Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика)

Подождите немного. Документ загружается.

гии религиозной. Нужно согласиться с Ф. Коплсто-

ном, что современные буржуазные философы иногда

просто повторяют то, что давно уже было сделано

средневековыми. К примеру, узловая теория совре-

менной феноменологии

—

теория интенционально-

сти

—

была выдвинута и отчасти разработана еще

в XIII—XIV вв. Пьером Ореолем и Уильямом Ок-

камом: позднее средневековье задолго до Рассела

знало различие между грамматической и логической

формами предложения, школой Оккама устанавли-

валось то же самое отношение между «событиями»

и «атомарными предложениями», что и Витгенштей-

ном в его «Трактате»

. К этому можно только до-

бавить в качестве заслуги средневековой мысли, что

ей была чужда привязанность к тому расслабляю-

щему субъективному идеализму и скептицизму, ко-

торый сопровождает обычно современный позити-

визм.

Конечно, не только позитивизм и феноменология

могут найти в средних веках своих предшественни-

ков.

Со средневековой мыслью еще больше связана

вся современная религиозная философия

—

христи-

анская, мусульманская и иудаистская. Экзистенциа-

листская идея отчужденности и заброшенности

человеческого существования звучит как эхо средне-

вековой идеи извечной греховности и конечности че-

ловека. И у неотомистов, и у атеиста Сартра мы

вновь встречаемся с той же старой средневековой

проблемой сущности и существования. Средневе-

ковье все еще современно. Оно современно и в том

смысле, что без анализа его духовной культуры и

его философии невозможно было бы ничего понять

во всем последующем развитии европейской мысли:

нельзя было бы, например, объяснить исторического

поворота к философскому эмпиризму и рационализ-

му в XVII в., просветительскую негацию средневе-

ковья и его романтическую реабилитацию в XVIII—

XIX вв., глубокий интерес к нему немецких класси-

ков,

особенно Шеллинга, а также значительное вни-

мание, уделенное ему классиками марксизма. Сви-

детельством его современности является и то, что и

к средневековой культуре в целом, и к средневеко-

вой философии в частности в наши дни обнаружи-

вается всевозрастающий интерес у людей самых

различных профессий и убеждений.

Перечисленные обстоятельства ободряют нас при-

ступить к анализу формирования того способа фило-

софствования, который мы назвали выше средневе-

ковым и который, по нашему предположению, воз-

ник и приобрел свою классическую, первообразную

форму уже в античную эпоху. Нам хотелось бы про-

вести заданный анализ таким образом, чтобы чита-

тель смог ясно себе представить, на какой социаль-

но-исторической основе и из каких идейно-мировоз-

зренческих предпосылок возник этот способ фило-

софствования, чем он был на ранней стадии своего

существования, кто придал ему каноническую фор-

му и как он трансформировался в средние века.

К сожалению, объем книги не позволил нам рас-

смотреть все детали этой трансформации. Мы вы-

нуждены были сосредоточиться в основном на онто-

логии, гносеологии и этике, несомненно самой влия-

тельной части учений исследуемых мыслителей.

Кроме того, как показывает подзаголовок книги,

речь в ней пойдет в основном о западной,

латино-

язычной философии, а греческая философия будет

привлекаться лишь по мере необходимости, когда

потребуется установить происхождение тех или

иных идей латинской патристики либо показать, что

эти идеи были характерны не только для латинян,

но и для всей движущейся в средневековье Рим-

ской империи. Анализ доводится примерно до сере-

дины VI в. Поэтому мы сознательно не останавли-

ваемся на «Ареопагитиках», влияние которых на

западную мысль начинается только с девятого сто-

летия.

Исследование философии латинской патристики

как мировоззренческой и методологической модели

западноевропейской средневековой философии, на-

сколько нам известно, до сих пор не предпринима-

лось.

Хорошо знакомая каждому философу-медиеви-

сту книга М. Грабмана (Л/. Grabmann. Die Geschich-

te der scholastischen Methode)* при всех ее неоспо*

римых достоинствах дает представление в основном

о «методологической модели» схоластики и не охва-

тывает значительной части поставленных патристи-

кой мировоззренческих вопросов. Подобный же не-

достаток имеет дополняющая кпигу Грабмана рабо-

та Ф. Овербека (F. Ouerbeck. Vorgeschichte und

Jugend der mittelalterlichen Scholastik. Basel, 1917).

