Мейер, К. Шостакович. Жизнь. Творчество. Время

Подождите немного. Документ загружается.

328 ГЛАВА 20 (1950 — 1954)

руководством прежнего Министерства государственной бе-

зопасности. Через неделю после реабилитации «врачей-отрави-

телей» партия приняла постановление, осуждающее органы

госбезопасности, до тех пор стоявшие над партией и государ-

ством. Эти документы имели огромное политическое значение,

и во многих семьях арестованных «врагов народа» появилась

надежда на пересмотр обвинений и приговоров по делам их

родных и близких. К властям хлынули сотни тысяч прошений

о рассмотрении апелляций, и эта работа действительно начала

проводиться, но только выборочно и в очень медленном тем-

пе. К тому же амнистия, объявленная декретом Верховного

Совета в конце марта 1953 года и касавшаяся приговоров за по-

следние пять лет, не относилась к политическим заключенным.

10 июля 1953 года в печати появилось сообщение об аресте

Берии. Это известие означало падение «триумвирата» и рост

влияния Хрущева, организатора заговора. В декабре 1953 года

состоялся официальный процесс Берии, которого признали

агентом Интеллидженс сервис. Одновременно с ним судили и

приговорили к смертной казни нескольких высших функцио-

неров госбезопасности, в том числе бывших министров и их

заместителей. В следующем году расстреляли инициаторов

провокационного «дела врачей».

В культурной жизни и в искусстве некоторое оживление

вызвало издание поэмы Александра Твардовского «Василий

Теркин на том свете», получившей известность еще до выхода

из печати. Широкий общественный отклик встретила статья

В. Померанцева «Об искренности в искусстве», опубликованная

в журнале «Новый мир» (1953, № 12). Появилась повесть Ильи

Эренбурга «Оттепель», название которой стало символом все-

го процесса десталинизации. По сравнению с предыдущими

годами оживились международные контакты представителей

советской культуры и науки. В 1954 году группа советских

философов впервые приняла участие во Всемирном философ-

ском конгрессе. В декабре 1954 года в Москве первый раз за

двадцать лет состоялся съезд Союза писателей, на котором

произошла смена разложившегося и закоснелого правления.

Но хотя из этих фактов можно было бы сделать вывод, что

отныне жизнь в Советском Союзе будет быстро изменяться к

лучшему, эти первые ласточки оттепели чаще всего бывали

эффективно торпедированы, а пробивавшимся росткам законно-

сти еще долго пришлось ждать более благоприятной ситуации.

КРЕМЛЕВСКИЙ «ТРИУМВИРАТ» И НАЧАЛО ДЕСТАЛИНИЗАЦИИ 329

В искусстве все так же продолжали господствовать каноны

социалистического реализма, а борьба с формализмом остава-

лась обязанностью деятелей культуры, о чем свидетельствует

хотя бы ход дискуссии о Десятой симфонии Шостаковича. Тем

не менее важную роль сыграла в тот период статья Арама Ха-

чатуряна «О творческой смелости и вдохновении», опублико-

ванная на страницах «Советской музыки» в ноябре 1953 года.

Автор «Гаянэ» писал о необходимости отказа от «учрежден-

ческой опеки», навязанной композиторам сверху, причем его

высказывание было опубликовано почти одновременно с ана-

логичным выступлением Ильи Эренбурга «О работе писателя».

В своей статье Хачатурян чрезвычайно осторожно взвешивал

каждое слово и каждую мысль, заверяя, что ничто не может

отвлечь советских художников от дальнейшего развития реали-

стического, народного искусства. Но общий тон статьи гово-

рил о появлении элементов определенной либерализации —

процессе, инициированном, впрочем, некоторыми партийными

деятелями. Несомненно, в Кремле отдавали себе отчет в том,

что искусство находится в полном застое, к которому привели

применявшиеся Ждановым методы, и поэтому на пост мини-

стра культуры был назначен Георгий Александров, некогда

противник этих методов. И хотя он продержался недолго, ему

удалось намного улучшить атмосферу в среде деятелей театра,

музыки, кинематографа и литературы.

