Маковецкий Е.А. Подобие и подражание в средневековой культуре

Подождите немного. Документ загружается.

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

личавости и ясности невозможно, если исходить из тех ха-

рактеристик, которые этим идеям дает Пселл. Ясность мо-

жет быть добродетелью только той словесности, которая

не претендует на то, чтобы называться литературой, т.е.

пользуется живым языком и не ориентируется на язык ора-

торской прозы

236

Например, сочинения Иоанна Мосха (550 – 619 гг.) и

Симеона Нового Богослова (949 – 1022 гг.).

150

Е.А. Маковецкий

Мимесис и зрелище

Видеть – это почти то же самое, что знать. Метафо-

рическое сближение зрения и знания – одна из важных

констант европейской культуры. Благо у Платона – как

солнце: то, что даёт бытие всему зримому. У Григория Па-

ламы Бог – это свет. Декарт говорит о естественном свете

разума. Но видеть всё же – не совсем то, что знать, как

«розы-морозы» - не самая удачная русская рифма. Вспо-

мним как в седьмой книге «Государства» Платон указыва-

ет на ещё одну причину заблуждения, кроме той, что оби-

татели пещеры тени от вещей принимают за сами вещи, –

это очевидная ошибка. Есть и другая – они приписывают

звуки, на самом деле производимые идущими по невиди-

мой дороге людьми и животными, теням. Это ошибка слу-

ха, вторая грань, отделяющая истину от того, что можно

увидеть. Соловей (ἀηδών) прекрасно поёт, оставаясь не-

видимым (ἀειδής), оставаясь невзрачным. Насколько со-

ловьиное пение больше подходит жар-птице или какому-

нибудь ещё более дивному созданию, настолько же и мы

соблазняемся сближать красоту и истину. В этом вторая

ошибка пещерных обитателей: мало того, что они прини-

мают видимое за то, что есть на самом деле, они ещё и

склонны подтверждать действительность увиденного сла-

достью слышимого, совсем не беря в расчёт того, что это

сладость чревата горькой расплатой. Мало ведь, кто так

хитроумен, что может, услышав пение сирен, не попла-

титься за это.

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

В «Триадах» Григорий Палама пишет о том, что в

сущности непознаваемый Бог всецело присутствует в об-

ращённых к человеку энергиях: Божественный свет – пре-

исполнен Богом, увидеть этот свет, значит светом же

стать. Значит знать, будучи принятым Богом в теозисе.

Но мало того, что теозис, в принципе не возможен без ми-

лости Божией, та его неизмеримо ничтожнейшая часть, ко-

торая проходится самим человеком, уже она чревата вся-

кого рода искривлениями света, т.е. производством теней.

Варлаам – еретический оппонент св. Григория – тоже ведь

не мыслит себя служителем тьмы, он тоже устремляется к

свету, но допускает в нём примеси, сам оставляет за собой

тень. Тень есть искривление света, производимое по незна-

нию, простоте, оплошности или как-то ещё. Неправильно

видеть – значит отбрасывать тень, производить иллюзор-

ное, онтологически ложное и легко искореняемое отъяти-

ем свободы видения или же трудно искореняемое сосредо-

точенным зрением беспримесного света.

Наконец, разум у Декарта тоже ведь не запросто

способен отыскать истину с помощью имеющегося у него

естественного света. Разум необходимо вооружить мето-

дом, т.е. указать ему путь, на котором ему удастся избе-

жать ошибки и заблуждения. Итак, видеть – это ещё со-

всем не знать. Но вероятно, как раз в пространстве этой

метафоры, как в ящике Пандоры, и заключены тайны зре-

лища. Внутреннее пространство зрелища именно темно и

невидимо и знать, что несёт зрелище, значит, в первую оче-

редь, разобраться в том, что скрывается в этом про-

странстве.

Хорошо известно каким негодованием встречали пер-

вые христиане разнузданность римских зрелищ. Не только

они, стоики – плоть от плоти античной культуры – тоже

152

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

находили поводы отворачиваться от происходящего в цир-

ках, театрах и стадионах. Но поговорим об апологе-

тической критике этого явления, как она представлена в

трактате «О зрелищах» Тертуллиана.

