Лобок А.М. Антропология мифа
Подождите немного. Документ загружается.
Таким образом, любое примеривание предполагает наличие некоей размерности, опираясь на которую
только и можно совершить акт выбора. А поскольку речь идет о биологически равнозначных предметах,
такая размерность может быть только размерностью культуры. Естественно, что хабилис, не имеющий куль-
турной предыстории, принципиально не может обладать такого рода культурной размерностью, а, значит, у
него нет и не может быть никаких оснований для выбора, как и у обезьян. И уж во всяком случае такого
рода умственное примеривание хаотических обломков к каким-то практическим ситуациям, прикидывание
на
12*
355
глазок их потенциальных утилитарных возможностей и отбор на этой основе требует высокоразвитого
интеллекта, а отнюдь не того примитивного сознания, с которым появляется на эволюционной арене Homo
habilis. Перечисленный комплекс задач не только не прост, но и, пожалуй, представляет собой одну из
наиболее сложных форм выбора, предполагающую высочайший уровень развития абстрактного мышления.
Но даже если предположить, что Homo habilis чудесным образом обладал интеллектуальным потенциалом
достаточным для совершения такого рода свободного выбора, совершенно очевидно, что то
предварительное интеллектуальное моделирование, на котором основан всякий утилитарный выбор,
невозможно осуществить доопытным образом. А это значит, что опыт по использованию тех или иных
обломков в качестве орудий труда должен... предшествовать
факту их использования в качестве тех или
иных орудий труда, что абсурдно.
Из всего сказанного и выходит, что утилитарность - это такое качество искусственных предметов, которое
не может ПРЕДШЕСТВОВАТЬ их созданию, а может возникать лишь ВСЛЕД тому, что они уже созданы.
А, значит, первоначальное основание выбора того или иного каменного обломка должно иметь не ути-
литарные, а более условные мифологические основания. Утилитарность не может
являться наиболее ранним
основанием мифо-семантического упорядочения, не может являться предельным основанием процедуры
выбора на самых ранних ступенях культуры, а, следовательно, обработанные рукой хабилиса предметы не
могут быть целенаправленно изготовленными орудиями труда, исходно предназначенными к тому или
иному утилитарному использованию.
Вообще говоря, если орудийная парадигма верна, и каменная индустрия в ее наиболее ранних образцах на
самом деле является не чем иным, как производством орудий труда с сознательной целью их дальнейшего
утилитарного использования, то это означает, что создатель самых ранних, самых примитивных орудий
труда уже обладал полноценным человеческим сознанием и высокоразвитой моторикой
руки. Но, таким
образом, получается совершенно невероятная вещь, будто сам феномен человека являлся исторической
предпосылкой каменной индустрии и культуры как таковой, но никак не результатом длительного культур-
ного развития. Таков неизбежный логический вывод из предположения, будто древнейшая каменная
индустрия являлась индустрией по производству орудий труда. И в этом случае возникновение
феномена
человеческого сознания должно быть рассмотрено как своеобразное чудо, как некая сверхъестественная
флуктуация эволюции.
Одно из двух: или способность к искусственному целеполага-нию в отличие от стремления к
удовлетворению естественных биологических потребностей не дается человеку от рождения, являясь
результатом культуры, и потому никак не может быть
356
рассмотрена в качестве предпосылки возникновения древнейшей формы каменной индустрии, или же мы
оказываемся вынуждены вводить гипотезу Творца, несущего всю полноту ответственности за
возникновение самого феномена сознания. Ведь если мы предполагаем, что хабилис, живший более двух
миллионов лет назад, создавал свои "галечные орудия" с сознательной целью их дальнейшего
использования, т.е. с
целью использования их именно в качестве орудий труда, - мы неявно предполагаем
тем самым, что сознание предшествует самому феномену искусственного орудия: мол, предчеловек, только-
только начинающий совершать первые галечные сколы уже обладает сознанием. Но тогда вопрос о природе
сознания, явившегося в голову архантропа "из ниоткуда", становится вопросом о чуде, а само
происхожде-
ние человека - делом Божьего Промысла, возжигающего в голове некоего человеческого предка свет
целевого сознания.
Таков базовый парадокс, связанный с возникновением феномена человека: сама возможность
целенаправленного изготовления орудий труда предполагает уже сформированное сознание; но что же в
таком случае являлось источником его формирования? И возможно ли найти разумный выход из описанного
тупика, если не ссылаться на чудо?
Похоже, что если такой выход и существует, то он должен быть связан с отказом от орудийной парадигмы, с
отказом от представления о том, что древнейшая каменная индустрия - это индустрия по производству
орудий труда. Во всяком случае, если предположить, что целенаправленная деятельность по изготовлению
орудий труда возникает на достаточно развитых ступенях культуры
, а каменная индустрия в ее самых
ранних образцах является чем-то принципиально иным, а не деятельностью по изготовлению орудий труда,
то это способно объяснить многие антропологические парадоксы, связанные с возникновением феномена
культуры два с половиной миллиона лет назад.
Итак, попробуем взглянуть на совокупность антропогенети-ческих данных под новым углом зрения.
Попробуем допустить, что культура не утилитарна, не орудийна по своему происхождению, и что
древнейшее каменное производство как исторически первая манифестация феномена культуры является
чем-то неизмеримо более простым, нежели целенаправленная деятельность по производству орудий труда, и
одновременно чем-то неизмеримо более сущностным для понимания самого феномена культуры.
Попробуем допустить, что утилитарность
и орудийность - это позднейшее завоевание культуры, но никак не
ее исходная точка.
Но что же в таком случае могло явиться исходной, базовой точкой культуры? Замечу, что принципиальной
особенностью этой гипотетической точки должна быть ее одновременная принадлежность двум мирам: с
одной стороны, эта наиболее элементарная форма культуры должна быть настолько проста, что ее
существование могло быть принципиально обеспечено морфофизиологией хабилиса. А, с другой стороны
,
это должно быть нечто поистине
357
фундаментальное для понимания самого феномена культуры, в том числе - в его наиболее развитых формах.
Совершенно очевидно, кстати, что утилитарность, орудийность не удовлетворяют ни первому, ни второму
требованиям. Но что же в таком случае являлось этой таинственной исходной точкой культуры, получившей
свое предметное выражение, в частности, в феномене галечной индустрии?
Анализу этого принципиального вопроса и будут посвящены последующие страницы книги. Пока же еще
раз зафиксирую принципиальный вывод и одновременно предпосылку последующего анализа: если мы
хотим остаться на позициях естественнонаучного подхода, следует признать, что обрабатываемые
хабилисом камни не являлись сознательно и целенаправленно изготовленными орудиями труда.