Статья Хачатуряна возбудила большие споры. Через не-

сколько месяцев журнал «Советская музыка» (1954, № 4) опуб-

ликовал дискуссию о затронутых в ней проблемах, в рамках

которой Хачатурян продолжал развивать свои мысли, озагла-

вив новую статью так: «Правда о советской музыке и совет-

ском композиторе». В дискуссии выступили разные музыканты,

в том числе Шостакович. Он прямо написал тогда: «Надо на-

деяться, что в 1954 году улучшится работа Союза советских

композиторов, все еще страдающая бюрократическими порока-

ми. Ненужная заседательская суетня, процветающая в Союзе,

часто подменяет живые творческие споры вокруг интересных

(пусть дискуссионных!) произведений»^ Шостакович проци-

тировал также недавнюю статью в «Правде» (от 27 ноября

1953 года), где говорилось о «праве художника на самостоя-

тельность, на смелость, на поиски нового» и утверждалось:

«Одна из самых страшных бед для искусства — нивелировка,

подгонка под один образец, хотя бы и лучший. Такой подход

330 ГЛАВА 20 (1950 — 1954)

К работе над произведением стирает индивидуальности, порож-

дает шаблоны, подражательство, тормозит развитие творчес-

кой мысли, лишает искусство радости исканий».

Как нетрудно догадаться, в дискуссии приняли участие и

музыканты с противоположными, консервативными взглядами.

Одним из них был Иван Дзержинский, чья карьера началась в

1935 году после премьеры «Тихого Дона», некогда столь хва-

лимого Сталиным. Статья Дзержинского «Бороться за реалис-

тическое искусство» была атакой на «клику формалистов» во

главе с Шостаковичем, которого автор подверг особенно ост-

рой критике за несколько последних сочинений — совершенно

в духе пасквиля Мариана Коваля в 1948 году.

Тем временем позиции Шостаковича явно укреплялись. Уже

после американской поездки 1949 года и премьеры «Песни о

лесах» его положение было настолько хорошим, что в музы-

кальную жизнь смогли вернуться некоторые из тех произведе-

ний, относительно которых официальная критика не имела

больших возражений, в том числе Первая, Пятая и Седьмая

симфонии и Фортепианный квинтет. Конформистские полити-

ческие высказывания, музыка к пропагандистским фильмам.

Сталинская премия за «Песнь о лесах», а позднее пребывание

на баховских празднествах в Лейпциге положили начало про-

цессу постепенной реабилитации.

Однако полоса уступок и компромиссов Шостаковича тяну-

лась еше много следующих лет. В 1950 году, после визита

в Германскую Демократическую Республику, он выехал

в Польшу в качестве участника И Конгресса мира. В марте

1952 года он в третий раз посетил ГДР, где вместе с Давидом

Ойстрахом и Львом Обориным принял участие в торжествах

по случаю 125-й годовщины со дня смерти Бетховена. И в этом

же году выступил с докладом на Всемирном конгрессе защит-

ников мира в Вене.

В 1950-е годы существенно увеличился и объем обществен-

ной деятельности Шостаковича. Еще в 1949 году он стал чле-

ном Советского комитета защитников мира. Баллотировался в

депутаты Верховного Совета СССР, много времени посвящал

работе в секретариате Союза композиторов. А с течением лет

список его общественных обязанностей продолжал постоянно

расти. Вовлечение в навязанную сверху общественную деятель-

ность приносило ощутимые результаты — не только загранич-

ные поездки, но в первую очередь возможность показать миру

ИСПОЛНЕНИЕ ЧЕТВЕРТОГО СТРУННОГО КВАРТЕТА. ПЯТЫЙ КВАРТЕТ 331

не исполнявшиеся прежде произведения, написанные в 1948 —

1949 годах.

