двигаем языком, губами, нижней челюстью и "язычком" в глотке, который отделяет полость рта
от голосовых связок; при этом мы можем пропускать голосовой поток через рот или нос. Все
это, взятое по отдельности, представляет трудные операции: мы
11
смыкаем губы одна к другой или выпячиваем их наружу, одновременно касаемся кончиком
языка нижних зубов или полностью сворачиваем язык; мы открываем рот широко или только
немного, напрягаем язычок или отпускаем его, и при этом прежде всего направляем голосовой
поток туда, где он нам нужен. Звук является результатом всех этих усилий, которых мы,
впрочем, совершенно не замечаем. Мы можем заставить его звучать тихо или громко, можем
придавать ему дружеский, резкий, скептический тон. Каждый знает, как важна при разговоре
тональность; однако и она, так же как и мимика, является только дополнением речи.
Язык - это больше, чем слово.
Звук - это еще не язык. Хотя мы и можем выразить нечто определенное при помощи звуков "О!"
и "Ааа!" и "М-м", все-таки у нас слишком мало звуков, чтобы удовлетворить потребность в
общении. Именно поэтому мы молниеносно группируем наши звуки, образуем из них короткие
и длинные звуковые группы и делаем с ними то, что нам приходится делать с жестами, цветами
или почтовыми марками: мы придаем им смысл. Так возникают слова. Этой способностью
образовывать звуковые группы и придавать им смысл обладает только человек и возможно, что
это самое человеческое, самое решающее изо всех его дарований.
Язык как история и общность - Sprache als Geschichte und Gemeinschaft
Процесс, который мы описали, очень многозначителен. А именно, он требует по крайней мере
двух предпосылок: что тот, кто говорит, располагает достаточным запасом осмысленных
звуковых групп ("слов") и что те, кто слушают эту речь, обладают такими же знаниями.
Естественно, мы образуем звуковые груп-
12
пы, при помощи которых хотим нечто высказать, не вполне спонтанно; они нам давно известны,
возможно, уже с раннего детства, со школы, со времен нашей учебы; мы подхватили их от
коллег по профессии, научились им из книг, газет или журналов, от друзей и знакомых. То, что
формирует наш языковой инструментарий - это восприятие и воспроизведение речевого
богатства, которое уже имеется в наличии (с давнего или, возможно, относительно недавнего
времени). Язык всегда предполагает наличие истории. Когда мы говорим, то включаемся в
эстафету поколений, приобщаемся к традиции.
Те, с кем мы говорим, имеют такие же связи, которые и соединяют их с нами. Им знакомы те
звуковые группы, которые мы издаем, точно так же, как нам те, которые издают они; они
образуют их тем же способом, что и мы, и придают такой же смысл. Если бы не это, мы не
могли бы надеяться на получение ответа на наши речи. Таким образом, язык покоится на
существовании некоторой общности. Выражаясь научным языком, можно сказать, что язык
является историческим и одновременно социальным феноменом. Если этот язык является для
нас родным, то это значит, что он объединяет нас со всеми людьми, для которых он
удовлетворяет тем же историческим и социальным предпосылкам; если же этот язык является
для нас иностранным, то это значит, что он имеет другие социальные и исторические
отношения, чем язык, на котором мы говорим.
Мы говорим на языке тех, кто был до нас
Каждый язык предполагает наличие истории. Известно, что уже столетия назад немецкий язык
был немецким и звучал по-немецки. Произведения Фонтане, Шторма и Готтфрида Келлера,
появившиеся в 1878 году, мы и сегодня понимаем без труда, а при-
13
надлежащие Оффенбаху "Рассказы Гоффмана", которые в первый раз были исполнены в 1881 году,
еще и сегодня могут идти на наших сценах и при этом ни один зритель не испытает трудностей в
понимании хотя бы одного слова. И все же эта речь то тут, то там кажется нам немножко чужой;
эти строчки покрыты чем-то таким (пылью веков, паутиной?), что их отдаляет от нас.