Существо с интеллектуальным потенциалом австралопитека принципиально не может изготавливать орудия
труда. И, тем не менее, мы имеем безусловный археологический факт создаваемой хабилисом галечной
индустрии. Вывод из очерченного парадокса может быть только один: обрабатываемые хабилисом гальки
по своему первоначальному происхождению не являются орудиями. Но чем же в таком случае они
являются?
Об этом - в следующей главе.
1. См.: Археология Центральной Африки. М., 1988, с.36-41.
2. М.К.Мамардашвили. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси, 1984, с.58.
3. Там же, с.59.
4. Там же, с.59-60.
5. Д.Джохансон, М.Иди. Люси: Истоки рода человеческого. М., 1984, с.236.
6. Там же, с.228.
7. См.: У.Брей, Д.Трамп. Археологический словарь. М., 1990, с. 275.
8. История первобытного общества: Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза. М., 1983, с.240.
9. Фарбер Д.А. Онтогенез мозговых структур. - В кн. Естественнонаучные основы психологии, М., 1978, с.
270.
10. Умственное воспитание детей раннего возраста. М., 1968, с.72.
11. Развитие личности ребенка. М., 1987, с.35.
12. И.Л.Андреев. Происхождение человека и общества. М., 1988, с.95.
13. Там же, с.241.
14. Там же, с.275.
15. См.: И.Л.Андреев. Происхождение человека и общества. М.,1988, с.96.
16. См. напр.: В.П.Алексеев. Становление человечества. М., 1984, с.149.
358
ГЛАВА 2. КОРНИ КУЛЬТУРЫ
Странный мир тлвк
Вообще сама по себе галечная культура - это большая загадка. Загадка не только потому, что столь
радикальное новообразование как культура изобретается существами, чья морфофизиоло-гия не слишком
отличается от морфофизиологии их ближайших предшественников по эволюционной лестнице. Загадка это
еще и потому, что функциональное предназначение искусственно обработанных галек совершенно
непонятно.
Первая существенная черта галечных орудий, которая бросается в глаза при их ближайшем рассмотрении,
состоит в том, что производившиеся их создателями сколы не имели никакой видимой системы: невозможно
найти двух галек с одинаково обработанными краями. Иначе говоря, обработанный край не имеет никакой
устойчивой формы. Есть сам факт скола, но форма обработанного края
выглядит совершенно случайно.
Сколы разнятся настолько, что производят впечатление необязательных. И это принципиально отличает
галечную индустрию от тех способов обработки камня, которые приходят ей на смену. Рассматриваем ли
мы созданные рукой питекантропа орудия ашельской индустрии, или многообразные орудия неандертальца,
представляющие культурное наследие эпохи мустье, или, тем более, орудия, характеризующие культуру
неоантропа, человека современного вида, - во всех этих случаях прослеживается некоторая инвариантность
орудийных форм, которая позволяет достаточно легко идентифицировать ТИП орудия. Что же касается
галечной индустрии вчерашнего австралопитека, то какая бы то ни было типо-логизация производимых
здесь псевдоорудий представляется попросту невозможной, настолько не похожи чисто внешне рисунки
оббитого края у различных представителей этого исторического семейства каменных предметов
искусственного происхождения, настолько один вариант оббития не напоминает другой - и это при том, что
количество произведенных сколов у такого рода предметов крайне незначительно.
Образно выражаясь, у каждой гальки, оббитой руками хаби-лиса, - свое лицо, и это крайне странно, если
предполагать, что
359
перед нами имеющая полуторамиллионолетнюю историю ОРУДИЙНАЯ индустрия. Ведь количество видов
деятельности, которыми может заниматься столь древний человек, едва только приступивший к
изобретению первых культурных артефактов, заведомо невелико, и, если бы речь шла об утилитарно-
орудийных предметах, естественно было бы ожидать хоть какого-то орудийного отсева и отбора за полтора
миллиона лет
существования галечной индустрии, должна была бы произойти хотя бы самая элементарная
эволюция галечных форм, и гальки,обработанные миллион лет назад^олжны были бы отличаться от
галек,обработанных два с половиной миллиона лет назад большей функциональностью, большей
утилитарностью, большим удобством получаемых в результате сколов рабочих поверхностей. Однако
поразительным образом никакой утилитарной
эволюции галечных псевдоорудий за полтора миллиона лет
не происходит.Так, словно Homo habilis совершенно равнодушен к функциональному удобству получаемых
в результате обработки форм.
Более того, складывается впечатление, что создатель олду-вайской каменной индустрии заинтересован не
столько в поиске утилитарно удобных форм, сколько в прямо противоположном: в том, чтобы один
обработанный камень был... максимально непохож на другой. Внимательный взгляд на любую коллекцию
олдувайских псевдоорудий оставляет странное ощущение. С одной стороны, очевидно, что это - одно
каменное
семейство, где за основу принята обработанная водой и песком речная галька либо гладкий кусок
вулканического туфа. И, вместе с тем, остается ощущение ошеломительной непохожести тех форм, которые
образуются в результате обработки исходного материала. Причем речь идет о крайней непохожести
предметов, находящихся не в разных временных слоях, а в одном и
том же временном слое: ни форма галек,
на характер совершаемых сколов ни в малой степени не стремятся к какой-либо похожести друг на друга. К
тому же сколы зачастую носят настолько странный с утилитарной точки зрения характер, что никакая
работа воображения не может подсказать тех видов деятельности, в которых можно было
бы применить
обработанные таким образом гальки. Поэтому - либо мы должны предполагать исключительное
многообразие различных видов деятельности, которыми занимается с помощью своих каменных орудий
олдувайский человек, либо что перед нами вовсе не орудия, а нечто совершенно другое.
А другая сторона этого визуального разнообразия галечных псевдоорудий состоит в уже отмеченном
отсутствии какого бы то ни было намека на эволюцию их форм. Если в синхроническом плане гальки
отличаются крайним разнообразием, то диахронически дело обстоит прямо противоположным образом: за
два миллиона лет характер этого разнообразия нисколько не изменяется. Визуально различить ранние
и
поздние гальки практически невозможно. Внешний вид галечных псевдоорудий из отложений древностью в
2,5 млн. лет ничем принципиально не отличается
360
от внешнего вида галечных псевдоорудий из самых поздних слоев. И это радикальным образом отличает
галечную культуру ха-билиса от культур последующих эпох. Так, возникающая вслед за галечной
индустрией ашельская культура питекантропа демонстрирует отчетливую эволюцию орудийных форм на
достаточно коротких с эволюционной точки зрения временных отрезках протяженностью до 100 тыс. лет, и
это
одно из свидетельств в пользу того, что ашельская культура имеет выраженный утилитарный характер.