В декабре 1953 года московские любители музыки впервые

услышали Четвергый струнный квартет — сочинение, принад-

лежащее к наивысшим достижениям композитора в области

камерной музыки. В отличие ог предшествующего, этот квар-

тет отличается лирически-интимным настроением, в нем отсут-

ствуют острые конфликты и столь характерные для Шостако-

вича внезапные столкновения. Лаконичная первая часть

выполняет роль вступления, в котором заслуживает внимания

необычная фактура — постепенное наслаивание голосов при

постоянном использовании открытых струн, что производит

впечатление увеличивающегося количества инструментов.

Вторая часть, отмеченная беспредельной печалью, лишенной,

впрочем, драматического оттенка, -- это музыка чрезвычайно

простая и выразительная. В третьей части композитор создал

одно из своих лучших скерцо, в котором от начала до конца

преобладает моторное движение, появляются интересные мо-

дальные лады. Все целое венчает развитый финал, в котором

связи с русской классикой, и прежде всего с Мусоргским,

особенно сильны.

Четвертый квартет был написан в 1949 году: три первые

части летом, а четвертая — в последние дни декабря. Первое

исполнение, осуществленное Квартетом имени Бетховена, со-

стоялось в камерной обстановке - дома у композитора в день

его рождения, 25 сентября 1950 года; тогда это сочинение услы-

шали лишь несколько друзей Шостаковича. В 1952 году к Чет-

вертому квартету проявил интерес и Давид Ойстрах. Однако

только в декабре следующего года Квартет имени Бетховена

представил произведение московской публике.

К тому времени уже существовал следующий, Пятый квар-

тет, сочиненный осенью 1952 года и посвященный Квартету

имени Бетховена по случаю тридцатилетия коллектива. Это

трехчастное произведение имеет характер по преимуществу

симфонический. Шостакович создал своего рода симфонию для

четырех инструментов; размеры сочинения, широкое развитие,

драматические кульминации напоминают аналогичные черты

некоторых предшествующих оркестровых опусов композитора.

Написанный непосредственно перед Десятой симфонией, квар-

тет принадлежит к наиболее сложным произведениям того пе-

риода, а его фактурная новизна заявляет о том, что отныне

332 ГЛАВА 20 (1950 — 1954)

Шостакович становится одним из крупнейших композиторов,

обогативших этот жанр в нашем столетии. Премьера Пятого

квартета состоялась за три недели до премьеры Четвертого, в

ноябре 1953 года. Публика тепло приняла оба сочинения, хотя

надлежащую оценку они получили лишь через несколько лет.

Итак, конец 1953 года принес сразу три премьеры: 13 ноября

Квартет имени Бетховена представил Пятый струнный квартет,

3 декабря прошла премьера Четвертого квартета, а 17 декабря

впервые прозвучала Десятая симфония. Пресловутая дискуссия

о Десятой симфонии, описанная ранее и состоявшаяся весной

следующего года, окончилась несомненной победой композито-

ра. Результатом официального признания реализма Десятой

симфонии было присвоение Шостаковичу (одновременно с

Хачатуряном и Шапориным) звания народного артиста СССР,

в тот период самого почетного звания, которым государство

удостаивало деятелей искусства. В том же году Всемирный

Совет Мира присудил ему Международную премию мира

(наряду с Чарли Чаплином). В 1955 году Шостакович стал

членом-корреспондентом Германской академии искусств в

Западном Берлине.

Триумфом Шостаковича стала и премьера Еврейских песен

15 января 1955 года в Ленинграде — событие в такой же мере

художественное, в какой и политическое, если принять во вни-

мание волну антисемитизма, недавно прокатившуюся по всей

стране. Не меньшей сенсацией было открытие Скрипичного

концерта, исполненного 29 октября 1955 года Давидом Ойстра-

хом вместе с Евгением Мравинским.

Вначале концерт носил номер опуса 77, но в изданной в

1956 году партитуре произведение обозначено как опус 99.

Собственно говоря, это концертная симфония для скрипки и

оркестра, которая состоит из четырех развитых частей, снаб-

женных названиями: Ноктюрн, Скерцо, Пассакалья и Бурлес-

ка. Между двумя последними частями Шостакович поместил

каденцию скорее созерцательного, нежели виртуозного харак-

тера. Лирическая первая часть звучит камерно. Задача солиста

здесь — показать красивый звук, создать интимное настроение.

