Оссовская Мария. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали

Подождите немного. Документ загружается.

дворянско-рыцарские элементы из-за неприспособленности дворянства к

торговле. В рамках мещанства в свою очередь торгаши уступают место

предпринимателям с широким размахом. Для того чтобы мог появиться на

свет Л. Б. Альберти, пишет далее Зомбарт, подчеркивая роль смешения

крови, немало торгашеской крови должно было влиться в благородную кровь

семьи Альберти. Иначе нельзя объяснить появление такого труда, как «Книги

о семье» Л. Б. Альберти. Тут Зомбарт замечает, что сам Л. Б. Альберти был,

скорее всего, внебрачным ребенком: бог знает, какого рода была его мать,

имени которой биографы установить не смогли (!) (с. 172).

Мы здесь не будем полемизировать с этими «расистскими» взглядами,

поскольку все, о чем пойдет речь дальше, достаточно ясно показывает

удивительную для социолога слепоту Зомбарта к роли социальных факторов.

Сегодня каждому ясно, до какой степени способности к торговле

обусловлены социальным положением. Известно, что они с удивительным

постоянством проявляются у неполноправных граждан, для которых путь к

продвижению по служебной лестнице закрыт. Не входя пока в детали этого

вопроса, мы хотели бы еще обратить внимание на представления нашего

автора о кельтах. Кельтов он находит там, где сохранился кельтский язык: в

Шотландии, Ирландии или Бретани, не замечая их там, где их «кровь»,

несомненно, сыграла роль, хотя язык был утрачен. Обычное смешение языка

с расой, непростительное для социолога!

b) M. Шелер. Книга Зомбарта сделала типологическую характеристику

буржуа широко популярной и вызвала к жизни целый ряд работ на ту же

тему. В1919 г. появилосьисследование М. Шелера

Scheler M. Der Bourgeois und die religiösen

Mächte. — In: Scheler M. Vom Umsturz der Werte. Leipzig, 1919, Bd. 2, S. 247-279.

— ученика Гуссерля и

наиболее активного теоретика этики среди феноменологов. Перейдя уже

взрослым человеком из иудаизма в католицизм, он стал особенно

ревностным его защитником. Некоторые течения польского католицизма

испытали его сильное влияние. Вера в абсолютный характер мира ценностей,

познаваемых путем некой непосредственной интуиции, а также

возвышенный стиль изложения сочетались у него с неприязнью ко всему

демократическому, привязанностью ко всему господскому и рыцарскому, с

антипатией к любым движениям «снизу», с верой во врожденные склонности

и в «благородство души», не зависящее от влияний среды. В работах Шелера,

нередко весьма интересных (в тех случаях, когда их вообще можно было

понять), сказывалась какая-то склонность к интеллектуальной провокации.

Буржуа для Шелера, как и для Зомбарта, — биологический тип, которому

Шелер приписывает все неприятные для себя черты, основываясь не на

каком-либо конкретном материале, а, как это было принято у феноменологов,

«на интуитивном постижении». Это «интуитивное постижение» говорит тем

же языком, каким обычно критиковалось мещанство в конце прошлого и в

первой четверти нынешнего столетия.

Разные авторы, пишет Шелер, с давних времен выделяли тип человека риска

и тип боязливого человека, человека открытого и замкнутого в себе (hommes

ouverts и hommes clos y Бергсона), человека широкого, отдающего себя

другим, и человека, закованного в жесткие рамки самодисциплины, натуры

господские и натуры мещанские. Люди первого типа (к которому Шелер

явно относит себя самого) любят опасность и риск. Твердо уверенные в

собственной ценности, они далеки от каких-либо завистливых чувств. Они не

заботятся постоянно о себе и своих близких, верят в жизнь и относятся к ней

легко. Эта вера позволяет им не осторожничать, быть великодушными и

щедрыми, оценивать людей согласно их внутренней ценности, а не пользе,

которую можно от них получить.

