Лобок А.М. Антропология мифа

Подождите немного. Документ загружается.

регуляции человеческого общества на протяжении почти что всей предыстории современной культуры. В

самом деле, почему матриархат, почему главенство женщин, если главными производителями а также

256

главными хранителями всех культурных традиций на протяжении матриархата являлись мужчины, а не

женщины? Ключ к загадке - все в той же проблеме сексуальности. Именно женские особи, носители особой

- нетипичной для приматов - сексуальной потребности в пролонгированном коитусе должны были высту-

пить с "инициативой культуры", суть которой на первых порах состояла не в

чем ином, как в навязывании

своим мужским партнерам некоего стиля сексуального поведения, не предопределенного их

физиологическими потребностями.

Впрочем, именно мужские особи, отвечая на брошенный им вызов, должны были эту культуру создать и

перейти от культуры сдерживания непосредственных физиологических позывов, от искусства управления

своей сексуальностью к культуре в самом широком смысле этого слова. Таким образом, можно сказать, что

феномен культуры возникает по женской инициативе, но... осуществляется при этом руками

мужчин.

Впрочем, ту же самую фразу можно было бы отнести и к любой высокоразвитой форме культуры: культура

чаще всего возникает по инициативе женщин, но делается при этом руками мужчин, искушаемых

противоположным полом и творчески сублимирующих свою сексуальную энергию.

Итак, формирование у подростка культуры сдерживания непосредственных сексуальных реакций может

рассматриваться как первичная ячейка собственно социального. При этом именно женские представители

рода человеческого являются подлинными инициаторами становления этих элементарных структур

социального, а сам процесс разрешения этого фундаментального противоречия между двумя типами

сексуальности можно рассматривать одним из ключевых факторов антропогенеза. Ведь животное

усмирившее свою сексуальную органику во имя сексуального удовлетворения особи противоположного

пола - это и есть животное, сделавшее шаг на пути к тому, что мы именуем социальным. И тогда объяснение

процесса формирования человеческой руки как процесса по формированию органа, способного заместить

фаллос и способного осуществить изощренное тактильное удовлетворение женского организма уже не

представляется излишне экзотичным и невероятным объяснением. А анализ ини-циационных обрядов,

осуществляемых в первобытных сообществах в отношении девочек, подтверждает сказанное.

Скажем, в практике аборигенов Австралии девочки не подвергаются столь сложным испытаниям, которые

выпадают на долю мальчиков. Правда, центром инициационных обрядов у девочек также являются их

половые органы. Однако принципиальная направленность осуществляемых в отношении девочек операций

оказывается прямо противоположной той, которую можно наблюдать в инициациях мальчиков. Так, в

некоторых племенах центром обрядов

является ритуальная дефлорация инициируемой де-

9 Зшс. 239

257

вочки, когда особо отобранные мужчины, к тому же состоящие с; этой девочкой в дальних родственных

отношениях, по очереди вступают с нею в половой контакт в торжественных церемониальных условиях.

Затем вытекающую из девочки сперму собирают и выпивают во время последующих обрядов, полагая, что

эта сперма обладает магической силой.

Конечно, дефлорация - это тоже болезненно (хотя, разумеется, и не настолько, как вырывание ногтей или

подрезание пениса у инициируемых мальчиков). Но во всяком случае дефлорация, совершаемая опытными

мужчинами (а не мальчиком, который впервые пытается применить орудие своего сексуального труда), - это

дефлорация, которая позволяет девочке получить сексуальное удовлетворение, испытать оргазм,

почувствовать радость глубинного

секса и стать сексуально разбуженной для встречи со своим будущим

мужем.

Таким образом, если инициации мальчиков призваны, в конечном итоге, к тому, чтобы затормозить и

обуздать их свободные сексуальные порывы, то инициации девочек, наоборот, направлены на то, чтобы как

можно быстрее разбудить в девочке женщину, способную к глубоким и многократным оргазмам. Возможно,

кстати, что это является одной из причин того, что первобытное

общество не знакомо с феноменом

аноргазмии - столь распространенного сексуального заболевания современных женщин.

Характерно, кстати, что ритуальная дефлорация девочки, когда один или несколько зрелых мужчин

совершают с нею серию сексуальных контактов, осуществляется в сопровождении таинственных и

разнообразных обрядов, способствующих тому, что эта сексуальная мистерия пробуждает у девочки

своеобразное духовное измерение чувственности - то, что в древних цивилизациях было названо

космическим эросом. После каждого очередного сношения

девочку украшают ожерельями и браслетами, а

ее тело раскрашивают смесью жира и красной охры. Затем она ненадолго появляется перед своим будущим

мужем и вновь возвращается туда, где исполняющие священные роли мужчины снова вступают с нею в

половую связь. Так практикуется несколько дней, покуда ее женская чувственность не будет разбужена в

максимальной степени. Характерно, что на всем протяжении этих обрядов совершенно исключается

возможность ее сексуального контакта с будущим мужем. Впрочем, вместо этого иногда ей во влагалище

вкладывают его обрезанную крайнюю плоть 2S.

Правда после того как девочка оказывается сексуально разбужена, возникают новые проблемы - в

частности, проблемы со сдерживанием ее разбуженной сексуальности, и на последующих этапах инициации

оказываются возможны различные болевые приемы. Это могут быть, как и у мальчиков, рубцы, надрезы,

татуировки, и т.д., - но безусловно в менее значительной степени, нежели у мальчиков. Тем не менее,

благодаря этим операциям, девочка как и мальчик научается управлять своей разбужен-

258

ной сексуальностью, т.е. научается служить не закону похоти, но закону племени, и, в частности, брачному

закону. Кроме того это бывает связано с необходимостью формирования у девочки готовности

воздерживаться от сексуальных контактов во время менструальных кровотечений. Так, в племени гунвинггу

менструирующей девушке рисуют между грудями Змею-Радугу (фаллический знак; согласно мифу

запах

менструальной крови приводит Змею-Радугу в ярость - что и означает недопустимость сексуальных

контактов во время менструальных кровотечений), после чего девочка "подтягивается, схватившись за

толстую ветвь какого-нибудь дерева, и висит на руках, а женщины, среди которых и ее мать, согласно

обряду бьют ее по животу и по спине мешком

из коры бумажного дерева, наполненным холодным речным

песком. Этот обряд, как считается, способствует тому, чтобы менструации не продолжались слишком долго

и не начинались преждевременно" м. В чем смысл этого обряда? Вполне вероятно, что тем самым девочка

осваивает запрет на секс во время менструаций.