Идущее в очень быстром темпе Скерцо ставит перед исполни-

телем огромные технические трудности. В этой части Шостако-

вич впадает в свойственный ему гротескный тон; сонатная

форма необычным способом соединяется с трехчастной.

СКРИПИЧНЫЙ КОНЦЕРТ 333

в придачу в репризе появляется сложное фугато. Пассакалья

исполнена трагической выразительности, граничащей с пафо-

сом. Трагизм этой музыки имеет немного аналогий в предше-

ствующем творчестве Шостаковича и напоминает некоторые

страницы Восьмой симфонии и Третьего квартета. Последняя

часть — веселая Бурлеска, в которой явно присутствуют отго-

лоски русской народной музыки.

Как это часто бывало, Шостакович сочинял концерт с мыс-

лью о конкретном исполнителе. Давид Ойстрах познакомил-

ся с произведением сразу после его возникновения, весной

1948 года. Подготовка исполнения не была простой. Скрипач

столкнулся с множеством необычных и сложных интерпрета-

ционных проблем. Первая часть казалась ему чересчур развер-

нутой, вторая — слишком камерной, не убеждали его и неко-

торые детали инструментовки финала. Однако с каждым днем

его энтузиазм рос, превратившись в конце концов в горячую

любовь к этому сочинению.

В 1948 году из-за огульного осуждения Шостаковича пре-

мьера концерта не смогла состояться. Целых семь лет он лежал

в столе и, вероятно, покоился бы там еще дольше, если бы не

поездка Ойстраха в Соединенные Штаты и требование амери-

канского импресарио, чтобы великий скрипач приехал с произ-

ведением, сведения о существовании которого уже несколько

лет проникали за границу. А поскольку период холодной вой-

ны постепенно становился достоянием истории и Советский

Союз был заинтересован в расширении контактов с Западом, в

том числе в культурной области, стала возможной премьера

концерта в Ленинграде, а позднее — после американского ус-

пеха произведения — и его издание. Помещенный на партитуре

новый номер опуса должен был создавать впечатление, что в

результате осмысления событий 1948 года композитор написал

новый вариант сочинения. В действительности оно оставалось

тем же самым, и единственной переменой стала новая инстру-

ментовка начала финала, подсказанная Ойстрахом. Это была

обоюдная игра: композитор дал понять, что переработал

концерт, а критики (среди них и Кабалевский!) подчеркнули

присутствие в нем совершенно новых, весьма положительных

элементов стилистики Шостаковича. (Похожая вещь произо-

шла с Праздничной увертюрой, сочиненной в 1947 году, но

впервые исполненной лишь в 1954 году в качестве нового

произведения, обозначенного, в соответствии с нумерацией со-

чинений того периода, как опус 96.)

334 ГЛАВА 20 (1950 — 1954)

Но поначалу концерт исполнялся только в городе на Неве,

а единственной серьезной рецензией на него была короткая

статья Марины Сабининой, помещенная на последних страни-

цах «Советской музыки». Всеобщее молчание было столь крас-

норечивым, что наконец сам Ойстрах, почти никогда не брав-

щийся за перо, опубликовал в «Советской музыке» прекрасную

статью под названием «Воплощение большого замысла».

В противоположность выжидательной позиции советских кри-

тиков, исполнение концерта в нью-йоркском Карнеги-холле

29 декабря под превосходным управлением Димитриоса Мит-

ропулоса было признано сенсацией. Подчеркивалась не только

огромная ценность произведения, но и политическое значение

того факта, что наконец-то стал возможным показ сочинения,

так долго скрываемого композитором. В Москве концерт был

представлен только в следующем году — Давид Ойстрах

исполнил его 4 и 5 февраля.

В связи с определенным смягчением административного дав-

ления на музыкальную общественность Мравинский смог

включить в репертуар ленинградского оркестра и еще недавно

осуждаемую Шестую симфонию. С этим произведением он

выехал в начале 1955 года в турне по Чехословакии. Исполне-

ние 21 мая в Праге увенчалось большим успехом музыкантов

и симфонии. Осенью следующего года, то есть уже после

XX съезда КПСС, Самосуд исполнил с оркестром Московской

филармонии Восьмую симфонию — в первый раз с 1947 года.