Люди второго типа, к которому как раз и относится наш буржуа, обделены

жизненной силой. Поэтому они боязливы и постоянно ищут в жизни

стабильности, каких-то гарантий. Не доверяя даже себе самим, они ищут

подтверждения собственной ценности в своих достижениях. Они озабочены,

недоверчивы, относятся к миру неблагожелательно; завистливо сравнивают

себя и других, никогда не отдают себя людям, никогда не забываются. Они

рассчитывают, не доверяют самим себе, огораживаются целой системой

самозапретов. Они не спрашивают, справедливо ли это, но только «что я от

этого получу?». Их эротической жизни, не включенной в эмоциональную

жизнь, сопутствует «нечистая совесть». Шелер относится к авторам, которые

особенно сильно подчеркивают роль ressentiment [Злопамятство, зависть

(франц.)] в буржуазной нравственности. В работе, специально посвященной

этой теме, он выводит из подобных чувств лозунги Великой французской

революции, особенно лозунг равенства, проистекающий будто бы из зависти

к привилегированным

Подробнее об этом см.: Ossowska M. Podstawy nauki o moralności. Warszawa, 1947, s. 166-167.

с) Э. Шпрангер. В «Формах жизни»

Цит. по 5-му перераб. изд.: Spranger E. Lebensformen. Halle, 1925. (1-е

изд.: 1914).

ученик Дильтея Э. Шпрангер, автор, имя которого в годы войны часто

встречалось на страницах нацистских еженедельников, выделил шесть

основных человеческих типов, довольно широко известных в довоенной

гуманистике. Это должны были быть «основные, идеальные типы

индивидуальности», совершенно сознательно выделенные в социальной

пустоте — путем рефлексии, которую сам автор называет изолирующей и

идеализирующей. Эта рефлексия привела Шпрангера к различению

следующих типов: 1) теоретик; 2) «человек экономический»; 3) эстетическая

натура; 4) общественник; 5) человек, руководимый стремлением к силе; 6)

человек религиозный. Интересующая нас здесь характеристика «человека

экономического» не зависит, согласно автору, от того, идет ли речь о

земледельце, ремесленнике или промышленнике. «Человек экономический»

— это тот, кто руководствуется экономической мотивацией; последняя

рассматривается как величина постоянная независимо от того, кто ею

руководствуется и к каким благам стремится.

Экономической мотивацией руководствуется у Шпрангера тот, кто думает

прежде всего о полезности, ставя ее выше всех остальных ценностей (с. 148).

В свою очередь полезность чего-либо — это способность удовлетворять

потребности, связанные с сохранением жизни, биологические потребности.

При таком понимании полезности (и определяемой при ее помощи

экономической мотивации) приходится, если быть последовательным,

признать, что крестьянин, распахивающий два морга [Мера площади (1 морг

— 56 акров)] земли, чтобы прокормить себя и свою семью, относится к

категории homo oeconomicus, а Рокфеллер, не нуждающийся в обеспечении

своего биологического существования и целеустремленно скупающий акции

конкурирующих нефтяных компаний на территории США, к этой категории

не относится. Между тем у Шпрангера все по-другому. Малоземельного

крестьянина (который должен бы в первую очередь иллюстрировать

концепцию «человека экономического», поскольку он действительно занят

единственно удовлетворением биологических потребностей) Шпрангер,

вообще говоря, не принимает во внимание, тогда как Рокфеллера без

колебаний причисляет к этой категории. Это становится возможным

благодаря такому расширению понятия экономической мотивации, при

котором автор совершенно теряет из виду исходный пункт, и само это

понятие неузнаваемо преображается — например, когда автор констатирует,

что экономические потребности «ненасытны» и экономическая мотивация

легко превращается в демоническую страсть. Тут уж речь идет не о

биологических потребностях.

