Лобок А.М. Антропология мифа

Подождите немного. Документ загружается.

труда, как бы ни было оно примитивно, удерживает в плане своего сознания цель, ради которой он

изготавливает это орудие. А это значит, что любое, даже самое примитивное орудие труда требует

сверхсложного интеллектуального обеспечения.

В частности, речь идет о том, что любая деятельность по изготовлению орудий труда, т.е. по изготовлению

предметов, предназначенных для дальнейшего утилитарно-целевого использования, предполагает

совершенно особую способность создающего их существа к двойному рефлексивному опосредованию: оно

обрабатывает данный камень с помощью другого камня затем, чтобы полученный в результате

искусственный предмет использовать

в какой-то практической ситуации заранее запланированным образом.

И, как бы ни были примитивны олдувайские гальки, они просто обязаны быть опосредованы именно таким,

сверхсложным, двойным целеполаганием, если они действительно представляют из себя орудия труда, а не

что-то другое.

Традиционная археологическая парадигма, однозначно навязывающая грубо оббитым камням

нижнепалеолитических слоев орудийные смыслы, как бы предполагает у создателей этих камней высокую

способность к рациональному целеполаганию: мол, ар-хантроп оббивает камень затем, чтобы использовать

его для достижения каких-то целей. Но при этом остается без ответа главный вопрос: каким образом в

голове архантропа

возникает сама идея предметного целеполагания, не имеющего прямого отношения к тем

или иным биологическим потребностям. Ведь любое предметное целеполагание, не связанное с прямыми

биологическими потребностями, вовсе не является чем-то, данным человеку от рождения, а возникает на

достаточно высокой ступени психического развития человека и связано с достаточно высоким уровнем

абстрагирующей

деятельности рассудка. Кроме того такого рода целеполагание неизбежно связано с

осознанием фактора времени: цель - это то, по отношению к чему требуется пройти некоторую дистанцию

во времени.

Между прочим, не то что изготовить, а просто ПОДОБРАТЬ некий осколок камня с целью его дальнейшего

использования в какой-то деятельности - сверхсложная в интеллектуальном отношении задача.

Подчеркиваю: не просто схватить первый попавшийся обломок и бросить его в приближающегося врага, а

именно подобрать, то есть выбрать, имея в виду некую деятельность, в

336

которой этому камню предстоит принять участие. Ведь выбрать, подобрать осколок камня может только тот

человек, чей взгляд уже культурно возделан. Но откуда взяться этой культурной во.ч-деланности, коль

скоро речь идет о том этапе, когда культуры как таковой еще нет, и ей еще только предстоит родиться?

Выдвигают гипотезу, что, прежде чем возник феномен древнейшей каменной индустрии, существовал

длительный период, когда прачеловек пользовался природными каменными обломками. Но в том-то и

состоит загадка, что подобрать природный каменный обломок под ту или иную заранее запланированную

деятельность в каком-то смысле немногим легче, чем изготовить необходимый скол. Любое целевое

утилитарное

использование природного каменного обломка - это сложнейший в культурном отношении акт

(о чем более подробная речь впереди), и такого рода утилитарная деятельность принципиально не может

возникнуть, прежде чем возникнет сам феномен культуры. А первичной манифестацией культуры как раз и

является древнейшая каменная индустрия.

Орудийный барьер

То, что способность к утилитарному использованию предметов - весьма непростая в культурном отношении

деятельность, хорошо видно на примере развития ребенка. Любой ребенок проходит весьма и весьма

длительный период, в течение которого он активно манипулирует с различными предметами окружающего

его культурного мира, но манипулирует ими весьма странным на взгляд взрослых образом - в абсолютном

несоответствии с внутренней логикой этих предметов, в абсолютном несоответствии с тем, для чего эти

предметы предназначены. Он ломает эти предметы, грызет, обсасывает, облизывает, трясет, бросает с

размаху на пол и совершает массу иных - нелепых и бессмысленных на взгляд взрослых - операций. Правда,

при этом он оставляет на них своеобразные неосознанные метки,

которые становятся в дальнейшем важной

основой ориентировки в мире культурных символов - своего рода авторской точкой отсчета для освоения

различных культурных шифров. И есть все основания полагать, что, если бы у ребенка не было этапа

доутилитарного манипулирования предметами, он бы не сумел в конце концов освоить их утилитарное

измерение.

Так или иначе, но проходит немало времени, прежде чем этот ребенок становится готов к освоению

внутренней (и, в том числе, утилитарной) логики предметов - той логики, которая зашифрована в них

культурой. И это дает основания думать, что утилитарный подход к предмету, предполагающий

возможность рационально-полезного использования последнего отнюдь не является наиболее простым

культурным подходом. Прежде чем ребенок научается обращаться с предметом как с утилитарным, он

проходит длинную культурную дистанцию, когда осваивает этот пред-

337

мет как знаково-символический, нагружая его своими собственными, личными смыслами и переживая его

как интимно-знаковую реальность.

Впрочем, ситуация годовалого ребенка, приступающего к освоению предметной утилитарности,

относительно проста: окружающие его взрослые постоянно предлагают ему устойчивые схемы или модели

действий с теми или иными предметами, предлагают некие образцы и стереотипы поведения в мире

предметов, насыщенных культурной семантикой, и ребенку остается всего лишь освоить и воспроизвести

эти образцы культурных действий в виде своего рода предметного ритуала. И потому на первых порах

ребенок осваивает и воспроизводит то или иное предметное действие не

потому, что ему понятен его

утилитарный смысл, а просто потому, что такова священная ритуальная схема, подсмотренная им в мире

взрослых. Скажем, ритуал обращения с ложкой: ребенок на первых порах пользуется ложкой не потому, что

ему понятен ее утилитарный смысл, а потому, что такова ритуальная схема действий. И уж во всяком

случае

ему не приходится самому изобретать утилитарное назначение ложки, равно как и предметную схему

действий с нею, - оно предъявлено ему в действиях взрослых как совокупность устойчивых культурных

схем, которые просто воспроизводятся ребенком как норма своей собственной деятельности. Скажем, если

ребенок берет в руки молоток и начинает им стучать по гвоздю, он

тем самым ничего не изобретает, а

просто воспроизводит схему действий, подсмотренную во взрослом мире.