Так или иначе, но благодаря инициационным обрядам и мальчики, и девочки научаются управлять своей

сексуальностью, научаются подчинять свой непосредственный сексуальный позыв социальному закону и

благодаря этому преодолевают исходную дисгармонию своих сексуальных сценариев. В частности, у маль-

чиков операция по укрощению фаллоса помещается в такой культурно-обрядовый контекст, что происходит

развитие сексуальности

вглубь. Ведь проходя болезненные инициационные испытания, мальчик подавляет в

себе не сексуальность как таковую, а лишь то, что можно было бы назвать примитивной, некультурной сек-

суальностью. А мальчик, обретший статус мужа, - это мужчина, овладевший искусством чрезвычайно

изощренной сексуальности, способной доставлять женщине глубокое и многообразное сексуальное

удовлетворение с многократными оргазмами - независимо

от того, совершается или не совершается при

этом оплодотворение. Он научается разнообразным способам сексуального поведения, искусству

тактильных ласк, использованию руки в качестве искусственного фаллоса. Но что самое интересное - он

обретает способность глубоко индивидуального сексуального поведения: во взаимоотношениях с особью

противоположного пола он никогда не действует "по инструкции", но всегда находит, если

можно так

выразиться, индивидуально-творческие сексуальные решения. Он научается чувствовать женскую

потребность и приспосабливать свое сексуальное поведение к этой потребности.

Откуда берется в нем эта удивительная творческая сексуальная свобода, позволяющая ему уверенно

доставлять полноценное сексуальное удовлетворение любой женщине, которая становится его женой

независимо от его выбора (еще раз подчеркну: порядок совершения браков в первобытном обществе таков,

что он практически исключает возможность свободного выбора партнеров)? Ведь это тем более

удивительно, что многочисленные

сек-

9* 259

суальные проблемы современной цивилизации наглядно показывают, насколько серьезна и глубока

проблема сексуальной совместимости-несовместимости в современном мире. В самом деле: работают

десятки тысяч психоаналитиков и сексопатологов, выпускаются тысячи книг, призванных обучить

искусству любви, выпускается огромное количество видеопособий по этому древнейшему из искусств... И

каков результат? Миллионы женщин, страдающих аноргазмией или вынужденных

заниматься само-

удовлетворением после совокупления с мужчиной, и миллионы мужчин, так и не научившихся, несмотря на

все прочитанные пособия, удовлетворять женщину. А это, в свою очередь, источник фрустрационного

напряжения, тяжелых депрессий, агрессивных выплесков.

Удивительно, но никаких специальных сексуальных школ мы в первобытном обществе не найдем. И, тем не

менее, прошедший школу инициации первобытный подросток не имеет никаких сексуальных проблем. Как

такое возможно? В чем тайна оргаизми-ческой эффективности первобытного секса? Возможно, что ключ к

решению загадки - в "наоборотном" функционировании мифологического запрета. Эффект наоборотности,

по

которой организовано функционирование мифа в первобытном обществе настолько существенен, что он

заслуживает специального анализа.

Педагогика "наоборот"

То, что миф является, как бы это помягче выразиться, этически странным образованием, превосходно

известно исследователям первобытной мифологии. Возьмем ли -мы мифы, обработанные письменной

традицией и дошедшие до нас из глубины веков в напоминание об образе мысли, господствовавшем в

Древней Месопотамии, Древнем Египте, Древней Греции или Древней Индии, или же мы обратимся

мифоритуальной традиции, выражающей культурную самобытность современных аборигенов, -возможно,

первое, что бросится в глаза, это своего рода этическая невменяемость действующих в них героев. И это

странно, если исходить из того, что именно в мифе укореняются нормы социального порядка, и миф

является высшей социально-этической реальностью древних обществ.

В самом деле, о какой высшей этической реальности можно говорить, если, например, боги Древней Греции

только и делают, что совершают порочные и отвратительные деяния? Приведу в качестве примера описание

поступков верховного олимпийского бога Древней Греции Зевса в изложении Роберта Грейвса.

"Только Зевсу - отцу небес - была подвластна молния, и лишь страх перед ее смертоносной силой делал

послушным его сварливое и вздорное семейство, расположившееся на горе Олимп. Зевс определял пути

небесных тел, устанавливал законы, приводил к присяге, пророчествовал. Когда его мать, Рея, предвидя

беды, которые могут возникнуть из-за его похотливости, запретила ему

260

жениться, Зевс, рассердившись, пригрозил овладеть ею. И хотя она тут же превратилась в ужасную змею,

Зевс не испугался, и, сам превратившись в змея и образовав с ней один тугой узел, исполнил свою угрозу.

Именно с этого начались его бесконечные любовные похождения" 30.

Итак, любовная деятельность Зевса начинается с того, что, обернувшись змеей, он овладевает собственной

матерью, после чего начинается самый настоящий сексуально-кровавый разгул, когда Зевс непрерывно

изменяет своей жене Гере с каждой понравившейся ему богиней, нимфой или смертной женщиной, причем

нередко в момент совокупления превращаясь в какого-нибудь дикого зверя. Тех же

, кто смел ему отказать,

он в гневе испепеляет молниями. Но самое поразительное при этом заключается в том, что именно Зевс

выступает в роли... верховного законодателя, санкционирующего те или иные нормы социального порядка!

Что же собой должно было представлять греческое общество, верховный бог и законодатель которого вел

себя столь диким и необузданным образом? Не следует ли предположить, что в древнегреческом обществе

царил разгул социальной анархии, жестоких страстей и кровосмесительных связей? Любому, кто знаком с

культурой Древней Греции, известно, что это было не так. И

что, несмотря на дикие выходки греческих

богов, само древнегреческое общество отличалось удивительной стабильностью и урегулированностью

социальных связей.

А ведь не только верховный бог олимпийского пантеона, но и многие десятки других древнегреческих богов

ведут себя совершенно аналогичным образом. Можно с уверенностью утверждать, что нет такого грязного и

асоциального поступка (убийство, инцест, осквернение святынь), который бы не совершался героями

мифологических сюжетов. Причем такого рода поступки - это отнюдь не периферия древнегреческих

мифов. Они составляют основную канву мифологических сюжетов. Все, что только можно придумать

самого грязного и асоциального, в мифе конденсируется и самым настойчивым образом подчеркивается. А в

результате мифы оказываются удивительно концентрированным средо-точением садизма, психической

невменяемости и всяческих сексуальных патологий. И, что самое важное, настойчиво демонстрируют эти

формы отклоняющегося социального

поведения не какие-то враги рода человеческого, не злодеи и негодяи,

а... САМИ БОГИ, основатели космического порядка, тотемные предки человеческого рода, а так же

культурные герои.