Вернемся, однако, к характеристике «человека экономического». Как мы уже

знаем, ценность всего он измеряет полезностью. Он смотрит на людей,

пишет далее автор, как на потребителей или производителей, как на звенья в

цепи занимающих его сделок, как на рабочую силу, как на более или менее

платежеспособных клиентов. Он ценит добродетели, важные в

хозяйственной жизни: бережливость, трудолюбие, ответственность за слово,

любовь к порядку. Человек экономический — эгоист. Альтруистическая и

экономическая установки исключают друг друга. Его отношение к людям

Шпрангер определяет словом «мютюализм» [От франц. mutuel

(«взаимный»)], имея в виду, насколько я понимаю, обмен услугами,

соблюдение принципа взаимности в известной форме «do ut des» («я даю,

чтобы ты дал мне»).

Человеку экономическому необходима свобода проталкиваться в обществе

локтями. Ему нужна правовая система, охраняющая частную собственность.

Хозяйственное право для него самая важная часть законодательства, а

государство нередко рассматривается как всего лишь некий

надиндивидуальный хозяйственный институт. В боге он видит верховного

эконома, который дает человеку его хлеб насущный, умножает стада,

направляет купеческие корабли, насылает на нивы дождь или дарует ясную

погоду. Рассуждая в категориях полезности, «человек экономический» у

Шпрангера мыслит рационально, ибо полезность не сиюминутное

удовольствие, а нечто рассчитанное на перспективу. Рациональность здесь

явно отождествляется с холодным расчетом, противостоящим минутному

побуждению. В согласии с уже упоминавшимися воззрениями о

нечувствительности «человека экономического» к прекрасному, Шпрангер

заявляет, что «полезное, как правило, враждует с прекрасным» (с. 154).

«Человек экономический» поощряет искусства разве лишь для упрочения

своих деловых успехов. Меценатство богатых промышленников нередко

имеет целью исключительно повышение их кредита.

Такова в общих чертах шпрангеровская характеристика «человека

экономического» вообще, характеристика абстрактная, лишенная плоти и

крови; она, собственно, имеет в виду только тип, сформированный

некоторыми разновидностями европейского капитализма, однако автор

трактует ее так, как если бы она была действительна всюду и для любого

экономического строя. Воображение автора не выходит за рамки привычных

ему экономических форм; он не замечает, что многие черты его «человека

экономического» вовсе не имеют обязательного характера.

Шпрангер, несомненно, сознает необходимость конкретизации

сконструированного им типа. Так, например, среди тех, кто руководствуется

экономическими мотивами, он различает, во-первых, производителей по

преимуществу, во-вторых, потребителей по преимуществу; он сознает

необходимость отдельно рассматривать тех, кто имеет дело с вещественными

благами, и тех, кто имеет дело только с абстрактными деньгами, как банкир

или биржевой спекулянт. Особенно антипатичен ему непроизводительный

накопитель, живущий негативной, сумрачной, аскетической жизнью, —

обычный образ жизни женщин в мещанских семьях. Но эти и подобные им

наблюдения, конкретизирующие понятие «человека экономического», не

спасают положения. Виною тому прежде всего неверный исходный пункт:

допущение какой-то общей установки у всех тех, кто руководствуется

экономической мотивацией, которая понимается как нечто однородное.

Дальнейшие рассуждения автора нередко лишь подрывают эту и без того

сомнительную концепцию.

Между тем, даже если ограничить «человека экономического» только типом

купца (который чаще всего служил теоретикам моделью для обобщений), то

и тогда мы имели бы дело с разнородностью, не укладывающейся в рамки

единой схемы. С оседлым городским западноевропейским купцом конца XIX

века трудно сравнивать купцов античности, бороздивших кишащие пиратами

моря; путешественников, открывающих новые земли, как Марко Поло,

пересекший всю Азию на пути из Италии в Китай и обратно; английских

морских купцов, жизнь которых была полна приключений, наподобие

Томаса Бетсона, средневекового купца, скупавшего в Англии шерсть (его

жизнь интересно описана в книге Э. Пауэра «Люди средневековья»

См.: Power E.

Medieval people. Hardmondsworth, 1937.

на основе сохранившейся переписки Бетсона);

польских купцов на спишском торговом пути [Спиш — область в Словакии и

южной Польше], которые, подвергаясь опасности ограбления, пробирались

под стенами рыцарских замков Недзицы и Чорштына.