Добротный анализ предыстории средневековой фи-

лософии дан в книге Д. Ноулса (D. Knowles. The

Evolution of Medieval Thought. London, 1962). Одна-

ко этот анализ не распространяется на латинскую

патристику в целом и почти не касается проблемы

ее своеобразия. То же самое можно сказать и о

фундаментальной кембриджской истории поздней

греческой и ранней средневековой философии

(СН) **, где латинская патристика представлена

лишь самыми крупными ее идеологами (Августин,

Боэций). Написанная специалистами весьма раз-

личной философской ориентации, она, кроме того,

лишена необходимого единства позиции. Из более

специальных исследований патристической филосо-

фии следует отметить книгу Э. фон Иванки (Е. von

Jvanka. Plato Christianus) *, в которой патристика

(главным образом греческая) рассматривается как

важнейший этап трансформации античного плато-

низма в средневековый.

В отечественной литературе последних десятиле-

тий обобщающих исследований по латинской пат-

ристике нет вовсе. В то же время в книге С. С. Аве-

ринцева («Поэтика ранневизантийской литерату-

ры») *, посвященной эстетико философской МЫСЛР1

греческой патристики, содержится целый ряд инте-

ресных соображений, имеющих отношение и к пат-

риотическому философствованию в целом.

* Выходные данные отмеченных звездочкой работ см. в

Примечаниях.

** См. Список сокращений.

НАЧАЛЬНАЯ

СТАДИЯ!

I-IVBR

Глава первая

ИСТОКИ

ПРЕДПОСЫЛКИ

Исторические обстоятельства, при которых появил-

ся на свет, принял классическую форму и стал гос-

подствующим средневековый способ философствова-

ния,—

это социально-экономические, политические

и идеологические обстоятельства эпохи Римской им-

перии. Среди них определяющим было постепенное

деформирование и последующее разложение рабо-

владельческого строя, сопровождавшееся возникно-

вением «такого способа производства, в котором в

зародыше уже содержался способ производства, гос-

подствовавший в средние века»

. Укрупнение мас-

штабов хозяйственной деятельности, связанное с ан-

нексионистской политикой Рима и концентрацией

средств производства и материального богатства в

руках все более ограниченного круга рабовладель-

цев,

вело к обезличиванию рабского труда, увели-

чивало дистанцию, отделявшую раба от рабовла-

дельца, превращало раба из хотя и бесправного

члена патриархальной рабовладельческой «фами-

лии», материальное благополучие которой он обес-

печивал с известной долей заинтересованности, в

безымянного участника громадной армии рабов,

в субъект почти анонимной эксплуатации и почти

механической утилизации. Это имело своим послед-

ствием, с одной стороны, дальнейшее обострение

антагонизма между рабами и их хозяевами, что вы-

разилось в массовых восстаниях рабов конца рес-

публики и в ужесточении законодательства против

рабов начала империи; с другой стороны, падение

производительности рабского труда, единственным

стимулом которого становилось физическое принуж-

дение, что заставляло рабовладельцев прибегать к

новым формам производственной эксплуатации:

«прикреплять» рабов к земле и средствам производ-

ства и предоставлять им некоторую хозяйственную

свободу

. Деформация рабовладельческих отноше-

ний приводила к изменениям и в социальной стра-

тификации. Помимо двух основных общественных

классов

—

рабов и рабовладельцев

—

появляется

множество прослоек и социальных групп, играющих

существенную роль в общественной жизни: вольно-

отпущенники (либертины), свободные люмпены, ко-

лоны, профессиональные солдаты и т. д. Вместе с

тем происходит постепенное перераспределение ро-

лей различных социальных групп: по мере движе-

ния империи к своему закату доля участия в обще-

ственном производстве колонов и полусвободных все

более возрастает, а доля участия рабов и свободных

производителей уменьшается; значительная часть

либертинов переливается в разряд эксплуататоров

и обретает многие привилегии рабовладельцев; нао-

борот, громадное число свободных люмпенов и бед-

нейших крестьян переходит в разряд экономически

зависимых и лично несвободных. При Диоклетиане

и Константине прикрепление свободных крестьян

к земле и уравнение их с земледельческими рабами

получают юридическое оформление в целом ряде

государственных декретов. Одновременно с этим из-

даются декреты о прикреплении свободных ремеслен-

ников к ремесленным корпорациям. Преемники Кон-

стантина продолжают ту же экономическую поли-

тику. К началу V в. по своей хозяйственной органи-

зации и классовой структуре римское общество уже

больше напоминает не античное общество классиче-

ского рабовладения, а протофеодальное общество

средневекового типа. Варварские нашествия V—

VI вв. лишь ускорили разрушение античных рабо-

владельческих порядков. Однако нельзя сказать, что

они способствовали утверждению нового социаль-

ного порядка, основы которого закладывались позд-

ней античностью. Результатом нашествий был ско-

рее экономический хаос и беспорядок. Пострадали

не только социальные институты рабовладения, но

га

[(хотя

и в меньшей мере) и античные протофеодаль-»

ные институты. К тому, что осталось, варвары доба-

вили элементы характерного для них родо-племен-

ного строя

. Последующая эпоха, которую принято

называть эпохой раннего феодализма, представляет

собой для Западной Европы сложнейшее переплете-

ние позднеантичных и варварских общественно-эко-

номических укладов; переплетение, преобразующее-

ся постепенно в сплав или даже синтез, ставший

в процессе своего развития экономической основой

зрелого феодализма

Разумеется, всесторонний анализ социально-эко-

номической истории не входит в задачу данной

книги. Вместе с тем то, что мы сказали выше, ска-

зано не только и не столько с целью показать исто-

рический антураж интересующего нас здесь фено-

мена

—

возникновения средневековой идеологии,

сколько с целью доказать, что возникновение этой

идеологии не было беспочвенным и что в социально-

экономических реалиях поздней античности содер-

жались необходимые предпосылки ее возникнове-

ния. То, что Римская империя в социально-экономи-

ческом отношении к V в. превратилась в общество

с ярко выраженными протофеодальными чертами,

служит опосредствованным основанием того факта,

что именно в этот период формируются классиче-

ские образцы средневековой идеологии, именно на

этот, а не на последующий период экономического

хаоса приходится жизнь учредителей средневековой

духовной культуры. Более непосредственно указан-

ный факт объясняется из политической и собствен-

но идеологической истории.

«Основоположники средневековья», как назвал

интересующих нас мыслителей американский исто-

рик Э. Рэнд

, были в большинстве своем «отцами»

и «учителями» христианской церкви, отчего и пе-

риод, на который приходится их деятельность (II—

VI вв.), обычно называется эпохой «патристики»

(от лат. patres

—

отцы). Но ведь эта церковь, зод-

чими и идейными наставниками которой они были,

оставалась в продолжение всего средневековья не

только самой влиятельной политической и идеоло-

гической силой, но в то же время и тем, пожалуй,

единственным институтом, который, несмотря на

глубокие социальные перемены и варварские наше-

ствия «темных веков», непрерывно сохранял и вся-

чески поддерживал преемственную связь со своим

античным прошлым. В глазах средневекового чело-

века современная ему церковь была прямой на-

следницей церкви античной

—

наследницей достой-

ной или недостойной в зависимости от времени и

индивидуальных симпатий. Интересно, что средне-

вековая церковь всегда оправдывала свое право на

исключительность в делах веры именно своей на-

следственной связью с «апостольской традицией» и

древней церковью, а христианские ереси, выступав-

шие против господствующей церкви, осуждали ее

как раз за отступничество от принципов древней

веры и призывали к возрождению чистоты первона-

чального учения. Таким образом, и ортодоксальное

и неортодоксальное христианство средних веков так

или иначе апеллировало к традициям, сложившимся

еще в античном мире. Отсюда понятно значение для

средневековой духовной культуры деятельности

«отцов» и «учителей» церкви, стоявших у истоков

этих традиций.

Разумеется, средневековье видело в древнем хри-

стианстве вообще и в патристике в частности больше

единства и однородности, чем им было свойственно

в действительности. Беспристрастное и критическое,

а тем более историческое восприятие своего прош-

лого было ему чуждо. На самом деле, охватывающая

несколько веков институциональная и идеологиче-

ская история раннего христианства, равно как и

доктринальная история патристики, полна контра-

стов,

перемен и расхождений; причем доктриналь-

ная неоднородность патристики в первую очередь

вависела как раз от тех исторических перемен, кото-

рые произошли с христианством в целом за первые

четыре-пять веков его существования.