"Мифические существа, боги и герои, благодетели человеческого рода повсюду совершают деяния злые,

тиранические или постыдные с точки зрения людей" ", - подчеркивает М.А.Лиф-шиц. Всей своей властью

гарантируя моральное поведение простых смертных, сами они живут "...в атмосфере постоянных нарушений

нравственного порядка" 32. Следовательно, можно утверждать, что весь мир человеческих

взаимоотношений - тот

261

самый мир, который, казалось бы, требуется установить и узаконить, миф буквально выворачивает

наизнанку и оскверняет самым изощренным образом.

Но в чем же тогда состоял смысл этого и тысяч других мифов, составлявших естественный

интеллектуальный горизонт нормального грека? Любой психоаналитик скажет: ритуальное проигрывание

или проговаривание неправильных, асоциальных моделей поведения чрезвычайно нужно всякому

человеческому существу для того, чтобы освобождаться от их подсознательного гнета. Именно таким

ритуальным проигрыванием асоциального и одновременно освобождением от

этого асоциального и

занимается миф, если рассматривать его как психотерапевтическую реальность.

Еще раз напомню: в первобытном обществе миф - это не просто устный рассказ, созданный для услады

слуха, но сложное ритуа-лизованное действо, которое разыгрывают на протяжении многих дней и недель (а

иногда на протяжении месяцев) все взрослые члены общества. Главные герои архаических мифов - это

тотемные предки человека, ведущие подчеркнуто асоциальный образ жизни

. Но что интересно: в процессе

отправления мифологического ритуала взрослые члены племени как бы идентифицируются со своими

тотемными предками, и в их обличье проживают странную, запрещенную жизнь. По сути дела, они

вживаются в кровавые и мутные фантазии своего подсознания, осуществляя самые изощренные

ритуализованные убийства или вступая в кровосмесительные половые связи - с

матерью и отцом, братьями

и сестрами - и, тем самым... психологически освобождаются от подсознательного груза этих фантазий.

Следовательно, миф - это ни в коем случае не руководство к действию. Он находится в совершенно иных,

гораздо более сложных взаимоотношениях с человеческой повседневностью. Снова обратимся за примером

из детства. Когда пятилетний ребенок бегает по комнатам

, таращит глаза и грозно кричит: "я страшный

Волк, я сейчас всех съем!", - это менее всего означает, что он репетирует роль будущего садиста и убийцы.

Совсем наоборот: он отыгрывает агрессию внешнего мира через игровую идентификацию с образом того,

кто в его детском мифологическом сознании является агрессором по преимуществу. И это имеет

крайне

важное значение для освобождения от потенциала агрессивности. Чем в большей степени агрессивен

окружающий ребенка мир, тем в большей степени он пытается освободиться от своего страха через игровую

идентификацию с мифологическим образом агрессора. И та же схема наоборотного управления поведением

работает в мифологическом сознании первобытного человека.

Когда первобытные люди снова и снова ритуально проигрывают свои кровавые и мутные фантазии, они

отнюдь не становятся рабами и заложниками этих фантазий, а, наоборот, производят своеобразный акт

психологического самоочищения в соответствии с некоей максимой, которую можно сформулировать

примерно следующим образом: "Что позволено Тотему - то не позволено простому смертному". Принцип,

который уже

в эллинской куль-

262

гуре был переформулирован в знаменитое: QUOD LICET JOVI, NON LICET BOVI. "Что позволено

Юпитеру - то не позволено быку".

Входя в пространство мифа и идентифицируя себя (игровым образом) со своим тотемным предком, человек

архаических сообществ отыгрывал комплексы, страхи и фантазии своего подсознания, перелагая их... на

плечи своего Тотема (а впоследствии -на плечи своего бога). И уже затем, возвращаясь из мифа обратно, в

реальный мир, он все эти страхи, комплексы и

фантазии оставлял в том, параллельном мифологическом

мире и обретал в своем повседневном существовании жесткие запретительные линии: нельзя в обыденной

жизни быть собственным Тотемом, собственным Богом. Что позволено Юпитеру то не позволено быку. И,

следовательно, хаос, царящий в мифе, выступает как... усло-ние порядка в реальной жизни.

Таким образом, первоначальная функция бога (Тотема как пра-бога) в человеческой культуре как раз и

состоит в принятии на себя всего того, от чего человеку требуется очиститься. Бог -это своеобразный

мусороприемник для психологических аффектов и комплексов. Бог в своих первоначальных культурных об-

разах - это хранилище психических отходов человеческой жизнедеятельности - тех психических

отходов,

которые несут в себе повышенную опасность для социальной структуры общества. И это объясняет, почему

первоначальные человеческие боги столь развратны, жестоки и чудовищны. Скажем, у древних греков даже

олимпийские боги - это боги, ведущие абсолютно разнузданный образ жизни. Но память древнего грека

хранит еще более архаические образы - образы хтонических чудовищ, которые

господствовали на земле до

того, как на ней воцарились боги. Эти чудовища священны и омерзительны одновременно, и, похоже, что

они напрямую ведут свое происхождение от тотемистических предков первобытного человека.

Разумеется, Тотем - не бог; но именно в Тотеме скрывается тайна древнейших божеств. Первобытный

человек не столько поклоняется Тотему, сколько сосуществует с ним, как с вытесненной частью самого себя

- мерзкой, развратной, распущенной. Он объективирует в Тотеме все то, является асоциальным, и через

ритуальный диалог с Тотемом, через ритуальную самоидентификацию с Тотемом

освобождается от всего

мерзкого и низкого в себе самом.

Древние боги несут в себе черты Тотемов, но одновременно - и черты культурных героев, закладывающих

основы культуры. Если Тотем не несет в себе ровным счетом ничего привлекательного, то древние божества

- это единство чудовищного и прекрасного, отвратительного и привлекательного. И только в религиях,

возникающих на развитых ступенях цивилизации, Бог становится средоточием благодетели,

и только

благодетели.

Так или иначе, только Тотемы и древнейшие боги - это существа, которые принимают на себя людские

грехи... в буквальном смысле слова, являясь средоточием всего того "греховного", т.е. асоциального, от чего

пытается освободиться человек. И в этом -

263

тайна того страшного величия, которым обладает в жизни первобытного человека Тотем. Сама суть Тотема -

это греховность как таковая; но это такая греховность, которая запрещает человеку быть греховным в его

повседневной жизни. Тотем несет в себе грехи всего человечества - и тем самым он освобождает человече-

ство от грехов. А отсюда легко понять

, почему в развитых религиях дьявол оказывается обратной стороной

Бога: ведь суть пра-бога, Тотема - это грех как таковой, который позволяет и заставляет человека НЕ быть

греховным. Иначе говоря, бог и дьявол имеют общего предка в истории культуры.

