Лобок А.М. Антропология мифа

Подождите немного. Документ загружается.

мифосемантических галек, а в последующем - и потребность в их сознательном скалывании в новых

экстремальных ситуациях.

В этом-то, возможно, и состояла суть произведенной хабили-сом революции. Он действительно начал

производить галечные сколы, но производить вовсе не с целью утилитарного использования полученных

обломков, а без всякой цели, но с несомненным смыслом, каковым могло быть, снятие фрустрационного

напряжения и одновременно обуздание свободной сексуальной энергии мужских особей с последующим

формированием у них качественно новой сексуальной стратегии. А уже своеобразным побочным

результатом этой первичной скалывающей активности стало возникновение того, что можно было бы

назвать меточной индустрией, когда некоторые сколотые камни начали выступать в качестве носителей тех

или иных значимых переживаний, а, следовательно, носителей первичной мифосемантики.

Когда некоторые расколотые камни начинают играть роль мифосемантических следов, т.е. начинают

выполнять роль меток, это есть не что иное, как первая позитивная форма бытия культуры. Однако и в этом

случае вряд ли можно вести речь о

375

возникновении, так сказать, сознательной меточной деятельности, определяемой потребностью сохранить

нечто сверхзначимое с помощью специально оббитых галек. В том-то и состоит парадокс культуры, что она

возникает и длительное время существует вполне бессознательно, не "для того, чтобы", а "потому, что...". И

лишь неизмеримо позднее, уже на развитых ступенях социальности, о которых пойдет

речь ниже, возникает

специальная меточная деятельность в процессе которой человек оказывается способен оставлять

сознательные зарубки на память.

Так или иначе, но в развитых формах древнейшей каменной индустрии олдувайского человека постепенно

складывается такое положение, когда каждая обработанная галька становится не чем иным, как своего рода

напоминанием о той или иной экстремальной ситуации и, в какой-то степени, носительницей тех пере-

живаний, которые оказались связаны с этой ситуацией. Иначе говоря

, галечный камень, обработанный

рукой прачеловека, становится ЗНАКОМ, способным вызвать к жизни, способным ак-туализовать те

переживания, которые сопровождали некогда эту фрустрационную ситуацию.

Специально подчеркну: такого рода знак-напоминание вызывает воспоминания не просто об объективно

пережитом, но некий СУБЪЕКТИВНЫЙ образ пережитого. Первичный культурный знак метит не сами

события, но ПЕРЕЖИВАНИЯ этих событий, и взгляд на соответствующий меточный камень вызывает к

жизни воспоминания об ощущениях, воспоминания о переживаниях. Любой знак-метка вызывает прежде

всего чувственные

ассоциации: достаточно бросить один взгляд на оставленную метку, чтобы

актуализировался чувственный образ пережитого. Причем этот чувственный образ актуализируется сам

собой, без какого бы то ни было специального усилия со стороны человека, которому попадается на глаза

соответствующая метка.

Между прочим, такого рода актуализация образов пережитого с помощью каких-то предметов безусловно

характерна и для высших животных, а вовсе не является каким-то исключительным изобретением человека.

Скажем, собака, увидевшая предмет, принадлежавший ее умершему хозяину, начинает скулить и тосковать.

Тем более способность к актуализации прошлых переживаний с помощью предметов характерна для

высших приматов. Актуализация переживаний - это как бы проживание заново тех чувств, которые были

когда-то испытаны в той или иной экстремальной ситуации. Другое дело, что животным не знакома какая

бы то ни было форма собственной предметной деятельности, в которой происходило бы (хотя бы и

неосознанно) запечат-левание их переживаний. Прорыв

хабилиса заключался именно в том, что он впервые

в истории эволюции создает феномен искусственного предмета, и уже созданные хабилисом искусствен-

376

ные предметы (сколотые гальки) становятся объективно носителями каких-то сверхзначимых чувств и

переживаний.

С другой стороны, еще раз подчеркну, что сама по себе меточная деятельность так же не является

специфически человеческим изобретением: меточная деятельность как таковая хорошо известна в животном

мире. Животные помечают ареал своего обитания, используя для этого естественные выделения и

ориентируясь потом по этим оставленным меткам. Эти пометки нужны животным как знаки

той территории,

которая ими уже освоена и одновременно как определенные сигналы для других особей: для кого-то эти

сигналы будут сигналами угрозы, для кого-то - сигналами сексуального призыва. Таким образом, благодаря

этим пометкам создается совершенно своеобразная система ориентиров на местности для того, кто эти

пометки оставил и для тех, с

кем посредством этих пометок осуществляется заочная коммуникация. Однако

эти естественные пометки не несут в себе ни грана избыточной мифосемантики, поскольку они метят

территорию, а вовсе не те или иные "переживания" животного, и потому исполняют исключительно

сигнальную функцию, играя роль особого сигнального средства коммуникации.

Я указываю на эти два фундаментальных этологических факта - факт способности высших животных к

актуализации своих переживаний с помощью предметов и факт способности этих животных к особого рода

меточной деятельности - как на факты, которые свидетельствуют о принципиальной возможности возник-

новения у существ, находящихся на ступени хабилисов, той совершенно особой формы меточной

деятельности

, которая, с одной стороны, имеет производящий, а, с другой, - мифосемантический характер,

когда обработанный предмет несет на себе не просто след скола, но след некоего экзистенциального

переживания, каковое и становится первичным содержанием мифа. Таким образом, у хабилисов происходит

как бы соединение двух указанных этологических фактов в одной точке, в результате чего и возникает

феномен долговременной эмоциональной памяти, опирающейся на искусственно создаваемые культурные

знаки.

Но, таким образом, если идея целесообразно-утилитарного происхождения древнейшей каменной индустрии

находится в несомненном противоречии как с логикой, так и с фактами, то принципиальная возможность

актуализации каких-то переживаний с помощью искусственно создаваемых предметных меток совершенно

не противоречит интеллектуальным и психическим возможностям существ с уровнем развития хабилисов.

И, как бы это

ни выглядело парадоксальным, но деятельность по изготовлению утилитарных орудий

оказывается... неизмеримо более сложной в интеллектуальном отношении деятельностью, если сравнивать

ее с деятельностью по изготовлению знаков. И потому именно знаковое, а не утилитарное производство

оказывается исторически первой формой культуры как таковой. Каждая сколотая галька представляет собой

не что иное, как первичную

знаковую ре-

377

алыюсть культуры, и эта первичная знаковая реальность имеет заведомо надутилитарный характер.