Однако ничего подобного нет в случае с галечной культурой хабилиса. И это полное отсутствие
утилитарной эволюции у галечных псевдоорудий не может не ставить исследовательское сознание в тупик -
конечно, в том случае, если это исследовательское сознание исходит из
предположения об орудийной
сущности галечной культуры. Утилитарное предназначение галечных орудий просто обязано было привести
к каким-то эволюционным изменениям этих орудий за два миллиона лет, однако факт заключается в том,
что ничего подобного не произошло.
Впрочем, недоумение по поводу странных псевдоорудий ол-дувайской эпохи усиливается еще больше,
стоит только задуматься еще над одним странным фактом: а почему, собственно говоря, олдувайский
человек выбирает для своих орудий почти исключительно галечные камни? Ведь среди огромного
количества каменных обломков, образующихся естественным путем, можно без труда обнаружить камни
овальные и трапециевидные
; камни с острыми, режущими краями и камни тупые; камни объемные и камни
плоских форм; камни удлиненные и камни укороченные, камни с бугристой поверхностью и камни с
поверхностью абсолютно ровной и даже отшлифованной. Достаточно заглянуть в любой естественный
каменный разлом, чтобы убедиться в этом. Здесь можно без особого труда найти множество
камней самых
различных форм и самых различных размеров, и эти образовавшиеся естественным образом камни можно
применить в дело ничуть не хуже, а порой значительно лучше примитивно обработанных галек. И, во
всяком случае, если бы архантропу требовалось орудие с каким-то особым сколом, было бы гораздо
естественнее и проще взять в качестве
полуфабриката не круглую гальку, а такой каменный обломок,
который уже самой природой как бы подготовлен для соответствующих нужд. Уж наверное на обработку
такого обломка потребовалось бы гораздо меньше усилий, а практический результат был бы выше! Однако
среди олдувайских орудий крайне незначительно количество предметов негалечного происхождения, и это
не может не вызывать недоуменных вопросов.
Пытаясь объяснить этот феномен, археологи обычно указывают, что необработанная поверхность гальки
удобна для руки, которая держит изготовленное орудие именно за этот, необработанный край. Однако это
более чем сомнительное преимущество: среди тех разнообразнейших обломков, которые в изобилии встре-
чаются в естественных каменных разломах, можно без особого
361
труда найти такие, которые гораздо удобнее вкладываются в руку и одновременно обладают гораздо более
эффективным рабочим краем созданным самой природой. А, с другой стороны, если галечный край
настолько удобен, то отчего же в развитых каменных индустриях столь "удобная" речная галька вообще
перестает использоваться в качестве основы для орудий труда? Последние отголоски
галечной индустрии
встречаются в эпоху питекантропа, но уже достаточно скоро они сходят на нет.
Ну а потом, если сколотые камни действительно были нужны хабилису в орудийно-утилитарных целях,
периоду изготовления орудий просто обязан бы был предшествовать (а впоследствии и сопровождать его)
достаточно долгий процесс СОБИРАТЕЛЬСТВА каменных обломков функционально удобных форм. А это
значит, что археологи должны были бы находить на стоянках олдувайско-го человека наряду
с искусственно
оббитыми гальками изобилие каменных предметов аналогичных форм, но имеющих естественное
происхождение. Тем более, что с чисто функционально-утилитарной точки зрения искусственные орудия
олдувайской эпохи не имеют ровным счетом никаких преимуществ перед теми обломками камней,
которыми в изобилии насыщена естественная среда. Однако факт заключается в том, что археологи вовсе
не
обнаруживают такого рода каменных арсеналов, состоящих из орудий естественного происхождения. И это
при том, что собирательство является нормой жизни древнейшего человека. Отчего же Homo habilis де-
монстрирует подчеркнутое равнодушие к каменным обломкам естественного происхождения и настойчиво
выбирает в качестве сырья для своей каменной индустрии камни с гладкой галечной поверхностью? Может
быть потому
, что его интересует вовсе не функционально-утилитарное удобство камня, а нечто совершенно
иное, связанное как раз с искусственным происхождением сколов на галечных камнях?
Я уже писал выше, что утилитарность не может быть основанием древнейшей каменной индустрии в силу
того, что даже самая элементарная утилитарность требует высокоразвитого интеллекта. Анализ древнейших
культурных артефактов безусловно подтверждает это предположение. Изготавливаемые хабилисом
псевдоорудия иногда просто поражают своей абсолютной неутилитарностью.
Крайняя неутилитарность галечного производства проявляется прежде всего в количественной
избыточности производимых хабилисом артефактов. Количество искусственно обработанных галек на
олдувайских стоянках чрезвычайно велико: на одной стоянке могут скапливаться сотни и даже тысячи
такого рода изделий. Так, на нижнепалеолитической стоянке, обнаруженной в районе реки Улалинки на
Горном Алтае, только в одном холме было
обнаружено более шестисот такого рода галечных псевдоорудий
'. Такого рода производство "про запас" выглядит весьма странно и нерационально, если видеть в
обработанных гальках орудия. Ведь за многие сотни тысяч лет существования галечной
362
индустрии, как уже отмечалось, не происходит ровным счетом никаких конструктивных изменений,
которые позволили бы считать поздние "галечные орудия" более эффективными, нежели ранние. Но какой
резон обрабатывать все новые и новые сотни галек, если получающиеся в результате искусственные
предметы не имеют ровным счетом никаких функциональных преимуществ перед теми, которые уже
созданы ранее
(в том числе предшествующими поколениями) и в изобилии разбросаны вокруг?
Впрочем, неутилитарность галечных орудий, состоит не только в том, что количество искусственно
обработанных галек нерационально велико, но и в том, что, как уже отмечалось, обработанная хабилисом
галька не обладает никакими принципиальными преимуществами по сравнению с краями каменных
обломков, образующихся естественным образом. И уж тем более грубо обтесанные гальки не идут ни
в
какое сравнение по своей потенциальной эффективности с обломками костей крупных животных, а ведь
обломки костей - это практически готовые и весьма совершенные орудия, практически не требующие
предварительной обработки.