Зрелище соблазнительно, говорит он, сонмы народа

стекаются, чтобы поглазеть на переодетых актёров или

гладиаторские бои, сами не подозревая насколько их, вро-

де, пассивное во всём этом участие для них опасно. И,

ладно, язычники, не они беспокоят Тертуллиана в первую

очередь, но и христиане, ведь, тоже посещают зрелища.

Повинуясь всеобщему соблазну, они рискуют погубить

свои души. В чём же пагуба зрелища? В превратном упо-

треблении вещей, отвечает Тертуллиан. Всякое зрелище –

языческое по своему происхождению, посвящено тому или

иному богу-демону и участие христианина в таком са-

танинском служении есть безусловное зло. Язычник,

лишённый «светильника веры», судит о добре и зле не

имея на этот счёт никакого твёрдого знания, но по одной

лишь своей прихоти. Тертуллиан приводит примеры того,

как актёров, атлетов, гладиаторов и пр. превозносят толпы

зрителей, зрители рискуют своей репутацией, чтобы завя-

зать более близкие с ними отношения, но в то же время их

же считают людьми второго сорта: «Какое извращение!

Они любят тех, которых наказывают; презирают тех кого

одобряют; хвалят исполнение, а исполнителя позорят. Как

странно бесчестить человека за то самое, за что воздается

ему честь. Вместе с тем, какое признание в порочности

зрелищ! Их исполнители, хотя и окружены любовью, не

зря лишаются доброго имени»

237

. Вот это языческое отсут-

ствие твёрдого критерия для отличения добра от зла и

есть первая причина «извращенности» зрелища. Здесь сто-

237

Тертуллиан. О зрелищах. 22.

153

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

ит заметить, что главное дело человеческого разума в свя-

тоотеческом определении состоит как раз-таки в способ-

ности добро отличать от зла, стало быть первая причина

извращенности зрелищ, по Тертулиану, - в их безумии.

Другая причина состоит в том, что зрелище заставляет че-

ловека жить несобственной жизнью, значит обманной

238

«Но какой пользы зрители могут ожидать для себя, когда

вне себя находятся? Они скорбят о несчастии других, ра-

дуются о счастии других же: всё, чего они желают, всё, что

клянут, для них – чужое»

239

. Здесь ведь не идёт речи о со-

страдании, которое, конечно же, может служить вполне

достаточным оправданием для того, чтобы жить не своей

жизнью. Но одно дело настоящее сострадание к на-

стоящему человеку, другое же – удобное, измеренное вре-

менем представления сострадание к театральному герою,

при котором от зрителя, по большому счёту, совершенно

ничего не требуется, кроме известного уровня чувстви-

тельности душевных рецепторов. При настоящем же со-

страдании ни о каком «нахождении вне себя» нет и речи,

оно потому и сострадание, что душа болеет вместе с ду-

шой того, кому сострадаешь. Стало быть эта чужая жизнь

и есть второе извращение зрелища. Третье заключается в

непонимании того простого факта, что «рассказ о постыд-

ном деле столь же бесполезен и опасен, как и само

дело»

240

. Кажется, видеть убийство на сцене ещё не значит

быть заодно с убийцей, но Тертуллиан утверждает обрат-

238

Точно на таком же обманном несобственном, но в данном

случае, желании построена работа машины желания в описании

Делёза и Гваттари. См. Ж.Делёз, Ф. Гваттари. Капитализм и

шизофрения. Анти-Эдип. М., 1990.

239

Тертуллиан. О зрелищах. 16

240

Там же, 17

154

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

ное, точно так же как много веков спустя Достоевский.