Прачеловек, осуществляющий обработку галечных камней с помощью сколов, не преследует никаких

утилитарных целей. Он скалывает гальку совершенно произвольным, нецелесообразным образом, вовсе не

предполагая какое-то дальнейшее утилитарное применение полученного произведения. Н"<5 в конечном

результате получается так, что он оставляет метку, и объективный смысл этой метки заключается в том, что

она становится

хранительницей некоей тайной мифосемантики (а, значит, и своего рода прасловом).

Впрочем, долгое время оставленные хабилисом метки являются метками исключительно для оставившего

их существа, но отнюдь не метками для других. Иначе говоря, первоначальная мифосемантика сколотых

галек не имеет ровным счетом никакого социального, коммуникативного измерения. И лишь спустя многие

сотни, а то и тысячи поколений сколотая галька становится предметом социальной коммуникации, когда

автор" того или иного скола научается с помощью жестов и звуков (вот она, первичная матрица для

последующего ритуала!) делать эту метку значимой для других. О том, как это происходит - подробная речь

впереди; сейчас же важно заметить, что человеку, впервые создающему каменную индустрию, вовсе не

приходится в момент обработки камня выстраивать никаких

интеллектуальных проекций в будущее, не

приходится примериваться ни к какой деятельности, в которой бы ему пришлось использовать полученный

результат. Он обрабатывает камень совершенно нецелевым образом, и его устраивает ЛЮБОЙ характер

сколов на поверхности гальки. А поскольку его деятельность не опосредована утилитарной целью,

постольку производимые им сколы могут носить достаточно произвольный,

достаточно хаотический

характер, и эта деятельность оказывается вполне доступна существу с интеллектом хабилиса. И, таким

образом, парадокс хабилиса, обозначенный в предшествующих главах, оказывается принципиально

разрешен.

Во всяком случае, многое в феномене древнейшей каменной индустрии становится понятным, если принять

принципиальную гипотезу: галечная индустрия вовсе не являлась орудийной индустрией, и генетический

смысл галечных псевдоорудий вовсе не в их утилитарном использовании. Если рассматривать эти наиболее

древние свидетельства предметной активности человека в качестве семантических меток, в качестве

первичных знаковых систем

, а не в качестве простейших орудий труда, оказывается возможным объяснить

многие их таинственные особенности.

Становится понятным и то, почему создатели древнейшей каменной индустрии предпочитали использовать

в качестве основы именно гальки, причем гальки преимущественно из желтого кварцита (на их поверхности

отчетливо видна структура произведенных сколов), и почему олдувайского человека почти не интересовали

весьма разнообразные по своим формам негалечные камни (на их поверхности искусственный скол не

виден

, так как

378

смешивается со сколами естественного происхождения), и почему каждая искусственно обработанная

галька обладала своим неповторимым рисунком сколов, (поскольку каждая галька несет свою

мифосемантическую информацию, она просто обязана обладать своим индивидуальным рисунком сколов),

и почему количество искусственно обработанных галек в олдувайской культуре так велико (для

практических нужд могут потребоваться считанные десятки, а вот

на роль меток - практически неограни-

ченное количество), и почему на протяжении полутора миллионов лет эти псевдоорудия не прогрессируют

(коль скоро они не утилитарны, естественно, что поиск и естественный отбор наиболее эффективных в

утилитарном отношении форм не происходит).

Рождение утилитарности

Итак, нами сформулирована гипотеза, что древнейшая каменная индустрия - это стихийное производство

первичных знаковых систем, выступающих материальной основой формирования и существования

первичной вещной мифосемантики; что галечные псевдоорудия - это первичные вещные конструкты, на

которых держится феномен зарождающегося ПРАМИФА, т.е. некоей особой, сверхчувственной смысловой

реальности, "прячущейся" за поверхностью расколотой гальки. Этот прамиф есть

память об

экзистенциально значимом переживании, которое оказывается намертво сцеплено с неким искусственным

галечным разломом и становится предметом ПРАКУЛЬТОВОГО к себе отношения, т.е. отношения как к

некоей сверхценности. И, между прочим, с помощью системы этих первичных прамифов человек

осуществляет постепенную смысловую, мифологическую иерархизацию окружающего его вещного мира -

по параметрам его МИФОЛОГИЧЕСКОЙ, т.е. абсолютно искусственной и условной, абсолютно

субъективной значимости. Ведь сколотые гальки

- это ЛИЧНО значимые гальки, и эти лично значимые

гальки формируют своего рода силовые линии смыслов, вдоль которых и происходит постепенное

упорядочивание всей предметной реальности. И это есть не что иное как первично мифологическое

упорядочение мира.

Но если происхождение галечных псевдоорудий не связано с утилитарностью, а связано с формированием

первичного мифо-семантического пространства, то значит ли это, что утилитарное использование галечных

псевдоорудий вообще не происходит? Разумеется, нет. Есть все основания предполагать, что по мере

развития первичных знаковых систем и накопления более или менее обширных арсеналов галечных

псевдоорудий

, являющихся предметом пракультового к ним отношения, феномен спорадического

применения некоторых из них в утилитарных целях в конце концов возникает. Но если это и происходит, то

утилитарно используется уже не просто нейтральный камень, а камень, насыщенный сложной

мифосемантикой.

379

То, что меточные камни могут использоваться в утилитарно-прагматических целях, в качестве орудий -

несомненно, и наверняка это происходит уже в олдувайскую эпоху. Однако суть дела заключается в том, что

по своему происхождению это все же не орудия, а знаки, вовсе не предназначенные исходно для орудийной

деятельности. И хотя с развитием галечной

индустрии неизбежно наступает момент, когда эти знаковые

камни начинают использоваться вполне прагматичным образом, отнюдь не в этом суть их происхождения.

По своему происхождению и исходной культурной нагрузке создаваемая хабилисом галечная индустрия -

это именно знаковая индустрия. Это индустрия каменных меток, которые становятся основанием

выстраивания первичных форм упорядочения предметного мира, а вслед

за тем и социальной

коммуникации. Но ни в коем случае это не индустрия орудий труда, ни в коем случае это не индустрия,

предназначенная для изготовления орудий как утилитарных предметов. Принципиально важно подчеркнуть,

что орудийность не являлась и не могла являться функционально первичным качеством этих камней, а если

и возникала, то возникала

как своего рода надстроечная конструкция, как функция второго порядка.