Согласно известной оценке Энгельса, на стадии

своего возникновения христианство было явлением

революционным

. Будучи продуктом декаданса,

«распада» рабовладельческого строя, оно в то же

время само содействовало этому распаду, так как по

своей сути представляло собой идеологию антирабо-

владельческую и, если можно так выразиться,

анти-

античную,

заключающую в себе идеалы не столько

современной, сколько будущей эпохи. Однако рево-

люционность и оппозиционность христианства есте-

ственным образом убывали, а его консерватизм и

социально-политический конформизм возрастали по

мере того, как античное общество под воздействием

различных факторов, включая сюда мощное воздей-

ствие самой христианской идеологии, преобразовы-

валось в общество средневекового типа. Носителем

и проводником христианской идеологии была цер-

ковь

—

вначале палеохристианская профетическая

церковь-община с характерными для нее демокра-

тизмом и спонтанной религиозностью, затем «ари-

стократическая» и бюрократическая епископальная

церковь с ее жреческой кастой и культовой дисцип-

линой, с общеобязательной доктриной и претензией

на религиозную исключительность. Уже в первые

два века своего существования в условиях Римской

империи христианская церковь «прошла путь от

спонтанных форм самоуправления до иерархической

организованности, от ожидания радикального изме-

нения общества до приятия существующего поло-

жения дел, от отвержения «этого мира» до стремле-

ния контролировать изнутри традиционные инстру-

менты власти «над миром»»

. В последующие два

столетия, после легализации при Константине, цер-

ковь постепенно превратилась в решающую полити-

ческую силу римского общества, не только контро-

лирующую «традиционные инструменты власти», но

и представляющую собой нередко единственную

реальную власть, ответственную за сохранение и

дальнейшее развитие этого общества. Таким обра-

зом,

уже на античной стадии своей истории христи-

анская церковь претерпела существенные измене-

ния,

превратившись из оппозиционной и гонимой

«страннической» церкви (Ecclesia peregrina) в цер-

ковь господствующую и «торжествующую» (Eccle-

sia triumphans).

Понятно, что на разных стадиях указанной эво-

люции церковь вносила соответствующие изменения

и в свое учение

—

политическое, моральное, а отча-

Стй й религиозное. Не оставались неизменными и

мировоззренческие позиции христианства. Образно

говоря, мир, увиденный с высоты христианских ба-

зилик IV—V вв., выглядел иначе, чем тот же мир,

созерцаемый из глубины христианских катакомб

II—III вв. Отцы церкви «торжествующей», как пра-

вило,

видели в мире больше гармонии и порядка, чем

отцы церкви «гонимой».

Конечно, многообразие мировоззренческих пози-

ций эпохи патристики не может быть выведено

только из факта трансформации церковных институ-

тов и церковной идеологии. Не менее существенной

причиной этого многообразия были непрерывные

контакты древнего христианства с языческой антич-

ностью, в частности с античной философией. Гете-

рогенная и в то же время эклектичная философия

поздней античности предоставляла христианским

идеологам широкие возможности для заимствования

самых разнообразных идей и понятий, нужных им

на начальном этапе для формирования, а на более

позднем

—

для философского обоснования собствен-

но христианского мировоззрения. Усвоение различ-

ных, часто противоречащих друг другу античных

философских представлений во многом определяло

нетождественность взглядов (в том числе и теоло-

гических) христианских мыслителей: даже если они

были современниками, одни из них больше зависели

от стоиков и киников, другие

—

от платоников;

одни

—

от аристотелевской физики, другие

—

от ари-

стотелевской логики или метафизики и т. п. Что эта

дифференциация античных влияний вела подчас к

доктринальным расхождениям большой значимости,

показывает история Антиохийской и Александрий-

ской богословских школ, первая из которых благо-

даря господству в ней рассудочного аристотелизма

произвела на свет учение Ария

—

крупнейшую хри-

стианскую ересь IV в.; вторая, пользовавшаяся ме-

тодами неоплатонической диалектики, стала оплотом

антиарианского правоверия.

Наконец, к важнейшим факторам, определившим

специфику отдельных учений античного христиан-

ства, следует отнести непрерывно возраставшую