Итак, миф регламентирует и регулирует социальную жизнь человека не прямым предписанием "делай так

как я!", а предписанием наоборотным: "я тебе запрещаю в повседневной жизни действовать по моему образу

и подобию!". Но почему регулятивы мифа настолько сложны? Зачем им иметь такой - перевернутый -

характер? Не легче ли было бы ограничиться прямыми запретами и

предписаниями: "делай так-то!", "не

делай того-то!"?...

Пожалуй, ключ к этой загадке лежит в области педагогики. Известно, что прямые указания лишают

человека права на свободу и делают его рабом внешней регламентации. И если педагог огораживает своего

воспитанника частоколом прямых предписаний и указаний, то он неизбежно провоцирует андеграундное

поведение своего воспитанника. Ведь специфика личностного поведения заключается в том, что

это

поведение совершается вопреки каким бы то ни было исходящим извне предписаниям - в противном случае

о какой личностности можно вести речь? Личностное - это то, что не навязывается внешними стереотипами,

а таинственным образом вырабатывается человеком изнутри самого себя и представляет собой мир

абсолютной единичности. Лишь в том случае, если налицо абсолютная

единичность, можно говорить о

собственно личностном.

Миф как раз и делает поправку на эту фундаментальную человеческую особенность. Он самым подробным

образом расписывает сферу запретного и в каком-то смысле даже искушает человека этой сферой

запретного; но при этом ни слова не говорит про то, КАК надо действовать и жить, предоставляя человеку

широкую свободу самостоятельности. Фантазийное содержание мифа

стимулирует воображение человека в

сфере запретного, но одновременно накладывает жесткие запреты на самореализацию в данном

направлении. И тогда поток перевозбужденной фантазии вынужденно направляется в совершенно новое

русло - русло предметного творчества. Иначе говоря, происходит то, что еще Фрейд назвал процессом

сублимации.

Я уже не раз отмечал фундаментальную особенность мифа: в нем все может быть всем. Мифологически

мыслящий человек максимально раскрепощает свое творческое воображение, будит фантазию. Но тут же

получает жесткий урок: "Так - нельзя. Это

264

- прерогатива Тотема. В повседневной жизни должна господствовать нефантазийная, строгая

упорядоченность".

Но наличие запретной сферы при этом не бессмысленно. Живущий в правилах жесткого социального

порядка человек все время имеет в виду этот запрятанный в мифологическое пространство потенциал

абсолютной свободы "все может быть всем". И мир запретного становится, таким образом... тайным

резервуаром творческих способностей человека.

Это вообще можно рассматривать как главное педагогическое изобретение мифа: он осуществляет

социально-моральную регуляцию не путем прямых указаний и прямых запретов, а путем весьма

специфического - наоборотного - регулирования. Вместо того, чтобы подробно и в деталях расписать, КАК

НАДО строить социальные взаимоотношения, миф подробно и детально расписывает образцы того, КАК

НЕ НАДО их

строить. И не просто расписывает на словах, а заставляет человека этот свой странный

сценарий запретного разыграть в лицах. И, тем самым... ввести жесткий запрет на исполнение этого

сценария в повседневной жизни: QUOD LICET JOVI, NON LICET BOVI. Гениальная педагогическая

максима, позволяющая осуществить максимально эффективное табуирование человеческого поведения при

сохранении у него максимального ощущения собственной свободы.

Миф словно отдает себе отчет в том, что одна из важнейших потребностей человеческой личности - это

потребность в запретном. Запрет рождает желание. Запрет рождает интерес. Запрет рождает протестное

поведение. Запрет искушает. Поэтому миф поступает тонко и умно. Он предлагает подростку с головой

погрузиться в сферу запретного и проиграть мир запретного в ролевой

игре.

Во Времена Сновидений, - свидетельствует миф, - мальчики жили со своими матерями, а отцы со своими

дочерьми (причем об этом не просто рассказывают, это показывают, надевая соответствующие маски и

ритуально изображая запретный секс матерей с сыновьями и отцов с дочерьми), но потом произошло... И

разыгрывается некая мифологическая фантасмагория, в финале которой - либо кровавая

драма, либо смерть.

При этом запретительная схема мифа работает очень убедительно и эффективно. Ведь она не унижает

достоинство мальчика или мужчины и не уверяет его в том, что его желание спать со своей матерью или

дочерью является чем-то мерзким, грязным и отвратительным, свидетельствующим о том, что он - выродок

или

негодяй, как это свойственно, нравоучительным формам педагогики. Напротив, она признает, что эти

желания являются до какой-то степени естественными (вспомним, когда уже в XX веке это открытие

сделает и напишет о нем Фрейд, это вызовет бездну негодования), поскольку тотемные предки человека

действительно жили такой жизнью во "времена сновидений". А, значит, в этих

желаниях нет никакой

патологии, унижающей достоинство человека. Просто они идут от Тотема, а человек должен эти желания

преодолевать, поскольку таков закон: QUOD LICET JOVI, NON LICET BOVI.

265

И именно в этом видится фундаментальный смысл того своеобразного диалога с Тотемом, который

непрерывно ведет первобытный человек, подчеркивая, с одной стороны, свое тотемно-животное

происхождение, а, с другой, настаивая на своем фундаментальном по сравнению с Тотемом своеобразии. В

том и состоит специфика ЧЕЛОВЕКА, что он не имеет права жить той же

жизнью, которой жил его

звероподобный тотемный предок. "Что позволено Тотему - то не позволено мне". Диалог со своим то-

темным происхождением, в который вступает каждый представитель первобытного общества, это ритуал,

позволяющий погрузиться в тотемоподобный мир своих вытесненных желаний. И очиститься от этой своей

физиологической зависимости с помощью ритуала. Таким образом, ритуал

инициации оказывается не чем

иным, как обрядом очищения человека от своей тотемно-живот-ной природы во имя культурно-социальной

идеи своего племени. С помощью обряда мальчик вытаскивает из себя те сексуальные желания, которые

связывают его с миром тотемных, звероподобных предков, и отсекает эти желания вместе с отсечением

крайней плоти. И тем

самым он рождается "вторым рождением" -через перерезание (=обрезание)...

пуповины фаллоса, связывающей его с тотемно-животным происхождением.