И этим принципиально отличается ситуация человека, рождающегося в мир, уже насыщенный культурными

схемами и образцами, от ситуации культурного первопроходца. Можно себе представить, насколько сложно

положение того древнейшего человека, которому еще только предстоит задача изобретения базовых

культурных образцов: ведь у него нет спасительного мира взрослых, демонстрирующих ему варианты

культурных способов действий с

теми или иными предметами. А, значит, сама задача создания тех или иных

орудий труда, т.е. инструментов, предназначенных для какого-то практического использования, выглядит

головоломно сложной.

В этом и состоит самое трудное: начать оббивать камни с предположением их дальнейшего орудийного

использования. Не просто сделать случайный скол-метку, а сделать скол, опосредованный неким

рациональным планом дальнейшего использования полученной поверхности. Уже в момент обработки

камня у человека должен присутствовать образ дальнейших с ним действий, и совершая даже один-

единственный

скол, предчеловек должен иметь в виду ту деятельность, в которой будет принимать участие

обработанный им камень, должен удерживать в голове некий второй план своего обрабатывающего

действия, должен моделировать будущее. Но как можно моделировать будущее, если ты не имеешь никаких

предварительных образцов действий, и все об-

338

разцы действий нужно изобретать здесь и теперь? Совершенно очевидно, что такого рода интеллектуальное

моделирование выглядит совершенно нереальным для существа, еще не прошедшего самой элементарной

школы культуры. А это значит, что исходной точкой культуры никак не может являться деятельность по

изготовлению орудий труда, но должен являться некий принципиально более простой и одновременно

более

сущностный культурный акт.

Не случайно деятельность по изготовлению орудий труда представляет непреодолимый барьер даже для

самых высокоразвитых животных. И это связано с тем, что даже самое простое - с точки зрения технологии

его изготовления - орудие труда является сверхсложным образованием с точки зрения той УМСТВЕННОЙ

СХЕМЫ, которая лежит в его основании. Казалось бы, чего проще: взять

гальку и отбить от нее несколько

кусков с помощью другого камня, чтобы получившийся осколок использовать с той или иной целью? С

точки зрения физических усилий -пожалуй, да, это действительно не слишком сложно. Но почему в таком

случае ни одна обезьяна даже в процессе дрессировки не может такой процедуре научиться? Да

потому, что

на самом деле это ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО сверхсложная операция.

Во-первых, эта операция предполагает постоянное удержание в голове долговременной цели: "А зачем я это

делаю?". Иначе говоря, наряду с ситуативным действием по откалыванию куска камня постоянно должно

присутствовать в качестве второго плана некое гипотетическое действие, в рамках которого этот обрабо-

танный камень будет использован. Поэтому создатель орудия труда должен прогнозировать

те действия,

которые будут совершаться с помощью этого орудия, а это значит, что в основании даже самых простых

орудий труда должна лежать некая мысленная модель, которая сама может быть лишь результатом некоего

культурного развития, но никак не может ему предшествовать. И совершенно очевидно, что такое

одновременное удержание в голове двух

планов является сверхсложным в интеллектуальном отношении.

Во-вторых, производящий орудие труда предчеловек вынужден даже при осуществлении одного-

единственного скола решать головоломную задачу выбора из бесконечнофакторной ситуации: как бить? с

какой силой и под каким углом наносить удар? как удерживать камень при нанесении удара? по какому

краю камня наносить удар, чтобы получить желаемый результат? Ведь никаких образцов, на

которые можно

было бы ориентироваться, нет; он - первопроходец, и какова должна быть последовательность его действий,

чтобы получить, допустим, острый скол, он принципиально не знает: это еще только требуется изобрести.

Ну и, наконец, в-третьих, наш предчеловек должен уже на первых порах достаточно тонко управлять мелкой

моторикой своей руки, чтобы осуществить эту целевую операцию и при том не причинить себе увечье.

Нетрудно догадаться, что такая тонкая

339

моторика предполагает некую предварительную школу , некую, так сказать, предварительную - и притом

достаточно обширную -практику обработки камня, в течение которой пока еще не ставится целевых

орудийных задач, но уже тренируется эта тонкая моторика и тонкая координация рук.

У маленьких детей такого рода предварительная тренировка тонкой моторики и координации рук

осуществляется в принципиально игровой форме, когда ребенок не ставит перед собой никаких целевых

орудийных задач, а осуществляет некие взрослые действия понарошку. Прежде чем начать пользоваться

теми или иными культурными предметами и заложенными в них культурными схемами в целях решения

каких-то практических задач, маленькие дети долгое время как бы тренируют моторику

своих рук,

воспроизводя схемы взрослого действия в игре - в форме своего рода обрядово-ритуального действия.

Детская манипуля-тивная игра с предметами - это процесс, в котором действия не подчинены жесткой

логике цели; оттого-то игра и оказывается своеобразной тренировочной реальностью по формированию та-

кого уровня моторики рук, без которого пользование предметами

в соответствии с их культурными схемами

и одновременно для достижения каких-то практических результатов оказывается невозможно. Вначале

ребенок осваивает чистую культурную схему ритуальным образом и лишь значительно позднее оказывается

способен при помощи этой культурной схемы создавать нечто результативное.

Скажем, если бы ребенок в возрасте от двух до пяти попытался использовать культурную схему молотка в

целях решения некоей задачи, предполагающей получение практического результата (допустим, попытался

бы использовать молоток для сколачивания двух брусков настоящими гвоздями), у него бы не только ничего

не вышло, но он, скорее всего, причинил бы себе травму

. И это при том, что он с бесконечным

удовольствием готов колотить игрушечным молотком по игрушечному гвоздю, удовлетворяясь при этом не

реальным, а воображаемым результатом. Понятно, что двухлетка или трехлетка стучит игрушечным мо-

лотком по игрушечному гвоздю вовсе не потому, что он пытается этот гвоздь забить, а просто потому, что

он

воспроизводит некую схему действий, подсмотренную у взрослых. Но, тем самым, он, между прочим,

тренирует моторику своих пальцев, моторику своих рук. И, очевидно, что ему требуется достаточно

длительный период игры с моделями орудий, достаточно длительный период действий понарошку, прежде

чем он окажется способен к той тонкой координации движений, которая позволит ему в

конце концов

осуществить настоящее действие с молотком. Это настоящее действие будет представлять из себя уже не

просто воспроизведение некоей культурной схемы, но и реальное изготовление некоего продукта - скажем, в

виде забитого гвоздя.