Вспомним как на процессе по поводу убийства старика

Карамазова расстроенный Иван обращается к пришедшей

публике: вы ведь разочаруетесь если как-то выйдет, что

никакого отцеубийства не было, значит вы хотите отце-

убийства, значит вы сами отцеубийцы и есть. И он-то знал,

о чём говорил. Наконец, последнее извращение языческого

зрелища, по Тертуллиану, состоит в том, что никакое оно в

собственном смысле и не зрелище, настоящее зрелище ещё

впереди: «Это будет пышное зрелище! Там будет чем вос-

хищаться и чему веселиться. Тогда-то я и порадуюсь,

видя, как в адской бездне рыдают вместе с самим Юпите-

ром сонмы царей, которых придворные лжецы объявили

небожителями. Там будут и судьи – гонители христиан,

объятые пламенем более жестоким, чем свирепость, с ко-

торой они преследовали избранников Божьих», - так

немного злорадствуя заключает свою отповедь языческим

зрелищам христианин Тертуллиан. И его анализ чрезвы-

чайно важен для нас: в нем освещается то внутреннее зага-

дочное пространство зрелища, которое без этого христи-

анского протеста так, возможно, и оставалось бы не в меру

таинственным. В этом пространстве происходит странное

искривление: я позволяю себе смотреть на то, что никогда

не позволю себе сделать, я становлюсь чужим себе, теряю

себя – в этом соблазнительная сладость и погибель зрели-

ща.

Чем тогда страшен, например, музей, если он тоже

зрелище, и если ничего предосудительного там не де-

монстрируется? Историки музея находят зачатки музея в

греческих храмовых и римских частных коллекциях. Но

что представляют собой те и другие? Первые – состоят из

жертв и подношений олимпийцам. Роскошный храм, на-

155

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

полненный богатствами – это предмет гордости граждан, а

обитатели храмов – божества, важнейшая статья самои-

дентификации, значит, отличения себя от всего остального

мира – от варваров

241

. Принести роскошный подарок – зна-

чит отличиться самому, иметь роскошный храм в своём го-

роде – значит отличиться от других городов, почитать

олимпийцев – значит отличаться от варваров. Только то-

гда закончилась Греция, когда бог Пан умер. Чем были

римские коллекции, как не коллекциями военных трофе-

ев? Трофей – это знак победы, символ превосходства над

другим, чужое, ставшее твоим по праву сильнейшего:

пришёл-увидел-победил. Вот двойная сила трофейного и

храмового зрелища: быть предметом гордости для своих и

предметом зависти для чужих. Всё это очень эффективные

аттракторы: деление мира на своих и чужих, чувства гор-

дости и зависти. Современные публичные музеи, начатые

коллекциями диковин в эпоху Просвещения, не теми же

аттракторами притягивают публику? Разве они были ано-

нимными, а не служили предметом гордости своего вла-

дельца? Разве современные государства не рассматривают

музей в качестве важного элемента, определяющего их

статус? (Разве не спорили Лувр и Британский музей по по-

241

Вспомним как ранимы были греки во всём, что касалось каких-

то отступлений в богопочитании: в этом состояло главное

обвинение, предъявляемое Сократу; а случай с сиракузским

тираном, «раздевшим» золотую статую бога, сохранился в веках,

и скорее всего не благодаря остроумию Дионисия, а из

сострадания к тому возмущению, которое испытали Сиракузцы,

вынужденные мириться с таким святотатством; вероятно, не без

святотатственного греха был и Диоген, подстерегавший в храме

молящихся у статуй богов греков, ждавший, пока они согнуться

в поклоне и дававший им пинка со словами «глупец, твой бог

может оказаться и позади тебя».

156

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

воду судьбы египетских находок и легко ли простили ан-

гличане продажу в Россию коллекции малых голландцев?

Дело только в жадности?). Разве не статусные интересы

преследуют создатели огромного числа корпоративных

музеев в современной России, настолько огромного, что в

культуре диагностируется музейный бум?

Но пусть эти риторические вопросы не станут обви-

нением музею. Музей только часть культуры, бездумно

эксплуатирующей зрелище. Настолько бездумно, что её

можно определить как «культуру невидимого». То, что

увидел в зрелище Тертуллиан, напугало его. Мы не будем

пугаться, только уделим этому самое пристальное внима-

ние.