Что же дает такой педагогический ход? Как минимум, то, что первобытный человек не становится, подобно

своему цивилизованному собрату заложником многочисленных комплексов и вытесненных желаний,

составляющих, как это выяснилось в XX веке, невротический фундамент современной культуры.

Первобытная культура по большому счету не невротична, и это свидетельствует о том, что ее

педагогическая система по культурному возделыванию человеческой сексуальности чрезвычайно эф-

фективна. А, с другой стороны, в повседневной жизни первобытного человека практически отсутствует тяга

к акультурным способам сексуального поведения, т.е. сами запреты, вводимые по на-оборотному сценарию,

срабатывают чрезвычайно эффективно. Так, в повседневной жизни первобытного человека отсутствуют

гомосексуальные ориентации, несмотря на то (или благодаря тому!), что "мужчинам приходится исполнять

женские роли

в различных священных обрядах и... символически изображать акт совокупления с актерами

мужчинами" 33. Тем более совершенно немыслимо для первобытного человека осуществлять в

повседневной жизни сексуальные контакты со своей дочерью или сыном. Чего совершенно нельзя сказать о

людях современной цивилизации, которая зачастую как раз в области сексуального поведения предлагает

странную смесь сексуальной

разнузданности и сексуального невротизма.

Но это - только одна из сторон поразительной эффективности педагогики мифа. Другая сторона - та, что за

человеком сохраняется огромное пространство индивидуальной свободы, индивидуального выбора. Миф не

навязывает какую бы то ни было модель поведения, но ДРАЗНИТ запретной моделью, и притом предлагает

человеку самому сформировать позитивную альтернативу.

266

При этом запрет является максимально жестким и даже жестоким. Он пугает и держит в напряжении. И

потому педагогика мифа воистину сурова. Но одновременно с этим она сохраняет за человеком огромные

возможности свободного выбора и даже свободного конструирования своей конкретной модели поведения,

и, прежде всего, сексуальной модели поведения.

Культура, построенная педагогикой

Итак, нельзя сказать, что миф вообще не соответствует реальной действительности. Он безусловно

находится в соответствии с реальностью, но - в парадоксальном соответствии. В том соответствии, которое

В.Я.Пропп назвал в свое время "соответствием по противоположности" 31. В мифе нет ничего, что бы тем

или иным образом не соответствовало существующему социальному порядку. Однако

при этом в мифе нет

ничего, что соответствовало бы этому порядку прямо. Рассказывая о жизни тотемных предков, миф

переворачивает реально существующий социальный порядок вверх тормашками, но, переворачивая его и

даже выворачивая его наизнанку, крайне тщательно его воспроизводит. Его воинствующее несоответствие

является, если можно так выразиться, тщательно выверенным несоответствием: несоответствием,

прослеженным

до мельчайших деталей.

Строгий и изощренный сексуально-социальный порядок, царящий в первобытном обществе, получает в

мифе свое наоборот-ное отражение. А сексуальный беспорядок и подчеркнутая асо-циальность поведения

тотемных предков словно бы имеет в виду порядок, господствующий в данном племенном сообществе.

Скажем, если культурной ценностью данного племени является какой-то определенный тип брачной

регуляции

, то именно этот, а не какой-либо другой тип брачной регуляции будет дразняще ниспровергаться

мифом. Мол, предки людей во времена сновидений жили ТАК, и оттого это закончилось ЭТИМ, и потому

люди не должны жить ТАК, а должны жить ИНАЧЕ. И таким образом любой, самой мелкой детальке

социально организованного пространства мифологическое

сознание противопоставляет своего рода

хаотический, асоциальный коррелят. Любая социальная связь имеет свой наоборотный миф, в котором она,

во-первых, разрушена во всевозможный хаос, и только, во-вторых, стягивается за пределами этого

искусственно сконструированного мифом хаоса в некую нехаотическую единицу. И, в частности,

рукотворный хаос мифологической сексуальности оказывается инструментом формирования социального

(

прежде всего культурно-сексуального) порядка. И если в своих ритуалах и обрядах человек воспроизводит

мифологические сюжеты, до отказа наполненные кровосмесительным сексом, то оборотной стороной этих

ритуалов становится утверждение социально-культурных сексуальных норм.

Итак, господствующий в первобытном сознании мифологический хаос - это отнюдь не хаос вообще, не

первозданный хаос, ли-

267

шенный всякого намека на структурированность. Это, скорее, игра в хаос, постоянно имеющая впереди себя

определенный социальный порядок, определенную систему искусственной культурно-сексуальной

регуляции, опрокинутую в хаос. Это странный слепок с социально-сексуальной организации первобытного

общества - такой парадоксальный слепок, который каждой единице этой социально-сексуальной

организации ставит в соответствие хаотическое разрушение этой

единицы. Этот-то странный слепок

"наоборот" и выступает в качестве высшего регулятивного обоснования социального порядка по принципу:

"Что было возможно во Времена сновидений, то не допустимо сейчас..." Миф оказывается негативной

матрицей реального культурно-сексуального порядка. В той мере, в какой сексуальная асоциальность

постулируется этой матрицей как исключительная прерогатива тотемных

предков человека,

исключительной прерогативой человека становится внутрипле-менной социально-сексуальный порядок. Так

возникает человек культуры, и первый параметр, по которому человек культуры отличается от своих

животных предшественников - это то, что он -человек культурно отрегулированного секса, человек

возделанной сексуальности. Именно окультуривание сексуального инстинкта -самого биологического из

всех биологических инстинктов - это та точка

, с которой начинается история культуры как таковой.

Проигрывая в своих безумных мифологических фантазиях запретное поле секса, первобытный человек

накладывает на свою повседневную сексуальную жизнь скобы жестких запретов, свидетельствующих о его

принадлежности к культурным традициям своего племени. И в брак он вступает отнюдь не по позыву плоти,

но по племенному закону, предписанному свыше. Его секс перестает быть обыденной случкой, а становится

служением общественному долгу. А в результате возникает феномен особого секса -секса в сложном

обрамлении разнообразных мифологических смыслов. Возникает секс, обремененный мифами

. Взамен

банальной случки во имя продолжения рода возникает многообразный и изощренный секс, тождественный...

самой культуре.

Человек отныне вступает в свой брачный коитальный контакт, неся все те культурные смыслы, которые

являются смыслами его племени. А миф, до отказа насыщенный эротическими фантазиями, не просто

запрещает нечто неведомое, но и будит сексуальное воображение. Ведь мир ритуально-сексуальных

мистерий и оргий - это воистину целый мир. И если первая задача этих

действ заключается в том, чтобы

запретить акультурные, асоциальные формы секса (через ритуальное их проигрывание и проживание), то

другая их сторона состоит в том, что они становятся непрестанным источником искушения.