В свое время Р.Дарт выдвинул развернутую гипотезу (сразу замечу, гипотезу совершено умозрительную, не
имеющую ровным счетом никаких фактологических оснований), согласно которой на самой заре орудийной
деятельности должна была существовать некая "остеодонтокератическая культура" или культура костяных
орудий, будто бы предшествовавшая каменной индустрии. Основывалась эта гипотеза прежде всего на
аргументах здравого смысла
: мол, что может быть естественней, чем использование в качестве самых
ранних орудий прочных и мощных костей диких животных, в изобилии встречающихся в условиях
африканской саванны? Гигантские естественные кладбища диких животных способны предоставить кости и
их обломки на любой вкус. Это могут быть кости слонов и кости антилоп, кости гиппопотамов и
кости
диких собак... В сущности говоря, речь идет о миллионах костей, которые составляют практически
неиссякаемый арсенал великолепных орудийных средств, абсолютно несопоставимых по своей
потенциальной эффективности с грубо оббитыми гальками. Берцовая или плечевая кость - это готовая
дубина. Острый и прочный рог антилопы или бивень слона - мощное и грозное оружие, прекрасный
ударный инструмент. Осколок кости - это острейший нож или долото. Нижние челюсти - великолепные
скребки. А, самое главное, - это инструменты, доступнее которых невозможно придумать. Любое убитое
животное - это готовый орудийный арсенал, и при том необычайно прочных орудий - известно, что
прочностью кость и рог почти не уступают металлу. Единственное, зачем может потребоваться камень - это
затем, чтобы раздробить кость для получения осколков. Но для этого вовсе не требуется камень пред-
варительно обрабатывать.
В самом деле, разве могут функциональные возможности грубо обработанных чопперов выдержать
конкуренцию с функциональным возможностям костных осколков? И не выглядит ли
363
более чем бессмысленным появление галечной индустрии в качестве источника орудий на фоне этой
гипотетической остеодонто-кератической культуры? Можно ли представить тот род деятельности, в
котором неуклюжий чоппер выглядел бы более уместно, нежели естественный резец из кости или долото из
клыка дикого хищника? Если допустить, что у прачеловека на самом деле была
некая орудийная
потребность, то не естественно ли было бы предположить, что эта потребность реализовывалась прежде
всего посредством использования костей и костных обломков? Во всяком случае, именно так должно было
обстоять дело, если следовать соображениям логики и здравого смысла.
Однако вот парадокс: никаких следов этой, будто бы древнейшей, культуры не осталось. Археологи
обнаруживают огромное количество костных обломков на раннепалеолитических стоянках, однако никаких
следов утилитарного использования этих обломков попросту нет. Реально костяная индустрия возникает
чрезвычайно поздно, неизмеримо более поздно, нежели индустрия каменная. Систематическая обработка
кости начинается только в верхнем палеолите, да
и то, как это ни парадоксально, в первую очередь, для
изготовления культовых, а не орудийных предметов. А это значит, что в течение полутора или даже двух
миллионов лет древнейший предчеловек упорно обрабатывает камни, и практически не обращает внимания
на кости, несмотря на то, что его стоянки буквально усеяны костными останками
самых разнообразных
животных.
Очевидно, что все это делает феномен галечного конвейера, безостановочно работающего на протяжении
полутора миллионов лет существования хабилисов,, окончательно абсурдным и нелепым, - но, конечно,
только в том случае, если продолжать видеть в обработанных гальках орудия труда. Если бы главной
мотива-ционной пружиной этого конвейера действительно являлась некая орудийная потребность, то эта
потребность
была бы более чем убедительно удовлетворена с помощью каменных или костных обломков
естественного происхождения. И тогда бы попросту не было смысла в возникновении грубой каменной
индустрии, состоящей в изготовлении неизмеримо менее функциональных предметов. Тем не менее, факт
заключается в том, что олдувайский человек равнодушен к использованию естественных осколков камней и
естественных костных орудий, но зато затрачивает огромное количество сил и энергии на изготовление
откровенно избыточных и малофункциональных галечных псевдоорудий.
Объяснить этот феномен можно только одним образом: на самом деле у человека этой эпохи отсутствует
какая бы то ни было орудийная потребность, а его каменная индустрия возникает вовсе не в ответ на эту
орудийную потребность, а совсем по другим причинам, которые еще только требуется исследовать и понять.
Более того, сама орудийная
потребность должна быть рассмотрена в качестве следствия уже возникшей
культуры, но никак не в качестве ее результата. Но каким же образом можно в
364
гаком случае объяснить факт возникновения, существования и процветания на протяжении полутора
миллионов лет индустрии галечных псевдоорудий, коль скоро с орудийно-утилитарной точки зрения эта
индустрия выглядит абсолютно бессмысленной? Какие задачи решает олдувайский человек,
специализируясь почти исключительно на оббитии круглой гальки и создавая при этом предметы ничуть не
более эффективные, нежели каменные
обломки естественного происхождения?
На первый взгляд, ответить на данный вопрос вообще не представляется возможным, настолько нелепо и
абсурдно выглядит описанная ситуация. Однако, похоже, ответ на этот вопрос все же есть, и ответ на него
кроется в одной очевидной особенности галечного камня: на его гладкой поверхности любой скол отчетливо
виден. И в этом визуальном своеобразии
галечных псевдоорудий, возможно, находится ключ ко всем
описанным выше загадкам и парадоксам.
Культура каменных меток
Хорошо известно, что внешний вид галечного псевдоорудия принципиально отличается от внешнего вида
любых орудий последующих эпох. Любое галечное псевдоорудие по своему внешнему виду разделено на
две принципиально различные в визуальном отношении зоны: гладкая, собственно галечная часть и часть,
на которой отчетливо виден каждый скол. Случайно ли это, или за визуальным своеобразием
галечного
псевдоорудия скрывается нечто принципиальное и существенное для понимания самой его природы?
Обращу в этой связи внимание на еще одну удивительную особенность галечных псевдоорудий, на которую
неоднократно указывали археологи как на загадочную и необъяснимую. Эта особенность заключается в том,
что создатели древнейшей каменной индустрии при подборе материала для своих изделий, похоже,
учитывали такой фактор, как... цвет камня.
Вот как пишет об этом феномене первооткрыватель алтайской галечной культуры академик
А.П.Окладников. "Первые обитатели Улалинки пользовались... исключительно желтовато-белым кварцитом.
Лишь изредка подбирали гальки черной кремнистой породы" 2. Причем, подчеркивает исследователь,
"какое-то особое пристрастие к кварциту" создатели древнейшей каменной индустрии демонстрировали
повсеместно. "При анализе древнейших памятников палеолита Европы и Азии обнаружено, что кварцит и
там служил основным материалом для
орудий труда" '.
