Митчем К. Философия техники

Подождите немного. Документ загружается.

С целью содействия установлению корреляции между нашей

возможностью действовать и нашей способностью решать, т.е. для

того, чтобы стимулировать развитие этого нового типа смирения,

Йонас предлагает использовать "эвристику страха", что заставля-

ло бы нас рассматривать худшие сценарии до начала осуществле-

ния какого бы то ни было технического проекта. А в какой степе-

ни позиции эвристики страха подорваны эксплуатацией средств

массовой информации или в какой мере эвристикой страха может

руководствоваться инженер-практик — эти вопросы, несомненно,

остаются предметом споров.

Позиция Йонаса тесно связана с тезисом Жака Эллюля, разра-

ботавшего "этику господства"; Ж. Эллюль также призывает к добро-

вольному ограничению технической мощи, но в конечном итоге

опирается, скорее, на теологические, чем на деонтологические

основания. Тем не менее, оба мыслителя наметили программу эти-

ческого спора по поводу техники, влияние которой, как ожидает-

ся, будет возрастать в рамках философского сообщества и в обще-

стве в целом. Вместе с тем, хотя оба философа и предлагают объ-

единить ядерную этику, этические вопросы загрязнения окружаю-

щей среды, биомедицинских технологий и в известной мере ин-

женерную этику, — как Йонас, так и Эллюль не обратили внима-

ния на самый современный аспект соприкосновения этики и тех-

ники — компьютерную этику.

Компьютерная этика

Как видно из ее первых определений, компьютерная этика огра-

ничивалась вопросами, связанными с угрозой тайнам частных лиц и

защитой корпоративных секретов — институциональным автомати-

зированным управлением, гарантирующим неприкосновенность част-

ных тайн, и незаконным вторжением посторонних в автоматизиро-

ванные базы данных и сети. В своей работе "Computer Ethics" (Ком-

пьютерная этика, 1985) Дебора Джонсон рассматривает эти и при-

мыкающие к ним вопросы, касающиеся этических кодексов специ-

алистов в области компьютерной этики, ответственности за собой и

ошибки, проявленные или допущенные в ходе функционирования

компьютерных программ, а также отношений между компьютерной

техникой и институциональной властью. Каким, собственно, обще-

ственным и идеологическим интересам служат определенные виды

доступа к компьютеру и его использования? Отстаивание прав рабо-

чих перед лицом производственной и конторской автоматизации

составляет лишь один аспект ответа на этот вопрос. Другой важный

аспект фокусирует основное внимание на скрытых антропологи-

ческих импликациях значений искусственного интеллекта (на пос-

ледствиях его использования для человека).

В общем и целом компьютерная этика ставит вопрос о пра-

вильном и неправильном использовании информации в информа-

ционном обществе. Каковы этические нормы создания, распро-

странения и использования информации не просто в компьютерах

и с помощью компьютеров, но и во всех средствах обработки ин-

формации и с помощью этих средств, начиная с телефона и радио и

кончая телевидением и спутниками? Здесь проблема частной тайны

становится более широкой в связи с феноменологией, т.е. анализом

конкретных проблем производства и потребления в развитом техни-

ческом обществе. Для Вольфгана Ширмахера (1986), например, идея

использования информационной технологии для "защиты" или со-

хранения конфиденциального характера некоторой информации

равносильна предложению использовать энергетическую техноло-

гию для защиты энергии. По своей природе информационная тех-

нология должна быть зксплуатационна: это означает, что она долж-

на заниматься эксплуатационным использованием информации и

лучшим решением вышеназванной проблемы. По мнению Шир-

махера, это представляет собой дальнейшую интенсивную работу

по распространению и всестороннему использованию информа-

ции, что в свою очередь приведет к открытости информации, и

последняя таким образом изменит свой характер.

С другой стороны, использование информационной техники в

области принятия решений ставит вопросы об ответственности.

Не заключается ли здесь дело в том, что определенные типы ин-

формационных технологий настолько сложны, что их в принципе

не в состоянии понять или даже подвергнуть проверке сами их

проектировщики? В связи с этим Вальтер Циммерли (1986) ут-

верждал, что вопрос об ответственности за "информационное за-

грязнение" не может быть эффективно решен при помощи общих

принципов утилитаристской, или деонтологической моральной

системы, а то, что им названо "парадоксом информационной тех-

нологии" (чем больше информации, тем меньше возможность кон-

троля), требует развития информационной этики для специаль-

ных случаев (казуистик), возможно, аналогично той, которая час-

то используется в медицине. Иногда следует даже воздержаться от

создания компьютеров и машинно-зависимых артефактов именно

потому, что они не поддаются контролю человека.

Дополнительные вопросы и сравнения

Вопрос, заслуживающий большего внимания, хотя ранее и об-

суждался, касается этики технического развития. Проблемы окру-

6 669

жающей среды, биомедицинская практика и даже компьютерная

техника играют разную роль, приобретают разный характер в раз-

витом и развивающемся мире, причем вопрос о последствиях как

в одном, так и в другом регионах мира еще недостаточно изучен.

Другой важный этический вопрос касается зависимости между

техникой и полом человека. Например, проблема атомного ору-

жия больше тревожит женщин. Желание доминировать и управ-

лять природой может ассоциироваться с господством над женщи-*:,

нами и управлением ими

. В областях, связанных с биомедицин-*

ским контролем над рождаемостью, абортом и с репродуктивный

ми технологиями, преобладают женщины, в то время как в сфере

инженерной этики, как и компьютерной этики — мужчины. Ис-

следования вопросов влияния пола (биологии) и рода (социаль-

ной дифференциации между полами) на эту и моральные аспекты

техники находятся всего лишь в зачаточном состоянии и должны

быть продолжены

Наряду с вопросами техники и этики существует и вопрос об

отношении техники и эстетики. Эстетике техники до сих пор поч-

ти не уделялось серьезного внимания со стороны философии.