Тем не менее теоретики все же пробовали выделить общие черты,

свойственные купечеству. Так, например, К. Каутский в «Происхождении

христианства» рассматривает, какое вообще влияние оказывает торговля на

склад ума

См.: Каутский К. Происхождение христианства. М. — Л., 1930. Далее цитируется то же издание.

. Торговля,

по его мнению, «развивает совершенно другие формы мышления, чем

ремесло и искусство» (с. 166). Купец менее консервативен, чем земледелец

или ремесленник, поскольку его профессия требует гибкости ума и широты

кругозора. Он не должен быть слишком привязан к одному месту, ему

необходима подвижность (Дефо, напомним, был противного мнения). В то

время как искусства и ремесла связывают человека с конкретными

вопросами, мышление в категориях кредитов и процентов развивает

способность к абстрагированию. Купцу не нужно замыкаться в какой-либо

одной отрасли хозяйствования. Ему, в сущности, все равно, что именно

покупать или продавать, лишь бы купить подешевле, продать подороже и

найти покупателя (с. 167). Купеческое отношение к труду, считает Каутский,

специфично: труд интересует купца только как фактор, определяющий цену.

Зажиточность и благосостояние крестьянина или ремесленника ограниченны,

богатство купца может возрастать беспредельно, отсюда его ненасытная

жажда прибылей, не останавливающаяся — как это происходит, например, в

колониях — перед жестокостью.

«Не «производительные» занятия, земледелие и ремесло, а как раз торговля,

эта «непроизводительная» деятельность, развивает умственные способности,

которые составляют основу научного исследования» (с. 169). В то же время,

однако, «бескорыстное мышление, стремление к правде, а не к личной

выгоде меньше всего характеризуют именно купца» (с. 169). «Торговля, —

читаем мы дальше, — развивает только необходимые для этого умственные

способности, но не их научное применение. Напротив, там, где она

приобретает влияние на науку, она старается фальсифицировать ее выводы в

свою пользу» (с. 170). «Всюду, — продолжает Каутский свою

характеристику, — ... купец является в одно и то же время наиболее

интернациональным и наиболее националистическим элементом в обществе»

(с. 172-173). Эту черту мы действительно имели возможность заметить у

Дефо: он был крайне националистичен, когда выступал против импорта; в то

же время нужды торговли делали из него человека, чуждого национальным

барьерам.

d) Психоаналитики. Раз уж речь зашла об отношении к вещественным благам

и деньгам, которыми якобы особенно интересуется определенный тип

человека, стоит еще упомянуть о своеобразных воззрениях психоаналитиков

на факторы, будто бы формирующие подобный тип личности.

Интерес к деньгам и к имуществу формируется, по мнению некоторых из

них, в результате «замещающего» вытеснения из психики интереса к

собственным экскрементам

Взгляды психоаналитиков по этим вопросам излагаются в кн.: Lewis R., Maude A. Ор.

cit., p. 296 и сл.

. Это первый продукт ребенка, первая его собственность, и его

дальнейшее отношение к имуществу складывается по образцу младенческого

отношения к собственным выделениям. Любые реакции обладания,

удержания чего-либо, расходования носят иррациональный характер,

обусловленный воспитанием в младенчестве. «Анально-эротический тип»,

проявляющий особенный интерес к собственным экскрементам, — это

впоследствии тип, активный в финансовой жизни (!). Он легче расстается с

бумажными деньгами (что опять-таки якобы обусловлено детскими

привычками), чем с металлическими. Средние классы, склонные к

финансовой экспансии, смогли развиться как следует лишь тогда, когда в

обращении появились бумажные деньги, которыми легче было

манипулировать — между прочим как раз потому, что они не пробуждали

стремления к коллекционированию. С интересом к обладанию

собственностью связан ряд других черт: любовь к порядку, методичность,

чистоплотность, упоминавшаяся уже тяга к коллекционированию,

склонность к контролю над жизнью других, а также к пропаганде идей (?).