Вместе с тем, ключевым обстоятельством понимания феномена культуры, и, в частности, феномена

утилитарного измерения культуры (коль скоро такое утилитарное измерение культуры безусловно

существует), является то, что древнейший человек начинает утилитарно использовать не просто какие-то

случайные природные обломки, а исключительно те предметы, которые уже имеют культурное измерение,

обладают какой-то встроенной

ми-фосемантикой.

Я уже писал о несостоятельности распространенного среди антропологов мнения, будто периоду

изготовления искусственных орудий труда предшествовал период использования в орудийных целях неких

естественных каменных обломков или обломков костей. Ведь прежде чем научиться видеть естественные

обломки и прежде чем научиться ими утилитарно пользоваться, человек должен быть культурно возделан. И

вот как раз

это доутилитарное культурное возделывание человека и происходит на этапе создания

первичной меточной культуры галечных псевдоорудий.

Итак, вначале прачеловек изготавливает не орудия, а каменные знаки-метки, и лишь значительно позже, уже

создав мир первичной каменной культуры, уже насытив некоторые каменные обломки первичной

мифосемантикой, он обнаруживает особую способность этих каменных обломков выполнять какие-то

утилитарные функции. И обнаруживает он эту удивительную способность не у природных безликих

обломков, а

у тех обломков, которые уже обладают мифосемантическим лицом, являясь результатом его

собственной, меточной деятельности.

Чрезвычайно трудно ответить на вопрос, насколько рано возникает орудийное измерение меточных камней.

Вполне возможно,

380

что прошло немало времени, прежде чем некоторые хабилисы начали использовать некоторые меточные

камни в генетически нехарактерной для этих камней орудийной роли. И, думается, это было ошеломляющее

открытие архантропа, когда он обнаружил, что меточные камни, несущие на себе важную мифологическую

информацию, можно помимо всего прочего использовать в неких утилитарных нуждах.

Подчеркну: речь идет не о изготовлении орудий а всего-навсего об использовании уже изготовленных

знаковых камней в орудийной функции. Ведь интеллект и практический опыт хабили-са, как это было

показано выше, остаются совершенно недостаточными для какой бы то ни было целенаправленной и созна-

тельной деятельности по изготовлению орудии. И потому на

протяжении всей олдувайской эпохи не может

быть еще никакого целенаправленного изготовления орудий, не может быть никаких прагматических,

утилитарных целей - все это слишком сложно для интеллекта вчерашнего австралопитека, еще не

прошедшего школу культуры. Сознательное изготовление орудий требует многоуровневого целеполагания

и способности осуществлять над-биологический выбор, а хабилис к этому совершенно не

готов. Однако уже

сам факт изобретения утилитарности следует признать революционным. Открытие того обстоятельства, что

меточный камень помимо своих прямых, знаковых обязанностей может быть применен в дело и выступить в

роли, допустим, инструмента для разделки мяса - это открытие, значимость которого невозможно

переоценить. И, чтобы такое открытие произошло, потребовалась, вероятно, не одно поколение, в течение

которых происходило своеобразное возделывание предчеловека в процессе создания им культуры меточных

камней

. За это время сформировались совершенно новые интеллектуальные и психофизиологические

параметры хабилиса, приблизившие его морфофизи-ологическую организацию к организации питекантропа,

и это стало одним из условий того, что он оказался способен к открытию орудийного измерения галечных

псевдоорудий. Что ж, как бы ни казалось это неожиданно, способность к изготовлению неутилитарных

меточных камней

является гораздо более простой вещью, нежели способность к их утилитарному

использованию. Ведь чтобы оставить каменную метку, не требуется столь сложного интеллектуального

опосредования, как это предполагает изготовление любых, даже самых примитивных орудий труда.

Так или иначе, но то, что открытие утилитарного измерения меточных камней - это все-таки заслуга

хабилиса, едва ли может быть подвергнуто сомнению. Во всяком случае приходящая на смену олдувайской

ашельская индустрия, созданная наследником хабилиса питекантропом, уже однозначно является орудий-

ной, т.е. однозначно является индустрией по производству орудий труда, поскольку в

ашельской индустрии

мы впервые встречаемся с феноменом инвариантных орудийных форм. Но понятно, что индустрия,

основанная на идее орудийного инварианта,

381

не могла возникнуть из ничего. Требовался определенный (и достаточно длительный) подготовительный

период, когда еще не было идеи инвариантной орудийной формы, но уже существовал феномен

утилитарности. Поэтому резонно предположить, что, если в самом начале Олдувая изготавливаемые

хабилисом предметы имели исключительно знаковую функцию, то по мере развития олдувайской культуры,

по мере развития меточного

производства каменные знаки должны были все чаще становиться предметом

практического использования.

Впрочем, на первых порах такого рода использование носит заведомо случайный и необязательный

характер. Хабилис - это существо, которое пока еще не способно осуществлять сознательный утилитарный

выбор среди изготовленных им осколков, пока еще не способно осуществлять операцию интеллектуального

при-меривания изготовленных осколков к той или иной практической ситуации. Как уже отмечалось, такая

операция

интеллектуально сложна и потому недоступна для неразвитого интеллекта вчерашнего

австралопитека. Кроме того, чтобы она была возможна, нужны какие-то базовые культурные образцы.

Поэтому на первых порах открытие утилитарности заключается в том, что хабилис просто начинает

всячески манипулировать имеющимися в его распоряжении мифосемантическими камнями, и в результате

открывает те или иные

утилитарные возможности этих мифосемантических камней.

Иначе говоря, хабилис начинает манипулировать не со всяким природным камнем (природный камень ему

по-прежнему неинтересен: утилитарные возможности этого камня ему еще неизвестны, коль скоро их еще

только требуется изобрести, а какой бы то ни было личностный мифосемантический смысл у этих камней

заведомо отсутствует), а лишь с таким камнем, который как

бы помечен личностным мифом, у которого

есть, так сказать, мифосемантическое лицо. Иначе говоря, хабилис осуществляет экспериментальные

практические манипуляции не с абстрактно-бессмысленным природным камнем (а, как уже неоднократно

подчеркивалось выше, у живого существа не может возникнуть интерес к камню, не имеющему прямого

биологического смысла), но со СМЫСЛОНЕСУЩИМ камнем - камнем, у

которого уже есть персональное

имя и персональная мифосемантика. И это объясняет парадокс возникновения абиологического интереса у

биологического существа.