Правомерно ли понятие красоты в технике, отличное от соответ-

ствующего понятия в других областях знания? Инженеры и архи-

текторы неоднократно утверждали, что понятие красоты в технике

правомерно, однако оно еще нуждается в систематическом иссле-

довании или увязке с нетехническими концепциями красоты.

В каждой из пяти новых областей этики традиционные рас-

хождения между естественным законом, утилитаризмом и деонто-

логией проявляются в новом контексте. Является ли определенное

техническое действие правильным в силу внутренне присущего

ему характера или о нем следует судить, только принимая во вни-

мание его положительные или отрицательные последствия? Како-

ва суть отношений между природой человека и техникой? Инте-

ресно также и то, что сама техника, по-видимому, покровительст-

вует определенным типам этических систем. И, возможно, не слу-

чайно, что техническое завоевание природы подрывает традицию

естественного закона, а общество, в котором господствовала бы

концепция технической или инструментальной рациональности,

стало строго утилитарным по своим культурным установкам. Эти-

ческие дискуссии по поводу техники привели к появлению новых

категорий в этике, таких, как конфиденциальность (privacy), без-

опасность (safety), ответственность и риск, которые не имели столь

большого значения в прежней моральной философии.

Наряду с возникновением новых этических интересов техни-

ка, однако, проявляет тенденцию к подрыву значения того типа

индивидуального человеческого действия, которым традиционно

занимаются специалисты по этике. На индивидуальном или личном

уровне "этика не-господства" не навязывает такого сильного влия-

ния на принятие морального решения (моральный выбор), как не-

избежная реальность. В технически развитом обществе воздействие

техники на общество зависит не столько от индивидуальных, сколь-

ко от групповых решений. Именно понимание этого делало теорию

социализма привлекательной в условиях технической оснащеннос-

ти, а также способствовало появлению области исследований, полу-

чившей название анализа научно-технической политики.

7. ВОПРОСЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Исследования технологической политики, т.е. исследования,

осуществляемые с целью определить возможные политические

курсы, способствующие развитию современной технологии и/или

контролю над ней, выходят за узкие рамки собственно техно-

логических или экономических проблем и требуют рассмотрения

характера политической жизни в целом. Поскольку под целью

политической жизни традиционно понимается достижение спра-

ведливости, центральная задача политической философии всегда

состояла в раскрытии и выяснении сущности понятия справедли-

вости. Справедливость предполагает некоторый способ распреде-

ления благ (в том числе культурных благ, таких, как добродетель),

а также наказание за преступления и пороки. Развитие современ-

ной технологии может быть соотнесено с определенными измене-

ниями в понимании справедливости, добродетели и преступления

таким образом, что исследование этих изменений легко может стать

делом политической философии техники.

Одна из проблем, например, состоит в справедливом или чест-

ном распределении тех выгод, которые дает современная техноло-

гия. Эта проблема сродни известному "социальному вопросу", кото-

рый выступил на передний план в Британии с началом промышлен-

ной революции. Сегодня, однако, гораздо большее значение имеют

вопросы степени безопасности, к которой следует стремиться, и спра-

ведливого распределения технических издержек, или степени риска.

Этот переход от заботы о справедливом распределении прибыли к

заботе о справедливом распределении издержек, или степеней рис-

ка, вновь поднимает проблему технического прогресса, которая в

начале нашей эпохи была предметом рассуждений, способство-

вавших первоначальным изменениям в трактовке справедливости.

Сегодня кажется все менее и менее очевидным, что мы развиваем

технологию ради блага будущих поколений (decendents), скорее,

мы делаем это ради выгод, которые она приносит нам в настоя-

щем, и тем самым делаем своих потомков заложниками риска,

таящегося в нынешних технологических свершениях.

Другой фундаментальный вопрос политической философии

техники — это вопрос об автономности или нейтральности техно-

логических действий и институтов. Традиционный подход состоит

в том, что социальные институты (семья, религия, экономика, го-

сударство и т.д.) рассматриваются как стремящиеся к определен-

ной независимости для чего требуются специальные усилия с це-

лью их объединения и приведения в соответствие с некоторым

специфическим пониманием справедливости или благаУИменно

такие усилия нашли выражение в классических работах по поли-

тической теории — таких, как "Законы" Платона и "Политика"

Аристотеля. Однако в этих работах techne остается в тени, оно вы-

глядит довольно податливым, охотно подчиняющимся целям, за-

ключенным в других социальных институтах. Опыт XIX и XX сто-

летий, однако, показывает, что эта гибкость или нейтральность не

может более рассматриваться как нечто само собой разумеющееся.

Технология, как это обстоятельно аргументировал Эллюль, во мно-

гих случаях оказывается социальным феноменом, приобретающим

собственный институциональный характер.

Лэнгдон Виннер (1986) поставил провоцирующий на полеми-

ку вопрос: "Ведут ли артефакты политику?". Нам предстоит еще

решить, можно ли ответить положительно на этот вопрос и если

да — то в какой модальности. Альберт Боргман (1984), анализируя

то, что он называет "проектной парадигмой" (device paradigm) со-

временной жизни, предлагает заслуживающий внимания вариант

ответа. Интересны соображения канадского философа Джорджа

Грэнта относительно путей воздействия технологии на наше по-

нимание справедливости и изменения этого понимания в резуль-

тате такого воздействия. Необходимо отметить также, что много-

численные дискуссии об экономических и психологических воз-

действиях технологии имеют непосредственное отношение к это-

му вопросу, а утопическая и антиутопическая фантастика может

даже быть вкладом в его исследование.

8. ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

Согласно Рудольфу Отто, основное понятие религии — это

понятие священного. Мирча Элиэйд (Mircea Eliade), развивая эту

мысль, замечает далее, что священное определяется прежде всего

через его противопоставление мирскому или светскому и характе-

ризуется особыми формами пространства и времени. Каково тогда

отношение между технологией как проявлением пространства и

времени, с одной стороны, и священным — с другой? Существуют

ли священные технологии или техники? Если да, то чем они отли-

чаются от светских?