Таким образом, можно сказать, что в соответствии со взглядами

психоаналитиков социальные условия, при которых к власти приходила

буржуазия, поощряли «анально-эротические типы»; они-то и стали поэтому

выдвигаться на первый план.

«Деньги не пахнут» — это для психоаналитиков изречение даже слишком

симптоматичное. В нем будто бы как нельзя лучше заявляет о себе «анально-

эротический тип», у которого, впрочем, интерес к деньгам принимает порою

форму маниакальной ненависти. И так же, как антирелигиозную манию

считают иногда проявлением обманутой, но еще живой потребности верить,

проявлением религиозной неудовлетворенности, так, по-видимому, и в

осуждении денег психоаналитики желали бы видеть доказательство того, что

деньги осуждающему небезразличны.

Заканчивая рассмотрение этих типологических построений, выскажем

вкратце свое отношение к ним. Трудно что-либо возразить против

убеждения, что отношение человека к экономической жизни принимает

различные формы и что можно попробовать выделить в связи с этим

различные типы личности. Точно так же вряд ли можно сомневаться в том,

что занятие купца в какой-то степени определяет его психологию, чем

интересовался Каутский. Если тем не менее представленные выше

характеристики вызывали у нас сомнения, то это потому, что они либо

переоценивали роль биологической предрасположенности, либо не слишком

ясно представляли себе область применимости собственных заключений (что

мы наблюдали у Зомбарта и у Шпрангера в связи с их расплывчатой

концепцией «человека экономического»), и типология, справедливая для

определенных общественных отношений, объявлялась типологией человека

вообще, либо, наконец, потому, что связь между выделенными чертами и их

мнимой основой была если не прямо фантастической (как у цитировавшихся

психоаналитиков), то, во всяком случае, неубедительной.

2. Роль религиозного фактора в формировании этоса буржуа Нового

времени

а) Взгляды М. Вебера. Распространению буржуазной морали

франклиновского типа в странах, где раньше всего сформировался

капитализм, сопутствовало развитие определенных религиозных сект;

неудивительно поэтому, что вопрос об их роли как в зарождении, так и в

распространении буржуазной этики занимал многих ученых,

интересовавшихся той эпохой.

Роль религиозного фактора в формировании взглядов буржуа Нового

времени в Западной Европе была особенно впечатляюще представлена в

работе М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», впервые

опубликованной в журнале «Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik» за

1904 и 1905 гг. Вышедшая затем отдельным изданием и переведенная на

многие языки, она получила большую известность, хотя Вебер не относился

к авторам, читать которых легко.

Приступая к рассмотрению взглядов М. Вебера, я заранее оговариваюсь, что

порядок изложения здесь не соответствует их психологическому генезису. Я

не знаю, начал ли Вебер с тех наблюдений, с которых мы начинаем наше

изложение, или же закончил ими для обоснования выдвинутой перед тем

гипотезы. Мы выбрали ход изложения, который представлялся нам наиболее

ясным в дидактическом отношении, с тем чтобы логическими связями

заняться позже при анализе и критике взглядов Вебера.

Наблюдения над социальной жизнью, читаем мы в работе Вебера

См.: Weber M. Die

protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus. — In: Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie. Tübingen, 1920, Bd. 1,

S. 1-23. Далее цитируется то же издание «Протестантской этики».

, свидетельствуют о некоторых

корреляциях, которые было бы интересно объяснить. Исследования,

проведенные под руководством Вебера на территории Бадена, показали, что

католики платили меньший налог с капитала, чем протестанты. Подобное

явление наблюдалось не только в Германии, но и в других странах. Столь же

несомненно меньшее участие католиков по сравнению с протестантами в

крупных капиталистических фирмах. В свою очередь данные о

вероисповедании учащихся средних и высших учебных заведений

свидетельствуют о большом притоке протестантов в реальные гимназий и

технические институты, а католиков — в общеобразовательные гимназии и

университеты. Подобные корреляции обнаружились и при сравнении уровня

экономического развития различных стран. Католические страны, как,

например, Испания и Италия, отставали в промышленном развитии, тогда

как протестантские страны, как Голландия и Англия, опережали их в этом