Между прочим, комбинация цвета и расколотой галечной формы - это та комбинация, которая дает
исключительный зримый эффект: каждая галька обретает как бы индивидуальный рисунок в виде
рельефных сколов, резко выделявшихся по отношению к гладкой и блестящей галечной поверхности.
Скажем, в случае образования так называемых "галечных лепешек", когда
365
галька раскалывалась по оси на две плоскоовальные половины, фактура получившегося изделия выглядела
так: "наружная, выпуклая сторона гладкая и блестящая, покрытая характерным жирным блеском - глянцем.
Противоположная же сторона более или менее плоская, шероховатая по структуре" *.
Выраженный зримый эффект, наблюдаемый на поверхности искусственно обработанной гальки, - это
эффект, хорошо знакомый каждому археологу. Это эффект, который позволяет безошибочно определить
искусственное происхождение скола на гальке и безошибочно, с одного взгляда отличить искусственный
скол от естественного.
Вот как описывает А.П.Окладников открытие знаменитого холма в районе реки Улалинки, предоставившего
археологам целый арсенал нижнепалеолитических искусственных изделий из гальки. "В его осыпях, среди
желтой глинистой толщи рыхлых отложений, выступали окатанные водой булыжники светложелтого
кварцита, торчали остроугольные глыбы темно-серого известняка... Один из булыжников привлек особое
внимание. Он поражал
бесспорными признаками искусственной обработки, и прежде всего характерным
раковистым изломом. Именно так выглядит поверхность камня, намеренно расколотого рукой человека,
человека каменного века. Поверхность раскола резко отличалась от необработанной части, гладко
отшлифованной водой и песком..." '.
Так может быть именно в этой зримой фактуре расколотой гальки, а вовсе не в ее утилитарном потенциале и
состоит первичная культурная сущность галечного феномена?
Напомню в этой связи, что выше мною была была изложена концепция мифосемантической сущности
культуры и, в частности, предложена идея знаковой мифосемантической метки как первоэлемента культуры.
В каком случае случайно расколотый и утилитарно бесполезный камень может оказаться значимым и даже
сверхзначимым для расколовшего его существа? В том случае, например, когда на оселке каменного
обломка "зацепилось" некое эмоционально сильное переживание, которое не имеет никакого отношения к
материи камня, но которое оказывается как бы помечено случайным каменным расколом, и
этот случайный
каменный раскол становится с этого момента своего рода пусковым механизмом, запускающим
элементарную ассоциативную цепь, ведущую к воспроизведению этого эмоционально окрашенного
воспоминания в памяти того существа, для которого было существенно данное воспоминание. Вот этот-то
пусковой механизм эмоционально окрашенного воспоминания и может быть назван элементарной ми-
фосемантической меткой, которая
является не чем иным, как прообразом культуры как таковой.
В своем первоначальном виде идея мифосемантической метки, мифосемантической зарубки была
сформулирована мною в главе, посвященной анализу языков мифа. Знаковая метка, знаковая зарубка - это
наиболее элементарная и одновременно
366
наиболее фундаментальная форма бытия культуры, своеобразный культурный первоэлемент, который
выступает прообразом культуры как таковой, истоком любых, в том числе наиболее развитых форм
культуры и может быть рассмотрена как подлинная праформа культуры как таковой.
Однако если сознательная зарубка на память уже предполагает определенный уровень культурного
целеполагания и потому появляется, скорее всего, на каких-то поздних ступенях антропогенеза, то меточная
деятельность как таковая - и я уже писал об этом на предшествующих страницах - вовсе не является чем-то
необычным в живом мире. Огромное количество живых существ оставляет
в окружающем мире метки-
сигналы. Эти метки осуществляются совершенно бессознательным образом, но биологический смысл этих
меток достаточно очевиден: он состоит в том, чтобы определенным образом обозначить ареал обитания
данной особи. Собака, метящая пространство своего обитания мочой, вовсе не ставит перед собой какой бы
то ни было цели по разметке окружающего
ее пространства; однако объективно такого рода разметка
происходит. И те пометки, которые она сделала в окружающем ее пространстве, оказываются для нее
значимыми, когда она вновь бежит по старому маршруту, и с особой тщательностью обнюхивает
собственные отметины вчерашнего или позавчерашнего дня. Аналогичным образом, с помощью
естественных выделений размечают пространство своего обитания и
высшие приматы.
Специфика прачеловека заключается в том, что, во-первых, у него принципиальным образом изменяется
инструмент меточной активности (фаллос заменяется рукой, при том что фаллические метки, конечно же,
продолжают играть свою роль), а, во-вторых, принципиально меняется характер меток: ароматические
метки-сигналы, оставляемые посредством естественных систем выделения, уступают свое место меткам
принципиально нового
рода, основанным на зримой форме и визуальном восприятии этой формы. И это, по-
видимому, становится предпосылкой постепенного возникновения и развития принципиально нового
меточного феномена - феномена меток-символов, каковые и становятся тем, что можно было бы назвать
элементарной клеточкой культуры.
Понятно, что первичная меточная активность (это даже еще не деятельность в собственном смысле этого
слова, поскольку она не является на первых порах сознательной) хабилиса ничуть не более символична,
нежели "деятельность" обегающего окрестности пса. Вся разница в том, что пес метит с помощью запаха, с
помощью мочи, тогда как хабилис - с помощью
руки и каменных галек. При этом рука играет у него роль
суррогата фаллоса, а камень выступают в роли носителя визуального образа случайно оставленного скола и
сопровождающего этот скол эмоционального образа прошлого. Но при этом в меточной активности хабили-
са нет ровным счетом ничего особо сложного - точно так же, как нет
ничего сложного в меточной
активности пса. Поэтому любые возражения, будто меточная активность является чем-то неверо-
367
ятно сложным для существа с уровнем развития хабилиса, не выдерживают никакой критики.
Вообще под метками я подразумеваю нечто чрезвычайно простое, фантастически простое. В сущности
говоря, меткой является любой след, оставляемый человеческим или иным живым существом невзначай, -
но только в том случае, если этот след спустя какое-то время становится значимым следом, т.е. следом,
способным вызвать в оставившем его живом существе какие-то
значимые воспоминания. И, следовательно,
ключевая проблема заключается не в том, каким образом существа с уровнем развития хабилиса
оказываются способны "наследить" с помощью произвольных галечных сколов, а каким образом такого
рода следы начинают выполнять функцию носителей особой, мифосемантической информации; однако как
раз эта проблема и разрешается на протяжении всей эпохи существования
хабилисов и в эволюционном
скачке от хабилиса к питекантропу, в результате чего только и формируется феномен сознательной
деятельности как таковой. Впрочем, об этом подробная речь пойдет в других главах.