Макс Вебер и другие исследователи предполагают, что разви-

тию техники способствует (если не вообще порождает техноло-

гию) сужение сферы того, что обществом признается как священ-

ное (секуляризация) и одновременное расширение сферы того, что

той или иной личностью может быть истолковано в спири-

туалистических терминах

. Когда-то и политика, и "тэхне" были

признаны обществом как имеющие определенное религиозное

значение. Эта эзотерическая религия дополнялась значительно

более узкой сферой эзотерической практики, с которой была свя-

зана определенная техника спиритуальных трансформаций. Про-

тестантская Реформация и Просвещение строго ограничили сферу

эзотерической религии (если вообще не отделили народ от нее),

одновременно открыв обычный мир для личных духовных обяза-

тельств, таких, как упоминаемый Вебером аскетизм.

Фридрих Дессауер, инженер по профессии и католический уче-

ный, исследовавший философию техники как синтетическую дис-

циплину, пошел дальше, рассматривая техническое изобретение и

техническую трансформацию мира как соучастие в Божественном

творении. В этом контексте вопрос о техническом прогрессе ста-

новится вопросом традиции. В подходе Дессауера имеется также

тенденция не рассматривать всерьез (если не вовсе оставить в сто-

роне) традиционное понятие спиритуальной техники, предназна-

ченной для изменения человеческой самости, той техники, кото-

рая традиционно была связана с философией, оправдывая ее стрем-

ление быть дорогой к мудрости, средством, позволяющим стать

участником подлинной реальности.

Этот мирской аскетизм и мистицизм техники, которые яви-

лись протестантским и католическим оформлением союза рели-

гии и техники, могут быть противопоставлены множеству других

теологических решений. В книге "Theology and Technology" (1984)

исследуется целый спектр таких подходов. Оппозиция между свя-

щенным Иерусалимом и светскими Афинами (Тертуллиан) может

привести к фундаменталистской религиозной критике техники.

Августинианская теология обращения в другую веру может стать

также обоснованием стремления преобразовать технику. Томист-

ские трактовки благодати как построения, скорее, на основе, чем

трансформации природы позволяют рассматривать технику как

благо само по себе и как подготовительную ступень к более высо-

кому благу. А лютеранская теология вечного противоречия между

природой и благодатью может привести к постулированию непре-

рывного парадоксального противостояния техники и духа.

9. МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ

Два центральных вопроса политической философии техники —

об автономности техники (и, следовательно, о детерминировании

ею человеческой жизни, противопоставляемой нейтральности тех-

ники (о свободе человеческой жизни от техники), а также вопрос

о прогрессе — есть вопросы в корне метафизические. Дискуссии

об автономности техники, например, обнаруживают структуру,

весьма сходную со структурой дискуссии по поводу единого и

многого, т.е. по поводу центрального вопроса метафизики. В

некотором очевидном смысле реальность есть единое, в других

очевидных смыслах она есть многое; ключевой вопрос в том, ка-

кие смыслы наиболее реальны и какие иллюзорны. Кроме того,

при каких-то уровнях абстракции техника будет выглядеть авто-

номной, а при других — нет: коренной метафизический — вопрос

касается различий в реальности, постигаемой на разных уровнях

анализа.

Не говоря уже о вопросе детерминизма и свободы, идея техни-

ческого прогресса поднимает также фундаментальный вопрос от-

носительно реальности времени и природы темпоральности. Го-

воря словами из заключительного абзаца дебатов Леви Стросса с

Александром Кожевым о тирании и современной технологии, речь

идет о следующем: i ;

"Философия в строгом и классическом ее смысле пред-

полагает, что существует некий вечный и неизменный поря-

док, в рамках которого разыгрывается история, и этот поря-

док не испытывает на себе никакого влияния самой исто-

рии. Эта гипотеза, однако, отнюдь не самоочевидна. Те, ко-

торые занимаются только техникой, отклоняют ее и склон-

ны думать, что бытие формируется само по себе, в ходе ис-

тории (...) На основе этих гипотез (об "осовременивании",

или постоянном обновлении техники) абсолютная связан-

ность (этого процесса) с интересами человека становится

источником философского знания о том, что человек на земле

всегда должен чувствовать себя как у себя дома, он должен,

без всяких ограничений, быть гражданином Земли, но не

гражданином лишь части необитаемой Земли. Если исхо-

дить из классических гипотез, то философия требует ради-

кальной отрешенности от человеческих интересов в том смыс-

ле, что человек не должен считать, будто он может распоря-

жаться на Земле как у себя дома: он должен чувствовать себя

лишь гражданином, то есть частью целого

"13

Противоречие между этими двумя гипотезами есть, возможно,

высший метафизический вопрос, поставленный современной тех-

никой.

Не только центральные, но и все предшествующие вопросы

политической философии техники оказываются, в конечном сче-

те, включенными в метафизику; они носят концептуальный ха-

рактер. Каковы действительные различия в сфере бытия, отграни-

чивающие природные объекты от артефактов, а предметы искусст-

ва от технологических объктов, инструментов, машин, кибернети-

ческих устройств и т.д.? В сфере логики и эпистемологии можно

сформулировать вопросы: Какую сферу бытия охватывает техничес-

кое знание? Что делает возможным технологическое знание? В об-

ласти этики: Что существенно и что случайно в техническом бытии?

Что существенно и неизменяемо в технике и что случайно и, сле-

довательно, изменяемо и контролируемо в ней? В области теоло-

гии: Каково отношение между высшей реальностью и техникой?

Каким образом судьба человека и космоса имплицитно связана с

судьбой техники? Наконец, каково отношение между истинным,

добрым, прекрасным, справедливым и бытием, когда и как они

раскрываются в нетехнической и технической реальностях?

