культурного лидерства.
Первый раз за границей я оказался в конце 50-х годов (не считая кратковременного
пребывания в составе советских оккупационных войск в Германии в 1945 году).
Тогда меня поразило массовое увлечение новым искусством — современной
живописью, скульптурой, музыкой. В той форме модернизма, с которой я
столкнулся, проявлялись некие симптомы деградационного процесса. То, что я
увидел на Западе, противоречило моей убежденности в том, что искусство
необходимо человеку, чтобы побуждать к добру, к любви, а не исполнять роль
наркотиков.
Но по-настоящему я об этом задумался в 60-х годах, когда был приглашен в Беркли
прочитать цикл лекций по некоторым специальным вопросам прикладной
математики для аспирантов Калифорнийского университета. В США много
прекрасных университетов, великолепных музеев и богатых библиотек. Я знал, что
едва ли не половина американской молодежи получила университетские дипломы,
что многие американцы имеют ученые звания и т. п. Поэтому я с нетерпением ждал
встреч с Америкой, с ее молодежью, с элитой ее интеллигенции и тщательно
готовился к таким встречам.
Разочарование пришло ко мне в самом начале моего курса: слушатели просто не
понимали меня, хотя изложенный мной материал основывался на стандартных
установочных положениях, которые
236
преподавались студентам третьих-четвертых курсов Московского физико-
технического института, где я тогда состоял профессором. Поэтому вместо наме-
ченного курса лекций по высшей математике мне пришлось прочесть
американским аспирантам лишь некоторое введение в функциональный анализ.
Второй запомнившийся эпизод произошел в Йоркском университете в Торонто.
Это уже в Канаде, но порядки там сходные с американскими.
Я беседовал с заведующим кафедрой математики в его кабинете. Это было 8 мая
одного из 70-х годов. Значит — в День Победы. Это был наш общий праздник,
поскольку мой хозяин тоже побывал на фронте. Мы говорили о войне и потягивали
виски — хозяин со льдом и содовой, я, конечно — безо льда и воды. Вспоминали
некоторые эпизоды второй мировой войны и тут хозяин сказал фразу, которую я
сразу даже не понял: «А война-то у нас почти забыта. Прошло 30 лет, и из трех
студентов, по крайней мере один, даже не знает, с кем мы воевали, а, тем более, кто
победил!" "Не может быть!" — воскликнул я. Хозяин тут же отреагировал: "Хотите
пари? Ставлю бутылку виски". "Хорошо, — сказал я. — Ставлю бутылку водки,
которую вчера привез из Москвы".
Потребовалось всего несколько минут, чтобы я мог убедиться в абсолютном
проигрыше. Мы вышли в коридор, и мой коллега задал вопрос первому из идущих
нам навстречу студентов: "Кто с кем воевал во второй мировой войне и кто кого
победил?" — спросил он. Светловолосый, интеллигентного вида юноша примерно
двадцатилетнего возраста расплылся в улыбке: "Ну, кто же этого не знает? — от-
ветил он. — Мы, канадцы, вместе с англичанами и американцами разнесли в пух и
прах немцев и русских, и они до сих пор оправиться не могут".
237
Вот так! Вряд ли что-либо улучшилось в этом отношении за прошедшее после
этого дня двадцатилетие — разве что только ухудшилось.
Позднее, я начал более внимательно изучать структуру западного образования в
целом. Образование — это порождение цивилизации, ее принципов и парадигм,