Итак, то, что археологи и палеоантропологи называют по привычке "галечными орудиями", имея в виду их
утилитарное предназначение, на самом деле является чем-то принципиально иным, неизмеримо более
существенным с точки зрения того, что представляет собой феномен человеческой культуры. Это праформы
тех зарубок, с помощью которых древнейший предок человека удерживает систему формирующихся
избыточных семантических полей - ту первичную семантическую "мифологию" (еще бесконечно далекую
от своих позднейших повествовательных форм), которая вносит в природный мир идею искусственного
(мифологического) порядка. Это те метки, которые вначале еще не являются сознательными зарубками, но
которые оставляют на камне мифосемантический след, и становятся в конце концов (но только в конце
концов, а вовсе не в результате сознательного целепо-лагания) ЗНАКОМ, связывающим настоящее с неким
условно-мифологическим переживанием прошлого. Эта система простейших семантических меток,
представляет собой наиболее элементарную форму бытия культуры, наиболее элементарную форму бытия
мифа. Я бы сказал "пракультуры" и "прамифа".
Исходный и фундаментальный смысл галечных псевдоорудий состоит не в том, чтобы с их помощью
решать какие-то практические задачи - не в том, чтобы, скажем, разделывать туши убитых животных или
обрабатывать их шкуры, - а в чем-то неизмеримо более существенном для понимания феномена человека и
его происхождения. Каменная индустрия олдувайского человека - это
не что иное, как культура
мифосемантических меток, а вовсе не культура примитивных орудий труда. Галечные псевдоорудия - это
вовсе не орудия, а меточные камни, т.е. камни, несущие в себе некую значимую (=знаковую) информацию.
Между прочим, гальки - это, пожалуй, единственный природный материал, на поверхности которого
отчетливо виден след
368
искусственной обработки, как бы эта обработка ни была груба и примитивна. Искусственно сделанный
обломок кости практически ничем не отличается от сотен других обломков, образующихся естественным
путем, на месте трапезы какого-нибудь хищника. Искусственно надломленная ветка ничем не отличается от
ветки, надломленной естественным образом. Что касается метки, оставленной на коре дерева с
помощью
зубов, то это так же далеко не лучший вариант с точки зрения ее последующей визуальной идентификации.
А вот искусственно оббитая галька не имеет визуальных аналогов в природе, и потому она сразу бросается в
глаза, являясь идеальным материалом для меточной активности существ со сформированной визуальной
культурой. Любой, самый грубый, самый
неумелый скол, сделанный на галечном камне, - это ОЧЕВИДНАЯ
метка, и это делает гальку воистину бесценным материалом для существ, у которых возникает потребность в
такого рода визуальной меточной деятельности.
А кроме того ни с чем не сравнимое достоинство камня в качестве основы для меток состоит в
исключительной долговечности оставляемых следов. Метки, сделанные зубами на ветке - это метки,
которые чрезвычайно быстро стираются, приходят в негод-' ность, покрываются новыми слоями отметин, и
оттого не могут выступать в роли долговременных хранителей эмоциональной памяти
. Что же касается
каменных сколов, то, сделанные однажды, они сохраняют свою значимость спустя многие и многие годы, а,
значит, способны выступать в роли хранилищ долговременной эмоциональной памяти. Могут пройти
долгие годы, но сделанный некогда скол будет снова и снова реабилитировать то внутреннее эмоциональное
состояние, которое было пережито автором этого скола
когда-то давным-давно, в той ситуации, когда этот
скол был сделан. Но, таким образом, объективный смысл первичной деятельности по обработке каменных
галек может быть интерпретирован процесс формирования самой долговременной эмоциональной памяти.
Разумеется, на данном этапе анализа можно говорить лишь о весьма условной и приблизительной
реконструкции палеоантро-пологического прошлого на основе предложенной гипотезы, а предлагаемая
интерпретационная модель - не более чем вариант размышления. Но с достаточной степенью уверенности
можно сказать, что культура меточных камней - это культура, которая могла складываться только
стихийным, нецелевым образом. На
первых порах это метки, которые производятся ничуть не более
сознательным образом, нежели метки мочой, метки спермой или метки с помощью других естественных
выделений. И само собой разумеется, что на первых порах никакого избыточного мифосе-мантического, т.е.
собственно культурного содержания эти каменные метки на себе не несут.
Но как и зачем может возникнуть меточная деятельность с помощью камней? -Что помечают меточные
камни, и зачем эти увековеченные в камне метки оказываются нужны вчерашнему
369
австралопитеку? Как возникает культура меточных камней? Что составляет совокупность условий и
факторов, которые создают мотивационную основу для того, чтобы некое существо, обладающее
прямохождением и нестандартной для приматов кистью руки, начало создавать такого рода меточные
камни? Почему вообще могла возникнуть необходимость создания неких искусственных меток, способных
к долговременному существованию и трансляции из
поколения в поколение?
Напомню: странной эволюционной особенностью австралопи-тековых - а именно от них ведет свою
ближайшую родословную Homo habilis как первый представитель рода Homo - являлось прямохождение и
связанное с ним освобождение необычно развитой кисти руки. Вместе с тем, анализ, предложенный в пред-
шествующей части, позволил высказать предположение, что главным эволюционным фактором, который
мог послужить основой для возникновения
этих и ряда других нестандартных морфологических
особенностей ранних антропоидов (пониженный уровень волосяного покрова, повышенный уровень
тактильной чувствительности, особо развитое визуальное восприятие, ориентированное на восприятие
формы как сексуального раздражителя), являлся фактор особой сексуальности, и, в частности, фактор
несовпадения сексуального темперамента, сексуальных потребностей и сексуальных возможностей мужских
и женских особей неких прегоминид,
что и привело в конечном итоге к появлению совершенно особых
сексуальных стратегий, связанных со все большим использованием руки как инструмента тактильно-сек-
суального возбуждения и как фактического суррогата фаллоса.
Само собой разумеется, что процесс становления такого рода тактильно-сексуальной чувствительности и
способности к визуально-сексуальному восприятию осуществляется на протяжении всего процесса
антропогенеза, и лишь на этапе человека кроманьонского типа, этапе появления сапиенсов этот процесс
завершается тактильно-визуальной чувствительностью современного человека. Таким образом, важнейшим
фактором становления и развития этой тактильно-визуальной
чувствительности следует признать фактор
культуры, фактор каменной индустрии, фактор орудийного производства. Однако самое начало этого
трудного и долгого процесса культурного возделывания человеческой руки и человеческого глаза по
необходимости скрывается в докультур-ных слоях эволюционного развития. А это значит, что тот базовый
биологический парадокс, который становится энергетической пружиной для раскручивания самого
процесса
антропогенеза, должен быть обнаружен еще на австралопитековой ступени эволюции.