10. ВОПРОС О СУЩНОСТИ САМИХ ВОПРОСОВ

Философия техники на уровне современной ее разработаннос-

ти не является четко очерченной областью анализа. В самом деле,

исследователи часто обнаруживают здесь противоположные цели

и методы, а дискуссии, правомерно ассоциируемые с этой облас-

тью, схватывают большую часть проблем, составляющих традици-

онный интерес философии. Как и все предшествующие филосо-

фии, философия техники поднимает в новой форме вечные во-

просы, не имеющие прямого решения. Но это означает лишь то,

что философия создания и использования изобретений не есть то

же самое, что наука об искусственном. Философия не есть ни нау-

ка, ни технология.

Тем не менее, находясь в мире науки и техники, мы можем

спросить о пользе этого философского интереса к технике, о пользе

и смысле исследования многочисленных философских аспектов

техники. Простой ответ состоит в том, что философия не служит

технике: на самом деле она может лишь при случае замедлить ее

развитие. Именно по этой причине Фрэнсис Бэкон на заре Ново-

го времени стремился отвратить людей от философии и повернуть'

их к более практическим делам. Однако мы, будучи свидетелями

того, как техника ставит под вопрос (если не сказать: разрушает)

многие вещи, которые по другим основаниям считаются истин-

ными, благими, прекрасными или даже справедливыми, склонны

оценивать философию несколько более благожелательно. В самом

деле, последний из философских аспектов техники, может быть,

состоит как раз в ее способности содействовать в известной мере

такому возврату благосклонности к философии.

ССЫЛКИ

' Nagel Е. The Structure of Science: Problem in the Logic of Scientific

Explanation. (N.Y.: Harcourt, Brace and World, 1961), p. viii.

Kuhn Th. The Structure of Scientific Revolutions. (Chicago: Univ. of Chi-

cago Press, 1962), p. 161.

Heelan P. Space-perception and the Philosophy of Science. (Berkeley:

Univ. of California Press, 1983), p. 251.

Galison P. Bubble Chambers and the Experimental Workplace — In: Achin-

stein P.and Hannaway O., eds., Observation, Experiment, and Hypothesis

in Modern Physical Science. (Cambridge, Ma: MIT Press, 1985). 304-

373; How Experiments End. (Chicago: Univ. of Chicago Press, 1987). См

также: Latour В. Science in Action: How to Follow Scientists and Engi-

neeres through Society. (Cambridge, Ma: Harvard Univ. Press, 1987).

Frege G Begriffsschrift (1879), Preface.

Anders G. Off Limits Fur das Gewisaen (1961), p. 32.

LaddJ. Physicians and Society (1981), p. 43ff.

Jonas H. The Imperatlive of Responibility (1964), p. 18.

Jonas H. The Imperative of Responsibility, p. 22.

Merchant С The Death of Nature: Women, Ecology, and the Scientific

Revolution (N. Y.: Harper & Row, 1980).

См.: Rothschild.J., ed. Machina ex Dea: Feminists Perspectives on Tech-

nology. (N. Y.: Pergamon, 1983).

Классическое исследование Маркса Вебера — Die protestantische Ethik

und der Geist des Kapitalismus (1904—1905). Русский перевод: Про-

тестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произ-

ведения. — М.: Прогресс, 1990 (пер. М. И. Левиной). Но см. также:

Lynn White, Jr., Medieval Religion and Technology: Collected Essays.

Berkeley: Univ. of California Press, 1978.

Strauss L, KojeveA. De la Tyrannie. (P.: Gallimard, 1954) p. 343-344.

Часть третья

ПРОБЛЕМА ОТВЕТСТВЕННОСТИ И ТЕХНИКА

Первая и вторая части данной книги были посвящены истории

развития техники и рассмотрению широкого спектра возможных

взаимодействий философии и техники. Но, как было показано во

второй части, наиболее общие проблемы взаимодействия филосо-

фии и техники имеют тенденцию стать этическими. В самом деле,

сократическое вопрошание (в первой главе о нем говорилось как о

наследии и прибежище философии техники) имеет также практи-

ческий аспект — достижение истинно хорошей жизни, Поскольку

вопрос о технической этике, пожалуй, чаще всего дискутируется в

аспекте ответственности, имеет смысл обратиться к более простран-

ному рассмотрению этих дискуссий.

Термин "ответственность" относительно недавнего про-

исхождения восходит к латинскому слову "respondere" (отвечать), а

прилагательное от этого термина, слово "ответственный" в англий-

ском и во многих романских языках появилось в начале XVI века.

Однако среди известных употреблений употребление абстрактного

существительного в виде понятия "ответственность" (responsibility)

встречается во "A Fragment on Government" (Фрагменте о правле-

нии, 1776) Иеремии Бентама, где понятие "ответственность прави-

телей" характеризуется как право управляемого требовать публич-

ной подотчетности за любое действие власти, совершаемое по отно-

шению к нему

. В другом случае, в эти же годы, Джеймс Мэдисон в

журнале "The Federalist, № 63 (1788) приводит аргументы в доказа-

тельство того, что "ответственность, дабы быть разумной, должна

ограничиваться лишь теми вещами, которые находятся во власти

ответственной стороны". Сто лет спустя один из авторов журнала

" The Nineteenth Century" смог отметить, что с расширением британ-

ского владычества "ответственность стала более значительной, а

приемы ведения войны — более научными"

. Когда Вильям Батлер

Итс в 1914 году дал название "Responsibilitien" (Ответственность)

сборнику стихов о "неумолимой совести", разбуженной освобожде-

нием от иллюзий и мирскими обязанностями, это стало предзнаме-

нованием той центральной роли, которую слово "ответственность"

будет играть в современной жизни, где оно стало критерием — если

не штампом — в дискуссиях по нравственным вопросам искусства,

политики, экономики, бизнеса, религии, науки и техники.

Подобные истории слов и их употребления можно проследить

для французского, испанского и других терминов, родственных

английскому "ответственность", равно как и немецкому термину

" Verantwortung" с его предшественниками и родственными слова-

ми. Например, в 1787 году встречается французское "responsabilite".