В еще большей степени сказанное относится к изготовлению какого-то реального орудия труда, сколь бы ни

казалось это ору-

340

дне труда простым: немыслимо, чтобы некий архантроп, не вооруженный минимумом культурного опыта и

не имеющий ни малейшего опыта обращения с камнем мог бы совершить искусственный скол с целью

орудийного использования полученного обломка. Вероятнее всего предположить, что у ранних архантропов

должен был существовать некий аналог такого рода игровых действий в отношении камня

, прежде чем их

руки оказались готовы к решению задач по целевой обработке камня. А если исходить из допущения, что

самые первые обработанные камни - уже орудия, то это означает не больше, не меньше, что они уже

созданы рукой с достаточно тонко координированной моторикой. Ведь целевое действие требует

неизмеримо более тонкой координации

движений и гораздо более тонкой моторики, нежели действие

нецелевое.

Впрочем, не только изготовление орудий, но даже орудийно-утилитарное использование любого

природного камня или костного осколка в целях получения того или иного результата требует от человека

определенной культурной возделанности и определенного уровня развития интеллекта. Ведь проблема

любого, даже самого элементарного орудийного использования камня заключается, например, в том, чтобы

выбрать ту его

сторону, которая может быть использована в качестве рабочего края. Но может ли такой

выбор может осуществить человек со взглядом, не возделанным некоей культурной практикой? Ведь речь

идет не о том, чтобы просто схватить камень и бросить его во врага, а в том, чтобы найти, выбрать ту грань

каменного обломка, которая

могла бы выполнить некую орудийную функцию.

Конечно, когда взгляд человека уже возделан культурой, ему не составляет труда увидеть принципиальную

неравновесность различных краев каменного обломка, и выбрать тот край, который представляется

наиболее подходящим для решения той или иной задачи. Использование произвольного обломка камня ока-

зывается достаточно простой задачей для человека культуры. Но для существа, не имеющего за плечами

культурной истории, это невозможная задача, поскольку предполагает выбор из практически бесконечного

количества вариантов. Не случайно высшие приматы, демонстрирующие принципиальную способность к

орудийному использованию палки, пасуют перед каменным обломком - ведь абсолютно непонятно, с какой

стороны за него взяться. Чтобы научиться пользоваться каменным обломком в качестве орудия, человек

должен сначала научиться культурно-

дифференцированному восприятию граней этого осколка, и у него

должны появиться веские основания для предпочтения одной стороны, одной грани другой. Иначе говоря,

чтобы использовать каменный обломок, нужно иметь некую априорную культурную размерность. В

онтогенезе ребенка такого рода априорная культурная размерность есть - она задана миром взрослой

культуры. Но откуда ей взяться тогда, когда

каменная индустрия только еще должна появиться на свет, и

когда никакой предварительной культуры в принципе не существует?

341

Итак, утилитарность - это совсем не просто. Ни использовать, ни, тем более, создавать орудия труда, даже

если это самые элементарные орудия труда, невозможно, не будучи культурно возделанным. Следовательно,

орудийность не может быть точкой начала, а, тем более, предпосылкой культуры. Любая, даже самая

элементарная орудийность может возникнуть только на основе некоей уже существующей культуры.

Простейшая, казалось бы, операция - однократный скол камня - оказывается на поверку сверхсложной

операцией, требующей недюжинного развития и интеллекта, и физиологии высшей нервной деятельности, и

способности к тонкой координации движений. А отсюда следует, что способность к изготовлению орудий

труда никак не может

возникнуть на самой заре антропогенеза, а может возникнуть лишь в результате

достаточно долгой антропологической эволюции под воздействием каких-то иных культурных факторов.

Сознательная, целенаправленная деятельность по изготовлению орудий труда - это сверхсложный барьер,

который принципиально не мог быть взят существом с уровнем развития хабилиса.

Между прочим, одним из радикальных условий преодоления этого барьера стало то, что созданный

хабилисом феномен элементарной культуры (культуры, еще раз подчеркну, принципиально не орудийной)

сам оказался мощным эволюционным фактором, и уже под воздействием этого фактора произошла мощная

антропогенетическая революция, приведшая к появлению совершенно новых биологических видов: Homo

erectus, Homo neander-talisis и Homo sapiens. Причем уже на

этапе Homo erectus скачок был настолько

существенен, что впору говорить о своего рода церебральной революции, произошедшей чуть более

миллиона лет тому назад и приведшей к появлению на авансцене антропогенеза существа с объемом мозга

от 900 до 1250 куб.см. Созданная хабилисом культура каменного производства оказалась мощным фактором

антропогенеза, в результате чего на эволюционной лестнице появляется

биологический вид со значительно

более сложной организацией мозга и, следовательно, с качественно новыми интеллектуальными

возможностями. Именно этот прямой наследник хабилиса и становится, судя по всему, первооткрывателем

нового типа каменного производства - сознательного производства орудий труда. Но, чтобы этот скачок

произошел, потребовалось более миллиона лет существования хабилисов и созданной ими каменной

индустрии.

Границы мозги

Известно, что в 50-60-е гг. XX в. среди антропологов была весьма популярна идея "мозгового рубикона" как

некоей принципиальной морфофизиологической границы, отделяющей род Homo от его животных

предшественников. Речь шла о том мини-

342

мальном объеме головного мозга, наличие которого являлось бы необходимым (но, разумеется, не

достаточным) признаком, определяющим возможность человеческого сознания. При этом указывался объем

мозга в 750-800 куб.см.

В последующие десятилетия идея такой границы была подвергнута достаточно жесткой критике. И, в

частности, эта критика была связана с открытием феномена хабилиса - существа с объемом мозга,

колеблющимся от 550 до 750 куб.см., но при том несущего всю полноту ответственности за создание

древнейшей каменной индустрии.

Вместе с тем, как бы ни были справедливы критические замечания по поводу возможности проведения

четкой демаркационной линии между человеком и его предшественниками на основе сравнительных

вычислений объемов мозга, нельзя не признать, что морфофизиологические параметры мозга являются

одной из наиболее существенных характеристик представителей вида Homo sapiens и ключевым условием,

обеспечивающим функционирование феномена сознания и

, в частности, гарантирующим способность

человека к целеполаганию и целенаправленной деятельности. И нельзя не признать, что человеческий мозг

качественно отличается от мозга высших обезьян в том числе и по параметру объема.

Никто не спорит, что колебания нормы объема человеческого мозга чрезвычайно велики, и что на качество

интеллекта не влияет, будет ли у человека мозг объемом в 1000 куб.см., или же в 2000 куб, см -

хрестоматиен пример с мозгом Анатоля Франса, имевшим объем чуть более 1000 куб.см. И, тем не менее,

нельзя не признать

, что существует некий нижний порог объема мозга, за которым формирование

нормального человеческого интеллекта принципиально невозможно. Этот-то нижний порог и составляют

указанные 750-800 куб.см.