Итак, то, что было определено выше как сексуальный парадокс человека (биологическая аномалия,
состоящая в несовпадении сексуальных потребностей и возможностей мужских и женских особей одного
биологического вида) должно было впервые появиться в неких своих праформах еще на уровне
австралопите-
370
ковых, и тогда феномен хабилиса можно было бы определить как феномен существа, "нащупавшего"
генеральную стратегию разрешения данного сексуального парадокса через возделывание руки и сознания с
помощью элементарной культурно-предметной деятельности.
Ничто не мешает выдвинуть допущение, что первоначальные искусственные сколы на камнях образуются
по чисто биологической логике - скажем, как своего рода канализация отрицательной агрессивной энергии
фрустрирующей самки австралопитека, не получающей сексуального удовлетворения от контакта с самцом
или самца, терпящего фиаско при осуществлении той сексуальной стратегии, которая заложена в нем на
уровне генотипа
.
В самом деле, феномен биологического несовпадения сексуальных потребностей мужских и женских особей
у представителей рода Homo - это феномен, не имеющий аналогов в живой природе. И биологическая
аномалия такого рода не может не вызывать крайних эмоциональных напряжений у высших обезьян,
каковыми и являлись австралопитековые.
Вообще говоря, различные действенные выходы отрицательной или положительной энергии являются
весьма распространенными у высших приматов, чей психический уровень вполне достаточен для такого
рода действенных выходов. Так, у шимпанзе ситуация эмоционального срыва или эмоционального подъема
вполне может разрешаться в сверхинтенсивных манипуляциях с предметами. Разозленное шимпанзе
способно крушить все, что попадается ему на
пути, т.е. срывать злобу на тех или иных предметах. Поэтому
предположение, что некоторые представители австралопитековых могли снимать свою агрессию или иную
форму эмоционального напряжения путем раскалывания камней, вовсе не представляется чем-то
невероятным. Тем более, если вспомнить знаменитую концепцию Конрада Лоренца, согласно которой
человеческое существо является безусловно выдающимся существом в мире животных по параметру
агрессивности. В этом случае первичное раскалывание камней выглядит как элементарный способ
укрощения избыточной агрессивности - в частности, той, которая накапливается в связи с устойчивым
сексуальным напряжением женских и мужских особей, демонстрирующих феномен несовпадения взаимных
сексуальных стратегий. Таким образом, эмоциональные напряжения, возникавшие
у прегоминид в
ситуациях такого рода рокового несовпадения сексуальных стратегий, вполне могли становиться
содержанием первоначальной предметной активности австралопитековых по раскалыванию камней.
Одновременно скалывающая активность антропоидов может быть интерпретирована как начальный
механизм того процесса возделывания мужской сексуальности, о котором шла речь в предшествующей
части. Фрустрационный выход нереализованной сексуальной потребности в виде скалывающей активности
может быть интерпретирован как элементарный сублимационный про-
371
цесс, в котором происходит первичное укрощение свободной сексуальности и возделывание принципиально
новой сексуальной стратегии брачных партнеров, направленной на культурные формы управления
сексуальным актом. Скалывание камня - это своего рода искусственная задержка свободного сексуального
импульса, и эта элементарнейшая задержка свободного сексуального импульса может быть рассмотрена как
наиболее ранняя манифестация феномена сексуальной культуры, а
, вместе с тем, и культуры как таковой.
Таким образом, первоначальное значение деятельности по раскалыванию камней заключается в том, что она
сублимирует свободную сексуальную энергию и является своеобразным способом торможения свободной
сексуальности. Но это еще только предпосылка культуры, а не культура сама по себе. Это та точка перехода
от биологического к социальному, в которой образ культуры едва только угадывается
. Это та точка
предкультуры, в которой нет еще ничего своего, позитивного, собственно культурного, а есть только
негативная энергия торможения биологического. И, тем не менее, .это уже точка начала культуры. И, во
всяком случае, обуздание, сдерживание свободного сексуального импульса через элементарную
сублимацию этого импульса посредством раскалывания камней может быть рассмотрено в
качестве
наиболее глубокого источника возникновения феномена каменной активности прегоминид.
Впрочем, сама по себе предметная активность по раскалыванию камней как способ снятия фрустрационного
напряжения и одновременно как первичная модель укрощения свободной мужской сексуальности во имя ее
культурного возделывания - это пока еще не меточная активность как таковая. Произвольный
фрустрационный скол становится меткой лишь тогда, когда он становится ЗНАЧИМЫМ сколом, т.е. тогда
,
когда спустя какое-то время он оказывается способен актуализировать некое связанное с этим сколом
эмоциональное переживание - то переживание, которое впервые возникло в условиях фрустрационного
напряжения. А это, в свою очередь, оказывается возможно лишь в том случае, если скол ЗАМЕТЕН, и когда
сделавшее его существо способно его УЗНАТЬ спустя достаточно длительное
время. И понятно, что в
первую очередь эффект такого рода узнаваемости возможен в отношении сколов, сделанных на поверхности
гладких речных галек. Но как только эффект визуальной узнаваемости расколотых галек был обнаружен (а,
судя по всему, ранние хабилисы - это и были те особые представители австралопи-тековых, которым
оказалась доступна процедура визуальной узнаваемости
расколотых галек), это с неизбежностью легло в ос-
нову совершенно новой формы меточной активности. Наряду с традиционными, физиологическими
пометками, территория обитания хабилиса оказывается отныне помечена для него совершенно новым
образом: с помощью визуальных меток-сколов на поверхности гладких скал или галечных камней. Но это
уже не обыкно-
372
венные, не рядовые и повсеместные метки территории с помощью тех или иных физиологических
выделений, свидетельствующие всего лишь об ареале обитания данного существа, а достаточно редкие
метки неких экзистенциально значимых ситуаций - тех, например, в которых происходило преодоление
фрустрационных напряжений. Иначе говоря, это уже не метки территории как таковой, а метки неких
существенных
СОБЫТИЙ, некогда случившихся на этой территории - в частности, событий, связанных с
описанным выше фрустрационным напряжением.