Итак, хабилис вовсе не решает задачу подбора каменного осколка под решение той или иной практической

задачи (повторяю, такой подбор сверхсложен в интеллектуальном отношении и для хабилиса невозможен), а

просто играет, просто манипулирует с некоторым обломком камня, но не с любым, а с таким, который имеет

для него какое-то мифосемантическое значение

, и уже в процессе этих манипуляций обнаруживает

утилитарные возможности этого обломка. При этом первоначальная мотивация к камню, заставляющая

хабилиса экспериментировать, то

382

бишь играть и манипулировать, носит у него совершенно внеути-литарный, мифосемантический характер.

Все, что есть исходно у знакового камня - это загадка его тайной мифосемантики - загадка того

переживания, которое ак-туализуется при взгляде на галечный скол. Это переживание как бы извлекается из

камня в процессе своеобразного диалога с ним. Но эта мифосемантика принципиально не может быть

извлечена как нечто абсолютно ясное: о ней все

время приходится интуитивно догадываться, и оттого

знаковый камень - это всегда таинственный камень. Эта таинственность, эта загадочность и является

причиной того, что в отличие от обыкновенных камней, т.е. обломков, имеющих естественное

происхождение, знаковый или меточный камень - это камень, который вызывает к себе повышенный

интерес. Он не просто значим, он ЗАГАДОЧНО

значим. Он ПРИТЯГАТЕЛЕН самим фактом своей

сверхчувственной сущности - сущности, заключающейся в том переживании, которое актуализуется с

помощью этого камня, и которое окутывает данный искусственный осколок некоей мифосемантической

дымкой. И это безусловно достаточное основание для совершения самых разнообразных манипуляций в

отношении такого мифосеманти-ческого камня.

В этом и заключается суть: знаковый камень обладает априорной, доопытной, мифосемантической

ценностью, и это обстоятельство объясняет парадоксы, связанные с возникновением орудийного

производства.

В частности, становится понятно, почему хабилису совершенно не интересен естественный, природный

каменный арсенал, в котором, как уже говорилось, можно обнаружить камни самых различных

конфигураций. Казалось бы, нет ничего проще: подобрать тот или иной камень со сколом и использовать

этот острый скол с той или иной целью. Однако в том и состоит

суть дела, что хабилис, как и обезьяна,

попросту не видит того, что тот или иной камень имеет утилитарную конфигурацию. Ведь феномен утили-

тарной конфигурации еще нужно открыть, а чтобы совершить такое открытие, нужен, как минимум,

определенный практический опыт. Откуда может возникнуть само представление об утилитарных

возможностях той или иной конфигурации

каменного осколка, представление о том, что та или иная форма,

та или иная конфигурация могут оказаться полезными, если пока еще отсутствуют какой бы то ни было

практический опыт, способность к абстрактному моделированию и какие бы то ни было базовые куль-

турные образцы для осуществления выбора. Увидеть утилитарный потенциал того или иного

обломка

способен только глаз, возделанный опытом, а откуда этому опыту взяться, если предположить, что каменная

индустрия с самого начала утилитарна?

А так - все становится на свои места. Хабилис с самого начала производит не утилитарные, а, так сказать,

ценностные камни, т.е. камни, обладающие мифосемантической ценностью. Ему абсолютно не интересны

камни, которые не являются знаками, ко-

383

торые не несут в себе ни грана мифосемантики, которые созданы самой природой и разбросаны в изобилии

вокруг. Какой бы потенциально утилитарной формой эти камни ни обладали, они для хабилиса

принципиально безлики и потому принципиально не интересны; не удивительно, что он демонстрирует к

ним равнодушие не меньшее, нежели то, которое демонстрирует по

отношению к камням любая обезьяна.

Хабилис просто не способен увидеть потенциально утилитарную форму произвольного природного осколка,

потому что ему просто-напросто неизвестны те виды деятельности, в которых эта форма могла бы быть

применена. Точно так же, как не способен увидеть эту потенциально утилитарную форму представитель

высших обезьян.

Но зато камни, нагруженные какой-то мифосемантикой, камни, являющиеся знаками - это камни, у которых

есть свое лицо, есть свое имя, и, стало быть, это камни, способные вызывать к себе абиологический и

одновременно доутилитарный интерес.

Знание на фундаменте мифа

Итак, если утилитарный интерес к камню может возникнуть только на высокой ступени интеллектуального

опосредования и потому никак не может служить объяснительным принципом по отношению к

возникающему у ранних хабилисов абиологического предметного интереса, то функционирование камня в

качестве знака, в качестве носителя мифа выглядит достаточно убедительным объяснением того, почему

ранний архантроп начинает

испытывать странное для живого существа влечение к миру камней. Наделение

биологически нейтрального мира искусственными, знаковыми значениями (т.е. придание ему

мифосемантического измерения) как раз и является причиной того, что у человека впервые появляется

интерес к тем сторонам этого мира, которые не имеют прямого биологического значения и потому

оставляют абсолютно равнодушными

любых живых существ. И лишь в той мере, в какой оказывается

создана эта условная мифосемантическая матрица, оказывается возможно рождение феномена

утилитарности.

Суть дела, грубо говоря, заключается не в том, что у архантро-па появляется некая потребность разделать

тушу убитого животного с помощью предварительно обработанного острого камня (что за странная

потребность, не появляющаяся почему-то ни у одного живого существа?), а в том, что он просто настойчиво

манипулирует своим ЗНАЧИМЫМ знаковым осколком, совершает

с ним массу ни к чему не обязывающих

операций, и в процессе этих достаточно случайных и хаотических операций обнаруживает какой-то

практический эффект режущего края. Причем этот практический эффект не обязательно положителен, а

может, к примеру, состоять в порезанном или прищемленном пальце. Для обезьяны, попавшей в

аналогичную ситуацию, такой эффект

будет иметь однозначные последствия: она отбросит опасный

осколок, чтобы к нему никогда больше не возвращаться. Однако если речь идет о

384

хабилисе, который манипулирует не простым осколком, а осколком, который для него МИФОЛОГИЧЕСКИ

ЗНАЧИМ, такая ситуация разрешится принципиально иным образом. Он не может просто отбросить свою

сколотую гальку, поскольку она является для него сверхценной, поскольку она является носительницей

некоей мифосемантической информации. И он оказывается вынужден смириться с заключенной в камне

опасности, и

отнестись к этой опасности как... к объективному ЗНАНИЮ о камне. Но, таким образом,

хабилис совершает совершенно фундаментальное открытие - открытие самого феномена знания.