Подчеркиваю: речь идет исключительно о том, что определенный объем мозга (не ниже 800 куб.см.)

является необходимым условием для функционирования человеческого интеллекта, но, разумеется, не

достаточным. Сам по себе большой объем мозга ни о чем не говорит - достаточно указать на то, что мозг

дебила или имбецила может быть вполне нормален с точки

зрения объемных показателей, однако факт

заключается в том, что этот мозг не способен обеспечить нормальное функционирование человеческого

интеллекта. Поэтому методологически это есть лишь указание на то, что существует феномен нижнего

порога, и что ниже определенной границы своего объема мозг не сможет поддерживать нормальную работу

человеческого интеллекта. В частности, хорошо известно,

что все больные микроцефалией, т.е. те, чей мозг

во взрослом состоянии не достигает объема 800 куб.см., демонстрируют принципиальную неспособность к

освоению интеллектуальных операций, характеризующих сознание человека.

Речь, таким образом, идет не о некоей гипотетической границе, по достижении которой мозг обезьяны будто

бы автоматичес-

343

ки превращается в человеческий - естественно, что такой роковой границы быть не может, и сама по себе

величина мозга не определяет факта наличия человеческого интеллекта. Речь идет совсем о другом: о том,

что существует некая нижняя граница объема мозга, за пределами которой невозможно существование

человеческого интеллекта. И если, скажем, будет обнаружен австралопитек с аномально большим объемом

мозга"Ь 900 куб.см., это ни в коем случае не будет означать наличие у него факта человеческого сознания.

Но зато, если будет обнаружена взрослая особь ископаемого сапиенса

с объемом мозга порядка 700 куб.см.,

это будет однозначно свидетельствовать о факте патологии и о том, что данная особь не обладала

полноценным человеческим сознанием.

Кстати говоря, те же самые пороговые значения работают и в процессе развития мозга ребенка.

Известно, что человеческий ребенок рождается с непропорционально огромной головой, если сравнивать

его с детенышами высших приматов. Вместе с тем, объем мозга новорожденного младенца находится

далеко за границами нижнего порога нормального человеческого мозга, составляя примерно четверть его

окончательного объема. Если принять за средний показатель человеческого мозга объем в 1400 куб.см., то

приблизительный

объем мозга новорожденного ребенка будет составлять порядка 350-400 куб. см., т.е.

будет заведомо ниже тех значений, которые характеризуют объем мозга высших приматов. Однако уже к

девятимесячному возрасту объем детского мозга достигает 50% от взрослого объема, т.е. приблизительно

700 куб.см., что соответствует верхней границе мозга Homo habilis, а примерно к году он составляет

две

трети своего окончательного объема, т.е. пересекает границу в 900-1000 куб.см. и уже соответствует

параметрам вида Homo erectus. При этом, что особенно важно, рост объемных параметров мозга

совершается за счет развития лобной, нижней теменной, височно-теменно-затылочной областей и

сопровождается значительным усложнением дифференцировки различных формаций.

Разумеется, в чем-то эта параллель между развивающимся мозгом человеческого ребенка и развитием мозга

в процессе антропогенеза является поверхностной и случайной. Вместе с тем, известный смысл в аналогиях

между онтогенетическим и филогенетическим развитием все же есть, и они вовсе не так наивны, как это

принято порою считать.

В самом деле, случайно ли то обстоятельство, что именно к году развивающийся мозг ребенка достигает тех

объемных параметров, которые принципиально соответствуют показателям вида Homo erectus? Заметим:

столь мощное увеличение объема мозга происходит в преддверии наиболее интенсивных процессов соци-

ализации, в преддверии того возраста, когда, собственно, только и начинаются процессы овладения

ребенком образцами и

стереотипами окружающей его культуры. Преодолев нижнюю порого-

344

вую границу того объема, который характеризует вид Homo sapiens, мозг ребенка оказывается

принципиально готов к развитию по пути все большего и большего усложнения своих функциональных

структур в процессе овладения культурными и социальными образцами. И хотя корреляция между мозгом

ребенка, с одной стороны, и мозгом хабилиса или эректуса, с другой, носит заведомо условный характер

определенный смысл в проведении такой параллели безусловно есть.

Разумеется, сам по себе процесс увеличения объема мозга ни о чем не говорит. Крайне важен тот факт, что

одновременно с процессом увеличения объема детского мозга происходит его возделывание с помощью тех

социально-культурных форм деятельности, которые осваивает ребенок в процессе манипулятивного и

игрового взаимодействия с окружающим миром. "Привяжите ребенка, не дайте

ему играть, - и вы не

получите из него человека", - заметил Мамардашвили. В частности, это. означает и то, что у ребенка,

полностью лишенного в раннем возрасте возможности игрового диалога с культурой, не сформируется

нормальный человеческий мозг - не в смысле объема, а в смысле богатства и дифференцированности его

функциональных структур, - и ребенок

окажется дурачком. Во всяком случае, если вообразить такой

чудовищный, садистский эксперимент, когда бы в течение первых трех лет жизни нормального ребенка

держали в пустой темной 'комнате, без какого бы то ни было общения с миром взрослых, то было бы именно

так. Впрочем, нечто похожее случается, как известно, в ситуации "маугли", когда

ребенок, воспитываемый"

в стае волков оказывается лишен возможности игрового освоения социально-культурных норм и образцов.

При этом объем мозга, конечно, вырастает до нормальных человеческих значений, однако этот мозг

оказывается не возделанным культурой, и это сделает невозможным его нормальное человеческое функ-

ционирование в дальнейшем: никакие обучающие стратегии уже не могут его

спасти.

Однако, с другой стороны, когда ребенок развивается в нормальной социально-культурной среде,

естественный процесс увеличения объема мозга в процессе младенчества и раннего детства безусловно

выполняет роль порогового фактора, предопределяющего возможность или невозможность освоения

ребенком теми или иными умственными операциями, характеризующими нормальную работу взрослого

интеллекта. И с этой точки зрения чрезвычайно важным

в методологическом отношении оказывается то

обстоятельство, что способность к орудийному использованию тех или иных предметов ребенок

демонстрирует только после того, как его мозг достигает значений мозга Homo erectus, а способность

впервые создавать, изобретать какие-то орудия для решения тех или иных практических задач - это

способность, которая возникает у ребенка еще позже, по

мере приближения к возрасту младшего

школьника, и это способность, которая, между прочим, также обеспечена определенным развитием мозга.