И вот эти, особым образом помеченные точки территории становятся отныне прообразом будущих
культовых мест и одновременно - точками первичного бытия культуры. Передвигаясь по ареалу своего
обитания, хабилис время от времени обнаруживает эти особые сколы-метки, которые актуализируют в нем
экзистенциально значимые переживания прошлого и делают эти сколы-метки СВЕРХзначимыми или
КУЛЬТУРНО значимыми
. Эту-то ситуацию, ситуацию обнаружения особого - назовем его "мифо-
логическим" или "прамифологическим" - смысла некогда сделанного скола и можно охарактеризовать как
элементарную ситуацию культуры. Каменные следы-отметины провоцируют в праче-ловеке некие
избыточные смыслы, каковые и являются не чем иным, как первичным мифологическим измерением этих
следов-отметин и одновременно - элементарнейшей формой
бытия культуры. Таким образом, некогда
сколотые гальки приобретают совершенно исключительное - мифологическое! - значение в жизни нашего
прачеловека, и он, относясь к ним как к сверхценным, создает первичное культовое пространство культуры,
собирая и сохраняя эти особые гальки, несущие в себе некое особое мифо-семантическое содержание, либо
создавая по поводу них первичные культовые (= первичные
культурные) центры.
Память в камне
Это чрезвычайно важно, чтобы ситуация, в которой происходит первичный галечный скол, была не просто
внешней, но внутренней, связанной с каким-то предельным стрессовым (либо позитивным, либо
негативным) напряжением - только в этом случае содержание, скрывающееся за случайным сколом, станет
содержанием воистину сверхзначимым, и будет не просто естественным образом всплывать при взгляде на
соответствующий скол, но и будет (впоследствии) специально храниться в виде соответствующего,
случайно сколотого камня, а так же специальным (прариту-альным) образом вызываться к жизни. Только в
том случае, если камень со сколом окажется ценным и даже сверхценным, у прачеловека может в конце
концов возникнуть потребность в его специальном хранении и
в особом (пракультовым) к нему отношении.
А ведь только в том случае, когда сколотый камень становится предметом хранения и трансляции из
поколения в поколение, можно говорить о его собственно культурном измерении.
373
Понятно, что на этом этапе речь может идти не об утилитарной, а исключительно о мифологической,
знаковой ценности сколотого камня - о ценности тех переживаний, которые ассоциируются с данным
сколотым камнем. И сколотый камень становится, соответственно, значим именно потому, что он
оказывается способен вызвать к жизни эти переживания.
Итак, все начинается со случайно расколотого галечного камня в контексте той или иной экзистенциально
значимой ситуации. Выше была предложена гипотеза о переживаниях в связи с фру-страционными
напряжениями в условиях несовпадения сексуальных стратегий мужских и женских особей, однако вполне
вероятна и иная этиология экзистенциально значимых переживаний, "запечатлеваемых" в расколе каменной
гальки
. Важно, чтобы в принципе состоялся фрустрационный выплеск энергии, и чтобы этот
фрустрационный выплеск энергии оказался направлен на камень с гладкой галечной поверхностью. При
этом расколотый камень вовсе не является сознательной меткой, а представляет собой всего лишь следствие
выхода той или иной формы крайнего эмоционального напряжения: производимый скол не преследует
ровным
счетом никаких сознательных целей. Первоначальные сколы делались вовсе не затем, чтобы
сознательно сохранить некий образ переживания, но просто освобожденная кисть прямоходящих
антропоидов позволяла совершать такого рода действия по раскалыванию камней - действия, абсолютно
незнакомые их предшественникам, - и вопрос заключался лишь в том, какие жизненные ситуации могли
провоцировать этих антропоидов на такого рода
действия.
Впрочем, эмоциональная этиология первичных каменных расколов - являлись ли они сублимированным
выходом подавленной сексуальности или же имели иной энергетический источник - не так уж важна. Тем
более, что сам по себе расколотый камень не несет в себе ни грана культуры, и вовсе не является
культурным знаком, т.е. вовсе не выступает меткой в
момент своего раскола. Меткой его делает не раскол
сам по себе, а лишь ПОСЛЕДУЮЩИЙ КОНТЕКСТ - контекст, в котором происходит узнавание некогда
сделанного скола. А это происходит далеко не сразу, и относится далеко не к каждому раскалываемому
камню, а только к тем, на поверхности которых можно идентифицировать некогда оставленный след, и
только для тех существ, которые обладают достаточным уровнем психического развития, чтобы
осуществить такого рода идентификацию.
То, что первичное пракультурное измерение расколотого камня возникает лишь тогда, когда сделавшее этот
раскол существо обладает способностью идентификации, способностью узнавания сделанных им некогда
случайных каменных осколков, представляется очевидным. Только этом случае некий осколок камня
начинает вызывать некоторые ассоциативные воспоминания тех переживаний, которые сопровождали
ситуацию раскола. А это, между прочим, тот уровень
психического развития, кото-
374
рый существенно превышает возможности шимпанзе, но зато вполне вероятен для существа с уровнем
развития Homo habilis. Те 200 кубических сантиметров прибавки, которые имел мозг хабилиса по сравнению
с мозгом нормальной обезьяны (за счет, заметим, развития лобных долей), свидетельствуют, в частности, о
появлении у этого существа неких новых психических функций и возможностей, не знакомых его
предшественникам. И вполне вероятно, что уровень развития хабилиса уже позволял осуществлять
идентификацию расколотых когда-то камней. Причем не просто идентификацию, а идентификацию, которая
могла становиться своеобразным пусковым механизмом для сложных ассоциативных цепей и основой
формирования феномена дальней памяти или культурной памяти - памяти, опирающейся на искусственно
создаваемые материальные носители. А именно
в этом и состояло самое начало того радикального прорыва,
который привел к возникновению человека и человеческой культуры.
Бродяжничающий антропоид (а бродяжничество - это нормальное состояние высших приматов),
обнаруживал на них оббитые им некогда в каких-то фрустрационных ситуациях гальки, которые запускали в
нем сложный ассоциативный механизм и актуализировали переживания, значимые в какое-то давнее время.
Естественно, что эти гальки становились для него сверхзначимыми, сверхценными, или, что в данном
контексте
одно и то же, культурно значимыми, культурно ценными. Они оказывались нагружены тем, что
можно было бы назвать элементарной мифосеман-тикой - неким избыточным, надпредметным
содержанием, содержанием долговременной эмоционально-ассоциативной памяти. И постепенно (а это
"постепенно" могло охватывать многие сотни тысяч лет) возникала потребность в ХРАНЕНИИ этих особых,