К сожалению, несмотря на возрождение Шестой и Восьмой

симфоний, а вскоре и Фортепианного концерта, несмотря на

первые исполнения неизвестных ранее сочинений, несмотря на

все большее увеличение творческой свободы, новые произведе-

ния композитора пока что не достигали уровня его прежних

творений. Хотя он неустанно работал, музыка, выходившая из-

под его пера, была довольно схематичной. Это касается Кон-

цертино для двух фортепиано (1953), Пяти романсов на слова

Долматовского (1954) и Испанских песен (1956). Из других ра-

бот того периода следует упомянуть музыку к кинофильмам

«Песня великих рек», «Овод» и «Первый эшелон». И даже они

сильно уступали по уровню более ранней киномузыке. На этом

фоне выделялись только Пятый квартет и Десятая симфония.

Шостакович прекрасно отдавал себе отчет в возникшем кри-

зисе, о чем свидетельствуют, между прочим, его письма к Кара

Караеву: «Голова моя плохо работает, и я ничего не сочиняю

СМЕРТЬ ЖЕНЫ. СМЕРТЬ МАТЕРИ 335

<...> За последнее время я больше всего стал жалеть время.

Деньги можно заработать, взять взаймы, украсть. А время про-

падает бесследно и навсегда» (4 июля 1955); «Я веду бурную

жизнь. Много концертирую, и без особого удовольствия. <...>

Я долго, давно ничего не сочиняю. Это меня очень огорчает.

Фактически после Десятой симфонии я больше ничего не сочи-

нил» (4 октября 1955); «У меня новостей мало. А хороших еще

меньше. Самое грустное, это то, что я после Десятой симфонии

больше почти ничего не сочинил. Уже скоро начну чувствовать

себя Россини. Как известно, этот композитор в 40 лет написал

свое последнее произведение. После чего дожил до 70, не напи-

сав ни одной ноты. Слабое утешение для меня. Завтра у меня

собирается комиссия для прослушивания моей оперы "Леди

Макбет". Означенная комиссия должна решить вопрос о том,

можно или нельзя ставить эту оперу. В Ленинграде... настаива-

ют на постановке. <...> Я жду завтрашнего дня с волнением и

любопытством» (11 марта 1956)'. А сочиняя нетрудный Второй

фортепианный концерт, он писал композитору Эдисону Дени-

сову, с которым тогда был в дружеских отношениях; «Сочиняю

плохо. Закончил фортепианный концерт, не имеющий никакой

художественно-идейной ценности» (12 февраля 1957)".

Личная жизнь композитора тоже не была свободна от забот

и огорчений. Брак Шостаковичей уже давно переживал глу-

бокий кризис. Впрочем, союз с Ниной Васильевной нечасто

приносил композитору покой и гармонию, поскольку с самого

начала в нем хватало напряженности и конфликтов. В 1934 го-

ду, еще перед рождением Гали, Шостакович вступил в мимо-

летные отношения с молодой переводчицей Еленой Константи-

новской. Разлад между супругами был недолгим, но настолько

сильным, что какое-то время они жили отдельно — Нина Ва-

сильевна осталась в Ленинграде, а Шостакович переехал в

Москву к Шебалиным. В 1940-х годах Шостаковича связывала

горячая взаимная симпатия с его ученицей Галиной Устволь-

ской. В свою очередь Нина Васильевна завязала отношения с

астрофизиком Артемом Алиханьяном, с которым проводила

научные исследования в Институте физики в Ереване и в ла-

боратории на кавказской горе Арагац, из-за чего в начале

50-х годов довольно часто покидала мужа.

Летом 1954 года композитор, как обычно, отдыхал в Кома-

рове. Он был измучен напряженным концертным сезоном.