У животных нет ЗНАНИЙ о мире. Все, чем они располагают - это сигнальной условнорефлекторной

информацией о биологически значимых факторах среды. И только у хабилиса впервые появится ЗНАНИЕ о

камне, и это знание оказывается нанизано на миф этого камня.

Для обезьяны порезавший ее камень безлик, и оттого причиненная им боль будет иметь однозначное

условнорефлекторное закрепление, выражаемое в реакции отторжения камня. У нее нет никаких оснований

для того, чтобы накапливать разнообразные знания об этом камне, нет оснований вести упорную исследова-

тельскую деятельность в отношении того или иного каменного осколка - она просто

отбросит этот осколок в

сторону, чтобы уже никогда к нему не возвращаться. Но если камень мифосемантичес-ки значим, он не

может быть просто отторгнут: просто у него появится некоторое дополнительное измерение. Это-то

дополнительное измерение знакового камня и можно назвать знанием о камне.

Таким образом, наличие у камня значимой мифосемантики является подлинной основой для того, чтобы по

отношению к этому камню возник феномен того бескорыстного знания, о котором шла речь в

предшествующих главах. Иначе говоря, ценностная значимость предмета как раз и создает принципиальную

возможность ЗНАНИЯ о предмете. И в этом состоит, между прочим, ключ

к пониманию самого феномена

знания.

Еще раз вернусь к тому, что животные вообще не знают феномена знаний как такой информации о мире,

которая не имеет прямого биологического смысла. Вся совокупность информации о мире, которой обладает

то или иное животное - это просто-напросто совокупность условнорефлекторных цепей, построенных

вокруг биологически значимых факторов. И только человек изобретает феномен знаний

вообще, знаний

бескорыстных, т.е. знаний, не имеющих прямого биологического смысла. И, как было показано в пред-

шествующих главах, основой формирования такого рода бескорыстных знаний является миф. Именно по

такой схеме возникает феномен знаний у маленького ребенка в онтогенезе. И, как теперь выясняется, та же

самая схема лежит в основании

возникновения феномена знаний в процессе антропогенеза.

Наличие мифологической значимости - это то, что становится своеобразным стержнем для любых знаний,

не имеющих прямого биологического смысла. Коль скоро расколотая галька явля-

13 Змс. 239

385

ется для хабилиса знаком, коль скоро она является мифосеман-тической загадкой, интерес к ней

определяется отнюдь не фактом ее биологической ценности, но фактом ее мифологической (культурной)

ценности. А это значит, что ЛЮБАЯ информация о тех или иных объективных возможностях или

способностях такого рода мифологически значимой гальки оказывается принципиально интересной для

архантропа

и нанизывается на стержень мифосемантического интереса. Наличие у предмета какой-то

тайной ми-фосемантики - это именно то, что стимулирует интерес к предмету как таковому, стимулирует

саму возможность того, что мы называем познавательным интересом, находящимся далеко за пределами

биологических нужд.

А это значит, в частности, что к тому мифосемантическому комплексу, которым обладает меточный камень,

по-немногу добавляется такая информация о каких-то его способностях и возможностях, которую можно

было бы назвать объективной. Например - информация о возможности его использования в той или иной

практической ситуации. А таким образом и происходит открытие самого

феномена объективного знания как

такой информации о предмете, которая носит принципиально избыточный с биологической точки зрения

характер; однако именно эта избыточная информация о предмете, накопленная с помощью

мифосемантического активатора, становится основой орудийного использования этого предмета.

Итак, мифологическое оказывается предпосылкой объективного.

У прачеловека возникает интерес к накоплению некоего объективного знания о том или ином предмете

исключительно потому, что у этого предмета есть миф, есть имя, есть некое мифосеманти-ческое

содержание, которое и стимулирует феномен бескорыстного интереса к знаковому предмету. А уже

накопленная впрок объективная информация становится основой того, что этот предмет начинает

использоваться тем или иным орудийным образом.

Скажем, та же самая разделка туши убитого животного с помощью камней является очевидно культурной,

избыточной формой деятельности. Ни один живой вид не разделывает свою добычу с помощью

искусственных орудий, довольствуясь средствами, отпущенными им самой природой. Но почему же в таком

случае предки человека начинают заниматься такой деятельностью? К тому же, если

иметь в виду, что

систематическое употребление мяса и связанная с этим необходимость охоты на крупных животных со-

вершенно не характерны для насекомоядных приматов, для биологии которых гораздо естественнее быть

вегетарианцами...

Вполне вероятно, что суть дела не в биологических мотивах, а в культурных. Галечные псевдоорудия пока

еще слишком неэффективны, чтобы предполагать, будто их использование могло быть обусловлено некими

биологическими нуждами: выше уже отмечалось, что многие природные обломки выглядят куда как более

перспективными в плане их орудийного использования. С другой сто-

386

роны любой биологический вид и, в том числе, высшие обезьяны достаточно успешно встроены в

природные пищевые и экологические цепи, чтобы изобретать заведомо неестественные (и потому на первых

порах заведомо малоэффективные) способы взаимодействия с окружающим миром. Если же мы

предполагаем, что мотивация к использованию искусственных обломков имеет культурный, а не

биологический характер

, это многое может объяснить.

Многообразие объективного знания, постепенно накапливаемого архантропом в отношении

мифосемантически значимых обломков в процессе активной манипуляции с этими обломками неизбежно

включает в себя знание возможных вариантов использования этих обломков вне зависимости от степени

утилитарной целесообразности этого использования. Наличие этого избыточного знания и может быть

рассмотрено в качестве того ключевого фактора, который подталкивает архантропа к осуществлению форм

деятельности, которые не могут

быть охарактеризованы на первых порах иначе, как странные.

Иначе говоря, вначале возникает некоторая чисто экспериментальная форма деятельности, не

обусловленная ровным счетом никакой утилитарной потребностью, когда обнаруживается, например,

возможность того или иного использования меточных камней - скажем, для разделки мяса. А уже из этой,

чисто культурной по своему происхождению деятельности возникает... сама потребность употребления в

пищу мяса, которая исходно оказывается заявлена

у хабилисов не как естественная, биологическая, а как

искусственная, культурная потребность.