Генрих Гейне (1797—1856) использует немецкое "Verantwortlich-

keit", производное от англосаксонской и готической основы, оз-

начающей "отвечать", хотя "Verantwortlichkeit" (подобно англий-

скому "answerability") не встречается в литературе до 20-х годов

нашего века.

Движение абстрактного существительного "responsibility" к вы-

дающейся лингвистической и культурной значимости — даже если

его сущность распознавалась до какой-то степени и ранее — легко

ассоциируется с вопросами власти и и без труда коррелируется с

техникой, добывавшейся значительного исторического и социаль-

ного положения в обществе. В своих самых ранних понятиях то, что

сейчас называют ответственностью, и техническая деятельность по

созданию и использованию артефактов, редко связывались друг с

другом. Но сегодня, ассоциируясь с грезами о возможностях техни-

ки, возникают образы новых усилий воли, представления "величай-

шей ответственности" сверхчеловека Фридриха Ницше

В более широком плане возросшая мощь техники привела к

усилению юридической, социальной, профессиональной, религи-

озной и моральной ответственности, связанной с различными об-

ластями технической деятельности. Оставляя в стороне ницшеан-

ское видение, попытаемся кратко проследить и прокомментиро-

вать различные аспекты этой трансформации в пяти различных

аспектах: расширении юридических форм ответственности (т.е.

обязательств liability); возросшем внимании ученых к вопросам со-

циальной ответственности; развитии этических кодексов для тех-

нических профессий; ответственности как ключевого понятия в

христианской этике; философском анализе ответственности, ко-

торый вышел на передний план в технологических обществах (преж-

де всего, англоязычных).

11. ЮРИДИЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

И ИНДУСТРИЛИЗАЦИЯ

"Искры всех наук в мире собраны в

пепле закона"

(СЭР ГЕНРИ ФИНН 1613)

Закон, как и письменный язык, возникает в определенный

момент времени и затем проходит сложное историческое распро-

странение и развитие. Более того, подобно тому, как письменное

слово — дитя своего устного родителя, так и право зависит от

обычая и представляет собой его зафиксированную версию. Право

формирует и объясняет определенные обычаи общества и тем са-

мым влияет на них так же, как письмо влияет на речь.

Часто отмечается, что американское общество чрезвычайно тех-

нологично по своим обычаям, что оно чрезмерно сутяжническое.

Хотя эти две характеристики обычно не соотносятся, можно при-

вести вполне правдоподобные доводы в пользу утверждения, что

последняя характеристика есть, по сути дела, реакция на первую и

что это сочетание парадигматично. Технология порождает особое

сутяжничество, основанное на доводах относительно ответствен-

ности.

Юридическое понятие ответственности формулирует и разъяс-

няет определенные аспекты нашего обычного понимания ответст-

венности, главным образом, в двух областях. Во-первых, это уго-

ловное право, т.е. процедуры, которые возбуждаются и поддержи-

ваются государством для защиты интересов общества путем нака-

зания преступников; во-вторых, это гражданское право, и в осо-

бенности такая его область, как гражданские правонарушения, когда

потерпевшая сторона возбуждает дело с целью компенсации поне-

сенного ею ущерба.

Уголовная ответственность первоначально истолковывалась как

вытекающая из нарушения внешних законов, т.е. из совершения

чего-то такого, что законом запрещено или (реже) из несоверше-

ния чего-то, что закон предписывает делать. Однако со временем

в Европе — и прежде всего под влиянием христианской теологии

греха, делающей упор на внутреннее согласие, адекватность этого

взгляда была поставлена под вопрос, и углубление понятия ответ-

ственности привело к ограничению уголовной ответственности;

последняя стала зависимой как от объективного характера совер-

шенного проступка, так и от внутреннего намерения субъекта, его

совершившего. Получившееся в результате различие между пре-

ступным и непреступным видами проступков было ясно сформу-

лировано церковными советами на континенте в конце IX века и

стало принципом английского обычного права в XII веке.

Понятие "ответственность" в области гражданского права пре-

терпело, как это ни парадоксально, развитие в противоположном

направлении. В противоположность углублению и последующему

сужению понятия уголовной ответственности, понятие гражданской

юридической ответственности расширялось одновременно с огра-

ничением его намеренности. Человек может быть привлечен к граж-

данской юридической ответственности на основании заключенного

им договора (контракта), но эта ответственность может быть и тем,

что называют "строгой обязательностью". В случае договора (явного

или неявного) халатность (один из видов ошибочности в самом на-

мерении, известный как недостаток внимания) должна быть доказа-

на. Однако в случае со строгой обязательностью дело может оказать-

ся не только лишь в халатности perse (самой по себе). В самом деле,

может статься, что сам индивид или корпорация сделали все мысли-

мо возможное, чтобы предотвратить некоторый ущерб, но тем не

менее они привлекаются к строгой ответственности.

Исторически эта, отчасти аномальная, идея строгой, не знаю-

шей исключений ответственности, применяемой к особого рода

гражданским правонарушениям — tort (от латинского "tortus" —

скрученный или искривленный — неправильное или причиняю-

щее вред поведение, за которое закон предусматривает расплату),

развивалась параллельно с развитием и распространением инду-

стриальной технологии. Римское право, например, признает толь-

ко три вида ситуаций, в которых то или иное лицо может возбу-

дить дело по поводу причиненного ему ущерба. Это могут быть

потери, понесенные в результате преднамеренного нанесения ущер-

ба данному лицу, преднамеренного ущерба, нанесенного чьей-либо

собственности, или халатность.

В XIV веке, однако, английское обычное право стало призна-

вать владельцев крупного рогатого скота ответственными за не-

преднамеренное и, возможно, даже не являющееся "халатным"

поведение их животных. Заслуживает внимания тот факт, что та-

кое первоначальное расширение ответственности происходит и в

отношении техники, хотя бы в элементарных формах сельского

хозяйства, тем не менее, в деле "Риналдс против Флетчера", ре-

шенном по аппеляции в палате лордов в 1868 году, устанавливается

строгая юридическая гражданская ответственность за индустри-

альное предпринимательство.

