностям судьбы... даже от
недугов, телесных или душевных, они защищены больше, чем те, у кого
болезни порождаются либо пороками, роскошью и всякого рода
излишествами, либо изнурительным трудом, нуждой, скудной и дурной
пищей... Среднее положение в обществе наиболее благоприятствует расцвету
всех добродетелей и радостей бытия; мир и довольство — слуги его;
умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность,
всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия — его
благословенные спутники. Человек среднего достатка проходит свой
жизненный путь тихо и безмятежно... не страдая от зависти, не сгорая втайне
огнем честолюбия» (с. 6-7).
Восхваляя жизнь в среднем сословии, Дефо тем не менее метил выше, и
мысль о продвижении в обществе можно вычитать у него если не в явном
виде, то между строк. Об отношении Дефо к потомственному дворянству и
его образцам лучше всего свидетельствует его последнее крупное сочинение
«Образцовый английский джентльмен», написанное в 1728-1729 гг. и
опубликованное лишь после смерти писателя. Дефо собирался издать книгу
(как он обычно поступал) анонимно, намекнув в предисловии, что
джентльмен по рождению обращается здесь к людям своего круга (с. 20-21).
Книга эта необычайно любопытна не только для тех, кого интересуют
изменения нравов и взаимопроникновение мещанских и дворянских
образцов, но и для историка педагогики (ибо здесь много говорится о
программе обучения и о воспитании), а также для тех, кого интересует образ
жизни английского дворянства. Пользуясь наряду с другими источниками
именно этой книгой, Маколей воссоздавал жизнь английского джентри
[Джентри — среднее и мелкое дворянство в Англии]. В литературном
отношении книга Дефо оставляет желать лучшего (ее портят частые
повторения), но в ней много точных наблюдений, здравого смысла и юмора.
Джентри в Англии делится здесь на две категории, отношение к которым
автора неодинаково. Первая — это старшие сыновья в семье, то есть,
согласно английскому праву о наследовании, наследники родовых поместий;
вторая — младшие сыновья. Дефо критикует сыновей-наследников,
солидаризируясь с их младшими братьями постольку, поскольку тем чужда
родовая спесь — обычная черта первородных отпрысков. Дефо не терпит
мании величия, основанной на вере в чистоту дворянской или (о чем речь
пойдет ниже) национальной крови. В его книге сохраняется различение
между джентльменами по рождению и джентльменами по воспитанию; автор
нападает на первых и желал бы принадлежать ко вторым, ибо они-то и есть
настоящие джентльмены (см., напр., с. 48-49).
Кто такой джентльмен по рождению? Согласно воззрениям, которые автор
считал в его время господствующими, это — «лицо, родившееся (ибо в этом-
то и мыслится самая суть благородства) в известной или старинной семье,
предки которой хотя бы на какое-то время возвысились над классом людей
труда (theclassofmechanics)» (с. 13). Вопреки некоторым интерпретациям этот
«classofmechanics», или, как Дефо называет его в других местах,
«thecommonmechaniclabouringclass», вовсе не обязательно класс людей
физического труда; скорее это все те, кто живет на заработок. К этому
классу принадлежит, разумеется, и купец, и учитель, а в одном из диалогов,
включенных в книгу, запальчивый сын-наследник, вопреки мнению
младшего брата, хочет причислить к нему и священников, и даже высших
офицеров, поскольку те получают жалованье. «Церковный амвон — твоя
лавочка, — говорит первородный сын приходскому священнику, — а твое
облачение — твой фартук» (с. 46 и след.).
Наш джентльмен по рождению должен был, согласно определению, «хотя бы
какое-то время» принадлежать к тем, кто не зарабатывает себе на хлеб. Не
будем углубляться слишком далеко в прошлое, издевательски замечает по
этому поводу автор, а то еще, чего доброго, докопаемся до малоприятных
вещей. Ведь и у самых высоких деревьев корни уходят в грязную землю, а
самые красивые цветы вырастают в навозе (с. 13). Рано или поздно мы
непременно докопаемся до простонародья.
И не только поэтому трудно говорить о чистоте дворянской крови. Ведь те
же самые леди, которые ни за что не вышли бы замуж за порядочного купца,
дабы не нарушить чистоту крови, не задумываясь, доверяют детей
кормилицам-простолюдинкам, хотя пища, несомненно, влияет на состав
крови ребенка — тема, которую автор с удовольствием развивает на
нескольких страницах (с. 72 и след.). Дефо раздражает не только «родовой
расизм» (который он воспринимает как классовый барьер), но и
«национальный расизм». Когда тори нападали на Вильгельма Оранского —
любимого монарха нашего автора, — возмущаясь, как это чужеземец может
управлять Англией, Дефо (в жилах которого, напомним, текла и фламандская
кровь) написал одно из самых известных своих сочинений, рифмованную
сатиру «Чистокровный англичанин». Мало ли Англия пережила нашествий?
Ее женщин насиловали поочередно римляне, саксы, датчане, норманны.
«Чистокровный англичанин» — потомок разноплеменного сброда
разбойников и проходимцев. Это понятие внутренне противоречиво, это
попросту фикция.