Таким образом, не потребность в мясе рождает использование каменных орудий для разделки туш, а... факт

манипулятивной активности по использованию меточного камня для разделки туш приводит к тому, что у

ранних архантропов формируется в общем не характерная для них потребность в мясной пище. Иными

словами, знание того, что какой-то знаковый камень

МОЖЕТ играть роль режущего инструмента,

заставляет хабилиса в конце концов находить те предметы, по отношению к которым этот знаковый камень

мог бы выполнить свою режущую функцию, и, в частности, таковым предметом оказывается туша мертвого

животного. Факт деятельности приводит к формированию факта потребности, но никак не наоборот. И в

этом состоит,

между прочим, механизм формирования любых культурных потребностей, которые имеют

откровенно избыточный характер по отношению к биологическим нуждам.

Но, таким образом, мы приходим к совершенно ошеломительному выводу: не орудие создается той или

иной деятельностной потребностью, а сама деятельностная потребность возникает на кончике уже

созданного знакового камня. Не наличие предмета деятельности создает необходимость орудия, а наличие

орудия создает необходимость предмета деятельности. Или еще иначе: та или иная форма культурной

деятельности

возникает под факт уже существующей, уже открытой орудийной возможности, а не

13*

387

наоборот. По мере накопления объективной информации о практических способностях и возможностях,

которыми обладают те или иные знаковые, мифосемантические камни, возникает естественная

необходимость в тех видах деятельности, в которых эта тайная сущность знаковых камней находила бы

пространство реализации. И именно так, судя по всему, возникают ВСЕ те виды деятельности, которые мы

называем

культурными. Утилитарное принципиально не лежит в основании культурного; но зато

культурное является абсолютной предпосылкой возникновения самого феномена утилитарного.

При всей парадоксальности полученного вывода хочу подчеркнуть, что он противоречит не фактам, а лишь

устоявшимся способам интерпретации этих фактов. Более того, предложенная модель гораздо более

осторожна с фактами, нежели существующие интерпретации антропогенеза и преодолевает весь тот

характерный для этих интерпретаций комплекс скрытых противоречий, о котором подробная речь шла в

предшествующих главах

. И уж во всяком случае описанный механизм превращения знакового в

утилитарное позволяет понять, каким образом вообще возникает феномен утилитарного использования

каменных осколков минуя проблему выбора и проблему целевого опосредования.

Магия орудийности

Итак, концепция знакового происхождения каменной индустрии позволяет понять феномен орудийности не

как исходную ступеньку человеческой культуры, а как результат определенного культурного развития. При

этом орудийное выступает как инобытие знакового. Знаковые, меточные камни обнаруживают в себе

утилитарное измерение и становятся тем, что можно было бы назвать орудиями труда, т.е. начинают

использоваться

в каких-то практических нуждах.

Однако открытие утилитарности вовсе не означает переквалификацию меточных камней. Скорее, меточные

камни начинают 'вести двойную жизнь, двойной образ существования. С одной стороны, они продолжают

выполнять роль мифосемантических меток, а, значит, роль каменных слов-имен древнейшего человеческого

языка, роль материальных носителей первичных мифологических смыслов, - впрочем, все более уступая эту

роль звуковым материальным

носителям. А, с другой стороны, они обретают принципиально новую -

утилитарную - жизнь.

И это чрезвычайно важно для понимания самой сути феномена культуры: ту или иную утилитарную

функцию начинает исполнять не просто обломок камня, случайно подобранный на каменном развале, а

камень, являющийся ЗНАКОМ, камень, имеющий то или иное мифосемантическое содержание. А это

значит, что любое орудие труда, которым в последующем пользуются хабилисы или их

антропологические

наследники, не является чистым орудием труда, не является орудием труда в том узкофункциональном

смыс-

388

ле, который вкладывает в это словосочетание современный человек. Архантроп не знает чистой

утилитарности: утилитарность здесь всегда нанизана на стержень мифосемантики.

Даже разделывая тушу животного, он вовсе не пользуется орудием вообще, а пользуется в каком-то

смысле... мифом, прячущемся в том конкретном каменном осколке, который находится у него в руках. Он

разделывает тушу не ножом, не рубилом, и даже не просто камнем. Он вообще разделывает тушу не каким-

то утилитарным приспособлением для разделки, а... неким культурным знаком, который он держит в руках,

и который обладает персональным именем. И сама разделка туши для него - это принципиально не то же

самое, что разрывание добычи

хищным зверем. Это не средство насыщения желудка, не средство утоления

голода. Это сложнейшая культурная акция, это мифологически значимый об-рядово-ритуальный акт. И этот

обрядово-ритуальный акт является не чем иным, как продолжением и приложением той мифосемантики,

которая содержится в знаковом орудии, осуществляющем эту разделку. А это означает, между прочим,

что

сам феномен культурной трапезы, радикальным образом отличающий человеческий прием пищи от приема

пищи у животных, отнюдь не является поздним культурным изобретением, но появляется у самых истоков

человеческой культуры, на самой заре антропогенеза.

Но, если это действительно так, и если древнейший человек пользуется в своей утилитарной деятельности

не безликими и абстрактными орудиями труда, а персонифицированными в камне мифами, это позволяет

понять суть первобытной магии как мировоззрения, имеющего тотальный характер для древнего человека.

В самом деле, в представленной модели получается так, что орудийность, утилитарность не только не

отменяет исходное знаковое бытие меточных камней, а существенно дополняет ми-фосемантический

портрет знакового камня, и, более того, становится своеобразной магической проекцией его

мифосемантичес-кого содержания.

Здесь-то и находится принципиальное объяснение того, почему мировоззрение первобытного человека

является тотально магическим. Когда ритуально-обрядовые меточные камни, смысл которых заключается в

том, что они несут некую мифосеманти-ческую информацию, вдруг обнаруживают тайную способность

быть практически полезными, когда происходит обращение ми-фосемантического в утилитарное, - это ведь

и есть не что

иное, как первичная манифестация того феномена, который мы именуем магией.