Дочь Галя только что сдала вступительные экзамены в уьшвер-

336 ГЛАВА 20 (1950 — 1954)

ситет. От матери она унаследовала любовь к науке и хотела

заниматься биологией. Восемнадцатилетнюю девушку все чаще

видели в сопровождении Евгения Чуковского, сына известного

писателя. С замужеством, однако, решено было подождать до

конца учебы.

Осенью Нина Васильевна выехала в Сочи, а оттуда на Ара-

гац. Супруги должны были встретиться в декабре в Ереване,

чтобы вернуться оттуда в Москву для встречи Нового года.

Ожидая приезда мужа, Нина Шостакович купила два биле-

та на концерт Александра Вертинского. «В тот вечер, — вспо-

минала ее приятельница Тина Асатиани, — Нина Васильевна

была очень весела. На следующий день ее положили на опе-

рационный стол с диагнозом "раковая опухоль"... Я позвонила

Д. Д. Шостаковичу — он был на концерте — и передала о тя-

желом состоянии жены... <...> К утру, когда он приехал

с дочерью, Нина Васильевна была без сознания. Дмитрий

Дмитриевич все беспокоился, что окно открыто и она может

простудиться, и никто не решался сказать ему, что она уже

умерла»'. Это произошло 5 декабря. Нине Васильевне недавно

исполнилось 45 лет. Тело привезли в Москву и похоронили в

укромном уголке Новодевичьего кладбища. Расстроенный

Шостакович повторял: «Вот и мне здесь есть местечко, и мне

есть местечко...»

Дома в ожидании похорон он при открытом гробе слушал

пластинки с записью Восьмой симфонии, играл Прелюдии и

фуги, словно желая уйти от действительности или вызвать в

памяти счастливые времена. В присутствии людей он не пока-

зывал своей боли. На похоронах собралось много коллег и

друзей Нины Васильевны. Академик Лев Ландау пригото-

вил прощальную речь. «Шостакович остановил: "Не надо, не

надо" — и неожиданно снял горестное напряжение внешне

будничными словами: "Холодно очень. Очень холодно. Давай-

те разойдемся"»^.

В последующие недели он избегал всяческих контактов с

людьми. Оставался один в квартире с детьми и преданной

домработницей Марией Дмитриевной Кожуновой, работавшей

в семье Шостаковичей еще с предвоенных лет. Марии Дмитри-

евне не нравилось жить в шумной и суматошной Москве, но

после смерти Нины Васильевны она сочла своим долгом

остаться при композиторе. И только немощной старушкой она

СМЕРТЬ ЖЕНЫ. СМЕРТЬ МАТЕРИ 337

ушла на пенсию и покинула благодарных Шостаковичей, со-

хранивших о ней наилучшие воспоминания.

В июле следующего года Шостакович написал Денисову

удрученное письмо: «...все здесь [в Комарове] напоминает Нину

Васильевну. Очень она любила это место и много положила

энергии для нашего здесь устройства. В общем, лето проходит

бесплодно и грустно. Больна мама. Еле двигается Нинин отец.

Быть этому свидетелем ужасно трудно».

В начале ноября 1955 года, когда Шостакович находился в

Вене на торжественном открытии восстановленного оперного

театра, умерла его мать. Ему удалось самолетом успеть на по-

хороны, состоявшиеся на Волковом кладбище 12 ноября, в

день рождения его старшей сестры Марии. Был хмурый,

дождливый день — типичная ленинградская осенняя погода.

После возвращения с кладбища, сидя в кругу семьи и друзей

в доме умершей, Шостакович был молчалив и угнетен. Время

от времени он тихо говорил: «Как ей там холодно и одиноко»'.

Вечером он достал архив матери. Софья Васильевна собирала

всякие документы, касающиеся сына: первые афиши, рецензии,

фотографии, ноты, наброски партитур. Письма к матери ком-

позитор уничтожил, не желая, чтобы кто-нибудь их прочел.

Они с матерью делились всеми радостями и горестями, неред-

ко он доверял ей очень личные дела. Так же точно он поступал

почти со всей корреспонденцией, которую получал в течение

жизни. Не сохранились даже письма, относившиеся к периоду

ухаживания за Ниной Васильевной...