Как

345

подчеркивают исследователи, "к семилетнему возрасту кора больших полушарий, согласно

морфологическим данным, становится в значительной степени зрелой. У семилетнего ребенка размеры

поверхности большинства корковых зон составляют 80-90% соответствующих поверхностей взрослого.

Уровня взрослого человека достигает у ребенка и развитие цитоархитектоники коры" 9.

Вообще говоря, способность к простейшему орудийному использованию каких-то предметов в процессе

решения тех или иных задач - это способность, которая возникает только в конце первого года жизни, когда

ребенок впервые демонстрирует стремление "совершать результативные действия, не только воздействуя на

предмет рукой непосредственно, но и опосредствованно, т.е. с помощью другого предмета

" |0. Однако лишь

в течение последующего года эта способность приобретает систематический характер, и потому можно с

уверенностью утверждать, что второй год жизни ребенка - это уже возраст орудийной деятельности.

Скажем, малыш в возрасте 15 месяцев уже способен использовать палку для того, чтобы попытаться достать

игрушку из-под шкафа, а ребенок полутора лет пододвинет

стул, чтобы выключить свет. Вместе с тем,

ребенок этого возраста делает что-то исключительно потому, что это интересно здесь и теперь, но вовсе не

потому, что это может привести к достижению какой-то отдаленной цели. Он не рассчитывает последствия

тех или иных своих действий, а просто делает что-то - и смотрит

, что у него получилось. Его мышление

принципиально ситуативно, т.е. имеет дело с наличным набором предметов, и ребенок решает ту или иную

практическую задачу путем перекомбинирования тех предметов, которые есть в визуальном пространстве

данной практической ситуации. При этом он активно перебирает, перекомбинирует не только сами

предметы, но и образцы действий

с ними - те образцы действий, которые он отслеживает в поведении

взрослых, и которые выполняют для него роль обрядово-риту-альных матриц. Это по сути своей

НАЛИЧНЫЕ образцы действий, которые ребенок когда-то видел и принципиально умеет воспроизводить.

Иначе говоря, все, на что способен ребенок этого возраста -это на то, чтобы использовать какие-то знакомые

ему предметы и знакомые ему способы действий в качестве средств решения той или иной жизненной

задачи. К тому же происходит это использование исключительно посредством практического перебора ва-

риантов. Скажем, если полуторагодовалому ребенку нужно достать

закатившийся под шкаф мяч, а в его

распоряжении находится несколько палок разной длины и толщины, причем только одна из них является

подходящей и по длине, и по толщине, ребенок не сможет определить нужную палку, так сказать, мыс-

ленным образом: ему необходимо попробовать каждую из имеющихся в его распоряжении палок, причем

достаточно произвольном порядке. Точно так же он не может заранее сказать, какой образец действия

может ему помочь в той или иной нестан-

346

дартной ситуации, и он перебирает разные образцы действий, усвоенные им в процессе обрядово-

ритуального взаимодействия с миром взрослой культуры.

Однако даже в этом возрасте ребенок все еще не способен создавать, не способен изобретать авторские

средства решения тех или иных задач. Так, ни одному двухлетке не придет в голову сделать, изобрести

какое-то свое собственное вспомогательное орудие для достижения той или иной цели. И это понятно: изо-

бретение, создание средств решения

той или иной задачи ВПЕРВЫЕ требует способности к

долговременному мысленному моделированию, когда некое отсутствующее средство приходится

воображать "на кончике" возникшего затруднения, когда средство требуется впервые создать, изобрести

"под потребность".

Правда, уже к концу второго года, как показал Пиаже, "дети переходят от решения задач по методу проб и

ошибок к особому внутреннему экспериментированию с объектом, исследованию средств и способов

решения задач" ". Однако чрезвычайно важно, что и в два, и в три, и в четыре года ребенок осуществляет

свой мысленный эксперимент только

с теми предметами, которые есть у него в наличии, и принципиально

не обеспокоен поиском или изобретением средств решения трудной задачи за пределами того

инструментария, который ему дан. Он демонстрирует способность использовать те или иные предметы в

орудийной функции, но пока совершенно не способен какие бы то ни было орудия придумывать,

создавать,

изобретать.

Не странно ли в этой связи предполагать, что Homo habilis, чей мозг не превышает по своему объему мозг

десятимесячного ребенка, уже способен заниматься... изобретением и изготовлением орудий труда, т.е.

сознательной обработкой каменных галек под те или иные практические задачи? Элементарная логика за-

ставляет предположить, что Homo habilis, обладающий мозгом в 550-750 куб. см. никак не

годится на роль

создателя орудийной индустрии, никак не годится на роль существа, способного к изобретению и

целенаправленному производству орудий труда. Если исходить из предположения, что существует (при всех

возможных оговорках по этому поводу) определенная корреляция между развитием мозга ребенка в

онтогенезе и филогенетическим формированием феномена человеческого мозга в процессе антропогенеза,

мозг хабилиса - это мозг, который может обеспечить разве что предречевую манипулятивную активность,

может обеспечить лишь самые начальные стадии работы со знаковым пространством культуры и

элементарное знаковое кодирование, но никак не сознательное целеполагание и не изобретение орудий

труда "под задачу". Мозг, который способен обеспечить сознательное целеполагание, - это во всяком случае

мозг, перешедший

границу "мозгового рубйкона", и претерпевший значительное функциональное

усложнение на новой морфофизиологической основе и под воздействием процессов интенсивной

культурной обработки.

347

А чтобы возник столь высокоорганизованный мозг в процессе антропогенеза, заведомо необходим некий

разбег. Необходим особый - назовем его игровым, знаковым или обрядово-ритуальным - период культуры, в

течение которого УЖЕ существует каменная индустрия, но эта индустрия ЕЩЕ не является целенаправлен-

ным производством орудий труда, а является чем-то принципиально иным. Абсолютно необходим

ДООРУДИЙНЫЙ период культуры, доорудийный период каменного производства, в течение которого

естественный отбор, совершающийся

под воздействием "индустриального фактора", мог бы привести к

возникновению существ с качественно новой по сравнению с хабилисом мор-фофизиологией мозга,

способной обеспечить феномен целесообразного производства.

Представление же о том, что искусственно обработанные камни с самого начала обрабатывались с целью их

последующего использования в качестве орудий, не оставляет пространства и времени для такого разбега.