Оружие ритуальных мистерий и оргий двоякоостро. С одной стороны, эти оргии вводят жесткое

ограничение на кровосмесительные связи или на случайный секс: ты - человек, а, стало быть, твой

сексуальный выбор культурен, несет на себе отпечаток смыслов твоего племени. Но, с другой стороны,

человек, пере-

268

живший запретительные оргии инициации, будет в своей социально-упорядоченной сексуальной жизни

продолжать вести внутренний диалог со своими тотемными предками. Эти тотемные предки будут

непрерывно подавать ему свои голоса, и его секс будет всегда неуловимо связан с разыгранными некогда

запретными ритуальными мистериями. Он будет постоянно привносить в свой секс образы отторгнутого

тотемного

прошлого, и сочинять все новые и новые формы сексуальной жизни, идентифицируясь со всем

тотемистическим пантеоном: обезьянами, змеями, крокодилами, медведями и т.д. А, тем самым, он будет

творить индивидуальные образы сексуальной культуры. Его секс будет мифологически нагружен, а, стало

быть, изощрен и богат. И в этом еще одно достоинство наоборотной

педагогики мифа: она запрещает, не

подавляя. Отказываясь от животного секса, совершаемого по физиологическому выбору, и изобретая

совершенно новый тип секса - секса, совершаемого по социально-культурному выбору, первобытный

человек создает эффект изощренного секса, когда запретные голоса тотемов, запретная тяга к промис-

куитету и инцестным связям канализируются у него в творческую энергию глубинной

сексуальной

культуры, позволяющей с одним-единственным партнером выстраивать целую Вселенную секса.

Это и есть первая форма собственно культуры и творческого воображения. Человек культуры в своей

исторически первой форме есть человек мифологического секса, т.е. секса, в котором не физиология, но миф

определяет содержание сексуального действа, превращая банальную физиологическую реакцию факт насто-

ящего искусства. Достаточно открыть "Кама-сутру" или эротические трактаты даосских философов

, чтобы

убедиться в этом: искусство любви в глазах древних практически тождественно самой культуре. Искусство

любви - это своеобразная энциклопедия культуры, при том культура коитальных контактов - это лишь

маленькой песчинкой в той Вселенной, которая именовалась у древних искусством любви.

По ту сторону фаллоса

В свете сказанного выше становится понятной фаллическая тайна древних религий - тайна того, почему

именно фаллос становился здесь предметом культового поклонения и обожествления. Но не просто фаллос,

а фаллос обрезанный, фаллос укрощенный.

С подавлением свободного сексуального влечения древнейшие культуры связывают свои высшие духовные

ценности, и именно в этом заключается одна из важнейших тайн первобытной мифологии. Образ фаллоса

здесь - это образ громадной силы, которая стремится реализовать свою сексуальную потребность, ("ветки

хрустят, когда двигается его пенис, расщепляя скалу", - поется в одной из песен мифологического цикла

про

пенис Ньираны), но сталкивается с препятствиями на своем пути, и, преодолевая эти препятствия,

становится демиургом окружающего человека мира.

269

И это - весьма существенный урок мальчикам, обретающим взрослый статус. Так формируется система

жестких табу, регламентирующих социальный (=сексуальный) образ жизни первобытного человека.

Возникает социальное как искусственно упорядоченное сексуальное.

Обрезание - это своеобразная игра в оскопление, смысл которой - отнюдь не реальное лишение подростка

фаллоса и сексуальной способности, а, наоборот, стимулирование в нем этой способности, но в культурно

значимых формах. И в этом смысле обрезание есть абсолютно универсальная процедура культуры; просто в

одних, более архаических традициях обрезание носит натурализованный характер, тогда как

в современных

культурах натуралистическое обрезание крайней плоти заменяется более тонкими механизмами, которые

можно было бы назвать "психологическим обрезанием". В частности, такова христианская культура,

создавшая целый культ психологического обрезания, доходящего до психологического оскопления. Речь

идет о культе христианской аскезы, который оказывается одной из самых жестких форм обрезания в

истории человечества, когда

фактически происходит... психологическое удаление фаллоса: фаллос христиа-

нина - это зачастую фаллос, полностью пораженный в правах. Это фаллос, начисто лишенный

демиургического содержания. Это фаллос, которому возвращена чисто животная, тварная функция

совокупления во имя оплодотворения.

В древних культурах (и, в частности, в столь противном христианству язычестве) человеческий низ - это

центр, вокруг которого происходит жизнь Вселенной: так, изображение священного круга жизни в

восточных религиях центрируется точкой божественного коитуса, точкой непосредственного

соприкосновения гениталий танцующих в символическом сексуальном танце богов. Низ - это подлинно

высокое, это та точка, через которую

дух устремляется в человека. "Низ" в восточных религиях - это точка

максимального духовного возвышения.

Пожалуй, только в христианской культуре "низкое" приобретает совершенно особый семантический оттенок

- оттенок грязного и отвратительного, противоположного "высокому". Мы говорим "НИЗкий поступок", уже

не замечая семантического корня этого выражения, прямо указывающего на человеческий низ, т.е. на

область гениталий, ассоциирующихся в христианстве с самым худшим, что есть в природе человека.

Божественный

фаллос древних языческих религий как точка прямого соприкосновения с богом - суть нечто

совершенно невозможное в пространстве христианского мировоззрения. Отец Сергий из одноименного

рассказа Л.Н.Толстого, символически отрубающий себе фаллос (отрубающий себе большой палец в борьбе с

дьявольским искушением в образе распутной женщины) - живое воплощение идей христианской церкви с ее

антиязыческим

культом аскезы.

Если первобытная культура, создавая культ и культуру обрезания, сдерживает непосредственный

фаллический порыв, но,

270

вместе с тем, предельно активизирует сексуально-фаллические фантазии и создает изощренную культуру

сексуальной жизни, обогащенную многообразием мифологических смыслов и символов, то обрезание по-

христиански имеет в виду безусловное пресечение самой сексуальной жизни в ее культурном разнообразии

и низведение этой жизни до чисто животной, репродуктивной функции. Что и является, кстати, одной из

причин того, что психоанализ возникает в пространстве именно христианской культуры: ни одна другая

культура не совершала столь последовательной агрессии против сексуальности, и оттого вытеснение сексу-

ального в сферу подсознания стало фирменной меткой именно европейской культуры. Впрочем, по той же

причине ни одна другая культура не дала столь мощного сублимационно-творческого

эффекта, как

христианская.