В упомянутом случае Флетчер, владелец мельницы, построил

водохранилище, чтобы улучшить работу своей мельницы. Вода из

этого водохранилища случайно прошла по стволу заброшенной шахты

и затопила смежную шахту Ринадцса. Риналдс возбудил дело о воз-

мещении ущерба, хотя вполне допускал, что Флетчер не проявил

халатности и просто мог не знать о существовании заброшенной

шахты. Окончательное судебное решение в пользу Риналдса осно-

вывалось на идее, что предпринятое накопление Флетчером воды

само по себе создавало риск, за который тот должен нести ответст-

венность. Лорд Кайрис обосновал свое решение, характеризуя во-

дохранилище Флетчера как "неестественное" (поднимающее уро-

вень воды "выше естественного"). Сегодня большинство обыч-

ных видов гражданской ответственности — строгих илирпта facie

(на первый взгляд — лат.) — связаны с "неестественностью" рас-

положения промышленных объектов или потребительских продук-

тов, когда технические процессы или артефакты сами по себе, не-

зависимо от намерения человека, создают особый риск.

В условиях, созданных техническим прогрессом, распространение

сферы гражданских правонарушений за рамки преднамеренных

действий и непреднамеренных оплошностей легко следует из ожи-

вающего принципа, который скрывается за законодательством о граж-

данских правонарушениях. Можно сказать, что законодательство о

гражданских правонарушениях, не связанных с нарушением догово-

ра, имеет целью обеспечить справедливое распределение. В боль-

ших группах люди неизбежно "ударяются друг о друга", как бы упорно

ни стремились они избегать этого. При такой квазинеобходимости,

возникающей в результате потерь и повреждений, неплохо бы пред-

ложить, чтобы пострадавшие также причиняли убытки и поврежде-

ния. Существуют общественные устройства, где это очень часто и

происходит. Законодательство о гражданских правонарушениях

возлагает ответственность за некоторые потери на лиц, не являю-

щихся потерпевшей стороной, разрешая жертвам добиваться воз-

мещение ущерба, причиненного социально поведением, рассмат-

риваемым как социально неблагоразумное.

Естественное побуждение расширить толкование гражданско-

го правонарушения возникает в тех случаях, когда понесены поте-

ри или причинен вред, но никакое поведение или индивид не

могут быть идентифицированы как ответственные за это, поскольку

или невозможно доказать наличие злого умысла или халатность,

или же можно ссылаться на сложность самого действия. Но имен-

но такая ситуация должна, вероятно, иметь место в случаях слож-

ных, многофакторных индустриальных процессов или продуктов

техники, санкционированных мощным социальным консенсусом.

В современных технически развитых обществах расширительное

толкование гражданских правонарушений предполагает, следова-

тельно, отказ от обязательного установления наличия преднаме-

ренности или халатности, особенно в тех случаях, когда потери

или повреждения связаны с корпоративным действием. И это де-

лается на том утилитарном основании, что корпорации, обладаю-

щие значительными ресурсами, легче покрыть убытки, чем любо-

му отдельно взятому индивиду.

Как чистосердечно признает судья Трэйнор (Верховный суд

Калифорнии) в деле "Гринмэн против властей Юбы*" (1963),

* Гринмэн — смотритель площадки для игры в гольф; Юба — город в

Калифорнии, США. (Прим. ред.)

"Производитель несет строгую ответственность за граж-

данское правонарушение, когда доказано, что предмет,

который он передал на рынок, имеет дефект, обусловив-

ший причинение вреда человеческому существу... Привле-

чение к такой ответственности осуществляется для того,

чтобы затраты или ущерб, вызванные дефектами продук-

ции, несли сами производители, а не пострадавшие лица,

которые не в силах защитить себя".

Таким образом, строгая ответственность, выйдя за пределы свое-

го первоначального приюта в уголовном законодательстве, приоб-

ретает новую форму в гражданском законодательстве. Дьюла Эор-

си, профессор права Будапештского университета, подводит итог

этому развитию понятия ответственности:

"Под влиянием индустриальной революции крупные

города оказались перенаселенными, причины катастроф

умножились завоеваниями техники и во многом благода-

ря кампаниям, проводимым рабочими организациями, по-

нятие строгой ответственности было развито на новых ос-

нованиях. Индустриальные и коммерческие предприятия

смогли включить расходы, обусловленные юридической от-

ветственностью, в конечную цену своих продуктов или же

компенсировать эти расходы благодаря страховым компа-

ниям... Понятие ошибки переросло в странах с высоко

развитыми индустриальными системами в статистическое

понятие риска, что привело, в свою очередь, к идее заме-

ны юридической ответственности как таковой распреде-

лением бремени потерь. Ущерб должен возмещаться без-

относительно к каким-либо вопросам о халатности со сто-

роны субъекта действия и должен быть бременем общест-

ва в той или иной форме: оно компенсируется предпри-

ятием, которое оплачивает ущерб, а затем компенсирует

его за счет извлечения прибыли; компанией, которая пла-

тит страховую премию или налог национальным системам

страхования или лицам, которые подвергаются риску, за-

страховав себя; а также уплатой компенсации страховой

компанией или из средств национального страхования"

Существуют, — замечает Эорси, — некоторые различия в спо-

собах реагирования тех или иных юридических систем на давле-

ние техники. Европейские страны, юридические системы которых

восходят к римскому праву и кодексу Наполеона, развили раньше

и более широкую страховую защиту для индустриальных рабочих,

чем страны, юридические системы которых основаны на англий-

ском общем праве. А социалистические страны запрещают персо-

нальное, страхование на случай юридической ответственности,

сохраняя персональную юридическую ответственность за халат-

ность на том основании, что халатность должна быть преодолена

как отклонение от социалистических норм, обусловленное пере-

житками буржуазно-капиталистической идеологии.