При таком подходе получается, что сложнейшая в интеллектуальном отношении деятельность по

целенаправленному изготовлению орудий труда возникает как Минерва из головы Юпитера, и никакие

ссылки на "постепенность" этого процесса не помогают, коль скоро утверждается, что те каменные пред-

меты, которые два с половиной миллиона лет назад обрабатывал Homo habilis, с самого начала имели

орудийное предназначение.

В том-то и состоит суть дела, что, прежде чем целенаправленное орудийное производство и орудийная

деятельность станут возможны, требуется, чтобы под воздействием неких первичных культурных факторов

(каких - об этом разговор впереди), имеющих принципиально неорудийную, принципиально неутилитарную

природу, сформировался совершенно новый антропологический тип, главной особенностью стало было бы

такое увеличение объема

головного мозга, которое сделало бы возможным необходимое функциональное

усложнение структур последнего.

Этот морфофизиологический скачок, эта церебральная революция происходит в течение, как минимум,

миллиона лет. Именно столько длится эпоха господства хабилиса. Именно столько существует

доорудийный период каменной индустрии. Именно столько времени потребовалось для того, чтобы

созданная хабилисом галечная культура смогла выступить в качестве достаточно мощного фактора

естественного отбора и привела к появлению существ

, чей мозг почти двукратно превышал средние объемы

мозга хабилиса и перекрывал нижнюю границу человеческой нормы - представителей вида Homo erectus,

питекантропов, чьи морфофизиологические показатели однозначно свидетельствуют о том, что перед нами -

люди.

Но чем же, в таком случае, являлась галечная индустрия, созданная хабилисом, и существовавшая в течение

предшествующего миллиона лет? ЧТО производила эта индустрия, если производство орудий следует

признать превышающим интеллектуальные возможности "хабилиса"?

348

Понятно, что ответ на этот вопрос крайне не прост, и, прежде чем предложить возможный вариант такого

ответа, обращу внимание на некоторые подводные камни, которые, судя по всему, мешают сторонникам

орудийной парадигмы увидеть ее логическую противоречивость.

Благими намерениями...

Как возможно возникновение деятельности по изготовлению орудий труда, если такого рода деятельность

может осуществляться только человеком, а возникновение феномена человека является, в свою очередь,

результатом длинного пути развития орудийной деятельности? В отечественной традиции интерпретации

археологических фактов весьма распространена позиция, которая почему-то именовалась "диалектической",

но которая на самом деле попросту является

уходом от вопроса. Вот типичный образец такого рода

псевдодиалектического рассуждения: "Итак, человек до труда или труд до человека? Даже будучи

полемически заостренной, такая постановка вопроса напоминает споры средневековых схоластов о том, что

возникло раньше: курица или яйцо? Человек невозможен без труда, а труд без социального субъекта.

Человек и труд составляют

единую систему, формирование которой проходит свои закономерные этапы.

Именно этим объясняется принципиальная синхронность скачков в морфологическом оформлении человека

и в орудийно-трудовой деятельности" и.

Однако на самом деле такого рода постановка вопроса ровным счетом ничего не объясняет, не говоря уже о

том, что вступает в прямое противоречие с археологическими фактами. Как отмечалось в предыдущей главе,

между возникновением прямохожде-ния и развитой кисти руки, с одной стороны, и возникновением

феномена каменной индустрии, с другой, вовсе нет

никакой синхронности, а лежит разрыв, по меньшей

мере, в миллион лет. И то,чно так же можно говорить об очевидном и огромном разрыве (тоже не менее

миллиона лет) между возникновением каменной индустрии и феноменом питекантропа как первого

существа, которое однозначно относится к роду Homo. Таким образом, история наиболее древних ступеней

антропогенеза -

это вовсе не история синхронности орудийного и морфофизиологического, а история весьма

и весьма существенных разрывов.

В общем и целом указание на пресловутую синхронность развития каменной индустрии и человеческой

морфофизиологии -это не что иное, как известный школярский трюк, который позволяет не думать над

проблемой там, где она есть. Мол, достаточно указать на то, что все происходило "постепенно и одновре-

менно", и тогда на конкретные противоречия и проблемы

уже можно не обращать внимание. Однако как

только тот или иной автор пытается смоделировать конкретный механизм этой "постепенности и

одновременности", становится очевидной поверхностность такого рода интерпретаций.

349

Скажем, авторы уже упоминавшегося фундаментального трехтомного исследования по истории

первобытного общества, созданного силами ведущих специалистов Института этнографии в середине 80х

гг, всерьез доказывают, что деятельность по изготовлению орудий труда могла возникнуть как

условнорефлекторная деятельность, как деятельность, не опосредованная сознанием и целепола-ганием. Но

тогда становится совершенно непонятно, что вообще эти авторы

обозначают с помощью словосочетания

"орудие труда".

В частности, Ю.И.Семенов, являющийся автором соответствующего раздела в указанной монографии,

подчеркивает: "В свете современных данных о механизме поведения высших животных форму, в которую

была облечена при своем возникновении производственная деятельность, нельзя охарактеризовать иначе,

как условнорефлекторную" 13. Мол, сначала предки человека просто пользовались случайно подобранными

камнями в процессе охоты или драк

, а когда камни случайно разбивались при соударениях друг о друга,

получавшиеся осколки с острыми краями привлекали особое внимание и начинали использоваться в

различных нуждах. А далее все, как в святочном рассказе для маленьких детей: "...если первоначально это

происходило чисто случайно, то в дальнейшем, по мере накопления опыта, предлю-ди намеренно

стали

ударять одними камнями по другим, разбивать одни камни при помощи других, а затем выбирать из числа

образовавшихся осколков наиболее пригодные для использования в качестве орудий. Как показали

эксперименты, в результате простого бросания камня на глыбу или глыбы на камень помимо бесформенных

обломков нередко получаются отщепы правильной формы с выраженным острым

краем" м.

По всей видимости автор убежден, что описываемый им процесс достаточно прост в интеллектуальном

отношении, коль скоро речь идет о ее "условнорефлекторном" возникновении. Однако я обращу внимание

всего на два слова, которые походя употребляет Ю.И.Семенов - очевидно, предполагая, что никаких особых

проблем за этими словами не скрывается. Это слова "намеренно" и

"выбрать".