Что же касается древних мифологических культур, то здесь ребенок, прошедший испытания

инициационными обрядами, превращается в мужчину, способного сдерживать свой непосредственный

сексуальный порыв, но отнюдь не во имя аскезы, а совсем наоборот. Регулируемый в своем сексуальном

поведении культурными запретами и правилами, он культурно возделывает свою сексуальность и

оказывается способен к чрезвычайно богатому

и изощренному сексу. Секс такого человека становится

воистину культурным, и даже культовым явлением, существенно превосходящим собственно

физиологические возможности человека. Возникает настоящая мистерия секса, фантастическое культурное

действо, смысл которого - не продление рода, но служение культурному мифу. Неудивительно, что древние

женщины практически не знают феномена аноргазмии: в значительной степени это объясняется тем,

что

инициационные обряды безукоризненно выполняют свою роль по возделыванию сексуальной культуры, т.е.

способности мужчины реализовывать себя в сексе за пределами своих непосредственных биологических

потребностей.

А это особенно важно, учитывая, что первобытное общество практически не знает личного выбора в

вопросах сексуальной жизни. И, тем более, для него немыслимо сексуальное отвержение. Браки здесь

воистину совершаются на небесах: любые браки заранее санкционируются установленным в племени

порядком. Брак здесь не является предметом чьего-то личного желания или личного выбора

: он

мифологически предопределен, и я вступаю в брак не потому, что мне этого хочется (как это происходит в

мире животных), а потому, что этого требует закон племени.

"Существуют правила, которые определяют отношения между людьми или категориями людей, и половые

сношения подчинены различным предписаниям. Система родства определяет круг наиболее подходящих

партнеров и исключает остальных". 3> Таким образом, сама возможность реализовывать или не

реализовывать свои сексуальные функции определяется у первобытного человека вовсе не биологической

потребностью организма, а социальной потребностью племени.

Сексуальное становится социальным.

271

И оттого любой человек в своей сексуальности - это не просто биологический индивид, а прежде всего

представитель своего племени, представитель своего Тотема, и сама сексуальная жизнь для него - акция

высокого служения. И тем самым он заявляет о себе как о человеке воли: о человеке, способном на волевое

самоограничение, способном на то, чтобы

сдерживать свои примитивно-животные сексуальные реакции. Он

заявляет о себе как о человеке культуры: о человеке, чья сексуальность руководствуется не желаниями

фаллоса, но принятой в данном сообществе культурной нормой.

Волевое, сознательное ограничение фаллического произвола во имя служения культурному социуму - это

именно то, что проводит водораздел между животным и человеком. А в результате этого волевого

самоограничения человек впервые обретает подлинную "волю", в смысле "свободу", вырываясь из-под

власти фаллоса. Таким образом, он становится человеком воли в двух смыслах, характеризующих слово

воля" в русском языке. Оба этих смысла в данном контексте неожиданно смыкаются: "человек воли" - в

смысле "человек, способный к волевому самоограничению" и "вольный человек" - в смысле "человек

свободный". Если в животном мире фаллос абсолютно властвует над своим носителем и заставляет его

действовать в соответствии со своими сексуальными притязаниями, то человек - это существо, которое

обретает власть над своим фаллосом, и потому он есть человек воли.

В мире животных свободен только фаллос. Свободен в том смысле, что ничто не ограничивает его

притязаний на сексуальное самоосуществление. И, скажем, самец шимпанзе не обладает свободой воли

именно потому, что он находится в рабской зависимости от своих физиологических потребностей, в рабской

зависимости от желаний своего фаллоса. Человек же - это такое удивительное

существо, которое резко

ограничивает свою сексуальную свободу, накладывая на нее многочисленные искусственные культурные

ограничители. Причем главный психологический инструмент, с помощью которого удается совершить этот

стратегический отказ - это именно воля. Но зато он обретает свободу в собственно культурном смысле этого

слова.

Индивидуальная воля, индивидуальное мужество, которые позволяют мальчику стойко вытерпеть

чудовищные инициацион-ные обряды, - это начало формирования индивидуальных волевых регуляторов. А

первое практическое применение этих индивидуальных волевых регуляторов инициированным мальчиком -

это сознательно регулируемый секс. Мальчик, ставший мужем, а, значит, МУЖественно прошедший

трудные обряды посвящения, это мальчик, обретший ВОЛЮ для укрощения своих свободных

сексуальных

порывов, а, значит, мальчик, обретший свободу от своего фаллоса. Благодаря своим волевым усилиям он

впервые вырывается на волю в том смысле, что отныне не фаллос властвует над ним, а он над фаллосом. А

заняв главенствующее положение по отношению к собственному фаллосу, он получает

272

право называться человеком моральным. Ибо искусство следования морали - это и есть, образно выражаясь,

искусство подчинения своего фаллоса искусственным социальным нормам.

Понятно, что под фаллосом я подразумеваю в данном случае всю совокупность индивидуально-

физиологических потребностей человеческого организма. Однако, поскольку центральным звеном и

исходной точкой формирования моральных принципов у первобытного человека являются инициационные

обряды, я все эти потребности условно и в данном узком контексте именую фаллическими, полагая что

архаическое отождествление человека с его

фаллосом имеет глубокий смысл. И смысл инициационных

обрядов состоит не просто в том, чтобы укоротить , обрезать , усмирить собственно половой член

взрослеющих мальчиков, хотя именно это составляет центр обрядовых церемоний. Смысл обрезания

следует понимать гораздо шире: фактически во время инициации происходит "обрезание", "у-корочение",

"у-крощение" всей совокупности физиологических потребностей человека

во имя подчинения этих

потребностей культу социального.

Женщина как миф

Итак, укрощение сексуального есть элементарная клеточка социального. И именно в этой точке

обнаруживается исток эстетического созерцания. Ведь подросток, чья непосредственная сексуальная

потребность искусственно тормозится системой особых культурных обрядов (не важно, идет ли речь о

первобытном обществе или об обществе современном), оказывается вынужден воспринимать объект своего

непосредственного вожделения дис-танцированно. И именно

факт существования дистанции между

сексуальным желанием и искусственными ограничителями, мешающими это сексуальное желание

осуществить, заполняется в сознании подростка тем, что можно было бы назвать феноменом чувственного

воображения. А воображение - это именно то, что творит эстетический предмет.