Несмотря на такие различия, последующее развитие обнаружи-

ло универсальную тенденцию к расширению сферы юридической

ответственности — от ответственности за аварии в промышленности

к ответственности за продукты производства и в последнее время —

за разрушение окружающей среды. Соединенные Штаты были "ли-

дером" в этих отношениях и действительно стали самым сутяжни-

ческим обществом в мире. Дин Проссер в своем широко известном

сборнике примеров гражданских правонарушений отмечает: "В 70-х

годах теории строгой юридической ответственности стали первосте-

пенной основой для привлечения к ответственности производите-

лей продукции, а ответственность за продукцию породила ярчай-

ший пример законодательного взрыва в истории законодательства о

гражданских правонарушениях"

. В другом известном комментарии

по вопросам ответственности за продукцию мы читаем: "Сегодняш-

нее законодательство об ответственности за продукцию зеркально

отражает сложные, высоко индустриализованные Мэдисон Авеню,

25-дюймовый экран, "навязывание товара покупателю" ("hardselF'),

атомный век экспертов (atomic age of experts), в котором мы живем"

Такие вопросы широко обсуждаются в юридической литературе и

являются неисчерпаемым источником для исследований по взаимо-

связи техники и ответственности.

12. НАУКА И СОЦИАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

"В прошлом ученые могли отказываться

от прямой ответственности за то, как

использует человечество их бескорыст-

ные открытия. Теперь же мы чувствуем

себя вынужденными занять более ак-

тивную позицию, поскольку успех, ко-

торого мы достигли в исследовании

ядерной энергии, чреват бесконечно

большими опасностями, чем все изо-

бретения прошлого." (Из доклада уче-

ных-атомщиков военному министру

США, июнь 1945 года

Дискуссии о социальной ответственности ученых и среди уче-

ных (как они представлены, главным образом, после второй миро-

вой войны в сборниках "Бюллетень ученых-атомщиков" (издается

с 1945 года), Международная Пагуошская конференция" (издает-

ся с 1957 года), "Азиломарская конференция" и последующие за

ней) могут рассматриваться как попытки соединить две, по-иному

несопоставимые традиции, касающиеся соотношения науки и об-

щества. Первая и старшая из традиций рассматривает эмпиричес-

кую науку как внутренне ограниченную форму знания, опираю-

щуюся на более низкий уровень реальности, в качестве потенци-

альной угрозы социальному порядку на уровне мышления и прак-

тики, из чего следует ответственность ученых (и политического

режима) по отношению к этим дисциплинам. Второй и более но-

вый подход предполагает, что наука глубже соотнесена с истиной

и поэтому при любых условиях существенно полезна для общества

при должной ответственности ученых в развитии и распростране-

нии своих дисциплин (деятельность, которую государство также

должно поддерживать).

Существовавшая до Нового времени традиция ограничения

науки обосновывалась, например, в платоновской "Республике" и

была классически проиллюстрирована в хорошо известном пове-

ствовании Плутарха об Архимеде (287—212 до н.э.), который отка-

зывался изложить некоторые свои математические открытия по

причине опасности их инженерных приложений и применял их

сам только при угрозе военной опасности (seige). В эпоху Возрож-

дения Леонардо да Винчи (1452—1519) проявлял, подобно Архи-

меду, предосторожность, поверяя своим тетрадям, что он не будет

"публиковать или разглашать" свои чертежи подводной лодки из-

за "злой природы человека, который может использовать лодку

как средство разрушения на дне моря"

. И уже на заре Нового

времени в идеологии научного прогресса, обоснованной Фрэнси-

сом Бэконом (1561 — 1626) в его "Новой Атлантиде", частично со-

храняется мысль о том, что могущество знания следует охранять

от широких слоев общества. "И мы это также делаем, — поясняет

глава дома Соломона (Исследовательского центра в бэконовской

утопии), — мы проводим консультацию по вопросу о том, какое

из изобретений будет опубликовано и какое нет: все мы даем при-

сягу секретности для сохранения в тайне того, что, как мы полага-

ем, должно быть секретным"

. Рассказ Вернера Гейзенберга о том,

как он в 1941 году предложил Нильсу Бору, чтобы немецкие и

американские ученые воздержались от разработки атомного ору-

жия, а также принятое в 1947 году Норбертом Винером решение

"не ... публиковать впредь работ ... которые могут причинить ущерб

в руках безответственных милитаристов" являются, возможно, бо-

лее поздними примерами такой позиции.

Вторая традиция может быть проиллюстрирована Галилеем

(1564—1642) — первым открытым приверженцем того, что Кант

называет основным идеалом Просвещения "Sapere aude!" — ре-

шись постигать. Для Галилея научное исследование не может под-

вергаться каким-либо продиктованным извне благоразумным ог-

раничениям. На полях экземпляра своего "Диалога о главнейших

системах мира" (полн. назв.: "Диалог о двух главнейших системах

мира — птолемеевой и коперниковой". — Прим. перев.) Он напи-

сал: "Наихудшие расстройства (беспорядки) наступают тогда, ког-

да разум, созданный свободным,... вынужден рабски подчиняться

внешней воле... Новые формы этого подчинения есть новшества,

способные привести к разрушению государственных систем и нис-

провержению государства"

. Ученые, таким образом, имеют пра-

во добывать научную истину, не заботясь о возможных отрица-

тельных последствиях для общества. Это — вызов знаменитому

судебному процессу Галилея, что дало право Просвещению объ-

явить его мучеником.