Между прочим, это именно те два слова, которые являются ключевыми для понимания самого феномена

человека. Во всяком случае, реальная теоретическая сложность в интерпретации процесса антропогенеза

заключается вовсе не в том, чтобы указать на имеющиеся в самой природе факты раскалывания камней, а в

том, чтобы объяснить, как стало возможно то, что скрывается

за этими двумя словами: как могла у

предчеловека возникнуть интенция к преднамеренной обработке камней и как у него могла сформироваться

способность к выбору из многофакторных абио-логических возможностей.

В самом деле, можно сколько угодно рассказывать о том, каким образом в естественных условиях

образуются каменные осколки. В любой скалистой местности (а именно таково олдувайское ущелье, в

котором обнаружены древнейшие артефакты культуры)

350

таких осколков любых размеров и конфигураций неисчислимое множество - на любой, что называется, вкус.

И, разумеется, любая обезьяна может наблюдать процесс образования новых осколков в процессе

соударения камней. Но проблема состоит совсем не в этом, а именно в том, почему предок человека присту-

пает вдруг к НАМЕРЕННОМУ соударению камней.

Ведь намерения животного всегда связаны с его биологическими потребностями, а любая намеренная

деятельность, не связанная с прямыми биологическими смыслами, - это уже сознательная деятельность, т.е.

деятельность связанная с сознательным целепо-лаганием. Поэтому возникновение способности к

намеренному соударению камней не может служить объяснительной схемой, а само должно быть как-то

объяснено. И

указание на то, что некие древнейшие предки человека "постепенно" переходят от случайно

расколотых камней к их намеренному раскалыванию, ровным счетом ничего не объясняет:

условнорефлекторное подкрепление не может совершаться посредством факторов, которые не имеют непо-

средственной биологической значимости.

Скажем, обезьяна, случайно расколовшая кокосовый орех с помощью камня, может перейти к намеренному

использованию камней при раскалывании кокосовых орехов, - но именно потому, что внутри кокосового

ореха содержится подкрепление данного условного рефлекса в виде вкусной мякоти и молока. На создании

такого рода условнорефлекторных цепей и строится, как известно, все обучение в животном

мире. Однако

процедура раскалывания одного камня с помощью другого камня не содержит в себе никакого

естественного биологического подкрепления, и потому не может быть закреплена условнорефлекторно.

Широко известны опыты, которые доказали, что не только изготовление каменных орудий, но и

использование орудий из камня не удается смоделировать у высших приматов в лабораторных условиях.

Всякий раз, когда подобного рода попытки совершались, "реакция шимпанзе на камень приобретала

характер активного отвергания" '>, - подчеркивают исследователи.

Но, таким образом, идея условнорефлекторного происхождения деятельности по изготовлению каменных

орудий выглядит более чем странно. У любого живого существа условнорефлекторно закрепляется лишь то,

что является непосредственно значимым в биологическом отношении, - но возможно ли обработку

каменных предметов интерпретировать как биологически значимую? Если бы деятельность такого рода

могла возникать как ус-ловнорефлекторная, ее

бы вполне можно было смоделировать у любых высших

обезьян, но это, как известно, задача которую так и не удалось решить. Но если даже в искусственных

условиях специальной дрессировки невозможно заставить обезьяну превратить круглую гальку в чоппер - с

тем, чтобы она начала этим примитивным орудием пользоваться в практических целях, то можно ли

вообразить те факторы, которые позволили возникнуть этой способности

в естественных условиях?

351

Дело ведь вовсе не в том, что морфофизиология обезьяньей руки не позволяет ей расколоть один камень с

помощью другого - как раз с морфофизиологической точки зрения такая операция обезьяне вполне

подвластна. Проблема совсем в другом. Проблема в том, что задача создания любого, даже самого

примитивного орудия труда из камня - это интеллектуально сверхсложная

задача, коль-скоро существо,

создающее такое орудие, должно удерживать в голове цепочку из нескольких звеньев, не имеющих прямой

биологической значимости.

Прекрасно известно, что высшие обезьяны способны оперировать различными подсобными орудиями при

решении каких-то биологически значимых задач и даже способны предварительно обрабатывать эти

подсобные орудия - например, заострять с помощью зубов палки и ветки, чтобы вытаскивать термитов из

термитника. Но производство каменных орудий - это деятельность, предполагающая двойное и даже

тройное целевое опосредование

: "я должен взять камень, чтобы с помощью него оббить другой камень,

чтобы в результате получился некий осколок, и чтобы этот осколок использовать для..." А для чего,

собственно говоря, может использовать полученный осколок Homo habilis? Для охоты такой осколок ничуть

не более полезен, чем целый камень, а если, как указывают различные авторы, "для

разделки туш" или "для

изготовления дубин" '", то это уже четвертый уровень целевого опосредования. Естественно, что

условнорефлекторное возникновение столь сложной процедуры выглядит более чем проблематично.

Опоры выбора

Но почему даже в условиях искусственной дрессировки, когда дрессировщик создает систему

условнорефлекторных подкреплений, не удается сформировать способность к изготовлению простейших

каменных орудий труда у высших приматов? В значительной мере объяснить принципиальную

непреодолимость этого барьера для животных можно в связи с анализом феномена многофакторного

абиологического выбора, о чем шла подробная речь в

предшествующих главах.

"А затем выбрать из числа образовавшихся осколков наиболее пригодные для использования в качестве

орудий"» - рекомендует Ю.И.Семенов нашему гипотетическому предку, полагая, видимо, что выбор

подходящего орудия среди десятка каменных

осколков - это более или менее простая задача, принципиально решаемая на уровне животного интеллекта.

Однако в том-то и состоит суть дела, что выбор подходящего осколка - это совсем не просто. Это, между

прочим, в не меньшей степени, нежели создание орудий труда, является сложнейшей в интеллектуальном

отношении процедурой, которая предполагает способность к абстрактному моделированию будущего,

основывающуюся на достаточно обширном опыте. Ведь чтобы выбрать

352

из множества осколков подходящий, необходимы какие-то основания для такого выбора, некие точки

отсчета, которые бы позволили судить о том, почему и чем один каменный обломок лучше или

предпочтительнее другого. Но это те основания, которые могут возникнуть лишь в результате какого-то

культурного опыта и предполагают такой уровень интеллекта, который отсутствует

у обезьяны.