В самом деле, меточный камень - это знак, скрывающий в себе пространство сложной мифосемантики, и,

следовательно, он есть первичная материальная оболочка слова, в которой самой по себе нет ни грана

утилитарности. И вдруг он обнаруживает... способность быть орудием, инструментом - разве это не магия

чистой воды? Меточный камень, являющийся носителем некоторого ми-фосемантического

пространства,

вдруг оказывается в дополнение

389

к своим основным функциям еще и... полезной вещью или орудием труда. Но это и есть не что иное, как

элементарная магическая структура. Ведь утилитарное использование меточного камня вовсе не

предполагается его мифосемантикой, а возникает как бы совершенно ниоткуда, сбоку, совсем из другого

мира. Смысл меточного камня состоит в том, что он

транслирует некоторое существенное переживание и

вовсе не предполагает своего утилитарного использования. И когда такое использование возникает, оно,

конечно же, выглядит как чудо, как магический акт.

Но, следовательно, то мировоззрение, которое мы называем магическим, и которое является нормой для

любого первобытного общества, вовсе не является следствием незрелого ума. На самом деле оно отражает

вполне объективный процесс - процесс обнаружения утилитарного в мифологическом. И с известной долей

парадоксальности можно было бы утверждать, что утилитарное, орудийное НА САМОМ ДЕЛЕ рождается

человеческой культуре магическим образом. Некий знак, несущий в себе какое-то мифосемантическое

содержание, вдруг оборачивается практической пользой, которая не имеет никакого видимого отношения к

этому мифосемантическо-му содержанию, - конечно же это магия, что же еще?

К сказанному надо добавить, что чудесное, магическое превращение знакового камня в тот или иной

утилитарный предмет не является одноразовым процессом. Ведь в ранних знаковых камнях нет никакой

априорно заложенной функциональности, и потому каждый знаковый камень потенциально

полифункционален. Ни у одного знакового камня нет и не может быть заранее предопределенного

функционально-утилитарного

предназначения. И потому магическое превращение знака в утилитарный

предмет может происходить многократно и по самым разным поводам. Это знак, который потенциально

может быть чем угодно, коль скоро само многообразие культурной деятельности пока еще не открыто. При

этом все потенциальное многообразие потенциальных утилитарных проекций одного и того же камня

оказывается проекциями

его мифосемантической сущности.

Разнообразное экспериментирование со знаковым камнем приводит к открытию все новых и новых его

утилитарных возможностей, а, вместе с тем, и открытию новых видов культурно-утилитарной деятельности,

которые рождаются не из биологических потребностей, а из своеобразной потребности в экспериментиро-

вании со знаковым камнем, рождаются, если угодно, на кончике знакового камня, в процессе

экспериментального манипулирования этим мифосемантически значимым камнем. Но, таким образом,

происходит практически бесконечный процесс порождения утилитарного мифосемантическим. Все новые и

новые утилитарно-функциональные возможности как бы извлекаются из мифо-семантики знакового камня -

извлекаются совершенно чудесным, совершенно магическим образом.

Причем речь идет не просто о том, что извлекаются новые возможности или способности данного камня, а о

том, что с по-

390

мощью этого камня, в процессе своего рода магического экспериментирования происходит открытие все

новых и новых видов и способов самой предметной деятельности, которая оказывается своего рода

эманацией мифологического.

В процессе такого рода магического экспериментирования камень-знак, камень-имя воистину продуцирует

новые формы и способы предметной деятельности. И все эти новые формы и способы предметной

деятельности, открытые, а, точнее, созданные с помощью этого камня, оказываются как бы записаны на

мифологической матрице данного камня, и, таким образом, всякий меточный камень постепенно

обрастает

многообразием персональной культурно-утилитарной информации.

Ведь у архантропа еще не может быть представления о деятельности вообще. Процедуры абстрагирования и

категоризации находятся в самом зачаточном состоянии. Поэтому у хабилиса не может быть "вообще-

камня-для-разделки-мяса", а может быть только ПЕРСОНИФИЦИРОВАННЫЙ знаковый камень, на ба-

зовую мифологию которого нанизывается всякая новая утилитарная подробность того или иного

его

использования. И тогда он обретает дополнительное имя, скажем: "камень-которым-мне-удалось-отрезать-

кусок-мяса-от-ноги-антилопы". Каждый знаковый камень может обрастать множеством таких ситуативно-

функциональных подробностей, и долгое время это персональное поименование мифосемантических

камней - единственная форма существования представлений о тех или иных родах практической

деятельности. Таким образом,

камень-миф одновременно становится камнем, который выступает в качестве

носителя информации о возможных вариантах практической деятельности.

Однако на протяжении всей олдувайской эпохи магическое перевоплощение меточных камней в

утилитарные орудия носит, скорее всего, случайный и не обязательный характер. Такой вывод можно

сделать на том основании, что олдувайские псевдоорудия, как уже отмечалось, на протяжении миллиона лет

своего существования практически не эволюционируют. А это означает, что магия утилитарности на

протяжении

всей этой эпохи не становится фактором, влияющим на характер каменной индустрии.

Каменная индустрия хабилиса остается индустрией по производству мифосемантических меток, но ни в

коем случае не индустрией орудийного производства; орудийное же использование меток является лишь

дополнительным фактором существования последних. И, по-видимому, прошли сотни поколений, в течение

которых утилитарно-практическое (

магическое) использование меточных мифосемантических камней

продолжало оставаться принципиально спорадическим явлением, а та или иная утилитарная функция не

закреплялась жестким образом за каменной меткой с тем или иным характером скола.

По-видимому, создатель олдувайской культуры еще не способен отделить функциональные возможности и

способности изготавливаемых им предметов от персонального мифосемантического

391

содержания. Иначе говоря, его абстрагирующие способности пока еще совершенно недостаточны, чтобы

классифицировать производимые им меточные камни по функциональным признакам, под углом зрения

утилитарной эффективности тех или иных форм. Его взгляд пока еще не способен выделить и удержать

среди всего многообразия производимых им меточных камней те, которые можно было бы рассматривать

как

функционально более эффективные. Его сознание пока еще не способно сформировать абстракцию

орудийной формы. И такое положение дело сохраняется, судя по всему, вплоть до появления вида Homo

erectus, который впервые обнаруживает способность к удержанию абстракции орудийной формы и начинает

производить не просто меточные камни, а технологические копии некоторого культурного образца.

Впрочем, и в

случае с эректусом культурный образец вовсе не является носителем идеи чистой

прагматической утилитарности, а представительствует некоторое мифосемантическое содержание.