В 12-ой главе «Об устроении человека», посвящённой

вроде бы «физиологическому» вопросу о том, в каком ме-

сте тела помещается ум; где доказывается, что, будучи

причастным сразу всем членам и органам тела, ум, тем не

менее, не занимает никакого определённого места; Григо-

рий Нисский в самом конце главы излагает вот какое «тон-

кое учение». Ум, причастный Божественному, сам по мере

возможности наполняется прекрасным, а, становясь пре-

красным, он и тело увлекает к божественному Первообра-

зу, так что человек в целом делается прекрасным. Этот по-

рядок мира, когда низшее устремляется к высшему и, сле-

дуя за ним, само облагораживается св. Григорий называет

«благим сродством». Оно, однако, может быть расторгну-

то, если порядок подражания изменится на противополож-

ный, если ум, отвернувшись от Прекрасного, обратиться к

веществу. В этом случае, поскольку вещество без действия

на него прекрасного «бесформенно и неустроено», «испор-

тится и красота природы, которая украшается умом». В

этом случае, говорит св. Григорий, ум будет создавать

157

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

«образы оборотной стороны благого». Это ужасный, безоб-

разный мир «когда природа обращается вспять, склоняясь

желанием не к прекрасному, но к тому, что нуждается в

украшающем»

242

. Стало быть, причина природе человека

быть прекрасной – сохранять подобие прекрасному,

устремляться к нему, увлекая и вещество в этом уподоб-

лении. А причина быть безобразной – в обращении вспять,

когда создаются образы оборотной стороны благого. Тре-

тьего нет, не может быть в святоотеческом мире. Вспо-

мним здесь попытку героя Бруно Шульца создать мир без

избытка, мир строго по надобности измеренных функций.

Зачем, правда, рассуждал он, создавать такое сложное тво-

рение, как человек, если в моей драме потребна только,

скажем, улыбка, профиль, изгиб руки. Можно обойтись

ведь и таким утилитарным творением. Это был жалкий и

безумный старик, только что не падавший в обморок от из-

быточной творческой силы, заключённой только в телах и

нехитрых ужимках молодых работниц, помогавших его

жене по хозяйству. Он был посрамлён настоящим Твор-

цом: оказалось, что в одном колене девушки заключено

столько же переизбытка блага, как и в целом человеке, как

в целом мире. Оказалось, что в благом, прекрасном творе-

нии нет частей, там всё целое и избыточное, короче, он

был посрамлён в своей мишурной выдумке, его мир был

уродлив, и не миром был даже, а безумным хаосом. Может

так и есть: только два положения – лицом к прекрасному и

отвернувшись от него.

Но одно дело не быть и совсем другое – быть неви-

димым. Именно зрелище представляет собой тот меха-

242

Цит. по изданию: Святой Григорий Нисский. Об

устроении человека. Перевод В.М. Лурье. СПб., 2000. Сс.

48-50.

158

ПОДОБИЕ И ПОДРАЖАНИЕ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

низм, который делает неразличимой не только эту, описы-

ваемую Григорием Нисским, дихотомию прекрасного-без-

образного, но уничтожает вообще всякий смысл как пре-

красного, так и безобразного. Зрелище ни прекрасно, ни

безобразно – оно притягательно. Зрелище – это чрезвы-

чайное искусство, искусство в высшем смысле, то есть то,

что стоит дальше всего от природы, для которой дихото-

мия прекрасное-безобразное, или космос-хаос, является

как раз решающей. Дело в том, что зрелище, если говорить

о нём как о явлении культуры, создаёт как раз особую

«культуру невидимого», оно в силах прятать, умалчивать

скрывать. Культура с преобладанием зрелищ – это культу-

ра, где слишком много невидимого.

Один из героев «Соборян» Н.С. Лескова – добрый и

простой дьякон Ахилла – отправляется с архиереем вза-

мен приболевшего губернского протодьякона в Петербург

для присутствования в Синоде. Столичная жизнь удиви-

тельна Ахилле, но никаких особенных изменений в мироо-

щущении уже зрелого, правда только по годам, мужа она

не производит. Что его больше всего поражает – опера.

Вот что он говорит в письме самому близкому человеку –

своему протопопу: «Раз (объяснял он), было это с певчи-

ми, ходил я в штатском уборе на самый верх на оперу

«Жизнь за царя», и от прекрасного пения голосов после

целую ночь в восторге плакал; а другой раз, опять тоже

переряженный по-цивильному, ходил глядеть, как самого

царя Ахиллу представляли. Но только на меня даже ни

крошки не похоже: выскочил актёр, весь как есть в латах,

и на пятку жалится, а дай мне этакую сбрую, я бы гораздо

громче разыграл. Остальная же игра вся по-языческому с

открытостью до самых пор, и вдовому или одинокому че-

159