В предыдущих главах уже шла речь о том, что никакое животное не способно осуществить выбор среди

предметов, не имеющих непосредственного биологического значения. Суть искусства дрессировки, между

прочим, в том и состоит, что биологически нейтральные факторы превращаются в биологически значимые

через формирование условно-рефлекторной связи с подкормкой. Можно, конечно, предположить, что у

предчеловека был некий Дрессировщик, который научил его выбирать из каменных осколков, но тогда мы

будем вынуждены покинуть почву естественного анализа. А кроме того, никакой гипотетический дресси-

ровщик не сможет сформировать у существа, находящегося на ступени вчерашнего австралопитека,

способность к СВОБОДНОМУ выбору из биологически равнозначных возможностей, без чего

принципиально невозможна деятельность

по изготовлению каменных орудий, предназначенных к

дальнейшему использованию в каких-то практических целях.

Еще раз подчеркну, что животное обладает только одной сеткой размерности в своих взаимоотношениях с

окружающим миром, и эту сетку создает иерархия биологических потребностей, заложенная на уровне

генетического механизма. Поэтому шимпанзе может упорно долбить кокосовый орех камнем или с размаху

бросать камень на кокосовый орех: результат такой деятельности имеет вполне определенную

биологическую

однозначность, связанную с извлечением из кокосового ореха вкусного содержимого. Иначе

говоря, у результата этого действия есть вполне определенная биологическая размерность, и эта биологи-

ческая размерность результата является тем самым учителем, или, точнее, тем самым "дрессировщиком",

который может стимулировать шимпанзе ко все новым и новым попыткам раскалывания ореха с помощью

камня.

Однако совершенно иным образом обстоит дело в случае, когда происходит обработка одного камня с

помощью другого камня: какой бы результат ни получился, у него будет принципиально отсутствовать

биологическая размерность. Поэтому любая намеренная обработка камня предполагает наличие некоторых

искусственных, надбиологических схем, которые бы делали один вариант камня более предпочтительным,

нежели другой.

Проблема культурного намерения, т.е. намерения, не имеющего прямой биологической природы, состоит

именно в том, что такое намерение всегда опирается на выбор из множества беско-нечнофакторных

возможностей. Следовательно, существо, которое выступает с намерением разбить камень, - это существо,

спо-

12 Зах. 239

353

собное к выбору с опорой на внебиологические (=культурные) факторы. Однако такие внебиологические

точки опоры, в свою очередь, могут являться только результатом некоторого культурного движения и не

могут предшествовать возникновению каменной индустрии.

Иначе говоря, даже простое намерение разбить камень (не говоря уже о целенаправленном оббитии какого-

то куска, что невозможно без мысленного предметного моделирования) предполагает способность того

существа, которое это делает, осуществлять ВЫБОР из образующихся обломков. Однако это-то и

представляет непреодолимую сложность даже для высших обезьян, поскольку такой выбор заведомо не

имеет

никаких биологических точек отсчета, и потому должен быть опосредован некими искусственными

ориентирами, т.е. должен иметь некоторую опорную... мифологию, - скажем, мифологию утилитарности.

Проблема каменного орудия труда, а, вместе с тем, и проблема человека состоит, таким образом, вовсе не в

том, чтобы некое существо оказалось способно искусственно обработать какой-то обломок камня, а, прежде

всего, в том, чтобы оно оказалось способно ВЫБРАТЬ некий обломок камня среди сотен и тысяч других,

т.е. чтобы оно

смогло оказать предпочтение одному каменному обломку перед другими. А это, как показал

весь предшествующий анализ, и является той задачей, способность к решению которой принципиально

отличает человеческого сознание от психики животных.

Скажем, когда шимпанзе обламывает ветку и с помощью зубов или рук очищает ее от листьев, чтобы

доставать термитов из термитника, она не совершает при этом никакого выбора: она берет первую

попавшуюся ветку, а, значит, не осуществляет никакого предварительного примеривания, не осуществляет

никакого предварительного интеллектуального моделирования. И тем более это касается каменного

осколка.

Каменный осколок, какой бы он формой ни обладал, является вещью довольно бестолковой в повседневной

жизни высших приматов, и потому едва ли не единственная функция, в которой используются камни

высшими приматами - это функция бросания, функция защиты от врагов. Однако принципиальная

особенность такого использования камней заключается в том, что обезьяна не

совершает никакого выбора

из тех камней, которые валяются вокруг, а бросает первый попавшийся. Принципиально то же самое

происходит и в случае, когда шимпанзе с помощью камня разбивает кокосовый орех: для этой цели

используется именно первый попавшийся, случайный камень, но ни в коем случае не камень, пред-

варительно выбранный. Выбор из биологически

равнозначного -это задача, которая в принципе не решается

на уровне психики животного. Совершить выбор среди биологически равнозначных осколков камней

способно только существо, обладающее сознанием, т.е. уже человек.

354

В предыдущих главах было показано, что предельным основанием любого надбиологического выбора

может и должна являться некая искусственная сетка координат, некая система условностей, которая была

нами названа первичной мифосеманти-кой, навязываемой человеком окружающему его миру. Как фор-

мируется такого рода сетка мифологических условностей в процессе антропогенеза - интереснейший

вопрос, и он будет достаточно

подробно рассмотрен на следующих страницах. Сейчас же важно

подчеркнуть, что утилитарный выбор требует своего мифа не в меньшей степени, чем любо другой

надбиологический выбор. Более того, утилитарный миф, упорядочивающий предметы окружающего

человека мира под углом зрения возможности их утилитарного использования - это, пожалуй, одна из

наиболее сложных в интеллектуальном отношении мифологических

конструкций, поскольку она

предполагает развитую способность к интеллектуальному прогнозированию и абстрактному моделиро-

ванию.

Выбор каменного обломка на утилитарной основе - это выбор с целью его последующего орудийного

использования в той или иной практической ситуации. Но, чтобы сделать такой выбор, человек должен

осуществить сложнейшую в интеллектуальном отношении операцию примеривания того или иного обломка

к гипотетической ситуации его практического использования. А это значит, что в процессе выбора

человек

должен производить своего рода предварительное интеллектуальное моделирование той ситуации, в

которой данный осколок будет потенциально использован. Среди каменных обломков, которые могут иметь

самые непредсказуемые очертания, нужно выбрать те, которые могут оказаться ориентировочно полезны

при решении той или иной практической задачи. При этом, перебирая варианты, нужно осуществлять

постоянную умственную примерку

к возможным практическим ситуациям, а, следовательно, удерживать в

голове эти возможные многофакторные ситуации. А для этого, в свою очередь, нужно научиться среди

бесконечного многообразия каменных обломков, бесконечного многообразия каменных поверхностей,

типов сколов и размеров выделять некие устойчивые формы, которые можно было затем целенаправленно

искать на каменных развалах, или, тем более, искусственно

формировать в процессе целенаправленной

обработке камня.