Так или иначе, но постепенно способность древнего человека к спорадическим утилитарным

интерпретациям создаваемых им предметов становится все более изощренной, а количество вариантов

утилитарного приложения тех или иных меточных камней многократно возрастает. Наконец, наступает

эпоха воспроизводства технологических образцов. Но даже и в этом случае не меняется принципиальная

последовательность: вначале - предмет (или культурный

образец) как носитель некоей мифосемантики, и

только потом - утилитарная интерпретация предмета (или утилитарная интерпретация культурного образца)

- интерпретация его в чисто орудийном, практическом смысле.

Иначе говоря, на протяжении всего палеолита, вплоть до наступления эпохи цивилизации утилитарное

возникает и расширяется как своеобразная проекция мифологического. И хотя постепенно утилитарная

интерпретация мифологических предметов становится все более разнообразной и значимой, тем не менее,

вплоть до эпохи возникновения ранних цивилизаций мы встречаемся с фактом абсолютной уверенности

первобытного человека в том

, что любой предметный навык, любое предметное умение, любое

практическое использование тех или иных предметов имеют МИФОЛОГИЧЕСКОЕ происхождение.

Но, что самое примечательное: похоже, первобытный человек в этой своей непреклонной убежденности

нисколько не заблуждается, а заблуждаются тот, кто, опираясь на логику современного сознания, ищет в

орудиях палеолитического человека целевой замысел. Утилитарность... на самом деле имеет магическое

происхождение. Феномен утилитарности открывается только в тех предметах, которые являются

носителями той или иной

культурной мифосемантики, и любой природный осколок камня может быть

утилитарно использован только после того, как он будет

392

предварительно наделен какой-то мифосемантической сущностью, т.е. после того, как будет поставлен в

какой-то культурный контекст. Скажем, чтобы использовать произвольный природный обломок камня в

качестве ножа, нужно предварительно увидеть в этом обломке некую культурную сущность, именуемую

ножом, или, говоря другими словами, магическим актом сознания превратить случайный обломок камня в

нож. Любой человек совершает такого рода "магические акты" легко и не задумываясь, однако это не

упраздняет того факта, что данная интеллектуальная операция носит сверхсложный характер и

имеет

значительную культурную предысторию.

Но, если утилитарность имеет магическое происхождение, это значит, что прагматизованная каменная

индустрия, приходящая на смену олдувайской культуре, - это индустрия, которая совершается

принципиально под знаком магии, и сознание людей, которые совершают столь мощный переворот, следует

назвать магическим сознанием, коль скоро они научаются извлекать из меточных камней их утилитарные

возможности.

Весь ход развития каменной индустрии на протяжении эпохи палеолита свидетельствует о движении от

нулевой утилитарности к утилитарности все более и более значительной. Но вплоть до неолита орудия

изготавливаются не утилитарно-целевым, а принципиально мифологическим образом: не потому, что в этих

орудиях была какая-то практическая потребность, а потому, что в них

была мифологическая потребность.

При этом все новые утилитарные, орудийные способности тех или иных искусственных предметов

обнаруживаются как магические сколы с мифосемантической сущности этих предметов, и не случайно в

магическом происхождении полезных, утилитарных свойств вещей непреклонно убежден любой

представитель первобытных племен, сохранившихся до нашего времени.

И именно магической природой утилитарного объясняется та особенность палеолитического производства,

которая остается прин- . ципиально необъясненной в традиционной археологической парадигме: почему

производство первобытного человека носит подчеркнуто избыточный характер, почему первобытный

человек производит искусственные орудия с явным превышением практической в них потребности. На

самом деле источником производства в древнейших обществах является не практика

, не утилитарные

нужды, а МИФ, и это утверждение содержит ответ на многие вопросы, касающиеся самого феномена

человеческой культуры.

1. См.: А.П.Окладников, Е.А.Окладникова. Заселение Земли человеком. М., 1984, с.27.

2. А.П.Окладников, Е.А.Окладникова. Заселение Земли человеком. М., 1984, с.27.

3. Там же, с. 27.

4. Там же, с. 28.

5. Там же, с.25.

393

ГЛАВА 3. ИСКУШЕНИЕ СОЦИАЛЬНОСТЬЮ

В начале было слово...

Итак, в предыдущих главах была выдвинута принципиальная гипотеза, согласно которой, человеческая

культура начинается не как деятельность по изготовлению орудий труда, а как меточная, знаковая

деятельность, как деятельность по изготовлению каменных меток, которые способны выполнять знаковую

роль.

Но тем самым меточный камень оказывается не чем иным, как своего рода прообразом слова, или, точнее,

первичным материальным остовом для формирования мифосемантической плоти того удивительного

феномена, который мы называем словом человеческого языка. И если мы присмотримся к тому, как, с одной

стороны, функционирует слово, а, с другой, к тому, что представляет

из себя феномен меточного камня,

данное сближение вовсе не покажется натянутым.

В предшествующих главах уже шла речь о том, что слово человеческого языка - это воистину многослойная

Вселенная. Любое, даже самое обыденное слово несет в себе множество семантических оттенков и

субъективных интерпретаций, т.е. имеет весьма размытое мифосемантическое поле. Нет ни одного слова ни

в одном человеческом языке, чья мифосемантика носила бы однозначный

характер, и нет двух людей,

которые обладали бы абсолютно одинаковыми мифосемантическими образами одного и того же слова.

Любое, даже самое простое слово рождает у двух разных людей разные цепи ассоциаций. Потому-то слово

человеческого языка является весьма громоздким и неудобным инструментом коммуникации, скорее

затрудняющим взаимопонимание между людьми, нежели помогающим этому

взаимопониманию. Конечно,

у слова есть объективное содержание. Однако в сознании любого отдельно взятого человека это слово имеет

глубоко субъективную основу. И это именно то, что фундаментально сближает феномен слова с феноменом

"меточного камня".

С другой стороны, на предыдущих страницах был проанализирован феномен меточного камня как

начальной точки культуры. Меточный камень - это знак, по отношению к которому форми-

394

руется первичная надбиологическая потребность: потребность, которую можно было бы назвать

пракультурной или пракультовой потребностью. Меточный камень - это материальный предмет,

поддерживающий бытие того или иного мифосемантического пространства, это материальный носитель

какой-то мифосемантической информации. А, следовательно, меточный камень - это знак, не совпадающий

со своим содержанием. И этими своими особенностями он безусловно напоминает

феномен слова в

человеческом языке.

Более того, гальку с оставленной на ней каменной зарубкой можно рассматривать как прообраз слова. Ведь