Именно эффект дистанции, эффект культурной невозможности мгновенно, по первому позыву осуществить

свой сексуальный импульс в отношении особи противоположного пола и связанный с этим эффект

"психологического обрезания", который переживается каждым подростком, - это эффект, благодаря

котором}' в сознании подростка начинает моделироваться эстетически-мифологический образ предмета

вожделения, возникает то, что на обыденном языке

называется "любовью": объект вожделения нагружается

некими вообразительными чертами, придающими ему черты эстетического совершенства".

Три года подросток подвергается обрядам инициации. Три года его эротическое воображение дразнят

разыгрывающейся на его глазах сексуально-ритуальной мистерией, в которой манифестируются самые

разнообразные формы запретного секса. И три года его мучат невыносимой физической болью, стимулируя

развитие

273

волевого начала и формируя мужество служить социально-культурному закону своего племени. А одним из

результатов этих процессов становится то, что в нем формируется ощущение: прекрасное возможно на

расстоянии. И он начинает видеть в женщине не просто объект вожделения, но некий культурно значимый

феномен. Образ женщины получает для него своеобразную культурную огранку

; она становится для него не

просто предметом желания, но предметом эстетического созерцания. И эта способность относиться к

женщине не как к предмету физиологического вожделения, не как к средству продолжения рода, а как к

мифологически ценному существу оказывается одним из источников формирующегося у человека

эстетического восприятия. Вместо животной потребности видеть в

самке предмет обладания человек

обретает способность эстетического зрения, и эта новая способность, в свою очередь, тормозит в человеке

непосредственный сексуальный импульс и создает сублимационную основу творчества.

Подросток, прошедший обряды инициации, отчетливо понимает: он не имеет права торопиться реализовать

сексуальный позыв своего фаллоса, потому что он - не животное, он - представитель своего племени, а,

значит, должен найти в себе волю и научиться жить по закону своего племени. Есть закон, который выше

закона фаллического желания, и это закон служения некоторым правилам, принятым в социуме. Он должен

научиться жить по этому закону, и

получаемая при обрезании метка на фаллосе, будет ему все время об

этом напоминать. Если он желает стать полноценным членом своего племени, он должен принять главное:

женщина не есть самка с запахом течки, женщина есть миф. Она есть некая культурная реальность. А он - не

половой член, но член своего племени. И

сам акт совокупления, для него отныне не акт удовлетворения

похоти, а миф. Он не существуют сам по себе, а нагружены неким социально-культурным содержанием. И

потому, прежде чем совокупиться, нужно суметь УВИДЕТЬ предмет своего вожделения. РАССМОТРЕТЬ.

Вступить в диалог с линиями женского тела. С миром нанесенных на это тело татуировок. С

миром

мифологической тайны, несомой этим телом. Нужно суметь услышать в ней голос ее Тотема. А затем

осуществить целый ряд сложных ритуальных обрядов, представляющих из себя культурную надстройку над

собственно сексуальным актом. И тогда сексуальный акт будет подлинно культурным актом. А эстетически-

созерцательное отношение к женщине будет дополнительным фактором торможения непосредственного

сексуального порыва.

В скобках замечу, феномен эстетически-созерцательного отно-ше?шя человеческих особей к своим

сексуальным партнерам - это совсем не то же самое, что визуальные факторы возбуждения в животном

мире. Скорее, наоборот. Скажем, самка шимпанзе безусловно использует визуальные факторы в целях

увеличения сексуального возбуждения самца и ускорения его сексуальной результативности. У нее, в

частности, происходит выраженное набухание и покраснение половых органов во время течки, что

становит-

274

ся фактором дополнительного возбуждения для самца, и оттого самка активно демонстрирует свои

покрасневшие половые органы самцу, приглашая его к коитусу и вызывая у него интенсивную ответную

реакцию, Но здесь нет ни грана эстетического. Визуальные факторы возбуждения ускоряют

оплодотворяющую активность, тогда как эстетическое созерцание - это то, что определенным образом

тормозит непосредственный сексуальный

порыв. И этим фундаментально отличается эстетическое

восприятие, на которое способен только представитель вида Homo sapiens от визуальных сексуальных

раздражителей, характерных для мира животных.

Итак, сначала - женщина, а потом и весь мир становится для человека предметом эстетического созерцания.

Что одновременно означает: человек начинает смотреть на мир сквозь призму мифа. Видеть женщину

мифологически - это значит видеть в ней высшую, надфизиологическую сущность, которая связана не с

характером ее физиологии, а с характером того мифа, с которым связано

ее происхождение. И оттого,

вступая с нею в брак, мужчина вступает в брак не с физиологическим индивидуумом, а... с

представительницей определенного мифа, с носительницей скрытых мифологических смыслов,

представительницей определенного родового клана или фратрии, в которой обитают ДУХИ ее родовой

линии. И оттого она для меня поистине ДУХОВНА. Вступая в сексуальный

контакт с женщиной, мужчина

вступает в сексуальный контакт с тем или иным мифом. И в этом состоит сама суть сексуального контакта у

человека.

Осознать себя человеком (в противоположность тотемным мифологическим предкам) - это значит осознать

свою ПЛЕМЕННУЮ принадлежность, а вовсе не некую антропологическую принадлежность к

человеческому роду вообще. Для первобытного человека не существует универсального представления о

человеке: представители другого племени не существуют для него как люди. Круг человека - это круг

выполнения тех социально-культурных норм

, которые возвышают человека над своей физиологией. А это

племенные нормы. Поэтому осознать себя в качестве человека означает осознать свою принадлежность

СВОЕМУ племени, своему Тотему, своей племенной системе а-фалличес-ких культурных норм. Как для

благородного эллина все остальные народы - варвары, и только сам он - человек, так и для первобытного

человека

его отличие от животных носит узкоплеменной характер: ему безразлично, что представители

других племен также отличны от животных, ему важен лишь тот племенной закон, который ЕГО ЛИЧНО

делает отличным.

Потребовался гигантский кусок истории в границах цивилизации, прежде чем свершается великое открытие

единого человеческого племени: "нет ни эллина, ни иудея..." Однако прежде чем это открытие произошло,

увидеть в себе человека означало сыдентифицироваться с законом локального племени.

275

1. Берндт Р.М, Берндт К.Х. Мир первых австралийцев, М.,1983, с.118.

2. Н.А.Бутинов. Общинно-родовой строй мотыжных земледельцев (по материалам Новой Гвинеи и

Северо-Западной Меланезии. - В кн.: Ранние земледельцы: Этнографические очерки. Л.,1980, с.136.

3. Там же. ~°

4. Там же, с. 137.

5. Л.Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М, 1994, с.279.

6. Там же.

7. Берндт К.М., Берндт К.Х., Цит. пр., с.17.