Как свидетельствует образ Галилея-мученика, эта вторая тради-

ция явно доминирует в современной науке. Получая дальнейшее

философское оправдание в картезианской приверженности методу

и достоверности, что обращает традиционное благоразумие во всего

лишь "условную мораль", которая никаким образом не ограничива-

ет научного исследования или опубликования его результатов, дан-

ная традиция находит теоретическое обоснование в ньютоновом

уповании на науку как теологическую интуицию, в вольтеровой вере

в ее абсолютную полезность и в мысли Спинозы о том, что в науке

человек имеет нечто чистое, бескорыстное, самодостаточное и бла-

гословенное. Классическая манифестация этого — великая фран-

цузская "Энциклопедия", цель которой "собрать все знания, кото-

рые рассыпаны по лику Земли, сделать их принципы известными

людям, среди которых мы живем, и передать их тем, кто придет

после"

. Этот проект, — говорит Дидро, — требует "интел-

лектуального мужества": "...теперь, в наш собственный век, мы долж-

ны безжалостно растоптать все древние ребячества, ниспровергнуть

барьеры, которых разум никогда и не возводил, вновь дать искусст-

вам и наукам свободу, которая столь драгоценна для них".

Корни сомнения в истинности этой второй традиции — в ро-

мантической критике научной эпистемологии и индустриальной

практики, однако сомнение это не воспринималось всерьез сами-

ми учеными до конца второй мировой войны. Начиная с этого

времени можно различать две стадии движения в этой области.

Несколько упрощая, можно сказать, что на первой из них (грубо

— с 1945 года по 1970) ученые осознают потенциально неблаго-

7-669

приятные приложения некоторых из своих достижений и откры-

тий и стремятся помочь обществу использовать их работы долж-

ным образом. На втором (с 1970 года до наст, вр.) появляется же-

лание преобразовать внутренний характер самой науки.

На первой странице первого номера "Бюллетеня ученых-атом-

щиков", вышедшего в декабре 1945 г., сформулирована двоякая

цель только что созданной ассоциации ученых в этой области. Там

говорится: "Следует, для начала, прояснить ... ответственность

ученых в отношении проблем, привнесенных освобождением ядер-

ной энергии. И в то же время следует также повышать осведом-

ленность общественности относительно научных, технологичес-

ких и социальных проблем, возникающих в связи с высвобожде-

нием ядерной энергии". Второе, по сути дела, обусловлено пер-

вым: уяснение видов ответственности ученых ведет к необходи-

мости предпринимать новые действия, и главным из этих дейст-

вий является научная подготовка широкой общественности. Прежде

ученые могли утверждать, что их ответственность ограничивается

обязанностью хорошо выполнять научную работу, без фальсифи-

цирования экспериментов и т.д. Теперь же, ввиду потенциально

разрушительных приложений, по крайней мере, одной ветви нау-

ки (как обнаружилось в применениях ее в разработке новых видов

оружия), — ученые понимают, что их ответственность расширяет-

ся. Они вынуждены принимать во внимание нечто большее, чем

только собственно научные соображения, должны реагировать на

возникающую сложную ситуацию.

На протяжении следующего десятилетия основным способом

реагирования ученых-атомщиков на ситуацию, созданную науч-

ной технологией вооружения, стало взятие ядерных исследований

под гражданский контроль в Соединенных Штатах и в дальней-

шем подчинение этого национального контроля контролю меж-

дународному. Поскольку ученые ближе, чем кто-либо, знакомы с

новыми реальностями, порожденными ядерным (и другим разра-

ботанным на научной основе) оружием, вновь и вновь подчерки-

вается, что они должны выйти из лабораторий и заняться научным

просвещением общественности. В декларации третьей Пагуошской

конференции (Вена, ноябрь 1957) записано: "Мы убеждены, что

дело ответственности ученых всех стран внести свой вклад в обра-

зование людей, распространение среди них широкого понимания

опасностей и возможностей, предлагаемых беспрецедентным рос-

том науки".

Это, однако, никоей образом не предполагает, что данный бес-

прецедентный рост науки должен быть замедлен. Вместо этого цель

послевоенного движения ученых состояла в том, чтобы отнять науку

у военных, поставить ее под демократический контроль общества

и, в конце концов, под контроль мирового правительства, в каче-

стве предтечи или модели которого предполагалось международ-

ное сообщество ученых. Таким образом, ученые-атомщики под-

держивают законодательство, устанавливаемое Комиссией по атом-

ной энергии США, предлагают создать Национальный научный

фонд, чтобы сократить исследования, широко финансируемые

военными, и поддерживают план Баруха по международному кон-

тролю над атомной энергией. И типичная для эпохи Просвещения

вера в парадигматично демократический характер научного сооб-

щества даже более решительно защищается теми, кто наиболее

восприимчив к новым видам социальной ответственности. Но,

писал Эдуард Теллер в 1947 году, ответственность ученых-атом-

щиков состоит не только в том, чтобы просветить публику и по-

мочь ей установить общественный контроль, который "не налагал

бы ненужных ограничений на деятельность ученого", — ответст-

венность состоит также и в том, чтобы осуществить прогресс. "Наша

ответственность,— говорит Теллер, — в том, чтобы также продол-

жать работу в целях успешного и интенсивного исследования атом-

ной энергии"

. Новые виды ответственности не отменяют преж-

них — они только дополняют их.

На первой стадии дискуссий о научной ответственности ученые,

следовательно, не желают отказываться от галилеевского императи-

ва, хотя, в отличие от Галилея, осознают, что наука, если она не

направляется по должному пути, может иметь негативные послед-

ствия для общества. Американский ученый голландского проис-

хождения Эндрю Ж. Ван Мелсен подводит итог такой позиции:

"Человек осознал, что его ответственность требует раз-

вития науки, что он не может пренебрегать этим обсто-

ятельством, но он не может знать наперед все новые и не-

ожиданные виды ответственности, которые новое разви-

тие возложит на его плечи... Последующая ответственность

науки вытекает ... из ответственности, которую люди пер-

воначально испытывают на опыте"

Чтобы быть готовым к ответственности такого рода, ученые

обычно возлагают надежду на образованную демократическую пуб-

лику. В самом деле, во многом благодаря желанию создать такую

образованную общественность, в 50-е годы в Соединенных Шта-

тах стали придавать большое значение преподаванию истории нау-

ки, а в 70-е — развитию образовательных программ "наука—тех-

ника—общество" ("Science— Technology—Society'").